Текст книги "Таежный бурелом"

Автор книги: Дмитрий Яблонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Игнат осторожно выпутал ее из бороды.

– Эй ты, сударыня! – ухмыльнулся он, подкидывая пчелу на ладони. – Лети, ждут тебя, работница, с медком, с хмельком. В бородище задохнешься, как япон в тайге.

Игнат посадил пчелу на медоносный лист.

– Отдохни да и лети до родного крова.

Тихон с любопытством следил за ним.

Игнат отложил починенные ичиги, полюбовался своей работой. Озабоченно огляделся.

– Кеха! Где ты, сынок, запропастился?

– Я здесь, тятя!

Из кустов выскочил босоногий, бронзовый от загара мальчишка – тот самый, которого Игнат, покидая Владивосток, подобрал в придорожной канаве. Губы его были измазаны черникой, а зубы словно тушью покрыты.

– Ну, на кого ты, свет березонька, кленовый листок, похож? – гудел Игнат, оттирая песком руки мальчика и брызгая их водой. – Ведь не дома, мамки нет, кто за тобой доглядит?

Мальчик доверчиво прижался к нему и, щуря смеющиеся глазенки, бойко что-то ответил. Игнат принялся забавляться с ребенком.

– Буку видел? – делая страшное лицо, спрашивал он.

Кеша напряженно следил за движениями растопыренных пальцев.

– Не знаешь? А это что?

Игнат сжал пальцы.

– Кулак, беляков бить.

Кеша быстро вскочил на плечи Игната. Тот растянулся на траве.

– Вот и оборол, – радовался мальчик.

– Подергай меня за бороду, я птичкой спою.

Кеша вновь взобрался на плечи великану и, раздвоив бороду, дергал, причмокивал, понукал.

– Цвирик, цвирик, цвирик!

И тотчас Игнату откликнулся дрозд.

– Рад, чернохвостый!

Тихон не выдержал, засмеялся. Игнат оглянулся и, увидев комбрига, слегка смутился, тихо сказал:

– Кеха вот скучает… тоже забота…

Тихон потрепал Игната по могучему плечу.

– Знаем тебя!

Набегавшийся за день мальчик прикорнул на коленях Игната, захватив ручонкой клок бороды.

– Скоро в бой. Как же ты с Кешей? – спросил Тихон.

– Ума не приложу. В тайге не бросишь!

Игнат поцарапал кудлатый затылок.

– Без меня зачахнет свет березонька, привязался. Ну и мне без него тоскливо. Привык.

Мальчуган приоткрыл глаза, потянулся.

– Что-нибудь придумаем, Игнат. Свет не без добрых людей, – проговорил Тихон.

Игнат снова принялся рассматривать ичиги, потом тихо заговорил:

– Вот живу, небо копчу: панты добывал, живых тигрят купцам сбывал, медведя ножом колол, а жизни настоящей нет как нет. Отец звон, елки-палки, полвека тигра бил, а погиб, похоронить не на что было.

– Жениться тебе надо, хозяйством обзавестись.

– Не могу я сидеть на месте, сердце жиреет, нутро гложет. – Игнат прижал широкую ладонь к груди. – Сосет и сосет, будто пиявка в сердце влилась. Вот и брожу по тайге, бью зверя, тигра живьем беру, потом в порт иду товары грузить, места себе не нахожу.

– Некуда тебе силу девать, вот и бродишь, что-то ищешь.

– Верно, Тихон, сказал… Крупное семя и плод крупный. Только что из силы толку, когда кругом горе. Характер у меня мягкий, мухи пальцем не трону.

– А тигра бьешь!

– Кабы не брюхо, оно у меня прожорливое, не тронул бы, пусть гуляет, пока не зачванится.

Сумерки окутали лес. Кеша открыл глаза, зябко поежился. Игнат поднялся, понес мальчугана в шалаш.

ГЛАВА 4

Из раскрытых дверей теплушек раздавалось ржание коней, позвякивание недоуздков. У вагонов толпились солдаты. Вдоль состава прохаживались офицеры. Кричала торговка квасом. Шмыгали любопытные мальчишки. Кавалерийский чехословацкий полк готовился к отправке на Уссурийский фронт.

Наташа в застиранном ситцевом платье шла вдоль вагонов с плетеной корзинкой. Она выполняла задание подпольного комитета, раздавала листовки. Чехословацкие солдаты охотно покупали кедровые орехи, завернутые в серую бумагу, на которой было отпечатано письмо Ленина к солдатам мятежного корпуса.

– Эй, дочка!

Наташа остановилась. Ее догнал пожилой небритый солдат.

– Господам офицерам орехов!

Наташа накрыла салфеткой серые пакеты и протянула солдату белые.

– Кушайте на здоровье!

Когда все серые пакетики были распроданы, к Наташе подошел Ян Корейша – член большевистского комитета чехословацкого корпуса.

– Пойдемте. Ждут делегаты из всех взводов. Листовку до дыр зачитали.

У последнего вагона они остановились. Солдаты протянули девушке руки, подняли в набитую теплушку.

Кавалеристы усадили Наташу на мешок с овсом. Она стала рассказывать о событиях последнего времени, потом прочитала письмо Ленина о выступлении чехословаков. Ян Корейша переводил.

В тишине веско падали обличающие ленинские фразы:

«Вожди Национального Чешского Совета получили от французского и английского правительств около 15 миллионов рублей, и за эти деньги была продана чехословацкая армия…»

К Наташе подошел плотный чех с багровым шрамом от сабельного удара на лице. Он стиснул своими большими крестьянскими руками ее тонкие пальцы.

– От всей души спасибо! Не ручаюсь за других, но я клинок против советской власти не обнажу.

Он говорил по-чешски, пересыпая речь русскими словами.

– Мы всю правду расскажем в эскадронах. Не сплошаем, думаю! – Он окинул делегатов сумрачным взглядом, сжал угловатые челюсти, поглядел на часы. – Времени еще у нас хватит, мы задержим полк. Шестьдесят третий кавалерийский на позицию не выйдет. Не так ли, товарищи?

Рядом с ним встали еще несколько солдат. Чех с двумя медалями на груди с восхищением посмотрел в лицо русской девушки.

– Товарищи, – сказал он сдержанно и торжественно. – Антонио верно сказал. На позицию не выходим! Гайда пусть за те пятнадцать миллионов свою шею под красногвардейскую саблю подставляет.

Послышались одобрительные возгласы, все заговорили, перебивая друг друга.

Наташа, сопровождаемая солдатами-коммунистами, пошла к вокзалу. В это время к перрону подкатил санитарный состав, переполненный ранеными чехословаками. На подножке вагона повис солдат с забинтованной головой.

– Това-а-а-рищи! – звонко крикнул он.

Из теплушек посыпались кавалеристы. Офицеры не смогли пробиться сквозь стену солдатских спин.

– Товарищи, за что кровь проливаем? За что меня картечью изуродовали? За что шестьсот сорок семь человек триста сорок седьмого стрелкового полка под Никольском схоронили в братских могилах?..

Не отрываясь, смотрела Наташа на солдата. Она видела – тревога овладевает конниками.

– Нас обманули! Не выезжайте на фронт. Там вас ждет смерть!.. Правильно пишут большевики, вот читайте! Правдивые слова!

Солдат широко размахнулся и кинул солдатам пачку прокламаций, отпечатанных на шапирографе.

– Кто нами команду-у-ет? – взволнованно спрашивал солдат. – Японский генерал Отани! Что же это такое? Сегодня Отани, а завтра кайзер? Не верьте офицерам, они клевещут на большевиков… Не немцы и мадьяры и не большевики хотят нас уничтожить, а Отани, кайзер, Грэвс, Найт – наши враги! Требуйте отправки на родину!..

Последние слова потонули в восторженных криках. Громкое «ура» прокатилось по перрону.

Наташа попрощалась с чехами и заспешила в город. В саду Невельского ей предстояло встретиться с Андреем Ковалем.

…В этот час Борис Кожов шагал по улице. Как и все последнее время, он был мрачен. Перед глазами стояла сестра, на нежной шее которой еще совсем недавно захлестнулась петля. А он, казак Борис Кожов, до сих пор под одним знаменем с убийцами сестры!

Кожов искал и не находил выхода. Поговаривали казаки, что за каждый георгиевский крест красногвардейцы отпускали по двадцать ударов шомполами, а потом расстреливали. И тут же в памяти выплывало лицо Суханова, болезненное, изможденное, с честными хорошими глазами.

– Эх, доля казачья, жизнь собачья, – скрипнул Кожов зубами.

В саду Невельского он присел на скамейку и, поигрывая ножнами шашки, вспомнил те горестные минуты, когда его, пятнадцатилетнего парня, кинуло в водоворот войны.

…Жаркий и душный июльский вечер четырнадцатого года. Плачущая мать. Отец подседлал коня… Он, мальчишка, гордился отцом, его двумя крестами, полученными в боях на Ляодунском полуострове… Растил из него отец отчаянного казака. Никто из подростков во всей округе лучше его не скакал на коне, не рубил лозу, не дрался на кулачки… Отец уехал, а в дождливый сентябрьский день пришла бумага: Павел Кожов пал смертью храбрых на поле брани. В этот день Борис и бежал из родного дома на фронт…

Вычерчивая замысловатые узоры ножнами шашки, Борис Кожов размышлял.

Невдалеке от него на лавочку присела бедно одетая девушка. Кожов равнодушно отвел от нее глаза, стал смотреть вниз.

Но потом громкие голоса заставили его снова поднять голову. К девушке подошли два американских солдата. Они сели рядом с ней, стали что-то объяснять знаками.

Девушка поднялась, чтобы уйти. Широкоплечий, с квадратным лицом солдат схватил ее за руку, заставил снова сесть. Солдаты, о чем-то посовещавшись, взяли девушку под руки и потащили за собой.

Девушка закричала.

Андрей Коваль, пришедший в сад Невельского, увидел: к лавочке, около которой стояла Наташа и топтались американские солдаты, поспешно подходил молодой казачий офицер с четырьмя георгиевскими крестами. Неровные, взъерошенные брови, прямая между ними складка говорили о твердости характера. Казак был сухощав, широк в плечах, с тонкой талией, плотно перехваченной узким, с серебряной насечкой ремешком.

Андрей вгляделся в казака. Во всем его облике было что-то знакомое. И он догадался, что перед ним отважный разведчик Борис Кожов, тот самый, портрет которого был отпечатан на папиросных коробках.

– Эй, янки, постой! – Кожов преградил дорогу солдатам. – Разве тебе дана сила для того, чтобы девок обижать?

Солдат остановился, пренебрежительно оглядел стоявшего перед ним казака.

– Я кому сказал, стой! Девушка – моя невеста!

Ни слова не говоря, солдат потащил за собой Наташу.

Кожов изо всей силы вытянул его нагайкой.

Солдат вскрикнул. Наташа выскользнула из его рук, встала рядом с казаком.

– Беги, сестренка, до матери! – повелительно крикнул казак.

– Они убьют тебя!

– Не убьют! Беги!

Наташа встретилась глазами с требовательным взглядом Андрея и быстро пошла по саду.

– Я делай нокаут, – заявил солдат, сжимая кулаки.

– Что? – не понял Кожов.

– Бокс!..

Солдат с яростью поднял сжатые кулаки на уровень глаз.

Кожов отклонился от удара. Мгновенным, но сильным выпадом ударил солдата, тот сразу же рухнул на землю.

Кожов, не оглядываясь, неторопливо пошел своей дорогой.

ГЛАВА 5

Потрепанные под Никольском-Уссурийском и подкрепленные свежими силами, японские части при поддержке артиллерии вклинились в расположение так называемого редута Грозного, пытаясь замкнуть крылья тридцативерстной подковы, окружавшей подступы к Спасску. Красногвардейцы, напрягая все силы, сдерживали хлынувшие в прорыв превосходящие силы противника.

Бронепоезд командующего фронтом задержался на блок-посте. Проверили тормоза, и бронепоезд стал медленно спускаться под уклон.

Шадрин задумчиво смотрел в окно. Солнце зашло. Сквозь грохот поезда неотчетливо доносился гул сражения: стрекотали пулеметы, иногда гремели артиллерийские раскаты.

Опершись руками на стол, заваленный донесениями, стоял встревоженный прорывом фронта Дубровин.

Шадрин прикрыл бронированный ставень, подошел к карте.

– Никак не рассчитывал, что они нас в затылок ужалят, – глухо кинул он.

– Читал сообщение подпольного штаба из Владивостока? – отозвался Дубровин.

– Не успел. Только взял в руки, а тут ты с этой Карпатской. Деревушка в пятнадцать домов все карты спутала.

– Не волнуйся, Родион. Мы их ночью с разъезда из бронепоезда огнем накроем.

– И зол же я, сам фейерверкером[21]21
  Фейерверкер – артиллерийский унтер-офицер, младший командир в царской армии.


[Закрыть] к шестидюймовому встану…

– Когда полководца душит злоба, быть победе, – пошутил Дубровин.

Паровоз дал контрпар. Лязгнули буфера, бронепоезд остановился.

– Мост взорван.

Бронепоезд отошел под укрытие скал. Шадрин и Дубровин сошли на землю.

Их ждали моряки боцмана Коренного.

– Моряки, товарищ командующий, готовы к авралу, – доложил боцман.

Разрушенный мост казался неприступным. Кучка моряков лежала над обрывом. Заметив подползавших командиров, они скатились вниз.

Шадрин поглядел на темнеющее небо, приказал:

– Действуйте, товарищ командир.

Боцман свистнул. Зашуршал песок, посыпалась галька. Железнодорожное полотно запестрело от матросских тельняшек.

Поблескивали прижатые к земле штыки. К боцману подполз матрос, прозванный товарищами Алехой Жарким.

– Кабочный строп[22]22
  Кабочный строп – веревочная петля (морск.).


[Закрыть], – прошептал Коренной.

Алеха Жаркий подтянул к себе лежащий у стрелки трос.

– Отдаю швартовы.

– Смажешь – утоплю!

Алеха Жаркий усмехнулся. Привстал на колено, размахнулся. Стальная кошка, прикрепленная к канату, взвилась в воздух, зацепилась за переплеты обрушенной фермы моста.

– По-нашенски. За рею зацепил, – прошептал боцман. – Готовься к авралу. Часовых убрать без шума!

Алеха Жаркий, слившись с землей, скользнул к затаившейся цепи моряков.

Боцман закрепил конец каната за ствол прибрежной лиственницы, приподнялся на локтях.

По натянутому канату скользнула тень. Через несколько минут раздался отрывистый вскрик. В туманной мгле глухо булькнуло. По цепи матросов, растянувшихся вдоль рельсов, прокатился гул. Следующий за правофланговым моряк отдернул от каната руки.

Боцман, скрипя зубами, кинулся к нему.

– Моряк, моржовый бивень тебе в глотку! – зашипел он. – Ты на кого похож, дохлая камбала?

– Не горячись, боцман.

Дубровин подполз к обрыву, повис на канате над рекой.

– Передай по цепи, – зашептал боцман, – опозорил Мишка матросское племя. Адмирал якорь выбрал.

Моряки напряженно всматривались. Канат натянулся. Военком быстро подвигался к третьему пролету.

Боцман, свесив голову с обрыва, не спускал с военкома глаз. Канат вздрогнул раз-другой. Боцман перекрестился. Один за другим матросы начали переправу. Подвиг военкома пристыдил малодушных. Удалось перетянуть по канату и пулеметы и цинковые коробки с патронами.

Разведка уточнила координаты огневых точек противника. Орудия открыли беглый огонь. Дым заклубился над Карпатской. На рассвете моряки, увлекаемые Дубровиным и Коренным, под прикрытием артиллерии бронепоезда пошли в наступление.

Наступающих встретили пулеметным огнем.

Моряки залегли, припали к земле. Дубровин долго оглядывал местность в бинокль.

Карпатская прилепилась к гранитным утесам. Старые домишки, вросшие в землю, разбросаны далеко друг от друга. Дремучий кедрач окружал деревушку с трех сторон. С четвертой, чуть левее утесов, тянулось болото.

– Вот если бы их скинуть в болото, – сказал военком лежащему рядом с ним боцману.

– Н-да! Надо прощупать как следует. А то попадешь под хвост кашалоту…

Боцман махнул бескозыркой. Подполз все тот же Алеха Жаркий.

– Гляди по горизонту, – указал Коренной на скалистый холм, облепленный солдатами.

– Ясно, боцман! Штык не выдаст, граната не продаст, я на нее мастак.

– Прихвати три пулемета.

– Есть, боцман. Я им переполох устрою, до смерти не забудут.

Старательно маскируясь, полурота под командой Алехи Жаркого доползла до леса и пошла в тыл врага, к скалистому холму.

Артиллерия усилила огонь. Неумолкаемо строчили вражеские пулеметы. Пули свистели над головами матросов.

На огонь противника Коренной приказал не отвечать.

Ободренные этим, японцы оторвались от холма и перебежками стали продвигаться вперед. Не встретив сопротивления, полк, сомкнув ряды, продолжал наступать.

Коренной подпустил солдат противника на сто сажен и припал за щиток пулемета. Одновременно раздались дружные винтовочные залпы.

Японцы отхлынули назад.

Полурота под командой Алехи Жаркого зашла с тыла. В скоротечном налете она переколола прислугу пулеметных и орудийных расчетов, овладела первым холмом.

– За мной!..

Однако с фланга к японскому полку подходили резервы – свежий батальон. Полурота Алехи Жаркого оказалась отрезанной.

Три или четыре раза пытался боцман прорваться к Алехе Жаркому, но это не удавалось. Яростно бились моряки, окруженные плотным кольцом.

Весь день шел жестокий бой, и Дубровину становилось все яснее, что недалек час, когда японцы прорвутся обратно к Карпатской, отобьют захваченные батареи, окончательно отрежут моряков от линии фронта.

– Придется отступить.

Боцман глянул на военкома.

– Не пробьемся, устали моряки, выдохлись… Другого выхода нет.

Боцман кивнул головой, порылся в вещевом мешке, достал четыре гранаты, стал подвешивать их к лакированному ремню.

Неожиданно со стороны заросшего густым подлеском кедрача почти в упор наступающим японцам ударила пушка…

Из леса с гортанными криками выбежали какие-то люди. В их руках сверкали вилы-тройчатки, блестели литовки, насаженные на косовища, как штыки. На этом оружии трепетали красные ленточки.

Отстреливаясь, японцы отступили. И вновь из кедрача по ним открыла беглый огонь пушка.

…Ночью командир наступающего отряда Хан Чен-гер разыскал Дубровина, доложил ему о прибытии на фронт китайского красногвардейского отряда, сформированного из бывших батраков станицы Стрепетовской. Шадрин послал их на помощь морякам.

Дубровин обнял Хан Чен-гера. Это был жизнерадостный, молодой еще человек, очень сдержанный, немногословный.

Китайцы из вновь прибывшего отряда смешались с моряками, оживленно переговаривались на языке, составленном из русских и китайских слов, из жестов и всем понятных восклицаний.

Хан Чен-гер сорвал с подбородка мочальную крашеную бороду.

– Русски люди, не сердися… – сказал он, с трудом подбирая русские слова.

– Хан Чен-гер, говори по-китайски. У нас есть переводчик, – прервал его Дубровин.

– Не сердися! – повторил Хан Чен-гер. – Знаешь, что такое хунхуцзы? Не знаешь? «Хун» – значит «красный», а «ху-цзы» – значит «усы», «борода».

– Краснобородые! – удивился Коренной.

– Твоя красная, а наша еще красней, – весело подхватил старик китаец.

– Во мынь-ши-чак-дан![23]23
  Мы большевики!..


[Закрыть] – дружно закричали китайские красногвардейцы.

Хан Чен-гер вскинул сжатый кулак над головой.

– Цюань!.. Цюань!..[24]24
  Сжатый кулак!..


[Закрыть]

К Хан Чен-геру подошел молодой китаец. Он поставил к его ноге стяг, увенчанный искусно вырезанным из дерева кулаком.

– Мы сыновья ихэтуань!..[25]25
  Участники боксерского восстания.


[Закрыть] Наша дружба кровью спаяна… Кулак – борьба за справедливость. Мы пойдем с вами, русские братья, – горячо говорил Хан Чен-гер. – Мы из Гиринской провинции. Знаете Сунгари? Младшая дочь богатыря Амура. Она нас кормила, поила. Пришел генерал Аюкави из Японии, сжег наши фанзы. Мы надели красные бороды и усы, украсили оружие лентами из кумача и стали хунхуцзы.

Моряки сорвали бескозырки, вскинул вверх руки.

– Ура-а!.. Ура-а!..

– Во мынь-ши-чак-дан! – вторили китайцы.

ГЛАВА 6

На станции Муравьев-Амурский остановился эшелон из Хабаровска с полком рабочих добровольцев. Сопровождал эшелон член Военного совета фронта секретарь Дальбюро Костров. Он вышел на перрон. Пассажиры, красногвардейцы, крестьяне, приехавшие на базар, узнали его, окружили, стали расспрашивать о последних событиях. Костров поднялся на ступеньки вагона, стал рассказывать о положении на Уссурийском фронте.

– Помните, товарищи, что без советской власти жизни крестьянам не будет. Поделит американец с японцем землю и леса, заберет все, что есть на земле и под землей, тогда и наши правнуки не дождутся хорошей жизни. Россия в опасности, дело ее защиты – дело всего народа. Все без различия звания и состояний, все, в ком бьется русское сердце, должны сплотиться. Мы не можем уступить и не уступим ни одного вершка нашей земли…

Костров обежал взглядом толпу, рассек воздух рукой.

– Мы вернем России ее земли на Тихом океане – пусть об этом знают интервенты. Весь русский народ примет в этой битве участие. Вся Россия отзовется на призыв Центрального Комитета партии, на призыв Ленина о защите отечества…

Среди слушателей около вагона стоял старичок в монашеской скуфейке. Вытянув морщинистую шею, приставив ладонь к уху, он внимательно слушал. Потом снял с головы скуфейку. Единственный клок волос, торчащий на лысой, блестящей голове, трепал ветер.

Костров кончил. Его обступили люди, некоторые из них спрашивали, как попасть на фронт, к кому обратиться, где получить оружие.

– Оружия, товарищи, не хватает… Надо самим добывать… – Костров не договорил.

Рядом раздался возглас:

– Не будет счастья тому, кто не пойдет против супостата!

Костров с некоторым удивлением посмотрел на старичка. Тот пробрался вплотную к вагону, поклонился.

– Благодарствую за хорошее слово. Легче стало на душе: еще есть люди, кому дорога Русь… Звать меня Михей. Послужить Руси-матушке хочу: зарок дал. Горе меня, сударь, убьет, если с собой не возьмете.

– Что же ты, Михей, на войне делать будешь?

– А ты не смейся, – огрызнулся Михей, – подавай вагоны и грузи людей, ежели здесь самый главный.

– Ну что ж, тех, кто с оружием, возьмем, – обращаясь больше к толпе, чем к старичку, отозвался Костров.

– Эх, упрям человек, – рассердился Михей. – Вспомни Минина и Пожарского. По копейке с народа собирали, войско обряжали. Не препятствуй: один камень бросит, другой иголкой ткнет, третий ножку подставит.

Дед Михей пристукнул палкой о настил платформы и срывающимся фальцетом закричал:

– Все – и стар и млад – выходи! Палкой, камнем бей супостата, кипятком шпарь, жизни не давай. Не будет драконам радости на Руси.

Пока он выкрикивал эти слова, кто-то из знавших старика вполголоса рассказывал о нем Кострову. Это был фельдшер с броненосца «Орел». О нем ходило много легенд. Сообщали, в частности, будто бы после Цусимского боя разгневанный старик пришел к Стесселю и закатил ему пощечину. Его разжаловали. В поисках правды он ушел в Шмаковский монастырь. Но и в молитве не нашел успокоения.

Между тем Михей похлопал себя по бедру, на котором висела кожаная, туго набитая сумка, и объявил:

– Никуда не пойду. Весь я здесь и мушкет со мной. Бери с собой.

– Твой мушкет – молитва, – возразил Костров, присматриваясь к Михею, – дезертиром объявят в монастыре. Как же тогда?

Михей сощурился.

– Не приведи господь! Узнает владыка игумен – отлучит от церкви… Да я, сударь, не боюсь: от веры можно отлучить инакомыслящего, а единоверца – никак. Единоверец тем и силен, что Русь-матушку любит, нивы ее супостату топтать не позволяет. Этим мы, казаки, и крепки!

– А ты разве казак?

– А как же? – подтвердил старик. – Прародитель мой, Остап Перстень, донской казак, водил у батьки Степана Тимофеевича ватажку.

Костров, улыбнувшись, помог деду взобраться в штабной вагон. Засвистел паровоз. Эшелон двинулся к линии фронта.

…В район предстоящих боев двигались вооруженные крестьяне Спасской, Тихоокеанской, Яковлевской, Вяземской, Раздолинской и других волостей. Казаки станицы Гленовской сформировали эскадрон. Шли отряды рабочих поселков Кухолевского и Чупровского. Спешили дружины с приисков Зеи и Алексеевска. Из Благовещенска вышел эшелон Красной гвардии. Получил подкрепление из Имана полк казаков, созданный делегатами 4-го съезда Уссурийского советского казачества.

Хабаровские рабочие прислали фронту шесть бронепоездов. Прифронтовой мобилизационный отдел, созданный по решению Дальбюро ЦК РКП(б), подбрасывал все новые резервы.