Текст книги "Таежный бурелом"
Автор книги: Дмитрий Яблонский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)
ГЛАВА 13
Обстановка все осложнялась. Во Владивосток прибыл второй японский крейсер, «Асахи». Бросил якорь английский крейсер «Суффольк». На рейде задымили итальянские, английские и французские военные корабли.
Суханов и Шадрин стояли на балконе Совета, оглядывая бухту. В глазах рябило от реющих над морем вымпелов.
– Как на ярмарке! – проговорил Суханов. – Собрались в стаю, зубы скалят! А Москва требует выдержки.
– Москва, Костя, правильно требует. Нельзя поддаваться на провокации.
– Тебе хорошо говорить. А если завтра они начнут маршировать по городу? Разве выдержат рабочие? Напролом пойдут.
– Надо сдержать! Наступление должно быть обеспечено. А разве мы готовы?
– Понятно, Родион Михайлович, все понятно, мой дорогой, да тяжело…
Суханов прошел к столу, среди бумаг отыскал протокол заседания исполкома Совета. Выписал ордер.
– Вот, держи! Оружие получишь у Дубровина, в арсенале. Пока маловато. Механический для вас реставрирует старые ружья. Пришлем в Николаевск катером.
– Спасибо, Костя! Теперь и я казак.
За окном просигналила автомобильная сирена. Из автомобиля вышел адмирал японского флота. Сопровождавшие его офицеры небрежно отстранили часового. Дверь в кабинет Суханова распахнулась. Офицер в ослепительно белой морской форме вытянулся на пороге. Переводчик, юркий низкорослый человек, объявил:
– Командующий Владивостокской эскадрой Японии адмирал Хиракиру Като.
Суханов встал, поздоровался. На вид адмиралу было лет пятьдесят. На безбровом коричневом лице светились узкие острые глаза.
Тяжело дыша, адмирал опустился в кресло. Шадрин отошел к окну, искоса наблюдая за ним.
– Должен вам, господин мэр, выразить благодарность за дружеский прием наших кораблей… Мы, господин мэр, следовали в Корею, но по условиям погоды вынуждены задержаться в Амурском заливе… У берегов Кионсин и Хамхынг свирепствует тайфун, я не мог подвергать опасности здоровье и жизнь воинов божественного императора. «Если, – говорят у нас в Японии, – нуждаешься в помощи, обращайся к другу». Россия – дружественный сосед, и я рад, что условия привели меня к вам в гости.
Неожиданно для Суханова он протянул руку и крепко сжал его пальцы.
Офицер в морской форме быстро щелкнул фотоаппаратом.
Хиракиру Като сел в кресло и, поигрывая сверкающим драгоценными камнями кортиком, продолжал говорить. Переводчик переводил:
– Благодарю, господин мэр! Пусть мир узнает об этой встрече, знаменующей новую страницу дружбы двух великих народов.
Суханов поморщился, но сдержался.
Он вынул из ящика стола и положил перед Хиракиру Като несколько резолюций, принятых на митингах трудящихся, с протестами против прихода японской эскадры.
Хиракиру Като небрежно перелистал бумаги, передал их переводчику. Тот вполголоса начал читать их, сразу же переводя на японский язык, но адмирал не стал его слушать, вырвал резолюции и положил их на стол.
– Завтра эскадра у острова Аскольда будет заснята на кинопленку. Приглашаю вас, господин мэр, на флагманский броненосец.
Суханов, закусив губу, промолчал.
– Катер будет ожидать вас завтра в два часа пополудни у пирса. Будьте здоровы, господин мэр!
Японский адмирал вышел. Суханов, засунув руки в карманы, угрюмо зашагал по кабинету.
Через несколько дней произошло новое событие. Владелец спичечной фабрики Спиридон Меркулов выгнал с работы рабочих-китайцев за то, что те потребовали повысить заработную плату и установить восьмичасовой день. Рабочие обратились в Совет депутатов. Совет их поддержал. Меркулов передал фабрику конторе «Исидо», оформив продажный документ. Совет признал сделку незаконной, уведомив об этом решении японского консула. В тот же день консул позвонил Суханову по телефону.
– Прошу не нарушать интересов Японии, – заявил он угрожающе. – Вы вмешиваетесь в дела нашей фирмы.
– Интересы японцев не нарушаются, – возразил Суханов. – Фирма «Исидо» никакого отношения к русской спичечной фабрике не имеет.
– Мне известно другое. У меня на столе копия законного акта о продаже фабрики.
– Фикция! Фабрика подлежит национализации…
– Над фабрикой развевается государственный флаг Японии. Наша армия будет ее защищать.
Суханов положил трубку. Однако через час ему снова пришлось услышать о спичечной фабрике. В кабинет, широко распахнув дверь, вошел худенький русоволосый паренек.
– Мне товарища Суханова, – объявил он. – Срочное дело!
– Я Суханов.
– А я Максимка Кондратьев, – отрекомендовался паренек. – Тоже председатель. Меня к вам рабочие послали. «Как ты, – говорят, – есть председатель, тебе и идти в Совет».
Максимка рассказывал о том, что молодые рабочие организовали союз красных коммунистов, а хозяин Спиридон Меркулов грозится их разогнать.
Суханов снял трубку, позвонил на фабрику.
– Не верите? – вспыхнул Максимка.
– Без проверки нельзя. Так и ты, Максим, действуй впредь, – говорил Суханов, с любопытством разглядывая паренька. – Значит, ты командир красных коммунистов?
– Ага! Я и есть! Не соглашался, а они свое. Проголосовали – и точка, – ничуть не смутившись, ответил паренек, сверкая белыми зубами. – Говорят, революционная дисциплина. Что сделаешь?
– Ты мне, товарищ Кондратьев, вот что скажи: язык за зубами умеешь держать? Лишнего не сболтнешь?
– У нас этого в роду не водится, хоть режь…
– Молчать надо уметь. Наше дело скрытности требует.
Суханов насыпал на ладонь махорки и, ловко подбирая крошки, набил цигарку.
– Почему вы свой союз назвали союзом красных коммунистов? Разве белые коммунисты есть?
– Я ребятам говорил, а они: так, мол, лучше, громче то есть… А еще ребята просят доклад сделать.
– О чем?
– Ну сам знаешь, по всяким делам… О контриках, об японцах, ну, и что от нас революция требует. А еще ребята оружие просили.
– Зачем вам оружие?
– Контриков приструнить…
Суханов слушал Кондратьева со все возрастающим интересом.
– Скажи, много на фабрике бертолетовой соли, серы, парафина?
Максимка, морща лоб, подсчитал, потом протянул Суханову коряво исписанный лист.
Наклонившись к пареньку, Суханов тихо сказал:
– Надо захватить эти материалы. Понимаешь? И перевезти в Лузгинское ущелье… А там мы таких подарочков наделаем…
– Бомбы? – перебил Максимка, сверкнув глазами.
– Смотри, лишнего не болтай.
Максимка покрутил головой.
– Сказано: могила – и точка! Не маленький, шестой год на спичке работаю.
– Сколько же тебе лет?
– На днях шестнадцать стукнуло.
– Да мы с тобой, Максим, почти ровесники! – пошутил Суханов. – Вот что скажи ребятам: вместо «красные коммунисты» пусть говорят «молодые коммунисты».
– Винтовки, товарищ Суханов, нужны позарез, иначе фабрике – амба. Растащат все! Японец какой-то был, грозился: «Моя, – говорит, – фабрика, что хочу, то и делаю». Собрались было японцы станки вывозить. Мы выкатили насос и давай их из клозета вонючкой поливать. Смехота! Они бежать, а мы из рогаток пуляем. Опосля они свой флаг повесили, а ребята его цап-царап, свой красный теперь полощет. Во как!
– Молодцы! Фабрика принадлежит рабочему классу.
Суханов снова снял телефонную трубку и приказал выдать председателю союза молодых коммунистов спичечной фабрики Кондратьеву десять берданок и сто штук патронов. Потом прошел к сейфу, достал никелированный браунинг с запасной обоймой, кобуру и протянул Максимке.
– Смотри, товарищ Кондратьев, Совет вам доверяет: берегите фабрику!
Максимка сунул браунинг в поскрипывающую новенькую кобуру, застегнул ремень и, твердо ступая, вышел из кабинета.
Оседлал полированные перила мраморной лестницы и скатился вниз. Мимо скользнул японец в матросской форме.
Максимка окликнул его, но тот не остановился. Максимка заспешил за матросом.
– Куда прешь?
Японец смотрел на паренька и растерянно улыбался.
– Ты отвечай, коли тебя спрашивают! – орал Максимка. – Зачем тебе Совет? Зачем ты, стерва, здесь? Спрашивают тебя али нет?! Спрашивают?! Шпиён?
Максимка уцепился за форменку матроса. Японец отбросил забияку к лестничным перилам, побежал наверх.
– Ах, вот как, гадюка!
Максимка рванул браунинг из кобуры. Шедший в Совет Шадрин сжал ему локоть.
– Ты, парень, что, с ума сошел?
Максимка вырвал руку из жестких пальцев незнакомого командира.
– Не трожь!
– Разбойничаешь? Давай пистолет!
Максимка понял, что с ним не шутят, стал оправдываться.
– Шпиён он, честное слово, шпиён! Лисой в нашенский Совет крался… Японец же!..
– Чудак ты этакий, если японец, то и шпион? Японцы, как и русские, разные бывают. Ты, я вижу, рабочий, и он не буржуй. Значит, надо вам дружбу водить, – разъяснил Шадрин.
На шум вышел Суханов. Рядом с ним шел японский матрос.
Шадрин начал было рассказывать, что произошло с матросом в порту, но Суханов прервал его.
– Знаю!.. – сказал он. – Консул взял его из больницы и водворил на «Конан-Мару», а он опять бежал с парохода. Прыгнул в море, наши рыбаки подобрали… Жаль парня…
Максимка оторопело посмотрел на японского матроса.
– А если мы его, товарищ Суханов, спрячем?
Суханов, о чем-то напряженно думая, не ответил.
Максимка подошел к японскому матросу, взял его за локоть.
– Пойдем со мной, у нас на «Спичке» ребята в обиду не дадут.
Матрос вопросительно посмотрел на Шадрина.
– Иди! Товарищи на фабрике помогут тебе, – поддержал Шадрин.
– Товариса… – прошептал японец, и глаза его заблестели.
– Как звать? – допытывался Максимка, жестами и мимикой дополняя свой вопрос. – Меня Максим, а тебя?
– Матиноко…
– Значит, Мотька, Матвей, по-нашему.
– Мотька… Матвея… – согласился матрос.
Максимка взял Матиноко за руку. Они пошли по направлению к Первой речке, где у Максимки был плохой, но все-таки свой угол.
ГЛАВА 14
На море разразился шторм. Подходивший к Владивостоку крейсер «Бруклин» швыряло на крутых медно-желтых волнах, через стальные борта хлестали потоки воды.
На флагманском мостике стоял адмирал Остин Найт – командующий Тихоокеанской эскадрой Соединенных Штатов.
– Неласково встречает нас Россия! – крикнул он в ухо флаг-офицеру.
– У моряков, господин адмирал, есть примета: кто в шторм вошел во вражеский порт, тот должен ждать победы, – почтительно отозвался флаг-офицер.
– Глупости! Победу добывают, а не ждут… Поднять пары в котлах…
Над мачтой взвился звездно-полосатый флаг. Крейсер с полного хода проскочил мимо Русского острова и вошел в защищенную горами бухту Золотой Рог.
– Снять чехлы с орудий! – приказал адмирал, уходя с мостика. – Артиллерийским расчетам быть на месте.
Но уснуть адмиралу не удалось. В каюту постучался флаг-офицер.
– Русский катер просит, чтобы его допустили к борту «Бруклина», – отрапортовал он. – С вами по поручению правительства России хочет говорить мэр Владивостока Суханов.
– Требовать могут те, кто имеет силу и власть. – Щека Найта презрительно передернулась. – Мэру просигнальте: приму в воскресенье в двадцать ноль-ноль.
– Слушаюсь! – Флаг-офицер осторожно прикрыл дверь каюты.
В воскресенье после молебна Остин Найт принял председателя Совета в своем салоне. Небрежно развалившись в кресле и не вставая, он жестом пригласил Суханова сесть.
– Ужасная погода, – вместо приветствия проговорил он, – негостеприимная Россия нас встретила бурей.
– Россия гостеприимна для своих друзей, – ответил по-английски Суханов.
Насупленные брови адмирала разошлись, он более благожелательно посмотрел на невозмутимого Суханова.
– Вы владеете английским языком? В этом я вижу хорошее предзнаменование. Не думал, что в Советской России у власти стоят образованные люди.
– По-видимому, вы неправильно информированы…
Найт с дружеской фамильярностью положил Суханову на колено руку.
– Вы так молоды и уже мэр города?.. В нашей стране перед способной молодежью тоже раскрыты все двери.
Мгновение они смотрели друг на друга пристальными, изучающими взглядами.
Найт приказал подать завтрак.
– За дружбу русского и американского народов! – поднимая бокал, провозгласил он.
Суханов пригубил вино, поставил бокал.
– Этой дружбе мешает кто-то в Америке.
– Вы заблуждаетесь, господин мэр. Наша цель – оказать России дружескую помощь. В частности, мы будем охранять транссибирскую железную дорогу от всех, кто вздумает мешать нормальному движению по этой единственной артерии.
– К чему это? Правительство РСФСР и его органы могут обойтись без помощи иностранных держав.
Трубка в стиснутых зубах адмирала вздрогнула и переместилась в другой уголок рта: Остин Найт был раздражителен.
– У нас общие враги, понимаете? Мы знаем, в каком затруднительном положении находится Россия. Прорвав сибирский кордон, азиаты устремятся в Европу. Судите сами, может ли цивилизованное человечество ждать этого равнодушно?
– Именно Россия сдержала конные полчища Золотой Орды, не допустила их в Европу.
– Времена другие, господин мэр!..
– Соединенные Штаты решили, видимо, принять участие во внутренней борьбе России. Заход крейсера «Бруклин» в наши воды обнаруживает ваши истинные намерения.
Ироническая усмешка мелькнула на губах адмирала. Откинувшись на спинку кресла, он закинул ногу на ногу.
– У нас в Америке говорят: «Чего не сможет сделать винчестер, то сделают добрый совет и выгодная торговля…»
– Как бы вам, господин адмирал, понравилось, если бы Россия или другая иностранная держава использовала остров, на котором красуется статуя Свободы, для солдатских казарм и устроила бы маневры, скажем, на Арлингтонском национальном кладбище?
Прямолинейность Суханова все более раздражала адмирала. Он рассчитывал встретить униженного обстоятельствами заискивающего чиновника, а перед ним сидел уверенный в себе человек, подчеркивающий свою независимость.
– Вы, господин мэр, настойчивы. И представьте: мне это очень нравится, в этом есть что-то американское. Ваш патриотизм достоин уважения! Буду откровенен. Мы пришли сюда, кроме того, чтобы не допустить укрепления на Дальнем Востоке Японии. Надеюсь, это между нами.
Адмирал поднялся.
– Будьте покойны, господин мэр, мы искренние друзья России, наша цель помочь ей в тяжелую минуту. Принцип невмешательства был и остается лейтмотивом нашей внешней политики. Мы будем торговать, а разве это плохо? Три вещи проверяются только в трех случаях: стойкость в опасности, мудрость в гневе, а дружба в нужде.
Суханов тоже встал.
– Совет принимает к сведению ваше заявление. О нашей беседе я доложу главе правительства РСФСР товарищу Ленину.
Найт кивнул.
– Председатель Совета Народных Комиссаров Российской республики, господин мэр, в этом может быть совершенно уверен.
ГЛАВА 15
Наташа, обняв худенькими руками колени, сидела под кедром на утесе и смотрела на летающих над Уссури стрижей. С тех пор как она проводила отца, прошло много дней. Мать умерла. Осталась она одна-одинешенька. Только и радости, что письма отца из Петрограда. Зима пролетела, а его все нет и нет. Жить в людях нелегко. Но не захотела девушка обременять семью Ожогиных. Неурожайный год подорвал их скудное хозяйство. Бабка Агаша одна управлялась с коровой да с десятком кур. Как ни возражал дед Сафрон, но пошла Наташа работницей в семью богатого казака Саввы Шкаева.
Веселым перезвоном заливались церковные колокола. В станице началось пасхальное гуляние. На обоих концах улицы парни и девушки водили хороводы. С утеса хорошо видны рубахи парней и пестрые весенние наряды девчат. Гармонисты играли неистово, до ломоты в пальцах.
– Мы с ног сбились, а она рассиживает, – раздалось за спиной Наташи. – Пойдем, нас казачата переплясали.
Девушки принялись тормошить Наташу.
– Не пойду я, девчата!
– Всегда артельная, а тут… – недоумевающе сказала быстроглазая смуглая девушка.
Наташа виновато улыбнулась, поднялась.
– Пошли!
Круг расступился. Наташа притопнула ногой, повела плечами.
– Ходи, горы, ходи, лес! – прозвенел ее голос.
Следом за ней в круг выскочил Колька Жуков в лакированных сапогах, перетянутый алым кушаком. Его сняли с поста начальника милиции, и теперь он был не у дел.
Наташа посмотрела на Кольку и, повернувшись к нему спиной, убыстряя движение танца, взмахнула платочком. Лихо отплясывая присядку, Колька забежал вперед, пропел:
Соболью шубку я купил,
Тебя, девчонка, полюбил.
Жизни нет мне без тебя,
Скажи, что хочешь от меня?
Наташа встряхнула головой, отозвалась:
Я девчонка молода,
Но расту не для тебя.
Прочь с дороги, мелкота,
Пока цела голова!..
Пальцы гармониста замерли на клавиатуре. В тишине всплеснулся чей-то возмущенный возглас, потонувший в общем смехе.
– Играй, дьявол! – крикнул Колька и, швырнув гармонисту горсть медяков, пошел выделывать забористые колена.
Выхватив из рук товарища кусок алого бархата и раскидывая его перед девушкой, низко склонился. Она обошла бархат сторонкой и, вырвав у плетня пук крапивы, швырнула к его ногам.
Продолжая отбивать чечетку, Колька по бархату пошел на девушку. Поводя плечами, та вышла из круга. Колька рванулся за ней. Но она уже уходила с подружками.
– Каторжанка, а норовиста!
Наташа оглянулась. На скамейке, около каменного двухэтажного дома Жуковых, сидели, щелкая орехи, разнаряженные пожилые бабы.
– И что она ему далась – ни кола ни двора.
– Любит. Извелась я вся, глядучи на него. Селиверст волком смотрит, а Микола свое гнет…
Наташа попрощалась с подругами. Пастухи пригнали с выпасов коров, надо было доить. Ее встретила хозяйка Аграфена и хмурый, заросший волосами до самых ушей Савва.
– Шляешься, а коровы не доены.
– Праздник ведь…
– Праздник! – отозвалась хозяйка. – Ты и в праздник жрать тянешься. Дармоеды!
Наташа взяла подойник, пошла под навес. Большая пестрая корова капризничала: переходила с места на место, перебирала ногами.
Сложив руки под рыхлой грудью, хозяйка наблюдала за дойкой.
Наташа приласкала корову, скормила ей кусок ржаного, круто посоленного хлеба, села на низенькую скамейку. Пальцы коснулись набухшего вымени. Пеструха замычала, повернула к ней рогатую морду с влажными фиолетовыми глазами.
– Николай Селиверстыч приходил, – начала хозяйка. – Чего ерепенишься? Казак стоящий, всех статей, ну и хозяйство не малое… И ахвицер… В барынях будешь ходить.
Наташа бросила негодующий взгляд на хозяйку.
– Не бывать этому.
– Эвана! – угрюмо произнес появившийся в дверях Савва.
– А я-то Аграфене по душе был? Обломаешься.
Кончив доить корову, Наташа взяла вилы, стала выкидывать навоз.
– Я в твои-то годы, девонька, – елейным голоском продолжала Аграфена, – тоже думала, откедова берется эта самая любовь? Думала, гадала, пока не обвенчалась. А как окрутил поп, так и поняла: все это от нашей бабьей дури. Пользы от нее ни на грош, а маяты – не дай бог.
– Бросай вилы, Микола-то ждет.
Наташа поглядела на Савву, который стоял поодаль и пухлыми пальцами вертел брелоки на часовой цепочке.
– А вам-то какое дело? Суете свой нос куда не надо.
Шкаев ругнулся, вышел из хлева.
В распахнутые ворота въехал рессорный ходок. С ходка спрыгнул тщедушный мужичонка лет тридцати, с конопатым лицом. Это был Илья, единственный сын Шкаевых.
– Чего рот-то разинула? Убирай коня! – пьяно закричал он. – Эй, Галина, где тя леший носит?
На крыльцо вышла Галя. Увидев, что муж пьяный, она дернула налитым плечом, ушла в дом.
– Я тебе дам, лярва! – сипел Илья, покачиваясь из стороны в сторону. – Поласкаю плетью, будешь ценить.
Наташа внесла подойник с молоком в кухню. Там ее поджидала молодая хозяйка.
– Плакала? Опять обидели?
Наташа ткнулась ей в плечо, всхлипнула.
– Житья, Галюша, нет. Колька вязнет, проходу не дает. Не знаю, что делать. И твои хороши…
– И мне поперек горла встали, – досадливо ответила Галя. – Чуть что, так плетью…
– Уж ежели поперек горла стали, отрежь – и вся недолга.
– Куда уйдешь? Венчаны мы, под землей найдут. Они, мужики-то, до свадьбы ласковы, а потом…
Галя вздохнула.
– Колька с ума сходит. Намеднись с отцом схлестнулся из-за тебя.
– Не люб он мне.
– Не соглашайся, Натка! Сговор у них с Савкой. Савка за золото родного отца продаст. Уходи. Растопчут они твою молодость, испоганят душу. На себе испытала.
В дверях показался Савва Шкаев.
– Чего расселись? – заворчал он, входя в кухню. – Скиснет молоко, дармоеды.
Застрекотал сепаратор. Ему вторила грустная песня Гали:
Ах, молодость, молодость,
Весна моя красная.
Ты когда, когда прошла,
Когда закатилася?
Ах ты, горе горькое,
Неразменная тоска!
Ты когда на ретивое
Горючим камнем полегла?
– Заткнись, все сердце надорвала, – раздался из-за дощатой переборки хриплый голос Ильи.
– А есть оно у тебя?
Потускнели, точно вылиняли жгучие глаза Гали. Она опорожнила переполненный сепаратор и, покручивая ручку быстрыми движениями, снова запела:
Злые люди подружили
Горе горькое со мной…
И в сырой земле – в могиле
Моя радость, мой покой!
Наташа, разливая сливки по кринкам, слушала молодицу.
– Ты, девонька, с Савкой-то-обормотом будь поласковее, не дерзи. Делай вид, что прислушиваешься, он мало-помалу и успокоится. А там что-нибудь придумаем, – оборвав песню, вполголоса сказала Галя.
– Не могу я так!
– Хочешь быть ласточкой – летать учись,, крылышки, девонька, береги…
И Галя стала рассказывать о своей жизни. Росла она сиротой. Позарился отец на шкаевское богатство, согласился на предложение Ильи. Ей тогда шел восемнадцатый год. Долго сопротивлялась Галя воле отца, ушла в другое село. Любила она друга детства Тихона, ждала, надеялась. Хорошие письма слал он ей с фронта. И вдруг зимой нагрянул пьяный отец, сонной скрутил ремнем руки, кинул в розвальни, увез к Шкаеву.
– Так и венчали со связанными руками. Вот и ищи на них управу…
– А как же Тихон?
Галя пожала плечами, вытерла глаза, наполнившиеся слезами.
– Вот так и мучаюсь, – всхлипывая, заговорила Галя. – Не Егорка, давно б в Уссури кинулась…
На следующий день у Шкаевых собрались гости. Илья принарядился в яркую поддевку. Засунув пальцы в проймы жилета, покрикивал на Наташу. Галина не вышла, расхворалась.
Наташа с ног сбилась, накрывая столы. На тарелках, на кружевных бумажных салфетках высились куличи, расписанные сахарной глазурью. Подрумяненный поросенок лежал в огромном блюде, убранном свежей зеленью. Высокая пасха, обложенная крашеными яйцами, стояла посредине стола, окруженная множеством вин и закусок.
– Со светлым праздником, Аграфена Антоновна! – приветствовали гости хозяйку. – Христос воскресе!
– Милости просим выпить, закусить… – суетился Савва.
Разговоры за столом шли обычные: о торговле, о хозяйстве, о политике.
– Как зерно-то удалось сбыть? А я, знаете, не успел: нагрянул Федотка, подчистую в продразверстку сгреб…
– Кому как, а я и самого Сафрона обкручу… Пушнинку в Китай сбыл, чистым золотишком оплатили…
– В Харбине круто Хорват завернул – умен старик… Дай-то бог, энтот вздернет на сук кого надо… В Маньчжурии навел порядочек, пострелял советчиков… Благолепие, сказывают, в Харбине – полицейские, жандармы с медалями, в мундирах, все по-старому… Недолго и нам ждать.
В разгар празднества к воротам подкатила жуковская пролетка. Запряжка дышловая, по-городскому, в конские гривы вплетены ленты, сбруя в серебряных бляхах.
– Со свет-лым прр-а-а-здничком! – еле шевеля языком, поздоровался Селиверст Жуков.
Он бесцеремонно расцеловал хозяйку.
– Слышали новость? – еще с порога объявил Николай Жуков. – Американцы припирают красноштанных… В три дня приказано очистить Приморье… Русанов в Харбин меня в штаб-квартиру вызывает. Уж я теперь за все отыграюсь. Будьте спокойны! Образовано Приморское правительство Дербера, министр внутренних дел – Русанов, министр просвещения – Хомяков… Дальний Восток отделяется от Совдепии…
За столом притихли, не знали, верить ли основательно захмелевшему подъесаулу. Николая окружили, благодарили за хорошие вести, протягивали стаканы с вином. Новость взбудоражила всех.
– Господин подъесаул… Ваше благородие… – то и дело раздавалось в просторном зале.
Николай вошел в азарт. Рисуясь новенькой офицерской формой без погон, прохаживался по крашеному полу и сыпал угрозами.
– Вы б, Николай Селиверстыч, остереглись, – осторожно заметил Илья. – У Сафрона везде уши…
– Плевал я на Са-фррона! Ему с Федоткой висеть на церковной площади… В ногах будут валяться…
Вошла Наташа с подносом в руках. Николай облапил ее сзади, запрокинул голову, стал целовать.
– Христос воскресе!
Наташа вырвалась, хлестнула подъесаула наотмашь по щеке, хлопнула дверью. Жуков побагровел.
– Ну, погоди, чертовка!
Он взял под руку Савву, вывел в сад. Аграфена поставила перед ними на столик водку и ушла.
– За душу взяла, – бормотал Жуков. – Не могу больше! Ты ужо, Савва, постарайся, я в долгу не останусь…
– Да мне чего! Крой, ежели подступишься… Как бы она тебя не пырнула ножом. А я со всем удовольствием.
– Будь покоен, не пырнет. Завези ее к нам на заимку.
– Как бы Сафрон не дознался – застрелит.
– Ну и трусы вы с Ильей! Проси что хочешь.
Жуков достал бумажник. Отсчитал несколько бумажек, кинул на стол.
– Держи задаток! Твое дело доставить девку на заимку, остальное сам обделаю.
Савва взял деньги, сунул за пазуху.
– Рискованное дело… Дешево, однако… Деньги-то, сам знаешь, бумага…
– Это задаток. Как дело обтяпаю – буланого жеребца приведу, а бумажные обменяю на золото.
– Тогда церковный порядок, – крестясь, вздохнул Савва. – Ладно, уж только ради особого к вам расположения, Николай Селиверстыч.
Ударили по рукам и разошлись.
Всю ночь Савва ворочался с боку на бок. Грезился буланый жеребец, золотые империалы. Поднялся чуть свет. Запряг в легкий ходок на рессорах пару коней. Бросил полмешка овса. В нерешительности потоптался около лошадей, оправил сбрую.
Из окошка высунулась Аграфена.
– Куда ни свет ни заря собрался? – зевая, спросила она.
– Не твое дело, – озлился Савва.
Разбудил Наташу. Вышел во двор одетый подорожному, опоясанный патронташем, с ружьем в руках.
Наташа, подрагивая от предутренней прохлады, с недоумением следила за необычным поведением хозяина. Савва молча сунул ей брезентовый плащ.
– Возьми, дорога неблизкая.
– Куда едем спозаранок?
– Дело хозяйское, – буркнул Савва. – Все никак не привыкнешь: куда да почему? На кудыкину гору. Не у маменьки, чай, растешь. Садись!
Наташа свернулась калачиком на ворохе сена и задремала.
Утро теплилось голубыми тенями. Светлела в предутренних сумерках тайга. На небе золотился убывающий месяц. Над Уссури стелился туман. Где-то в клубящейся белизне вспыхивал бледный огонек, скрипели весла в уключинах. Рыбацкой лодки не видно, но блеклый месяц выстелил за ее кормой трепетную дорожку из ртути.
Кони шли размашистой рысью. Встречный ветер полоскал их густые длинные гривы.
Втянув в покатые плечи голову, Савва озирался по сторонам. Наташа заснула. Постукивали о гравий колеса, поскрипывали упругие рессоры.
Кони, роняя ошметья пены и тяжело поводя боками, все медленнее рысили по дороге, вьющейся над обрывистыми берегами.
В полдень показалась заимка. Новый дом и надворные постройки стояли в густой чаще дубов.
Серые волкодавы с лаем кинулись к запотевшим коням. Два поджарых кобеля, подпрыгивая, хватали их за морды. Савва соскочил с облучка, стал стегать собак.
Наташа отстранила хозяина, достала с тележки каравай хлеба, взяла за ошейник серого волкодава, приласкала.
Савва ушел в избу. Коней стал распрягать костлявый долговязый мужик. Собаки окружили Наташу. Она отламывала хлеб маленькими кусочками. Собаки, задрав черноносые морды, вывалив из жарких пастей розовые языки, следили за ее вскинутой рукой.
Звеня шпорами, придерживая рукой шашку в раззолоченных ножнах, с крыльца сбежал Колька Жуков, на плечах его сверкали погоны.
– Наташенька! Какими судьбами?
Наташа отвернулась.
Николай подошел, взял ее за руки.
– Уйди! – крикнула Наташа, вырывая похолодевшие пальцы из его жестких ладоней.
– Теперь, девка, не уйду, – дыша винным перегаром в побледневшее лицо Наташи, хрипло заговорил Николай. – Завтра скатаем в церковь.
– С ума сошел?
– Сошел. Не могу без тебя.
– Не имеешь права. Дед Сафрон узнает – голову оторвет.
Николай расхохотался.
– Твой дед Сафрон на днях будет в петле болтаться вместе с Федоткой.
– Найдется и на вас управа.
– Ничего, Наташенька, обломаешься, попривыкнешь. Не ты первая, не ты и последняя. Время камень точит и скалы рушит.
– Не-на-ви-жу!
– Посмотрю, птаха, что после венца запоешь. Не ерепенься!.. Царицей будешь, в собольи меха одену. Вот покончим с большевиками и закатимся в Харбин…
Николай отошел, достал пачку японских сигарет, закурил. Вздрагивая от негодования, Наташа пошла искать хозяина. Проходя по двору, она увидела подседланных коней под навесом, тачанку с пулеметом и растянувшихся на соломе всадников. Казаки спали. Встревоженная Наташа быстро вбежала в дом. За столом сидел ухмыляющийся хозяин, перед ним лежала какая-то бумага.
– Едемте! Сейчас же едемте! – крикнула Наташа.
Савва потянулся, зевнул.
– Мне не к спеху… А тебе – тем более. Просватали, девка. Бабье дело – жрать да детей рожать.
Наташа ахнула, опустилась на скамейку. Савва бережно уложил в бумажник долговое обязательство Жукова и пошел запрягать коней.
Раздался стук подков. Наташа подошла к окну. На взмыленном коне во двор влетел чубатый казак в заломленной на затылок папахе с желтым верхом. Что-то сказал Жукову и, огрев мерина нагайкой, умчался.
Вошел Николай. Снял фуражку, повернулся к костлявому мужику, бросил отрывисто:
– На короткое время съездим в недалекое место… Девку беречь пуще глаза. Невеста моя… Понял, Дормидонт?
– Будь надежен, Николай Селиверстович, сбережем, – хмуро отозвался Дормидонт, поглядывая на девушку.
Наташа огляделась. Прямо из окон – вид на речку, на поросшие лесом горы. Через овраг – мостик, за ним тропка. На опушке кленового леса паслись кони.
Николай перехватил ее взгляд, задержавшийся на статном жеребце, что-то шепнул работнику.
– От меня не уйдет, – поскребывая волосатую грудь, успокоил его Дормидонт. – Плевое дело!
Вошла старуха, поставила на стол миску щей, напластала ржаного хлеба.
У Наташи засосало под ложечкой. Со вчерашнего полдня во рту росинки не было, закружили гости.
– Хозяйке отдельный прибор! – крикнул Николай.
Старуха поставила перед Наташей деревянную чашку.
Та с аппетитом стала есть.
– Огонь, паря хозяин, невеста-то, – одобрительно крякнула старуха.
Николай Жуков в ответ только усмехнулся.
Вошел обвешанный оружием казак.
– Готовы, ваше благородие!..
Николай вышел во двор. Рябой казак набросил на его плечи черную бурку, придержал беспокойного жеребца, подал стремя. Николай вскочил в седло, подъехал к окну.
– Не скучай, Наталочка. Готовься к свадьбе.
Ударил жеребца и умчался.
…Светало. Шафрановая заря чуть теплилась на еще синем звездном горизонте. Разгораясь, она окрашивала снежные пики гор в огнисто сверкающие блестки.
Наташа очнулась, соскользнула с постели. Присела на крыльце, тихо посвистела. Угрюмый, с волчьим блеском в глазах пес подбежал к ней, лизнул горячим языком руки.
– Морж, Морж! – ласкала собаку легкая девичья рука.
