Текст книги "Таежный бурелом"
Автор книги: Дмитрий Яблонский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
ГЛАВА 9
Георгиевский кавалер, подхорунжий Борис Кожов обратился к начальству с просьбой направить его в действующую часть. Просьбу Кожова начальство удовлетворило. Георгиевского кавалера, приняв во внимание его бесспорную храбрость и боевой опыт, назначили командиром сотни. В штабе войскового атамана он получил предписание следовать со своей сотней в распоряжение сотника Лихачева, командира Маньчжурского казачьего полка.
В пути казаки помитинговали и решили стать под красное знамя – убедительны были доводы подхорунжего с четырьмя георгиевскими крестами.
Кони осторожно ступали по узкой тропе, петлявшей по тайге, привычно обходили таежный бурелом. Под копытами мягко чавкали пропитанные водой плюшевидные мхи.
Гасли звезды. Брезжило утро.
– Хорош будет денек, – проговорил Кожов, откидываясь в седле и оглядываясь на растянувшуюся сотню.
Ему никто не ответил. Люди и кони истомились, а дороге еще и конца не видать.
В полдень сотня остановилась на привал.
Кожов сошел с коня, растер затекшие от долгой езды колени, осмотрел лошадей, перекинулся шуткой с казаками. Закурив, подозвал к себе казака Колченогова.
К нему подъехал казак с раскосыми черными глазами, молодцеватый и статный. Лицо его было хмурым. Сидел он небрежно, всем своим видом подчеркивая независимость.
– Когда командир вызывает, надо отдавать честь, – суховато заметил Кожов.
Колченогов закинул ногу за переднюю луку, ответил сквозь зубы:
– А на что? Мы теперь вольные люди – красные.
Подмигнув казакам, он стал свертывать цигарку.
– Рядовой Колченогов, спешиться!
С минуту они глядели друг другу в глаза. Казаки притихли.
Усмешка чуть тронула губы Колченогова.
– Быть по сему, ваше благородие, – буркнул он, сходя с коня и небрежно козыряя.
– Чтоб это было в последний раз, Колченогов. Бери трех казаков – и марш в разведку.
– Конь притомился… мотаешься, мотаешься…
– Колченогов, потом не обижайся, – с угрозой проговорил Кожов.
Расседлав коня, положив на солнцепек потник, он сел на пень, наблюдая, как казаки устраивались на отдых.
Колченогов топтался около своей лошади, словно поддразнивал подхорунжего. Зевнув, подтянул подпруги, покосился на Кожова. Тот с равнодушным лицом смотрел на вершины деревьев.
Подошел помощник командира сотни Кернога, прежде служивший в жуковском карательном отряде и по его просьбе направленный в действующую армию, что-то сказал. Колченогов хлестнул коня нагайкой и скрылся за деревьями.
– Шальной человек, – проговорил Кернога, подсаживаясь к Кожову. – Воли ему, подхорунжий, не давай, будь строже.
– Обломается. Храбрый казак.
– Забубенная голова, в атаманы метит.
Ночь выдалась темной, дождливой. Голодные казаки в мокрых бурках жались к кострам, грызли черемшу.
На рассвете прискакал Колченогов.
– Разведка, остерегаясь окружения, вернулась без данных, – доложил он.
Кожов скрипнул зубами.
– Я не спрашиваю, почему вернулась разведка. Потрудитесь доложить, какие силы на южном фланге фронта!
– Конь расковался, ваше благородие, не доехали.
– Эхма, горе луковое, а не разведчики, – зло кинул Кернога. – Гляди, доиграешься, Анисим. Не торопись на тот свет.
Беспечно насвистывая, Колченогов ушел. Не спавший всю ночь Кожов растянулся под кустом орешника, укрылся буркой. Через час его разбудил Кернога.
– Опять Анисим смущает народ, – хмуро доложил он.
Кожов встал, поправил оружие.
Прошли к полянке, где расположилось на отдых большинство казаков. Из-за деревьев доносились недовольные голоса.
– Наделал подхорунжий делов. Подохнем здесь. Шляемся по тайге десятые сутки, а толку нет: ни красных, ни белых, – говорил Колченогов.
Казаки сидели за картами вокруг костра, угрюмо молчали. В траве стояла опорожненная наполовину четвертная бутыль.
– Да, втянул нас подхорунжий в дельце, – раздумчиво протянул один из игроков.
Кожов решительным шагом подошел к костру.
– Ты чего ноешь, людям душу поганишь?
– А не правда, что ли? – тасуя карты, отозвался Колченогов. – Заварил брагу без хмеля, ну и хлебай сам, а мы обратно подадимся.
Кожов пнул бутыль ногой. В тишине раздался звон стекла.
– Ты ее покупал?
Колченогов бросил карты, поднялся.
– Седлай, станичники, коней! – скомандовал он. – Повинную голову и меч не секет.
Сдержав дыхание, Кожов отчеканил:
– Вперед выше своих ушей прыгни, потом командуй.
Колченогов изогнулся, вырвал клинок и бросился на Кожова. Шашки, высекая искры, скрестились. Клинок, тоненько посвистывая над головой Кожова, сбил с него черную папаху. Кожов сделал выхлест вправо. Колченогов прикрыл обухом шею, и в тот же момент стремительный кожовский удар выбил из его пальцев шашку. В руках Кожова сверкнул маузер.
Остекленевшими глазами Колченогов уставился на дуло пистолета.
– Ну как, атаман? – насмешливо спросил Кожов, надевая папаху. – По законам военного времени – расстрел… А-а?
Стиснув кулаки, Колченогов молчал.
– Не ждал я от тебя такого подвоха. Замах орлиный, а удар воробьиный, – сурово говорил он, не опуская маузер. – Сам решай, что с тобой делать.
Темные глаза Колченогова блеснули.
– Не трус, подхорунжий, стреляй.
Кожов прицелился. Колченогов побледнел.
– Буду верен товариществу, – глухо уронил он.
– Тебя я знал как хорошего товарища.
Кожов сунул маузер в кобуру. Приказал построиться.
– Воевать, станичники, собрались или в бабки играть? Кому по душе, крой с нами. Скоро через линию фронта двинем. Кто не желает, не неволю, поворачивай оглобли, к бабе на печку. Нам трусов не надо. По доброй воле решали.
Кожов прошел мимо стоящих вокруг костра казаков, заглядывая в глаза каждого.
– Давайте обсудим положение. Я могу сложить полномочия командира, пусть командует, кого изберут. Мое решение твердое, назад не пойду, виниться не в чем.
Казаки одобрительно загудели. Слова Кожова пришлись всем по душе.
Кернога подошел к Кожову, стал рядом.
Один за другим подходили и другие, становились в строй. Помедлив, на правом фланге пристроился и Колченогов.
– Буду верен товариществу, – повторил он.
– Значит, решили, назад не пойдем. Давайте изберем командира.
Поклялись казаки в верности революции. Избрали Кожова командиром.
– За доверие, станичники, спасибо, ну, а за службу – не взыщите. На войне как на войне! За невыполнение приказа, трусость и ослушание – расстрел на месте. За измену – сук березовый…
Казаки разошлись по своим местам.
Кернога с отделением двинулся на охоту: совсем отощали казаки.
На поляне, верстах в пяти от бивака, напали на оленье стадо. Рослый олень прядал ушами, вслушивался в обманчивую тишину тайги.
Казаки зашли с подветренной стороны.
Загремели выстрелы. Два оленя упало. Быстро освежевали животных, завьючили оленину на коней.
После обеда казаки повеселели. Сотня зарысила к линии фронта.
Чем ближе к фронту, тем подобраннее, суровее становился Кожов.
Тропа подошла к широкому шляху. На нем то и дело слышались человеческие голоса, стук копыт. Громыхая колесами, на передовые позиции тянулась артиллерия.
Выждав время затишья, сотня перемахнула через шлях, взобралась на горный хребет, стала спускаться в долину. Внизу в обрывистых берегах вилась Уссури. Все гуще становились заросли. Жесткие усики амурского винограда тугими кольцами охватили ветви берез, никли под тяжестью начинающих синеть ягод. Казаки на ходу срывали несозревшие гроздья, утоляли жажду.
Кем-то вспугнутая, с реки взметнулась стая уток, закружилась над тальниками. Кони раздували ноздри, беспокоились.
Казаки спешились, укрылись за кустарником. Кожов вскинул бинокль.
По проселочной дороге, что вилась среди ковылей, по противоположному берегу рысило человек двадцать. Всадники подъехали к берегу, спешились. Через ветлы, подступающие к воде, продрался одноухий казак. Осмотрел из-под ладони местность, крикнул оборачиваясь:
– Здеся, ваш благородие, брод!
Калмыковцы переправились через перекат, опустились вниз по течению и остановились на ночевку. Расседлали коней, запалили костры. Достали из седельных сумок брынзу, хлеб, фляги с молоком. Есаул с двумя подхорунжими расположились в стороне. Около них суетился одноухий казак. Торопливо поставил на пенек жестяной бачок, нарезал хлеба, поставил котелок.
Кожов, сливаясь с землей, по-пластунски прополз на край зарослей. Прислушался. Офицеры говорили о Шмаковском монастыре, где их ждали.
Кожов бесшумно вернулся к сотне. Отобрал опытных пластунов, стали ждать темноты.
– Кончить без шума, чтоб ни один не ушел.
Налетом руководил Кернога. Зажав в зубах кинжалы, казаки бесшумно скользили к поляне. В несколько минут все было кончено.
Кожов обошел выстроившуюся сотню, поблагодарил за исполнение первого революционного приказа. Сотня выдержала испытание. Не дрогнул и Анисим Колченогов.
У убитого есаула нашли приказ о следовании в Шмаковский монастырь, расположенный в глубоком тылу Красной гвардии. Над Уссурийским фронтом, в случае превращения монастыря в опорный пункт белогвардейцев, нависла бы серьезная опасность. Появилась возможность сразу же доказать на деле свою преданность революции.
Захватив оружие калмыковцев и коней, сотня тронулась через тайгу. Медлить было нельзя.
Через сутки выбрались из чащобы. Надели погоны и георгиевские кресты. Затаились в кустах.
Кожов вскарабкался на дуб, в бинокль рассматривал монастырские постройки.
Отчетливо виднелись сверкающие позолотой купола. Вокруг монастыря тянулась высокая каменная стена с бойницами и башнями. Чугунные ворота наглухо закрыты.
– Крепость! – проговорил он, спустившись вниз.
– Н-да, без хитрости не взять, – согласился Кернога.
– Возьмем. Окрутим монахов. Езжай с той стороны, посмотри.
Кернога стегнул коня, скрылся за лесом.
Кожов задумался. О штурме нечего было и мечтать. Но и отступать он не собирался. Если калмыковцы овладеют монастырем, они перережут коммуникации у станции Шмаково, поставят под свой контроль железную дорогу, закроют путь из Хабаровска.
Вернулся Кернога. Он осмотрел всю стену. Ни одной лазейки.
– Сунул командир нам ежа за пазуху, – чуть заискивающе улыбаясь, сказал Колченогов.
– Трудно, но что поделаешь. Монастырь должен быть взят.
Кожов подобрался к берегу реки, стал наблюдать.
Заходило солнце. У пологого берега сгрудилось монастырское стадо. Коровы забрели по брюхо в воду, отмахивались от наседавшего овода.
Пастухи-монахи безуспешно старались перегнать стадо через реку. Скот нежился в воде, не слушаясь ни окриков, ни бичей, ни собак, поднявших громкий лай.
Из монастырской калитки вышел дородный монах в черном нанковом подряснике. Раскрыв ворота и побрякивая ключами, подошел к берегу.
– Эй, торопись, гроза надвигается, – донесся его сильный голос. – Отец игумен гневается…
Кернога поспешно подошел к Кожову, торопливо сказал:
– Поможем монахам. Заодно и помолимся за здоровье наказного атамана. Верное дело!
Минут через пять казачья сотня выехала из леса, окружила стадо. В воздухе замелькали нагайки. Фыркая и вспенивая воду, скот поплыл через реку. Казаки переправлялись, стоя в седлах. Не успели удивленные монахи сесть в лодки, а казаки уже выгнали стадо из реки, посвистывая и улюлюкая, погнали в настежь раскрытые ворота.
Дородный монах-эконом монастыря встретил казаков, поблагодарил за помощь.
Кожов в погонах есаула сошел с седла, преклонил колено.
– Благослови, отче.
Эконом, осмотрев георгиевские кресты есаула, благословил.
– Полковник Смутна приказал до его подхода в обитель никого не пускать.
– Войсковой атаман кланяется игумену Агафону. В лесах за Уссури шайка красных орудует, их превосходительство беспокоится, как бы не разграбили монастырь. Послал казаков из своего личного конвоя. А Смутна ден через пять будет, не раньше.
Эконом засуетился.
– Располагайтесь, ваше благородие. Храни вас богородица! Спасибо за заботу наказному атаману, дай бог ему здоровья. Пойду доложу игумену!
Игумен Агафон казаков принял благосклонно, учтиво пригласил к вечерней трапезе.
Повеселевшие от удачи казаки степенно двинулись на молебен. В монастырской церкви тускло горели лампады и восковые свечи. Богомольцев было мало.
Во здравие атамана Калмыкова и о даровании ему победы служил сам игумен. В углублении правого клироса стояли певчие в черных клобуках и широких рясах.
За вечерней трапезой казаки усердно спаивали монахов. К рассвету всех их удалось замкнуть в подвале. Навесили замок и на келью игумена Агафона.
На исходе дня у стен монастыря появилась конная разведка белочехов.
Кожов, сопровождаемый отделением казаков, выехал навстречу. Поручик поздоровался с «есаулом», бегло осмотрел укрепления.
– Владея монастырем и высотами, мы красных с пылью смешаем, – сказал он. – Атаман правильно решает сложные задачи.
Чехи не отказались от угощения. Обогрелись, обсушились у огонька, распили ведро медовухи, позубоскалили и остались довольны.
– Жду полк казаков и шесть орудий. Их превосходительство атаман Калмыков завтра к ночи будет здесь. Кланяйтесь полковнику Смутне, пусть будет спокоен за свой южный фланг, – провожая неприятельскую разведку, говорил Кожов.
И едва всадники скрылись в косой сетке дождя, Кожов выехал к командующему фронтом Шадрину.
…Из-за деревьев выскочили люди, тускло блеснули стволы винтовок.
– Бросай пистоль, иначе продырявим, – хватая за повод коня, крикнул старший дозора Максимка.
Кожов заметил на фуражках красные звездочки, обрадовался.
– Товарищи, наконец-то!.. Мне к командующему…
– Пароль!
– Не знаю, я из Шмаковского монастыря.
– Из Шмаковского? Там же беляки… Слезай!
Кожов сделал шаг вперед, кинул к ногам маузер и шашку.
– Веди, сопляк, к командующему!..
ГЛАВА 10
Глухая ночь. Изредка громыхнет орудийный разрыв, прозвучит пулеметная очередь, и снова тишина. И тогда слышно, как шелестят деревья, попискивают спросонья лесные птахи, перекликаются перепела.
Опершись локтями на стол и глядя в разложенную карту-двухверстку, Шадрин обдумывал сложившуюся обстановку.
Обескровленная армия продолжала отступать. Все тихоокеанское побережье оккупировано: врагом занята территория, равная всем скандинавским странам. А силы оккупантов все возрастали.
Интервенты рвались на простор забайкальских степей. Страны Антанты решили во что бы то ни стало ликвидировать Уссурийский фронт, неожиданно преградивший им путь к Иркутску.
Дальний Восток – по территории седьмая часть России – оказался отрезанным от продовольственных и промышленных районов. Помощи ждать неоткуда. Тяжело было в эти дни и в Советской России. Рабочие голодали. Войска Колчака на Восточном фронте перешли в наступление. Англо-французские солдаты захватили Мурманск и Архангельск. Австро-германские дивизии совместно с гайдамаками заняли Харьков. По России прокатилась волна контрреволюционных восстаний, организованных белогвардейцами и эсерами. На Северном Кавказе и на Дону белогвардейские генералы подняли мятежи.
И, несмотря на все это, интервенция на тихоокеанском побережье натолкнулась на мужественное сопротивление. Значительная часть среднего крестьянства, долгое время колебавшаяся, после высадки десантов интервентов стала поддерживать советскую власть, включилась в вооруженную борьбу. Крестьянство увидело, что интервенция влечет за собой порабощение, грабежи и произвол.
В боях закалялась и крепла молодая Красная гвардия.
Комплектование фронта подходило к концу. Отступившая из Владивостока горстка красногвардейцев выросла в грозную силу. Добровольческая Красная гвардия Дальнего Востока насчитывала около сорока тысяч штыков, не считая дружин крестьянского ополчения.
На позициях Спасска, чтобы отвлечь внимание врага, было решено демонстрировать отступление. Здесь оставался небольшой, но стойкий заслон из моряков боцмана Коренного и полка шахтеров. Основные силы фронта были отведены на восток от железнодорожной магистрали в обширный степной район.
Части Красной гвардии отошли к разъезду Шмаково и закрепились на важнейших коммуникациях. Захватом мятежных станиц Иманского казачьего округа был обезврежен тыл, в котором Калмыков рассчитывал поднять восстание.
– Дела, Родион, предстоят важные. Перед боем поспать не грех, – сказал вошедший в комнату Дубровин.
– А ты что ж?
– Мое дело комиссарское. Сам знаешь, черт бодрствует, когда бог спит, – пошутил Дубровин.
– А бог еще сотворение мира не закончил, – в тон военкому отозвался Шадрин. – Дельце одно важное есть.
Он достал донесение Хан Чен-гера.
– Вот прочти.
Хан Чен-гер сообщал, что есаул Лихачев с полком калмыковцев прибыл из Пограничной в Харбин, погрузился в лодки и по реке Сунгари спускается в Амур. Об этом уведомили Хан Чен-гера его друзья из Нингута. Они предполагали, что белоказаки высадятся в Сань-Сине и походным маршем выйдут к разъезду Шмаково.
– Калмыкову Хабаровск мерещится, вот он и погнал верного пса окрест фронта.
Дубровин бросил донесение на стол. Новость была неприятной. В пути по мятежным казачьим станицам полк Лихачева начнет обрастать людьми, как катящийся снежный ком.
– Чего же молчишь? Загвоздка ржавая, попробуй вытащи.
– Если это так, я бы Хан Чен-гера двинул в Маньчжурию.
– Возможно, ли? А международные конвенции?
– Конвенции? Они-то их соблюдают? Кто знает, что Хан Чен-гер наш союзник? Для китайских властей он один из вождей боксерского восстания. Не так ли? Разгорелись глаза на казачье оружие, вот они и ударили. Пусть попробуют дипломаты доказать обратное. Против них неопровержимые факты – трупы белогвардейских казаков на чужой территории.
– Значит, решено. Я об этом думал, но без твоей санкции, Володя, не решался.
– Правильное решение. Белые пойдут через Гиринскую провинцию. Хан Чен-геру помогут крестьяне.
– Тем хуже для белых…
Шадрин приказал вызвать командира китайских красногвардейцев.
– А пока суть да дело, поужинаем, военком, а-а?
– Не мешало б, ремень ослаб.
Шадрин налил в большую эмалированную тарелку хлебного квасу, поставил на стол тертую редьку.
– Садись, другого ничего нет, – цепляя щепотью тертую редьку, пригласил военкома Шадрин.
– От редьки мозги светлеют, – усмехнулся Дубровин, густо соля ломоть ржаного хлеба.
Через час вошли Хан Чен-гер и его заместитель Чан Ду-хо. Их сопровождал переводчик. Отдали честь и, привалившись спинами к стене, опустились на корточки.
– Курить можно?
– Курите, товарищи, курите.
Хан Чен-гер достал трубку, примял пальцем табак и задымил. Свернув ноги калачом, рядом с ним сидел Чан Ду-хо, пускал через широкие ноздри сизый дымок, внимательно поглядывал из-под цепочки серебрящихся бровей на командующего.
Шадрин их уже хорошо изучил. Вот так, покуривая, они могут терпеливо сидеть весь день, ни о чем не спрашивая, ожидая, когда начнет говорить старший из командиров.
– Придется прогуляться в Маньчжурию, – начал Шадрин.
Китайцы переглянулись.
– Китайские воины всегда готовы к выполнению приказа.
Шадрин подошел к карте, прочертил от юго-восточного берега озера Ханка стрелку к верховью реки Нор, впадающей в Уссури.
– Вот здесь твои бойцы встретят полк есаула Лихачева, – продолжал Шадрин, всматриваясь в карту.
По застывшему лицу Хан Чен-гера мелькнула и сразу же погасла улыбка: он был доволен поручением. Много лет не были его люди на родной земле.
– Ты, Чан Ду-хо, что-то хочешь сказать? – спросил Дубровин.
– Спасибо хотел сказать. Посылаете нас на хорошее дело. Есаул расстрелял моих братьев, он должен ответить. Ждал я этого много лет и вот дождался. Пусть солнце погаснет, если Лихачев еще будет жить. Никто не узнает, как наш каблук раздавит ползучую змею.
Китайцы вышли. Вслед за ними ушел и Дубровин.
В дверях он столкнулся с Радыгиным, начальником штаба фронта. Шадрин давно знал и ценил его. Однако последнее время Радыгин, по мнению Шадрина, вел себя как-то странно. Раз или два он попытался подсказать Шадрину неправильные решения. Это заставило командующего насторожиться.
– Белые дислоцируют части по территориальному принципу, – докладывал Радыгин. – Передают, что эта тактика наказного атамана Уссурийского казачьего войска Калмыкова.
Шадрин усмехнулся. Впервые Радыгин называл полный титул Калмыкова. Не так давно он, презрительно кривя губы, именовал атамана «этот есаул».
– Я не понимаю вас, – сухо заметил Шадрин. – Что нового вносит так называемый территориальный принцип? Казачьи части всегда так дислоцировались.
– Дислоцирование частей по территориальному принципу в условиях гражданской войны говорит об обеспеченности тыла, – возразил Радыгин.
– Вы хотите сказать, что в тылу нет доверия к нам?
– Я этого не говорил. Видите ли, Родион Михайлович, между доверием народа и наличием воинской силы есть разница. И поэтому, пока не поздно, я рекомендовал бы отступить в район Бикино.
– Бикино? Давно ли мы там подавили казачий мятеж? Что нам даст Бикино?
Радыгин, играя темляком шашки, доложил:
– Здесь устоять против сил князя Отани невозможно. Позиция невыгодная. Там же местность позволяет вести дробление противника и уничтожение его по частям…
– Подумаю о вашем предложении.
Радыгин, не отрываясь, смотрел на командующего. В углах его маленького пухлого рта показались упрямые складки. Он положил на стол папку, продолжал:
– Вас удивляет, Родион Михайлович, что я изменил свои первоначальные предположения? Но дело в том, что, развивая наступление на Хабаровск, противник не примет большего боя. Отани, рассчитывая на обтекаемость линии нашего фронта, обойдет нас по ту сторону Амура и, выйдя по маньчжурской стороне к казачьим станицам в районе Розенгартовки, замкнет кольцо окружения. В этом и преимущество территориального принципа…
Шадрин, слушая начальника штаба, листал отпечатанную на машинке его докладную и все более мрачнел. Предложение об отступлении через Имано-Бикинский район грозило разгромом. Дальбюро ЦК РКП(б), учитывая это, остановило внимание командования на Успено-Шмаковском районе, где было много революционного крестьянства, находящегося в кабале зажиточного казачества. Да и случайно оброненная Радыгиным фраза о разнице между народом и воинской силой вызывала тревогу.
– Армию бьют всегда, когда в ее дела вмешиваются штатские в военных мундирах, – продолжал убеждать его Радыгин. – Не вам, бывшему офицеру, объяснять, что командующий фронтом неограниченный в своих правах диктатор. Суворов, сообразуясь с военной необходимостью, отказался подчиняться дипломатам и политикам. Кутузов вопреки воле императора дал бой Наполеону под Бородино.
Начальник штаба снова подошел к карте.
– У противника выявлены свежие резервы на Океанской, – водя по карте остро заточенным карандашом, говорил Радыгин. – В резерве корпуса генерала-майора Грэвса – десант морской пехоты адмирала Найта, двенадцатая дивизия генерала Оои, железнодорожные отряды генерала Хорвата.
– И, кажется, Лихачев, – подсказал Шадрин. – Чем он располагает?
– Данные разведки проверяются, но то, что мне известно, неутешительно. Тысяч восемь клинков при большой насыщенности легкой артиллерией и пулеметами.
– Тысяч восемь? Это, знаете ли, сила.
Шадрин на листке раскрытого блокнота быстро что-то записал. Придерживая шашку, Радыгин отошел от карты.
– Лихачев неуязвим. Подойдя к пограничным столбам, он станет выжидать подходящего момента для наступления.
Они в упор глянули друг на друга.
– Когда, Родион Михайлович, прикажете приступить к составлению нового проекта приказа? – нарушил молчание Радыгин.
– Тянуть не следует, действуйте.
– В каком порядке должны отступать воинские подразделения?
– Я жду ваших соображений. Лбом стену не прошибешь.
Радыгин собирался уже уходить, но, вспомнив о чем-то важном, остановился.
– Меня удивляет, Родион Михайлович, как с вашей проницательностью вы решились передать командование моряками Коренному? Мелко плавает боцман.
– Недостаток военных кадров – наша с вами беда…
– Есть более сведущие люди. Будем откровенны; спешенная эскадра – пока единственная воинская часть, с которой вынужден считаться противник.
Вошел адъютант, положил на стол телеграмму. Шадрин прочел, нахмурился. Сообщение для него было неприятное – уполномоченным Реввоенсовета назначался Розов. Телеграмму подписал Троцкий.
– О-о! Это хорошо в Москве решили, – сказал Радыгин.
– Что же здесь хорошего?
– Старый член партии, имеет военный опыт.
– Вы знаете Розова?
– Отлично. Вместе работали в Благовещенске, а во Владивостоке разгоняли думу.
Дверь за Радыгиным закрылась. Шадрин, покусывая губы, смотрел ему вслед, стал припоминать все, что о нем знал. Радыгин явился в ревком в тот день, когда городская дума передала Совету всю полноту власти. Надо честно признать, сделал Радыгин немало хорошего в обороне Владивостока, в укреплении отрядов Красной гвардии. В боях проявил незаурядное мужество и самообладание. Тем не менее настойчивость в навязывании заведомо порочного плана отступления на Бикино и его связи с Розовым вселяли тревогу.
Последнее время на фронте все чаще появлялись лазутчики из вражеского лагеря. Не успели устранить шпионов японского лейтенанта Такатая Кахээ, проникших в отряд Хан Чен-гера, как в бригаде Тихона Ожогина обнаружили трех белогвардейских офицеров, выдавших себя за шахтеров. Миссионеры союза христианской молодежи и Красного Креста США просачивались в воинские подразделения. При том тяжелом положении, в котором находилась отступающая в кровопролитных боях Красная гвардия, вести свою работу им было нетрудно. Возвращение Розова активизирует деятельность оппозиции.
В сенях забренчали шпоры. В дверях показалась плутовская физиономия Максимки. Размахивая наганом, он выпалил:
– Шпиёна, товарищ командующий, на заставе перехватили. По обличью зверь-казачина. Вот и оружие. А лошадь, ох, и лошадь, злее волка.
Две гранаты, шашку, маузер, карабин и цейсовский бинокль Максимка положил на стол.
Два красногвардейца ввели Бориса Кожова. По его утомленному лицу было видно, что казак проделал большой путь. Неожиданно для всех казак разразился затейливой бранью.
– Кто вы такой? – оборвал его Шадрин.
Кожов подтянулся, охватывая зорким взглядом сидевшего за столом командира, доложил:
– Сотня казаков под моим командованием захватила Шмаковский монастырь. Мне нужны пушки, надо укрепляться.
Шадрин смерил казака испытующим взглядом.
– Это надо доказать. Говорите правду. Иначе…
Кожов напряженно смотрел прямо в глаза Шадрину и молчал.
Вошел Дубровин, присел за стол, стал всматриваться в лицо Кожова.
– Врет он, товарищ командующий! – ухмыльнулся Максимка. – Врет, как сивый мерин. Ахвицер он, вот кто. Меня не проведешь, я на ихнем брате глаз поднаторил, будь здрав.
Кожов снова принялся ругаться, порываясь к Максимке.
Шадрин жестом остановил его и почему-то, еще окончательно не осмыслив события, пришел в хорошее настроение.
– Лаяться, – широко улыбаясь, сказал он, – ты мастер, а что-либо путное сказать не можешь. Казак, я вижу, бывалый, а порядка не знаешь.
Кожов чуть приободрился. Но Максимка выдернул из кармана георгиевские кресты, погоны подхорунжего и предписание войскового атамана, изъятые из седельной сумки.
Шадрин посуровел, вплотную подошел к казаку.
– Ты что нам голову морочишь? Вздерну на березовом суку. К Лихачеву прорывался? Отвечай!
Кожов тяжело дышал.
– Да раскорячь меня грозой, ежели вру!.. Погоны и кресты моей кровью политы. За защиту отечества от немцев.
Кожов и сам не представлял себе, как он помог себе последней фразой. Когда Максимка крикнул что-то насчет царских наград, Дубровин так поглядел на него, что тот, втянув в плечи взъерошенную голову, юркнул за дверь.
– Ну, хорошо, – заметил Дубровин, – ты успокойся…
– А кресты свои возьми, – добавил Шадрин. – Что ж, отпустить тебя на все четыре стороны?
– Куда пойду? В монастыре сотня ждет…
Говоря это, Кожов машинально надевал погоны и прикреплял кресты.
Заржал конь. Кожов кинулся к раскрытому окну.
– Назад! – крикнул Шадрин.
– Конь у меня там… Пятьсот верст прошел, кабы не обезножил…
– Дисциплину, подхорунжий, не знаешь! – резко кинул Шадрин.
Кожов вытянулся.
– К дисциплине, товарищ командующий, приучен с малых лет. Командир не отдаст такого приказа, если знает, что конь не поен, не кормлен. Таков устав.
Глаза Шадрина потеплели, нравился ему настойчивый казак.
– Идите! – сказал он и подошел к окну.
Казак кормил коня густо посоленным хлебом, шептал ему что-то ласковое, растирал взмыленную спину соломенным жгутом.
Вычистив коня и накрыв его буркой, Кожов вернулся. Допрос продолжался.
– Значит, ты и есть есаул Савлук, который занял монастырь? – спросил Шадрин.
– Никак нет! Я подхорунжий Кожов, воспользовался документами есаула Савлука.
Командиры переглянулись. Дубровин отыскал среди отобранных у Кожова бумаг приказ Калмыкова, который обязывал есаула Савлука занять монастырь. Прочел предписание войскового атамана подхорунжему Кожову следовать в Маньчжурию, задумался: выходило, что казак говорит правду.
Губы Кожова дрогнули.
– Значит, не верите? Вот так и Суханов: «Иди, – говорит, – ищи, бывалый охотник по готовому следу не ходит…»
Шадрин подошел вплотную к казаку.
– Откуда знаешь Суханова?
Дубровин подвинул стул, но Кожов не сел. Стоя рассказывал о повешенной японцами сестре, о своей работе надзирателем тюрьмы, о встрече с Сухановым, о том, как утратил он веру в своих командиров. С каждым его словом разглаживалась суровая складка между бровей Шадрина, светлело лицо.
– Не хотел являться с пустыми руками, – продолжал Кожов. – Дали мне под командование сотню, вот и двинул… А на Уссури встретились с Савлуком…
Шадрин стиснул руки казаку, переглянулся с военкомом.
– Все ясно! Объявляю благодарность сотне за исполнение революционного долга.
Дубровин протянул Кожову оружие.
За окном раздался дробный стук конских подков.
– По вашему вызову, товарищ командующий, – доложил Тихон Ожогин.
Состоялось короткое совещание. Бригаде Тихона Ожогина было приказано ликвидировать прорыв белочехов, занять Каульские высоты, монастырь укрепить артиллерийскими расчетами, сотню Кожова включить в состав бригады.
– Бери, Тихон, казаков под свою руку… Владея монастырем и Каульскими высотами, мы смело можем переходить в наступление. Тебе-то, Кожов, все ясно?
– Так точно! Мы их огнем накроем внезапно, пока Смутна не очухался.
– Смотри не обнаруживай себя… господин есаул.
Шадрин еще раз внимательно оглядел казака. Из-под лихо заломленной на затылок папахи свисал волнистый чуб. Кожов то и дело встряхивал им. Во всей его стройной фигуре было что-то властное, решительное. Видно было, что твердо человек знал свою дорогу в жизни.
– Ну, желаю удачи, держите связь.
Максимка, разинув рот, долго стоял в воротах, не спуская глаз с распластавшихся в намете всадников: «зверь-казачина», забыв снять есаульские погоны и царские кресты, скакал рядом с командиром бригады.
