Текст книги "Нелюдь"

Автор книги: Дмитрий Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

Она раздвигала свои полные ляжки, чтобы пропустить меня вперед, и каждый раз приговаривала довольным голосом: «Там все такое жаркое. Я ходила целый день, а на улице так жарко… Постарайся получше, освежи меня там…»

И я старалась, захлебываясь, ползала на коленях перед ней, дрожа от возбуждения, от возможности ласкать эту вожделенную плоть.

Никакой нежности между нами больше не было. Она была бы, как и прежде, но Линда этого больше не допускала. Я просто обслуживала ее, нежила ее полное утомленное тело…

Я жила как во сне эти две недели. Не знала, радоваться мне или ужасаться возвращению прежних ощущений.

Я ходила на работу в больницу, по вечерам готовила ужин и читала медицинские книги, а подсознательно все время что-то внутри меня говорило коварно и тихо: «Скоро придет Линда, положит на диван свое тело и приподнимет соблазнительно юбку на толстых коленках. И скажет: „Ну, иди сюда, Хельга“. И я поползу…» К тому же и Лева в тот период как будто охладел ко мне. Я объясняла себе это очень просто – у него много дел перед отъездом.

Хельга сказала эти слова задрожавшим голосом, и я со страхом и внутренней жалостью к ней догадался о том, какой же была развязка этой истории. Мне было так жалко Хельгу, и я столь явственно слышал, как звенит обидой, несмываемым оскорблением ее голос, что мне не захотелось слушать дальше.

Ведь мне даже слушать про такое было невыносимо, а каково же ей было рассказывать?

Но, наверное, ей требовалось воскресить вновь все эти мучительные образы, чтобы навсегда избавиться от них. Есть такая методика избавления от мучительных воспоминаний и связанных с ними комплексов – взять и откровенно рассказать о них.

Наверное, Хельга и избрала меня орудием такого психологического эксперимента.

– Оказалось, что все это не так, – произнесла Хельга, помолчав, и задрожала всем телом. Она содрогалась, я это ощущал, потому что обнимал ее и чувствовал, как дрожит ее тело.

Но она не расплакалась, взяла себя в руки.

– Оказалось, что все не так. Оказалось, что я была обманута самым гнусным способом.

Мой муж сошелся с Линдой. Это произошло через две недели после ее приезда. Он куда-то вез ее, и она предложила ему себя. Мне следовало бы не исключать такую возможность. Кому, как не мне, было знать о развратном характере бывшей подруги?

На Линду это очень похоже, это просто в стиле ее поведения. Когда-то она также отбила моего папу у моей мамы. И скольких еще…

Они сошлись и стали регулярно встречаться. Именно этим и объясняется, что Лева охладел ко мне. – Но подлость Линдиной натуры оказалась еще и в том, что она рассказала Леве о наших играх в юности. И он захотел, чтобы она вновь попробовала. Ему, видите ли, было интересно, как это будет.

Они встречались, совокуплялись, а потом Линда приезжала домой и заставляла ласкать ее в том же месте, которым она только что отдавалась моему мужу. Каким извращенным умом надо обладать, как надо хотеть безжалостно поиздеваться надо мной?

А Лева… О нем я вообще не могу говорить. Изменять мне с моей подругой, а потом развлекаться вместе с ней ее рассказами, как после их мерзких свиданий я – жена – на коленях ползаю перед любовницей мужа и обслуживаю ее… Какой это был для меня кошмар!

– А как ты об этом узнала? – спросил я.

– Они сами мне сказали, – ответила Хельга. – Им надоело развлекаться рассказами и самой пикантностью ситуации, и они захотели пойти дальше. Лева захотел сам посмотреть на все это, своими собственными глазами.

А Линда была так уверена в своей власти надо мной, в своем гипнотическом воздействии на меня, что согласилась попробовать. Они оба почему-то были уверены в том, что им все удастся. Что им удастся поиздеваться надо мной вдоволь и натешиться своей игрой и моим унижением в полной мере.

Вернее, Леве было совершенно не нужно мое унижение. Унижения хотела Линда. Не знаю, почему… Так, извращенное сознание, наверное.

И вот однажды за ужином, после того, как мы все съели и пора было идти спать, Линда вдруг хитро посмотрела на меня и сказала: «А теперь ползи под стол, Хельга… Обслужи меня, как обычно». При этом она победно посмотрела на Леву. Я в ужасе застыла на своем стуле, еще ничего не поняв до конца.

А он усмехнулся и, сверля меня своими черными глазами, сказал с интересом, облизывая мокрые губы: «Ну же, давай, Хельга… Я все знаю, и мне безумно интересно посмотреть, как ты ублажаешь Линдочку».

У меня рухнуло небо на голову. Нет, это слабо сказано. Рухнуло мироздание. Я пошатнулась и чуть не упала со стула, на котором сидела.

Это был ужасный вечер. Я ни на что не согласилась. Я была потрясена безмерно таким двойным предательством.

А Линда, разъяренная тем, что я взбунтовалась и не дала ей показать Леве аттракцион, наговорила мне кучу ужасных вещей.

«Как вы могли? – только и спрашивала я у них обоих. – Неужели в вас нет никакой жалости ко мне? Ничего человеческого?»

Они даже не хотели понять моих чувств. И ни за что не хотели отказываться от своей жестокой игры. Наверное, они не раз предвкушали, как это будет.

В ту ночь я убежала к подруге ночевать. Я не могла больше быть с ними, с двумя, ни одной минуты.

На прощание Линда еще, посмеиваясь, издевательски сказала мне: «Было очень приятно и удобно с тобой общаться, моя милая. Твой муж был таким неутомимым любовником, а я терпеть не могу подмываться после… А ты всегда была под рукой и всегда готова к услугам. Когда ты обслуживала меня после твоего мужа, я каждый раз была готова расхохотаться от мысли, как ловко я устроилась…»

Наверное, потом Лева и сожалел о том, что довел меня до такого конца. Но тогда он буквально обезумел. В ту ночь я и подумала о том, как жестоки бывают люди. Как нравится им поступать вот так, как они поступили со мной.

– Ну и что же было потом? – не выдержал я и спросил Хельгу, надеясь услышать хоть сколько-ни-будь приемлемое окончание ее рассказа. Слишком уж невыносимо мне было это слушать, и слишком уж переполнялось мое сердце жалостью к этой несчастной красивой женщине…

– А потом ничего больше не было, – ответила Хельга. – Потом Линда уехала, и я больше ее не видела. А потом довольно быстро уехал и Лева в свою Германию. Так что мы с ним развелись, и я стараюсь не вспоминать его.

– И ты больше ничего о нем не знаешь?

– И не хотела бы знать, – ответила Хельга решительно. Она встала, поежилась, как будто ей было зябко, и сказала, неуверенно улыбаясь: – Я не слишком утомила тебя своим рассказом?

– Нет, по-моему, это ты утомилась, вспоминая все эти ужасные вещи, – ответил я.

– Очень холодно, ты не находишь? – спросила Хельга, набрасывая на плечи шаль. – То жара стояла несусветная, а теперь вот вдруг так сразу похолодало.

Я сделал то, чего мне больше всего хотелось в ту минуту. Я заключил Хельгу в объятия и крепко сжал.

– Я согрею тебя, – сказал я, прижимая к себе женщину. – Согрею тебя и никогда не отпущу. И ты никогда больше не будешь мерзнуть…

Теперь передо мной уже не стояло вопроса, как поступать в дальнейшем. Я точно знал, что хочу эту женщину, хочу быть с ней, остаться навсегда. Я должен был согреть ее, чтобы она оттаяла после всего, что она пережила. Она была достойна счастья.

* * *

На следующий день я проезжал мимо филармонии. И, конечно, сразу же вспомнил о том, что обещал Юле повести ее туда.

На афишах, которые я рассмотрел, было несколько ближайших концертов. Среди них я выбрал тот, который был именно в тот вечер. Вторая симфония Малера.

Я купил два билета. Места были не слишком близко – в шестнадцатом ряду. Но, в конце концов, для филармонии это не так уж важно. Совершенно необязательно сидеть в первых рядах и три часа смотреть под взлетающие фалды дирижерского фрака… А Юля к тому же и ничего не видит.

Я приехал домой и стал звонить ей, чтобы пригласить на концерт. Но сначала телефон был занят, а потом, спустя час, когда стало свободно на линии, там никто не брал трубку.

«Может быть, они с Людмилой поехали куда-нибудь погулять», – думал я и все продолжал периодически набирать номер.

Потом я позвонил Скелету, который оказался дома. Только голос у него был сонный, я его разбудил.

– Вы хотите узнать, как дела? – спросил он. – И не лежат ли у меня дома скальпы интересующих вас господ? Нет, должен вас разочаровать – не лежат. Со скальпами пока что получается задержка.

– Но вы не теряете надежды? – спросил я его.

– Нет, не теряю, – ответил Скелет спокойно. – Но они меня расшифровали. Так что теперь мы можем с ними посоревноваться – кто будет проворнее и хитрее. Они меня убьют первым, или я их все-таки найду.

– Вы не боитесь? – спросил я глупость. Кто же не боится смерти?

– Не знаю, – признался Скелет. – Я пока что не думал об этом… Впрочем, если бояться, то лучше не заниматься той работой, которую я для себя выбрал в жизни… Я просто боюсь, что они опередят меня. Дело в том, что они теперь знают обо мне гораздо больше, чем я о них. А я знаю о них совсем мало – только в общих чертах.

– Но это уже кое-что, – произнес я, стараясь сделать свой голос оптимистичным и тем самым поддержать сыщика.

– Во всяком случае, мне кажется, что морг тот я определил не зря, – сказал медленно Скелет. – И с Аркадием Моисеевичем познакомиться поближе было бы очень полезно. Но у меня этого не получилось.

– А вы пытались?

– Пытался. И даже попробовал напугать его, – ответил Скелет.

– Ну и что – получилось?

– Уверен, что получилось, но он этого не показал. Крепкая сволочь, – сказал Скелет с оттенком уважения в голосе. – А судя по тому, что он и глазом не моргнул, когда я дал ему понять, что мне все известно, он начнет действовать.

– Действовать? – переспросил я, не понимая странную тактику Скелета. – Что вы имеете в виду?

– Ну, он мог и не показать вида, что испугался меня. Но ведь на самом деле он должен забегать. Для начала они теперь должны попытаться убрать меня. Или сделать еще что-нибудь. Пусть сделают хоть что-то, тогда легче будет их накрыть.

Скелет обещал держать меня в курсе дела. Еще он добавил утешительно, что теперь, когда он разворошил осиное гнездо, осы непременно что-нибудь вскоре выкинут, и тогда ситуация получит какое-то развитие…

Что ж, это было уже что-то, хотя я к тому времени уже основательно пал духом и не надеялся на успех расследования.

«Чего мы хотим, – думал я. – Сколько убийств и других страшных злодеяний произошло в последние годы. Вся страна содрогалась от них… Сначала Александр Мень, потом Листьев, потом еще что-то. Один Буденновск чего стоит… И что же? Никто ничего не нашел. Толпы милиционеров, надутых следователей и круглолицых прокуроров оказались совершенно бессильны. А мы хотим, чтобы один Скелет расследовал такое сложное и запутанное дело. Какая наивность с нашей стороны».

Действительно, если все эти сотни важных людей, получающих высокие зарплаты, не смогли расследовать ни одного серьезного убийства и который год бубнят по телевизору, что «ведется работа», и это происходит на глазах у всей страны, которая не знает, смеяться над ними или плакать над собой…

Мне так и не удалось дозвониться до Юли. В их квартире никто не снимал трубку.

И тут нашелся неожиданный выход. Мне вдруг позвонила Хельга.

– Что ты делаешь сегодня вечером? – спросила она.

– Не знаю, – на всякий случай ответил я, хотя и на самом деле это был вопрос. Юля ведь не отвечала по телефону.

– Может быть, мне приехать к тебе опять? – сама предложила Хельга. – Не беспокойся, я знаю, что ты работаешь по ночам. Но я могла бы подождать, и зато после этого мы могли бы вновь быть вместе. Или ты приезжай ко мне, когда закончишь.

Хельга выпалила все это и замолчала. Я понимал – ей было не очень удобно так навязываться мне, но она, видимо, ничего не могла с собой поделать.

– Ты хочешь и сегодня быть со мной? – спросил я.

– Все дело в том, что я не узнаю сама себя, – тихо ответила Хельга. – Я все время чувствую, что не могу без тебя. Я на самом деле увлечена тобой. Хоть женщине и не принято говорить такое…

Но я прервал ее. Особенно после ее рассказа о своей жизни, я все время ощущал свою ответственность за эту женщину. Она казалась мне такой беззащитной. Бывает ведь так – человек на вид кажется взрослым и самостоятельным, уверенным в себе. А на самом деле, внутри он постоянно ощущает свою ущербность, все время нуждается в ласке и защите.

Именно такой предстала передо мной Хельга в последнее время. Меня отнюдь не смущал контраст между внешностью красивой женщины, принцессы Севера, и ее внутренним миром. После всех тягот, которые она пережила, ее сердце потянулось ко мне.

А ведь еще Сент-Экзюпери сказал: «Мы в ответе за всех, кого приручаем». А ведь я приручил Хельгу, теперь это было очевидно. Раз приручил, то и нес за нее ответственность.

Мы, немцы, очень хороши по части ответственности. Я это хорошо знаю по себе. Пусть я влюбчивый, пусть – непостоянный человек. Пусть, я даже способен на предательство. Но чувство ответственности у меня развито очень сильно. Просто мне трудно эту ответственность разделить между разными людьми. Билеты в филармонию я купил для Юли, перед которой ощущал ответственность. А теперь позвонила Хельга, и я захотел сделать приятное и ей… Что ж, как говорят, у господина большое сердце…

Я пригласил Хельгу в филармонию.

«У Юли все равно телефон не отвечает, – сказал я себе и стряхнул половину ответственности с плеч на время. – Не пропадать же билетам. Концерт хороший, а если я скоро бы и дозвонился до Юли, то все равно уже пять часов, и она не успела бы собраться вовремя».

После этого я окончательно успокоился. Уметь успокаивать свою совесть – это тоже искусство.

Хельга очень обрадовалась. Она не сказала этого, но я почувствовал по ее голосу, как приятно ее поразило мое предложение. Она же не знала, что билеты я купил не для нее. А вот ведь как удачно получилось!

– Я заеду за тобой, – предложил я, но Хельга не согласилась.

– Незачем тебе затрудняться, – сказала она решительно. – Я сама подъеду к филармонии. Мы можем встретиться прямо там.

Так мы и договорились. Она пришла вовремя, и я сразу узнал ее в толпе возле главного входа филармонии. На Хельге было длинное платье до щиколоток с открытыми плечами, которое великолепно обрисовывало ее фигуру.

Увидев ее в толпе, я еще раз отметил, как она хороша. Не было среди всех женщин вокруг ни одной, которая обладала бы такой отточенной, совершенной красотой.

Со своими золотистыми волосами, уложенными на голове, в длинном платье, Хельга была похожа на античную богиню. Наверное, именно такой представляли себе Афину древние греки. Было что-то величественное и в ее фигуре, – статной, стройной, и в ее лице – горделивое… Это была даже не богиня любви, не Венера-Афродита. Это была богиня-воительница. Богиня гордости и славы.

– Я не опоздала? – спросила она только, подойдя ко мне.

Что и говорить, приятно пройтись с такой женщиной по беломраморной лестнице филармонии. Когда архитектор проектировал эту лестницу, он наверняка имел в виду именно таких женщин, как Хельга…

Несмотря на летнее время, народу было много. Настолько, что даже по бокам зала стояли те, кому удалось купить только входной билет. Они стояли и высматривали для себя местечко на боковых диванах у стен.

Кажется, филармония – единственное место, где по традиции стоят такие диваны, на которые не продаются специальные билеты. Они просто стоят во множестве у стен, и на них может сесть всякий, у кого входной копеечный билет. Бывает, правда, что и там нет места, и тогда приходится подниматься на хоры, на самый верх, чтобы созерцать все как бы с небесной высоты. Внизу мелькает лысина дирижера, прилизанные волосы оркестрантов, и звуки музыки взлетают к тебе.

Пока Хельга снимала плащ в гардеробе, пока мы покупали программку, раздался первый звонок. Почти сразу последовал и второй.

Мы прошли и сели на свои места.

– Густав Малер. Вторая симфония, – прочел я на программке. И только поднял глаза вверх, как тут же невольно опустил их вниз…

Вот этого я никак не ожидал. То, что я вдруг увидел, заставило меня внутренне скорчиться. Впервые в жизни я ощутил желание стать маленьким-маленьким, совсем крошечным, меньше мыши. Стать таким и выползти незаметно из этого роскошного зала…

По проходу мимо нас с Хельгой шли две женщины. Они направлялись к первым рядам и не видели нас. Это были Людмила и Юля. На Юле было темное простое платье и все те же темные очки, закрывающие глазницы. Она шла неуверенно, осторожно ступая, и мать поддерживала ее под руку.

Совершать предательские поступки противно, но гораздо противнее, когда тебя в них уличают.

И не было, казалось мне, никакого предательства с моей стороны. Так я думал раньше. Ведь я честно пытался дозвониться до Юли и пригласить ее, и уж не моя вина была, что ее не оказалось дома, и тогда я пригласил Хельгу. Это ведь было просто стечение обстоятельств…

Но так я рассуждал сам с собой до того, как увидел Юлю с матерью. Объяснить себе этого словами и логическими понятиями я не мог, но чувствовал, как нехорошо получилось.

«Хоть сама Юля мне и говорила, что рада моему новому роману, – думал я, – однако, это вовсе не значит, что ей будет приятно, когда она узнает, что я здесь с другой женщиной…»

Юля с Людмилой сели впереди нас, в третьем ряду. Они не знали, что я тут, Людмила не оборачивалась. Но я знал, что впереди антракт и выскользнуть из зала незамеченным мне не удастся.

Фойе, да и сам зал филармонии устроены таким образом, что остаться незамеченным невозможно.

Убежать сейчас? Но это глупо и невероятно. Что я скажу Хельге? Как я объясню ей необходимость немедленного бегства?

Вышел оркестр, за ним – хор. Тут были мужчины и женщины, их было очень много. Дирижер – поджарый, в болтающемся фраке – взмахнул палочкой, и симфония началась.

Хельга ни о чем со мной не говорила, и это к лучшему – у меня в те минуты был не лучший вид.

Я не мог слушать музыку и вообще почти забыл о самой сидевшей со мной рядом Хельге, потому что был смущен и растерян.

Оставалось только ждать антракта и неминуемой встречи.

«Ладно, – сказал я в конце концов себе. – Чему быть, того не миновать. Должен же человек отвечать за все свои поступки. Так тебе и надо, Феликс. Сиди и жди развязки. Ты сам во всем виноват».

А что еще я мог себе сказать? Конечно, не стоило приглашать Хельгу. Еще не так много времени прошло с того дня, как случилось несчастье с Юлей. А с другой стороны – разве я мог предполагать, что мы сегодня встретимся? Да еще в таком составе? Боже, как стыдно и неудобно…

Мощные раскаты малеровской музыки сотрясали зал. Оркестру вторил хор, и звучание десятков голосов дополняло аккорды.

Потом все смолкло, и по ставшим ярче лампам я понял, что закончилось первое отделение. Симфония была в четырех частях и с одним антрактом. Люди вокруг нас стали вставать, и Хельга вопросительно посмотрела на меня.

– Тебе нравится? – спросила она меня, беря за руку.

– Не знаю, – ответил я одеревеневшим языком. – Я еще не разобрался до конца.

– Мы выйдем пройтись в фойе? – спросила она, и мне не осталось ничего другого как встать, хотя больше всего я хотел бы лечь на пол и поползти к выходу на животе, под стульями.

Едва только мы встали, Людмила увидела нас. Ее лицо как раз было повернуто в нашу сторону.

Между нами было небольшое расстояние – несколько рядов, потому что Юля с матерью медленно шли по проходу к фойе.

– Феликс! – немедленно окликнула меня Людмила с радостным выражением лица. Она, конечно же, не ожидала меня тут увидеть и обрадовалась. Но тут же лицо ее омрачилось, и она даже не смогла этого скрыть. Она увидела Хельгу, которая все еще доверительно и нежно держала меня за руку…

От нее не укрылась ни красота Хельги, ни то, как она держалась со мной. Людмила все поняла и уже пожалела о том, что окликнула меня. Глаза ее потемнели.

Но было уже поздно. Юля услышала голос матери и тут же инстинктивно повернула свое лицо в нашу сторону.

В это мгновение мы поравнялись и теперь стояли вплотную друг к другу.

– Здравствуйте, – сказал я и почувствовал, как мой голос стал сиплым от волнения. – Здравствуй, Юля.

Юля радостно улыбнулась в мою сторону.

– Это ты, Феликс, – нежно сказала она и на ощупь протянула руку. Я взял ее и пожал.

– Как ты узнал, что мы с мамой собрались сюда? – спросила Юля.

– Он не знал, – ответила тут же дочери Людмила, и голос ее не предвещал ничего хорошего. – Феликс не один. Он сейчас познакомит нас со своей очаровательной спутницей.

Людмила говорила, употребляя светские выражения, но в голосе ее дрожал гнев и уже готовы были прорваться нотки скандала. Людмила иногда возвращалась в свою прежнюю личину – питерской проститутки…

– Познакомьтесь, пожалуйста, – упавшим голосом сказал я. – Это Хельга… А это Людмила и Юля.

– Очень приятно, – произнесла Хельга. Женщины не протянули друг другу руки и остались стоять в прежних каменных позах.

Вокруг меня было сразу три моих любовницы: Людмила, Юля и Хельга. В последовательности, с которой мы были близки с каждой…

Мне показалось, что можно было бы объяснить, что я покупал билет для Юли, но так вышло… Потом тут же сообразил, что ничего этого делать не следует. Во-первых, я смертельно оскорблю Хельгу, а во-вторых, в таких случаях, вообще не следует суетиться. Что есть, то есть. Что будет, то будет. И нечего вилять хвостом и оправдываться.

Никто и не обвинял меня в подлости. Меня обвиняли в отсутствии характера, такта… Вернее, я сам себя обвинял.

– Мы пойдем в фойе погулять, – сказала Людмила таким тоном, чтобы я понял – идти за ними не следует.

Они прошли мимо нас, я успел только заметить, как сжались пальцы Юли на руке матери. Она не произнесла больше ни одного слова, с той секунды, как мать сказала ей о том, что я не один. Только кончики пальцев побелели от силы, с которой они сомкнулись на локте Людмилы.

Я взглянул на Хельгу. Ее вид поразил меня. Я почувствовал себя паршиво и неуверенно, но то, что было с ней, просто ошеломило меня.

Хельга была бледна, и глаза ее как будто потухли. Она стояла рядом со мной, и вид ее был отрешенный.

Мне стало стыдно. Какой я все-таки идиот! Своим поступком я поставил в неловкое положение обеих замечательных женщин, которые были совершенно ни в чем не виноваты.

О Юле я уж не говорю, это понятно. Мне не хотелось даже думать о том, как ей сейчас горько. Я не удивился бы, если бы они с Людмилой немедленно ушли отсюда и поехали домой…

А Хельга? Она ведь не девочка и не придурок и прекрасно почувствовала весь смысл сцены. Теперь она понимала, что вышла неловкая сцена, и ей оставалось Бог знает что думать об этом.

Я оскандалился и оказался в позорном положении, и Хельга, несомненно, это понимала. И ей, кроме того, наверняка было неприятно, что она выступила в роли коварной соблазнительницы.

От ее внимания, естественно, не укрылось, что Юля слепая. И вот вся эта встреча…

– Давай сядем и не пойдем гулять, – сказала вдруг Хельга и опустилась на свое кресло. Я видел, что она подавлена. Конечно, во всем была вина и Людмилы. Не стоило ей окликать меня, не убедившись в том, что я один. И не стоило потом вести себя агрессивно. Она сделала больно и Юле, и Хельге… Хотя… А разве ей самой не было больно при этой встрече? Ведь и у нее есть собственные чувства.

Теперь я окончательно выгляжу полным негодяем в ее глазах. Сначала бросил ее ради ее дочери, а потом бросил ее слепую дочь ради вот этой женщины…

Наверняка, теперь Людмила вообще не пустит меня в дом.

И как можно обвинять ее в том, что она не была предусмотрительна сейчас? Разве ей не обидно за дочь?

– Кто это? – неожиданно спросила у меня Хельга сдавленным голосом и тут же откашлялась.

– Это мои старые знакомые, – ответил я. – Мы давно дружим.

– Эта девушка, – сказала Хельга, – она что – слепая?

– Да, – кивнул я. Мне не хотелось ни о чем сейчас говорить.

– Я так и подумала, – сказала Хельга. – Она слепая с детства?

Я вздрогнул. Вот что значит иметь дело с коллегой-врачом. Все вопросы не в бровь, а в глаз.

Хельга вопросительно смотрела на меня и не понимала, отчего я замялся с ответом.

– Нет, не с детства, – сказал я. – Это произошло недавно.

– Я так и подумала, – задумчиво ответила Хельга. – Это всегда чувствуется. У нее слишком неуверенные движения для слепой от рождения.

– Извини меня, пожалуйста, – сказал я, не в силах больше бороться с собой и сохранять спокойствие. – Мне очень неприятно говорить на эту тему. Дело в том, что Юля была моей невестой до… До того, как это случилось, и она ослепла. Если ты не возражаешь, мы не будем больше об этом говорить.

Хельга сжала мою руку. Она так и сидела, не отпуская ее.

– Мы можем даже уйти сейчас, – сказала она негромко. – Скажи, если тебе неприятно, то мы немедленно уйдем.

– Нет, не стоит, – ответил я. Уйти означало показать, что мне и вправду стыдно…

Юля с Людмилой прошли к своим местам, не глядя на нас. Играла музыка, пел хор, а я все не находил себе места. Теперь все мысли мои были поглощены Юлей. Что она сейчас чувствует? Что думает?

Со своего места я мог видеть ее и смотрел, не отрываясь. Голова Юли была неподвижна, казалось, она вся поглощена музыкой. Это, наверное, было как раз то, чего она хотела. Она ведь говорила мне, что – теперь во многом живет звуками. А малеровская музыка – это как раз обилие разнообразнейших звуков. Да, кроме того, это было даже больше чем симфонический концерт, о котором мечтала Юля. Тут ведь был еще и мощный хор, то есть богатство звучания было огромным.

Я взглянул в программку. «Умри и воскресни» – так назывался финал этой симфонии. Музыка грохотала, она переливалась раскатами, она волновала своим звучанием. Оркестр как будто сошел с ума, скрипки метались, трубы трубили иерихонским ревом.

Потом все стало постепенно стихать. Музыка становилась все тише, все глуше, все беднее в смысле инструментов.

«Это умирание», – понял я. В конце концов осталась одна флейта, которая печально выводила тонкое фиоритурное соло.

«Это пение соловья», – догадался я. Только соловей у Малера был необычный. Было в его чарующем тихом пении что-то искусственно-механическое, и в то же время чувствовалась живость и натуральность природного звука. Что-то вроде соловья из сказок Андерсена..

Пение соловья, как последний звук умирающей жизни… Флейта-соловей пропела последние звуки, и тут, вместо наступившей было тишины, вступил хор. Тоже тихо, как набегающая волна океана, тихо, но настойчиво и с обещанием грядущей силы хор запел гимн воскресения.

Ты воскреснешь.

Да, ты воскреснешь из праха земного…

Может быть, мне показалось, но в то мгновение голова Юли чуть дрогнула. Это были звуки, это были слова, обращенные к ней. Когда я слушал финал, я тоже думал о Юле, о том, что для нее понятия «умереть и воскреснуть» – не пустой звук. Волновавшие Малера образы Апокалипсиса, несомненно, были близки и ей.

Она потеряла зрение – значит, в каком-то смысле умерла. Умерли ее чувства. Но человек не может жить без надежды. А этой надеждой может быть только воскресение. Воскресение чувств.

Юля считала, что может воскреснуть через то внутреннее видение, о котором она мне говорила. Еще я вспомнил тут же о том, что все люди, воскрешенные после земной смерти, тоже будут восстановлены во всех способностях, в том числе и в зрении.

Юля надеялась и ждала воскрешения из своего мрака. Из долины смертной тени.

Симфония закончилась. Вступившая в конце музыка оглушила нас гимном вечной жизни…

После поклонов дирижера и оркестра, все встали и пошли к выходу. На лестнице перед гардеробом, когда мы стали спускаться, толпа вновь прижала нас к Юле и Людмиле.

– Осторожнее, здесь ступеньки, – негромко сказала Людмила дочери и крепче подхватила ее под руку.

Спускаться по лестнице вместе, близко прижатыми друг к другу, и молчать было невозможно, и я решился.

– Я заеду к вам завтра, – сказал я, обращаясь к Юле.

– Конечно, – ответили она, не поворачивая в мою сторону лица. Она узнала мой голос, хотя и не видела меня.

– Пойдем скорее, – произнесла Людмила нервно. В этот момент Юля сделала неосторожный шаг, ее нога соскользнула со ступеньки и она качнулась вперед. Вероятно, Людмила все-таки не слишком крепко ее держала, потому что рука Юли выскользнула из руки матери.

Несколько мгновений Юля стояла как бы накренясь, падая, но в эту секунду идущая рядом с ней Хельга инстинктивно подставила руку и перехватила ее, не дав упасть.

Хельга держала Юлю за руку и, неестественно улыбаясь, говорила:

– Осторожнее, что вы… Тут высоко… – Что еще должен сказать любой на ее месте?

Мы с Людмилой тут же тоже подхватили Юлю, и больше она уже не соскальзывая могла спускаться с коварной мраморной лестницы. Люди кругом нас расступились, увидев, что ведут слепую, и мы сошли в гардероб спокойно.

Юля была совсем бледна и дрожала. Все тело ее сотрясалось, ее буквально колотило. Едва дойдя до гардероба, она сказала в пространство:

– Мне нужно сесть… Я не могу идти.

На лбу ее выступили мелкие капельки пота, что говорило о внезапной слабости.

Мы усадили Юлю на банкетку, и гардеробщица принесла стакан воды.

– По-моему, тебе следует проводить их до дома, – сказала Хельга мне на ухо. Я растерянно молчал, подавленный происшедшим. Мне было очевидно, что Юля была сильно напряжена с момента нашей встречи и просто теперь не выдержала этого. Наверняка, она только и думала о том, что вот здесь, в этом зале сижу я со своей новой женщиной… Эта мысль терзала ее, обида глодала сердце. Бедная девочка…

Нельзя было мне с ней встречаться сегодня, подумал я. Хоть это и не от меня зависело, но нельзя же подвергать Юлю сразу стольким эмоциональным потрясениям. Она и так держалась как только могла. Все, что с ней произошло, что она пережила – это и так было достаточно для того, чтобы сойти с ума. А тут еще и я с Хельгой.

– Ты должен проводить их до дома, – тихо повторила Хельга. Она стояла позади меня, и после ее слов я обернулся. Хельга была бледна, краска заметно отлила с ее щек, остались только следы румян, но они теперь были безжизненные, как у раскрашенной куклы – просто красноватые пятна на бледной коже.

Глаза у Хельги были тревожные и печальные.

– Пойди вызови такси, – сказала она, указывая мне взглядом на выход.

– Не надо беспокоиться, – произнесла Людмила. – Мы и сами прекрасно доедем.

При этом ее лицо выражало презрение ко мне и даже почти ненависть.

Юля молчала и тихо сидела на банкетке. Кругом нас суетились одевающиеся люди, но теперь их было немного. Это зимой в гардеробе Филармонии всегда столпотворение. А сейчас все надевали только плащи, да наиболее щепетильные дамы переобувались.

Не зная, что предпринять, я посмотрел опять на Юлю. Она как будто почувствовала мой молчаливый вопрос и сказала: