Текст книги "Нелюдь"

Автор книги: Дмитрий Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Если преступник себя не проявляет, его трудно поймать. Надо заставить его действовать. Хоть как-то проявлять себя. Совершать поступки. Наверняка, один их этих поступков окажется ошибочным…

Преступников нужно напугать. Пусть они задергаются, забегают. Пусть даже это будет не очень эффективное пугание. Все равно, оно выводит бандитов из равновесия.

У Скелета прежде был знакомый. Этот знакомый был офицером патрульно-постовой службы, то есть патрулировал улицы.

Так вот, у него был своеобразный метод превентивной борьбы с преступностью. Он утверждал, что способ этот очень эффективен, хотя над ним и потешались коллеги.

Он ехал по улице, если дело было вечером, и останавливался возле каждого подозрительного человека. Возле пьяного, или выпившего, или просто похожего на бомжа… Или возле человека, который странно себя вел или просто странно выглядел. Высовывался из окна патрульной машины и требовал документы.

Если документы были при себе, он внимательно листал их, делая вид, будто читает.

Если документов не было, он делал строгое лицо и говорил:

– Мы вас знаем. Очень даже хорошо знаем… – И многозначительно добавлял: – Смотрите, чтобы все было тихо и спокойно. Если что – вы нас знаете. Мигом в «обезьяннике» окажетесь.

И делал при этом страшное лицо и вращал угрожающе глазами.

Все коллеги, особенно те, что работали по линии уголовного розыска, говорили ему, что это бессмысленные и незаконные разговоры. Замполит отделения вообще упирал на то, что это оскорбляет невинных граждан…

Оуровские работники говорили, что этот метод неэффективен, потому что если уж преступник задумал что-то дурное, он это сделает все равно и не побоится пустых угроз патрульного.

Но Скелетов приятель твердо стоял на своем. Он говорил:

– Настоящего преступника я, может, и не испугаю. А если человек сомневается, убить ему сейчас свою жену или воздержаться от этого, то мои слова заставят его задуматься… Да и серьезный преступник может после этого семь раз отмерить и, может быть, перенесет свое преступление на другое время. Все-таки после того, как тебя остановил патруль и так поговорил, ты уже сто раз подумаешь, идти спокойно домой или безобразничать…

– Ты же все равно ничего сделать не можешь, – возражали ему. – Пока человек ничего не совершил, нечего его пугать. Ты даже задержать без оснований не имеешь права. И преступник это знает.

– Знает-то знает, – говорил приятель. – Но ведь тут такое дело, – он загадочно хмыкал и крутил пальцами перед носом собеседника: – Тут такое дело… Психология.

Вот Скелет и решил действовать с позиций «психологии». Хотелось напугать негодяев. Да и вообще – приятно же сказать монстру, что он – монстр и что ты об этом знаешь…

Единственное, что смущало Скелета, было то, что Аркадий Моисеевич довольно старенький. С ним трудно было завязать контакт. Он приходил на работу в морг к десяти часам утра, а уходил под вечер. И не выходил, например, в садик, покурить.

Днем в морге жизнь была довольно оживленная. С утра привозили трупы умерших за ночь больных. Скелет уже знал, что это два или три тела.

Потом приходили родственники умерших, которых нужно было хоронить, и приезжали похоронные автобусы.

К этому времени санитар – добрый молодец – уже успевал все приготовить для прощания в небольшом зале.

Когда уезжали автобусы с телами и скорбящими родственниками, появлялись еще люди. Это были родственники тех, которых предстояло хоронить назавтра. Они приносили вещи, в которые нужно было обрядить покойников.

Санитар был один – главный, который все и делал. Он сам получал деньги, скромную мзду от плачущих женщин в платочках. Днем приходил еще один санитар, но он находился в морге сравнительно недолго и с родственниками умерших не общался. Он что-то выносил в стоящие неподалеку мусорные баки, иногда останавливался у заднего входа покурить.

Добрый молодец работал часов до двух дня, а потом уходил домой. И появлялся только поздно вечером. Ему предстояла тяжелая ночная работа – обряжать покойников, накладывать грим, замазывать выступившие трупные пятна. Чтобы утром все было готово.

«Зря ругаются люди и говорят, что с них дерут много денег за похороны», – думал Скелет, наблюдая изо дня в день за всем происходящим. Ему было жалко мордастого доброго молодца-санитара. Пусть он получал свои деньги от родственников, но ведь это были деньги за каторжный и неприятный труд.

Попробуй-ка, поимей дело каждую ночь с мертвыми телами, оставаясь с ними в пустом морге… Это же какие нервы надо иметь.

По ночам пока что никто не приезжал, и ничего подозрительного Скелет не заметил.

Проследив несколько раз за передвижениями заведующего, он узнал, что уйдя вечером с работы, Аркадий Моисеевич идет по магазинам, причем заходит всегда в два – булочную и гастроном, а потом идет домой. Строго по одному и тому же маршруту.

Маршрут имел одну остановку – в рюмочной на оживленном углу. Там Аркадий Моисеевич проводил полчаса – тоже как будто по часам. Придя домой, он почти немедленно спускался вниз и выгуливал собаку. У него была красивая собака-боксер, с очень большой головой и симпатичной мордой.

«Ничего, – сказал себе Скелет, увидев прогулку в первый раз. – Это ни о чем не говорит. У Гитлера тоже были любимые собаки, и он очень трогательно к ним относился. Это не помешало ему быть извергом».

Так что боксер не оправдывал Аркадия в глазах сыщика. Что раздражало Скелета больше всего в его предполагаемом подопечном – так это манера одеваться. Заведующему моргом было на вид лет пятьдесят пять. Это был низкорослый и уродливый человек. А одевался он так, словно был законодателем мод и старался молодиться.

Аркадий Моисеевич чем-то напоминал Скелету Клоуна. Он одевался так же шутовски и с претензией на чувство моды.

Может быть, покойному Клоуну это и было необходимо для того, чтобы хоть как-то отвлечь его от мрачного промысла. Может быть, ему эта манера одеваться помогла пережить страх и беспросветность жизни… Как знать, теперь Скелет был склонен идеализировать мертвого осведомителя. Но воспоминание о странной манере Клоуна кричаще одеваться сейчас не вызывало в нем отторжения.

Манеры же Аркадия Моисеевича рождали в нем брезгливость и отвращение. Душегуб, кровопийца, а смеет одеваться так модно и оригинально. Старается подражать молодым людям.

На голове у доктора был берет, и не простой, а джинсовый, вышитый яркими нитками. Скелету не удалось рассмотреть издали характер узора, но он был уверен, что там вышито что-то омерзительное.

Дальше шел джинсовый костюм – куртка и брюки. Все было голубого цвета, очень дорогое на вид. И отличные башмаки – из желтой кожи, на довольно высоких каблуках. Каблуки, вероятно, казались хозяину чрезвычайно подходящими, потому что он сам был очень маленького роста и походил бы на карлика, если бы не каблуки его заморских ботинок.

Наряд дополняла клетчатая рубашка ярких тонов, как у юнца. «Пугало, да и только», – решил Скелет. Но тем не менее ему надо было непременно каким-то образом познакомиться с этим уродом.

Вообще-то Скелет не был сторонником теории Ламброзо и не считал, что внешний вид человека обязательно говорит о имеющихся у него преступных наклонностях. Однако, вид Аркадия Моисеевича не оставил его совершенно беспристрастным.

В конце концов Скелет решил, что наилучшим способом вступить в контакт является якобы случайное знакомство.

После окончания рабочего дня Аркадий Моисеевич, как всегда, вышел из своего морга и направился по магазинам. Он купил буханку белого хлеба, потом в гастрономе еще что-то, и по дороге домой зашел в рюмочную.

Там его уже давно ждали. Правда, никто не знал, чем он занимается. А то, если бы узнали, что он целыми днями потрошит трупы и пишет заключения о смерти, ему не улыбались бы так приветливо.

Он вошел в рюмочную, и увидевший его бармен тотчас же принялся изготавливать любимый напиток своего постоянного клиента.

Он взял бутылку коньяка и налил сто граммов в большой отмерочный стакан. Потом туда же налил точно такое же количество шампанского, и «бурый медведь» был готов…

Такой вкус выдавал в Аркадии Моисеевиче старого любителя красивой жизни. «Новые русские» не знают этого напитка. Когда Аркадий Моисеевич только начинал формировать свои вкусы и, в частности, пристрастился к «бурому медведю», нынешние нувориши еще ходили пешком под стол и тупыми глазами наблюдали, как их отцы дрожащими руками смешивают пиво с водкой…

Аркадий Моисеевич принял из рук бармена свой стакан и с удовлетворенным видом присел за столик у окна.

Он некоторое время не притрагивался к напитку и сидел над ним, почти свесив в стакан свой длинный крючковатый нос. Краем глаза он лениво смотрел на улицу, где за грязноватой занавеской мелькали прохожие.

Потом он сделал небольшой глоток и прикрыл свои маленькие, близко друг от друга посаженные глаза. Он наслаждался. Наверное, он целый день резал трупы незнакомых ему людей и мечтал об этой минуте.

Во время второго глотка он заметил, что к его столику уверенно направляется мужчина в куртке из дешевой турецкой синтетики и со стаканом шампанского в руках.

– Вы позволите? – он склонился над Аркадием Моисеевичем, взявшись одной рукой за свободный стул.

Мест в баре было еще много, и появление незнакомца раздражающе подействовало на доктора.

«Как будто мест в зале мало свободных», – подумал он. Теперь вот этот привяжется с пьяными разговорами, начнет изливать душу.

«Вечно эти русские алкаши пристают с душевными излияниями, – с брезгливостью подумал Аркадий Моисеевич. – Одна и та же история. Сначала изливать душу постороннему человеку, а потом озвереть от водки и начать хулиганить».

Тем не менее Аркадия Моисеевича смутило то, что человек держал в руках стакан с шампанским, а кроме того, старинное выражение «Вы позволите?» напоминало не советскую распивочную, а что-то из блоковской поэзии. Наверное, так спрашивали «по вечерам над ресторанами»…

«Культурный алкаш, – подумал он. – Спившийся интеллигент». Но делать было нечего, и Аркадий Моисеевич, брезгливо оттопырив нижнюю губу, сдержанно ответил:

– Пожалуйста.

– Вроде жара спадает, – сказал человек, садясь и немедленно начиная разговор. Все было так, как доктор и предвидел. Теперь надо как-то быстро допивать свой стакан и уходить…

– Устали после работы? – участливо спросил малый, отпивая большой глоток шампанского и облизывая губы.

– Устал, – коротко ответил Аркадий Моисеевич, чтобы не связываться. Пусть себе поговорит, лишь бы все было тихо и спокойно. Чтобы без скандала встать и уйти от греха.

– Домой идете? – все так же добродушно пытался его разговорить незнакомец. Но с Аркадием Моисеевичем такие штуки не проходили. Он был пожилой человек и достаточно видел в жизни, чтобы не связываться с незнакомцами. Особенно с выпившими незнакомцами, да еще в распивочной.

– Покупки сделали? – поинтересовался человек, бросая взгляд на сумку доктора.

Аркадий Моисеевич промолчал и отвернулся к окну. Он терпеть не мог скандалов и, между прочим, не верил, что могут по-хорошему, добром заканчиваться случайные знакомства со случайными людьми.

Все эти разговоры с пьяными ему претили, и он не понимал, какую прелесть находят люди в таких вещах.

Вспоминался Мармеладов, пьяный чиновник из «Преступления и наказания», и его нелепая фраза: «А позвольте, милостивый государь, обратиться к вам с разговором приличным…» Аркадий Моисеевич не понимал ни этого Мармеладова, ни слушавшего его Раскольникова.

Впрочем, он вообще терпеть не мог Достоевского за всякие непонятные нагромождения страстей и глупых поступков безрассудных людей. Ему это было чуждо и неприятно. Он любил Шолом-Алейхема. Вот где чистота чувств героев, и чистота, незамутненность изображения!

Вот где вещи называются своими подлинными именами – добро добром, милосердие – милосердием, а подлость – подлостью. И Шолом-Алейхем не ищет оправдания подлецам и осуждает порок. Он, подобно больному человеку Достоевскому, не извращает понятия морали и не требует от читателя сходить с ума вместе с ним…

– Мне пора, – сказал Аркадий Моисеевич, вставая. Он уже допил свой стакан и теперь приходилось только сожалеть о том, что ему не пришлось сегодня спокойно посидеть и посмотреть в окно. Вечно какая-нибудь пьяная скотина привяжется с разговорами и не даст человеку отдохнуть после работы…

Аркадий Моисеевич направился к двери, но человек встал и догнал его.

– Вы не позволите мне вас проводить? – сказал он вежливо.

Аркадий Моисеевич остановился, тяжелым взглядом смерил незнакомца и выразительно повернул голову к бармену. С барменом они не были знакомы, по тот знал этого старика, который заходил сюда каждый день и заказывал всегда одно и то же. Нормальный такой старик, тихий и безобидный…

– Эй, у вас какие-то проблемы? – обратился бармен строгим голосом к незнакомцу из-за своей стойки. Он понял, что старикан как бы просит защитить его от приставшего хулигана. Ну, положим, рисковать своей жизнью бармен не стал бы, но отчего же не помочь человеку, тем более пожилому.

– Вам что-то надо от гражданина? – повторил он, давая понять, что не собирается оставаться безучастным.

Но не тут-то было. Незнакомец сделал шаг в сторону бармена и, приятно улыбаясь, сказал:

– Не беспокойтесь, пожалуйста. Просто я хотел Поговорить с Аркадием Моисеевичем. Вы ведь не возражаете, Аркадий Моисеевич? – он повернулся к доктору.

Ситуация мгновенно прояснилась для всех. Доктор опешил, потому что незнакомец назвал его по имени значит, оказался вовсе не случайным человеком. Кроме того, он оказался совершенно трезвым, а недопитый стакан с шампанским оставил на столе, Алкаши так не поступают ни в каких случаях… Бармен понял, что ситуация серьезнее для старика, чем предполагал. Ему тоже стало ясно, что этот человек не хулиган, и что ему что-то серьезное нужно от посетителя.

Он не знал, что, но было понятно, что раз он знал того по имени, у него обдуманные намерения, а нарываться бармен не хотел. У него была не такая профессия, чтобы нарываться… Он слишком поздно закрывал бар и возвращался домой по пустым улицам… Он быстро опустил голову и сделал вид, что возится с неисправной кофеваркой.

Аркадий Моисеевич вышел на улицу, поняв, что теперь отвязаться будет трудно. Да и потом нужно ведь было выяснить, что нужно от него этому странному человеку.

В последний раз такая же история произошла с Аркадием Моисеевичем в сорок девятом году. Он собирался с женой Софочкой поехать в Сочи, и они уже с чемоданами приехали на Московский вокзал.

Кругом суетились люди, Софочка была в соломенной шляпе с синей каймой, которую она купила на барахолке, готовясь на юг. Сам же Аркадий Моисеевич тогда был гораздо моложе, чем сейчас, и на нем были шикарные брюки, он их как сейчас помнил… Эти брюки остались ему еще от брата Зямы. Зяма купил их в тридцать пятом году. Это были белые брюки, летние, очень красивые.

Зяма ходил в них летом, и Аркадий ему завидовал. Они оба были бонвиваны, но конечно, в таких брюках Зяма был неотразим, и Аркадий именно поэтому не мог с ним соперничать.

А потом Зяма погиб при переправе через Днепр, в сорок третьем году. Он был командиром отделения саперов, и они наводили понтонную переправу. Она была уже почти готова, но тут налетели немецкие бомбардировщики, а Зяме было жалко уходить в укрытие. Он хотел, чтобы все было готово поскорее и чтобы наши танки быстрее рванулись на тот берег…

Зяма погиб от разрыва бомбы, и на него пришла измятая похоронка на оберточной бумаге. А потом и еще одна бумага, о том, что младший лейтенант Зильберман посмертно награжден орденом Боевого Красного Знамени…

А еще от Зямы остались эти новые брюки, которые теперь Аркадий мог беспрепятственно носить.

Они с Софочкой стояли возле своих чемоданов в зале ожидания и уже готовились идти на перрон. И тут сзади подошел молодой человек и сказал, нежно беря за локоть:

– Это вы Аркадий Моисеевич? – При этом он предупредительно улыбался.

– Конечно, – ответил Аркадий, недоумевая, кто бы это мог быть. Наверное, какой-нибудь пациент, которого он забыл…

– Можно вас на минутку? – сказал человек, показывая глазами в сторону двери на которой было написано «Дежурный по вокзалу».

– А зачем? – спросил тогда Аркадий.

– Это всего на минутку. Формальность с билетами, – ответил человек и улыбнулся еще приятнее.

Отчего же не пойти к дежурному по вокзалу, тем более если это всего на минутку?

– Только скорее, а то у нас ведь поезд уйдет, – крикнула вслед встревоженная Софочка, оставшаяся караулить чемоданы.

А в комнате дежурного по вокзалу был еще один человек, как две капли воды похожий на первого. Он был в точно таком же костюме с подложными плечами и широкими брюками. Он встал навстречу Аркадию Моисеевичу и объявил ему, что он арестован по статье пятьдесят восемь, пункт такой-то и такой-то…

Вывели его через заднюю дверь во двор и посадили в машину. А Софочка осталась нервничать и ждать его в зале ожидания. Поезд так и ушел, а она все ждала. Своего мужа она увидела через семь лет…

Аркадий Моисеевич всю жизнь потом ломал голову, зачем нужно было устраивать этот спектакль? Уж если НКВД решило арестовать его, то зачем было делать всю эту дешевую романтику? Приехали бы просто домой и арестовали. Он же никуда не скрывался и каждую ночь ночевал дома, рядом с Софочкой…

Потом уже он понял, что это делалось от скуки. Арестовывать невиновных и беззащитных людей было так скучно и однообразно, что энкавэдэшники сами придумывали разные увлекательные штуки с внезапными арестами на вокзале за пять минут до отъезда человека, или арестом в доме отдыха, хотя это можно было сделать и дома на неделю раньше…

Сейчас, стоя на улице возле двери рюмочной, Аркадий Моисеевич вспомнил всю эту историю и тяжело вздохнул.

– Вы кто? – спросил он у Скелета, который добился своего и вызвал к себе интерес.

– Я хочу рассказать вам одну историю, – сказал Скелет, сбрасывая с себя дурашливый вид. Теперь, когда он произвел эффект и смутил доктора, ему нужно было поговорить серьезно. Ведь его целью было не удивить, а смертельно напугать этого человека.

– Какую еще историю? Что вы валяете дурака? – взорвался Аркадий и затряс своим крючковатым носом. – Вы рэкетир? Или вы мафиози? Или как еще теперь называют таких шлеймазлов, вы?

Он отступил на шаг и, прищурившись, демонстративно осмотрел Скелета.

– И имейте в виду, – заявил он решительно. – Я на бедность не подаю. И таких, как вы, я много перевидал в жизни. Дай Бог вам не увидеть столько, сколько увидел я.

Сказав это, он имел в виду все – начиная от полевого госпиталя Первого Белорусского фронта, где прослужил под артобстрелом и бомбежками четыре военных года, и семь лет в одном бараке с уголовниками на Колыме…

– Послушайте лучше мою историю, – произнес спокойно Скелет, которого не обезоружил взрыв негодования со стороны этого человека. Скелет хорошо знал, какие искусные маски могут носить всякие подонки. – Если хотите, я могу вас проводить до дома.

– Ай-яй-яй, какой вы умный и хитрый – прищурил глаз Аркадий Моисеевич. – Вы проводите меня до дома, потом придете ко мне и…

– Как будто я не знаю и так, где вы живете, – раздраженно прервал его Скелет. – Я все прекрасно знаю.

И он назвал номер дома Аркадия Моисеевича.

– Ну, если вы и вправду такой умный, то вы тогда знаете, что у меня нечего брать, – сказал доктор. – Я не представляю никакого интереса для таких, как вы… Я гол, как сокол. Так что если у вас на плечах копф, а не тохис, то вы оставите меня в покое и спокойно уйдете по своим делам.

Он демонстративно повернулся спиной к Скелету и побрел по улице.

– Выслушать мою историю – в ваших интересах, – произнес Скелет, догоняя его.

– Ну, пожалуйста, пожалуйста, говорите, – ответил доктор, не останавливаясь.

Скелет не хотел говорить на ходу. Этот прием ему был прекрасно знаком. Когда идешь рядом с человеком и что-то говоришь ему, то не видишь его лица как следует. А Скелету хотелось именно смотреть в глаза этому скользкому типу.

Они прошли несколько кварталов и остановились у дома доктора.

– Как вы понимаете, я вас не приглашаю, – сказал Аркадий Моисеевич решительно.

– Я и не рассчитывал на это, – ответил Скелет и веско добавил: – Мне известно, что вам есть, что скрывать. Так что, конечно, вы меня не приглашаете.

Аркадий Моисеевич засмеялся неприятным скрипучим голосом, и у него над воротником куртки заходил треугольный плохо выбритый кадык.

– Я сейчас спущусь, – сказал он. – Если вы подождете здесь пять минут, то я выйду, и вы хорошенько подумаете, хотите ли вы все же рассказывать мне свою историю.

– Если вы имеете в виду вашего пса, то я не испугаюсь его, – ответил Скелет спокойно, показывая, что неплохо осведомлен о привычках собеседника.

Не найдясь, что сказать, старик скрылся в парадной, предварительно убедившись, что Скелет не идет за ним, а уселся на лавочку у парадной.

Действительно, через несколько минут Аркадий Моисеевич вышел с собакой на поводке.

– Собака нужна вам для того, чтобы защищать вас? – язвительно спросил Скелет. – Интересно, от кого вы нуждаетесь в защите?

– Вы разговариваете, как милиционер, – сказал старик. – Вы что, работаете в милиции? У вас такой же подозрительный склад ума.

– Может быть, и в милиции, – ответил Скелет, решив не развеивать произведенного впечатления. Уж пугать, так пугать. Тут любые средства хороши. Похоже, старик еще не осознал нависшей над ним и его темными делами опасности…

– Пойдемте вон туда, – махнул доктор рукой в сторону пустыря за домом. – Там можно спокойно погулять с собакой.

Они направились к пустырю, и доктор, спустив пса с поводка, вдруг миролюбиво сказал:

– Граф очень старый. Ему уже десять лег. Он сам нуждается в защите.

Аркадий Моисеевич хотел еще добавить, что это, строго говоря, вообще не его собака. Щенка купила Софочка, когда была еще жива. И купила она его вместе с сыном Леней. Они очень хотели приобрести собаку.

Потом Софочка умерла от щитовидной железы, а Леня собрался в дальнюю дорогу.

У них всегда была очень дружная семья. Может быть, именно потому что семь лет Аркадий был на Колыме, а Софочка ждала его. Потом у них родился Леня. Он был поздний ребенок, а поздний ребенок у еврейских родителей – это что-то! Он был окружен любовью и заботой, как принц.

Они даже никогда не расставались и все свободное время проводили втроем.

– Нет, – говорил всегда знакомым Аркадий Моисеевич и яростно тряс головой, как будто с ним кто-то спорил. – Нет. Я люблю, чтобы все было вот так – так папа, так мама, так сын.

И при этом он всегда показывал руками, как они все должны идти рядком, взявшись за руки.

Когда Софочка умерла, Леня собрался в дорогу. Щенка никто, конечно, не выпускал. Сказали, что в Израиле и своих собак хватает в избытке и нечего таскать пса через моря и океаны.

Теперь Аркадий Моисеевич жил вдвоем с собакой Графом, а Леня – где-то на краю Синайской пустыни.

Аркадий Моисеевич однажды собрался к нему в гости – в позапрошлом году. Самому ему на больничную зарплату никогда бы не собрать было на билет, но Леня прислал деньги, и папа поехал.

Он вообще был очень хорошим сыном, все время что-то присылал. В основном модную одежду. Наверное, он считал, что папа тут пойдет ее выгодно продавать. Однако Аркадий Моисеевич не любил и не понимал торговлю. Он всю жизнь был врачом. Так что присылаемую Леней одежду он носил по преимуществу сам. Иногда он и продавал что-то, но редко. Одежда была очень модная, и знакомые подтрунивали над ним, называя его старым ловеласом.

Ловелас – это было совершенно несправедливое обвинение. Когда-то давно он таким и был. О, он был мужчина что надо – огонь… А теперь, конечно же, нет.

В Израиле Леня отвез его в свой домик, где жил с женой, на которой женился уже там, и с сыном – внуком Аркадия Моисеевича. Собственно, из-за внука Аркадий главным образом и собрался в дальние края.

Леня работал инженером в какой-то небольшой фирме, занимавшейся строительством. Жили они неплохо, хотя Аркадий Моисеевич с непривычки сильно страдал от жары.

Не понравилось же ему то, что Леня пристрастился к фундаменталистскому иудаизму. Он лично учил сына Ветхому Закону, носил на голове кипу и малыша заставлял носить ее тоже. Увидев собственного сына Леню в кипе, Аркадий Моисеевич поначалу стал просто смеяться. Когда он увидел, что точно такую же кипу носит и внук, а при этом еще бормочет что-то на иврите, то дедушке стало не до шуток.

Его это раздражало, как и боязнь свинины в доме и соблюдение всех прочих шестисот шестидесяти с лишним запретов…

– Леня, ты сошел с ума, – говорил сыну в сердцах Аркадий Моисеевич. – Или я тебя не знаю с пеленок, Леня? Или ты не был обычным советским пионером? Или я не помню тебя комсомольцем? Или ты не учился в нормальном ленинградском вузе и не ел свинину в стройотрядах? Что ты морочишь голову себе и ребенку? Это же ненормально…

Леня в ответ заводил что-то про Бога Авраама, Моисея и Иакова, про завет, заключенный Им с избранным народом.

– Или Бог Авраама не был к тебе милостив прежде? – спрашивал в ответ Аркадий. – Или Он только теперь стал милостив к тебе, после того, как ты надел на голову эту кипу, которую век не носил? Перестань сказать, Леня!

– Ты так говоришь, папа, оттого, что ты насквозь советский человек, – отвечал сын. – А я хочу забыть о том, как мы были в египетском рабстве. Здесь, на земле обетованной, мы должны жить в счастье и в завете с Богом и забыть все, что связывало нас с египетским рабством.

– Это нашу жизнь в России ты называешь египетским рабством? – догадался Аркадий Моисеевич. – И ты это говоришь мне, человеку, у которого четыре боевых ордена и одиннадцать медалей за храбрость?

– И которые тебе вернули только после семи лет лагерей, – язвительно говорил Леня, поправляя кипу.

– Как будто это были одни и те же люди, Леня, – кипятился Аркадий. – Идиоты и выродки есть в каждом народе, это совершенно не связано с ношением кипы и отказом от свинины. Это же маразм! Что ты компостируешь мозги маленькому ребенку? Он же мой внук и может у тебя вырасти полным идиотом…

Сын повязывал кожаный футлярчик на лоб, потом обвязывал руку ремешком и становился на колени молиться. Он молился Богу Авраама, Моисея и Иакова… Выпускник Ленинградского строительного института, лучший танцор на студенческих дискотеках и отличник марксистско-ленинской подготовки…

Аркадий Моисеевич в душе плевался и говорил сквозь зубы, что каждый сходит с ума по-своему. Он так и уехал тогда, не понимая сына.

С тех пор он не ездил туда, только регулярно получал письма, фотографии от Лени и посылки. И каждый раз вспоминал о том, какая у них была замечательная дружная семья, когда надевал поводок на Графа. Когда Граф умрет, оборвется последняя связь Аркадия Моисеевича с прошлой жизнью.

Все это он мог бы рассказать Скелету, но не стал этого делать, потому что вообще был противником разговоров с посторонними, а Скелет ему был к тому же и неприятен. Проходимец какой-то…

– Давайте вашу историю, – бросил Аркадий Моисеевич Скелету. – А то интриговать вы все мастера, а как до дела доходит – то и пшик…

– Про пшик – это мы еще посмотрим, – ответил Скелет многозначительно.

– Ой-ой-ой, – замахал рукой Аркадий Моисеевич. – И не надо меня пугать, прошу вас. Меня уже так пугали в моей жизни, что вам так не напугать. И не старайтесь… Один майор в НКВД все кричал мне, что он меня согнет в бараний рог. Потом то же самое кричали все чины рангом ниже, и так далее… А потом «бугор» в зоне шумел про то же. И все гнули меня в бараний рог. Так что, можете себе представить, я уже совершенно ороговел…

Скелет отметил про себя сказанное доктором про НКВД и про лагерь и это показалось ему многозначительным. «Ага, эта сволочь уже опытная, битая, – подумал он с удовлетворением. – Значит, уже попадался, мерзавец. И как только таких поганцев заведующими назначают?»

Он подумал, что находится на верном, правильном пути. Этому его научила служба в милиции. Если человек уже сидел, если имеет судимость – то наверняка из всех подозреваемых он и есть виновник. Кому же как не ему и быть виноватым. Скелет хотел уточнить, за что сидел Аркадий Моисеевич, но от удовлетворения этого любопытства пришлось отказаться. Спроси его – и Аркадий сразу поймет, что имеет дело не с всемогущим следователем, а с обычным человеком. Милиционер наверняка бы знал все про судимость Аркадия Моисеевича…

– Я вас не пугаю, – сказал он. – Мне вас пугать не надо – сами испугаетесь… Так вот, я вам расскажу историю о том, что несколько человек разъезжают по улицам нашего города и хватают людей.

– Азохен вей! – присвистнул подозрительно Аркадий Моисеевич. – Я полагаю, что таких людей не несколько, как вы сказали, а гораздо больше… Мало ли преступников сейчас разъезжает по городу и хватает людей… Или уж мы с вами об этом не знаем!

– Я говорю о тех, которые хватают людей для того, чтобы не убить их просто так и не ограбить просто так, а для совсем другой цели, – серьезно сказал Скелет.

– Таки вы уже могли бы и перейти к делу, – заметил Аркадий Моисеевич. – А то Граф скоро пописает и покакает, мне будет пора идти смотреть «Санта-Барбару», а вы еще даже не начали.

– У людей изымают их органы, – произнес Скелет замогильным голосом. – Изымают на продажу. И люди умирают. И делают это врачи. Врач. – Он выразительно посмотрел на доктора и замолчал, давая тому время подумать о своем положении.

Однако Аркадий ничем не выдал себя. Он даже удивился.

– Это очень мило, – сказал он. – Такой остроумный вид заработка… Это и есть ваша история?

Он вопросительно посмотрел Скелету в глаза.

– Я вам больше скажу, – доверительно сообщил Скелет, не отводя взгляда, а напротив, впериваясь им в доктора. – Мы даже знаем, где это происходит. И как это происходит, мы тоже знаем.

Ни один мускул не дрогнул в лице Аркадия Моисеевича. Он прищурился и качнул своим длинным носом:

– Я вас поздравляю. Вы хотите, чтобы я сказал вам, что очень рад за вас?

– Нет, не этого, – ответил Скелет напряженно.

– А тогда чего? Вы хотите, чтобы я помог вам в чем-то?

– Я хочу, чтобы вы хорошенько подумали! – произнес Скелет угрожающе.

– Да, кстати, вы и на самом деле из милиции? – вдруг спросил Аркадий Моисеевич и с сомнением взглянул на Скелета.

– Какая разница? – сказал Скелет, не желая вдаваться в эту щекотливую тему.

– Для меня – никакой, – покачал головой доктор. – Для вас – есть разница, я думаю… Вы обратили внимание, какой я деликатный человек? Я попросил бы вас обратить на это внимание, молодой человек. Я ведь не спросил у вас удостоверение личности.

– А зачем оно вам? – быстро среагировал Скелет.

– Совершенно ни к чему, – ответил философским тоном старик. – Тем более ни к чему, что я сейчас спокойно пойду домой и лягу спать. Знаете, есть такой анекдот? Я вам сейчас расскажу на дорожку, чтобы вам не было так обидно возвращаться обратно… Однажды у такого вот старого еврея, как я, спросили, какую веру он хотел бы выбрать для себя. «Мусульманскую», – ответил он. «Но почему?» – спросили у него. «А потому, что у мусульман разрешено многоженство», – ответил старый еврей. «Но зачем вам много жен? – сказали ему. – Ведь вы старый человек…» – «О! – ответил он тогда. – Я сказал бы Розе, что иду к Саре, а Саре сказал бы, что иду к Рахили. А сам бы тихо и спокойно пошел спать». Вот так.