Текст книги "Нелюдь"

Автор книги: Дмитрий Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

– Хорошо, – сказал я, вытаскивая ключ зажигания и кладя его в карман. – Спасибо.

Мы поднялись к Хельге в ее двухкомнатную квартирку, где она тотчас же усадила меня в столовой комнате, а сама принялась хлопотать, приготовляя обед.

– Не беспокойся, это быстро, – успокоила она меня. – Все готово, осталось только разогреть и кое-что нарезать.

Пока она хлопотала на кухне, у меня была возможность рассмотреть ее квартиру. И ведь не то, чтобы мне было как-то слишком интересно, как живут люди, но я люблю разглядывать чужие дома.

Дело в том, что по квартире и по ее обстановке сразу видно, что за человек живет здесь. Очень многое можно сказать по квартире, в которой оказался. Я уж не говорю о наличии книг в квартире. По этому много можно сказать. В семидесятые и восьмидесятые годы было модно иметь много новых книг в твердых глянцевых переплетах. Все покупали собрания сочинений. Совершенно не имело никакого значения, что за писатель написал такую прорву. Читать это никто не собирался. Вот и выходили тогда стотысячными тиражами всякие Сартаковы, Ивановы и Марковы. Всех их покупали и ставили мертвым грузом на лакированные полки купленных стенок и стеллажей. Это был как бы символ интеллигентности и вписанности в культурную среду.

Был у меня тогда один знакомый. Его звали Витя, и он постоянно покупал всякие книги, а особенное предпочтение отдавал собраниям сочинений – от Джанни Родари до какого-нибудь мохнатого Серафимовича… Сам он книг никогда не читал, как и его жена. Когда же я спрашивал Витю, на фига ему все эти книги, он гордо говорил в ответ:

– Это все для дочери.

Дочери тогда было года два… Уже тогда я мог бы сказать Вите, что если ни он, ни жена его не читают книг, то можно отдать голову на отсечение, что их дочь книгу и в руки не возьмет. Это же запрограммировано ими самими. Но я ничего этого не говорил. Хочет – пусть покупает. Мода такая.

Потом времена изменились. Теперь к власти пришли люди, которые даже слово «мода» не понимают… В отличие от прошлых «хозяев жизни», новые русские – совсем от сохи… Они слишком ошеломлены обилием наворованных денег и открывающимися в связи с этим иллюзорными возможностями. Книг они не собирают и не читают вообще. Они просто покупают видеокамеру и снимают на нее свои глупые пьянки под американскую музыку, а также видеомагнитофон. И составляют видеотеку, чтобы смотреть ее долгими зимними вечерами – от фильма «Черепашки-ниндзя» до боевиков с компьютерной графикой и спецэффектами. Это – последняя любовь новых русских… Наверное, это выморочное поколение так и сойдет в могилу под вопли Майкла Джексона и выкрики видео-ниндзей…

 
Печально я гляжу на наше поколенье:
Его грядущее иль пусто, иль темно…
 

Старина Лермонтов даже представить себе не мог, наверное, какие умственные и нравственные калеки завладеют его Родиной в свое время… Или он предвидел это и потому и совершил свою вымученную ненатуральную дуэль с Мартыновым, как своего рода форму самоубийства?

Так вот. В квартире у Хельги было очень много картин. И не каких-то, купленных по дешевке у Гостиного двора, но очень хороших. Тут были пейзажи, где краски и мазки кистью пленяли тебя с первого взгляда. Были натюрморты, на которых всеми красками и оттенками переливались овощи и фрукты… Было два ее портрета, которые делали настоящие художники. Не было никаких африканских масок, никаких эскимосских фигурок «нецка», не висело также портретов Хемингуэя с трубкой и православных икон – символов диссидентствующей интеллигенции семидесятых-восьмидесятых. Которые говорили, что они – борцы с тоталитаризмом, а на проверку оказались обычными торгашами, продавшими Родину за кусок колбасы… Посмотрите, где они сейчас все, эти рыцари «свободного духа». В каких западных рекламных конторах служат…

Все тогда думали, что они – все эти бородатые писатели и лысые правозащитники, и загадочные дамы в черном с деревянными бусами на груди – что они честь и совесть народа. Они собирали иконы и говорили о «духовности»… И что? Они оказались обычными поджигателями, которые, отчаявшись заработать себе на кусок хлеба, натравливают чеченцев на русских, а хорватов – на сербов, а в какой-то африканской стране – племя тутси на племя хуту…

– Ах, эта несчастная страна обманутых надежд и несбывшихся ожиданий!

Квартирка Хельги была образцом очарования.

Картины по стенам были развешаны с чувством вкуса, с тактом. Пейзажи – в столовой, натюрморты – на кухне. Портреты – конечно, в спальне. Где же еще любоваться чертами прелестной хозяйки, как не в спальне…

Мебели было немного, а стены – покрашены белой водоэмульсионной краской. В этих вопросах Хельга осталась эстонкой. На полу – цветные половички. Книг я не заметил…

– Все готово, – сказала Хельга, внезапно появляясь передо мной и приглашая за стол.

Она успела переодеться. Теперь она была в длинном и широком сарафане, оставлявшем голыми плечи и часть груди. Сарафан был ярким и, несмотря на то, что был широким, очень красиво обрисовывал фигуру хозяйки.

– Сшила себе в прошлом году, – сказала Хельга. – Я ездила отдыхать в Нарва-Йыэсуу и соответственно приготовилась. Но погода выдалась очень плохая, и пришлось весь отпуск проходить в кофте и куртке. Так что вот сарафан остался ненадеванным. Хоть теперь перед тобой покрасуюсь.

Она игриво засмеялась и шутливо повернулась вокруг себя, демонстрируя свою великолепную фигуру.

– Пойдем, а то все остынет, – сказала она и повела меня на кухню, где и был накрыт стол.

– Расскажи мне о себе, – сказала Хельга тоном красивой женщины, привыкшей к повиновению мужчин. – Как ты живешь?

– Я ведь в прошлый раз тебе сказал, – ответил я, не зная, что и ответить.

– Ты рассказал мне о своей работе, – произнесла Хельга строгим тоном. – Но из этого ничего не следует. Человеческая жизнь состоит не только из работы.

– Ну, я не женат, – сказал я скованно, чувствуя себя неуютно под устремленным на меня взглядом Хельги.

– Это я поняла, – ответила она тотчас же. – У тебя есть женщина? Возлюбленная? Близкий тебе человек?

Я сразу вспомнил о Юле и сказал:

– Близкий человек – есть.

И замолчал, потому что мне нечего было добавить. Ведь Юля сама произнесла те роковые слова о том, что мы с ней больше не возлюбленные и не жених и невеста. И, положа руку на сердце, она была совершенно права. Можно жалеть, можно сожалеть, можно делать все для близкого человека, но если Юля теперь слепая, трудно уже с чистой совестью называть ее своей невестой.

Что еще можно было к этому добавить? Рассказывать о том, что случилось с моей невестой, я не хотел. К чему? И что это может дать?

– А почему ты не женился? – поинтересовалась Хельга.

– Очень просто, – ответил я. – Дело в том, что с того времени, как я ухаживал за тобой, протекло много воды. Было много знакомств, но ни одно из них не закончилось женитьбой. Да и сколько-нибудь длительной связью. Кроме двух, которые закончились волею обстоятельств.

Тут я имел в виду Людмилу, у которой меня отбила ее собственная дочь, и Юлю, с которой случилось такое, что об этом просто так и не расскажешь…

– Короче говоря, ты хочешь сказать, что привык, чтобы за тобой ухаживали женщины? – спросила Хельга, испытующе глядя на меня.

Я смешался и не знал, что ответить. Душой я чувствовал, что она права. Я действительно избалован женским вниманием.

Когда я говорю о том, что хорош собой и что нравлюсь женщинам, я не из хвастовства это делаю.

Странно и глупо хвалиться тем, что не является твоей заслугой. Скорее, это уж стечение обстоятельств и совокупность генов. Тут нет никакой похвальбы.

Ну, конечно, все это так. За последние много лет я, например, ни разу не звонил женщинам сам. И никогда никого не уговаривал со мной встречаться. Они все это делали сами.

Просто гены моей матери соединились с генами моего отца, и получился я. То, что моя внешность так нравится женщинам – не моя заслуга. Я тут совершенно ни при чем.

– Как же ты живешь без женщины? – спросила Хельга. – Или ты и в самом деле некрофил?

Она заливисто засмеялась, и меня слегка покоробило такое легкое отношение к этим вещам. В Хельге появилось что-то вульгарно-чувственное, то, чего прежде я не замечал. Впрочем, чего не простишь красивой женщине?

На столе были закуски – шпроты в банке, салат из помидоров с луком, паштет из печени.

– Что ты будешь пить? – спросила Хельга, открывая дверцу холодильника. А поскольку я растерянно замолчал, она перечислила: – Коньяк, водка, виски, вино? – И при этом выжидательно посмотрела на меня.

– Я же за рулем, – ответил я. – Мне нельзя ничего пить, вечером много постов ГАИ…

Хельга оторвала взгляд от бутылок в холодильнике и сказала с усмешкой:

– А почему ты так рвешься уехать вечером? А, Феликс?

Бывают такие вопросы, на которые так сразу и не ответишь. Особенно славятся такими вопросами красивые, уверенные в себе женщины. Европейские женщины, знающие себе цену. И цену другим, в том числе и мужчинам…

Насладившись моим безмолвием, Хельга вынула из холодильника коньяк и виски и, поставив их на стол, сказала:

– Ты же сам сказал, что вечером столько гаишников на улицах… Лучше уж подождать до утра. Так что ты будешь? Виски хорошие, я сама выбирала.

Продолжать этот диалог не имело смысла, я был к нему морально не готов. «А черт с ним, – подумал я. – В крайнем случае я просто оставлю машину здесь, у подъезда, а сам поеду на такси. А машину заберу потом».

Угонов я не боялся. Одним из моих пациентов был громила, который контролировал всех угонщиков Питера. Однажды, когда я быстренько вылечил его от какой-то гадости, он сказал, расплачиваясь:

– Если у тебя как-нибудь машину уведут, звони, доктор. Найдем, вернем и тому парню голову открутим.

– У меня сигнализация стоит, – сказал я тогда. – Японская, очень надежная.

Так и было написано в прилагаемой бумаге, когда я приобретал ту сигнализацию. Но человечек, застегивающий штаны, при моих словах о японской сигнализации так выразительно посмотрел на меня, что я заткнулся. Выражение лица у него было такое, что я понял – он сам централизованно закупал эту самую сигнализацию, чтобы продавать ее своим будущим жертвам…

Во всяком случае, он ухмыльнулся и добавил:

– В общем, если что – звоните…

Так что отчего бы было не оставить машину тут и не поехать на такси?

– А что налить тебе? – спросил я, разглядывая этикетки на бутылках. Коньяк был армянский, а виски – шотландское, настоящее, а не белорусский самогон, который чаще всего продается под маркой виски. Люди часто покупают такое виски в дорогих магазинах, несут домой и смакуют, представляя себя свободными жителями Шотландии. И не подозревают они, что пьют самогон из гнилой картошки с добавлением опасного для здоровья экстракта для ванн гомельского производства. Все вместе это называется «Привет от Лукашенко»…

У Хельги виски было настоящее. Именно на него она и указала мне, когда я поинтересовался, что ей налить.

– Просто так я люблю французское вино, – объяснила она. – Но за обедом, с закуской лучше всего виски.

Мы выпили по стопке, и мое горло обожгла горячая жидкость. Давно я уже не пил напитки такой крепости.

– Теперь расскажи, зачем ты хочешь работать в морге, – сказала Хельга после того, как мы закусили. – Что это тебя так привлекло в наших больничных трупах?

Она смотрела на меня в упор, не отрываясь, и я понял, что отвертеться от ответа мне не удастся. Нужно было срочно что-то придумать. Но мысли не шли в голову. Тогда я решил перейти в наступление.

«Какого черта она меня допрашивает? – решил я. – В конце концов, я не напрашивался ни на ее помощь, ни сюда, к ней в гости. Помочь мне с устройством она предложила сама и сюда сама затащила. Так что я должен врать и изворачиваться?».

– Знаешь что, – сказал я. – Сначала ответь-ка мне, можешь ты меня устроить туда на работу или нет? А потом я, может быть, расскажу тебе, зачем мне это надо. Идет?

– Нет, не идет, – ответила Хельга. – Налей нам с тобой еще по рюмке. У меня появился тост.

Она сказала это веселым голосом, я взглянул на нее и заметил, что первая порция виски уже успела оказать свое воздействие на нее. Хельга развеселилась, ее глаза заблестели, а щеки покрылись нежным румянцем.

Наверное, и я не остался прежним. Вероятно, и мой организм не остался равнодушным к крепкому шотландскому напитку. Недаром ведь говорят: «Не бывает некрасивых женщин. Бывает мало водки…» К тому же Хельга сама по себе была очень красива, а уж после того, как мы выпили, она приобрела божественную прелесть.

– Так вот – мой тост, – задумчиво сказала она после того, как я недрогнувшей рукой наполнил тяжелые хрустальные стопки. – Давай выпьем за то, что люди встречаются после долгой разлуки. Ты знаешь, – она посмотрела на меня затуманенным взором, – я часто тебя вспоминала после того, как мы расстались… Это было так обидно, что у нас с тобой тогда не сложилось.

Мы помолчали. Настроение было лирическим. Это, наверное, свойственно людям среднего возраста. Когда грустят о юности люди молодые – это смешно, потому что ненатурально. У них все равно еще многое, очень многое впереди, а прошлое еще не подернулось дымкой навеки ушедшего.

Когда грустят старики, это почти трагично, так как у них в прошлом вообще все – и хорошее и плохое, вся жизнь, а не только молодость. И совсем уж не на что надеяться, ибо впереди только одно…

А в среднем возрасте грустить о юности – самое милое и романтическое дело. Хельга вспомнила о днях нашего студенчества, и буквально слезы показались на наших глазах.

«Как молоды мы были, как искренно любили, как верили в себя…» Незатейливая советская песенка, сказано очень точно и хорошо.

– Я и потом тебя вспоминала, – продолжила Хельга. – Уже когда была замужем… Все жалела о том, что мы тогда с тобой разбежались.

– Так о чем тост? – спросил я, устав держать поднятую стопку. И тут же понадеялся, что мой голос прозвучал не слишком грубо и не оборвал цепи ностальгических размышлений Хельги.

– Тост – за нас с тобой. Которые все-таки встретились, спустя много-много лет, – сказала Хельга, одним махом выпив свою порцию ядреного заморского напитка.

– Ты не подумай, что я рассопливилась, как выпившая русская баба, – вдруг спохватилась Хельга. – Я совсем не такая…

Она оправдывалась.

– Вовсе я не думаю такого, – ответил я. – Тем более, что мне известно, что ты не русская баба.

– Да, я – эстонская баба, – произнесла Хельга и шмыгнула носом. – Впрочем, это почти одно и то же… Так вот, и замужем я вспоминала о тебе. Мне иногда казалось, что именно с тобой у нас могло бы все получиться хорошо.

– Не так, как с Левой? – спросил я, ничего не имея в виду, просто, чтобы поддержать разговор.

– Давай не будем о Леве, – ответила Хельга, вытирая слезу тыльной стороной ладони. – Как говорится – не будем о грустном. Это – перевернутая страница моей биографии.

– Кстати, я слышал, что он теперь живет в Германии? – спросил я. – Это правда?

– Сейчас многие живут в Германии, – сказала моя визави. – Я ничего о нем не знаю, кроме этого. У каждого своя судьба.

Это была чистая правда. Настолько чистая, что я даже не счел нужным ничего говорить. Своя судьба была у Левы, своя – у Хельги, и своя – у меня…

– Знаешь, Феликс, думаю, что мне не удастся устроить тебя к нам на работу, – сказала Хельга деловым тоном, стараясь перевести разговор на первоначальную тему. – Аркадия Моисеевича я плохо знаю. Известно только, что он – очень неприятный и замкнутый человек. И если он не хочет никого брать, то не возьмет. А моя рекомендация ничего для него не будет значить.

– Ну и Бог с ним, с Аркадием Моисеевичем, – ответил я. Мне и на самом деле показалось, что нет смысла дальше насиловать Хельгу по этому бесперспективному вопросу.

Может быть, Скелет и был прав, прося меня «внедриться» в эту больничку, но невозможно же выпрыгнуть из собственных штанов… Как я могу влезть в морг больницы, если там сидит этот мрачный Аркадий Моисеевич и Хельга никак не может мне помочь?

Мы выпили еще по одной рюмочке, и между нами установилась тишина. Мы оба молчали. Лицо Хельги раскраснелось, она исподволь смотрела на меня, а я – на нее. Не знаю, о чем в эти мгновения думала она, а я размышлял о том, что она похорошела за прошедшие годы, и о том, как странно устроена судьба человека. Надо же было случиться такому совпадению: и пошел наугад в неведомую мне больницу и встретил там свою первую любовь…

Помнил ли я при этом своего папу и тот разговор, который состоялся между нами в тот памятный вечер, когда все, что связывало нас с Хельгой, разрушилось в прах?

Помнил, конечно. Не так уж часто у нас с папой бывали откровенные мужские разговоры. И я припоминал его пренебрежительные слова о Хельге и назидание мне, чтобы я не грустил о расставании с этой девушкой. Но ведь столько лет прошло с тех пор. Столько воды утекло. Теперь передо мной сидела красивая женщина, интересная и загадочная, как и прежде, и смотрела на меня. А я уже был не тот, что в юности. Теперь я знал цену себе, знал, что нравлюсь женщинам, и знал почему…

И она ведь первая заговорила со мной о том, что вспоминала меня. Сказала об этом со всей нордической откровенностью.

Стало темнеть. В кухне воцарился полумрак, и тень легла на наши лица.

– Сейчас я зажгу свет, – сказала Хельга, вставая. Но потом замерла, как бы раздумывая. Она постояла секунду возле меня, а потом сказала твердо: – Или лучше я зажгу свечи.

Она поставила на стол три свечи в тяжелых бронзовых подсвечниках и зажгла их.

– Три свечи – к несчастью, – промолвил я нерешительно.

Хельга хихикнула:

– А вот мы и посмотрим, так ли это. Да ведь, кроме того, это русское поверье. А мы с тобой все равно не русские, так что нас это не касается. Правда?

– Да уж, – ответил я. – Немец с эстонцем – братья навек.

Мы оба засмеялись. Хельга села на свое место напротив меня.

Свечи горели ровным тихим пламенем, они вытягивались вверх аккуратными теплыми язычками. Наши фигуры за столом отбрасывали причудливые тени на стены кухни. Совсем по-новому смотрелись теперь три натюрморта, висевшие над нашими головами.

Правильно говорят, что свечное освещение сближает людей. Тут, наверное, дело в том, что живое пламя не такое навязчивое, как электричество. Оно не действует на нервы, не принуждает ни к чему.

Тихое пламя свечей как бы говорило: «Нет ничего обязательного. Расслабься. Перейди из мира необходимости в мир возможностей».

Действительно, все время человек живет в царстве необходимости. Он должен, должен и еще раз должен. Большинство людей должно ходить на работу, должно потом бежать домой, заботиться о близких. Должно отдыхать в свой отпуск и аккуратно выращивать свои огурцы на старательно вскопанных шести сотках дачного участка.

Я не должен ходить на работу и я не поливаю огурцы на грядке. Но все равно и у меня есть свое царство необходимости. Прием больных, процедуры, визиты в банк, в налоговую инспекцию… Мало ли чего еще.

Теперь, при огоньках трех свечей, напротив красивой женщины, которая недвусмысленно дала мне понять, что хочет возобновить наши давно прерванные отношения, я расслабился.

«Ты теперь свободен, – всплыли в моем сознании слова Юли, сказанные таким ровным безжизненным голосом: – Мы с тобой больше не возлюбленные, и я – не твоя невеста. Ты можешь найти себе другую». И даже дала понять, что была бы рада этому. Насчет рада – я с самого начала не поверил. Но все же, слова Юля эти сказала не напрасно. Да, я ищу этих проклятых монстров, да я могу найти их и страшно им отомстить. Судя по успехам Скелета, это вполне реально. Пусть не всем отомщу, пусть хоть кому-то, но это может произойти.

Да, я навсегда останусь другом Юли, как и вообще другом этой семьи, с которой меня так странно свела судьба. Но невеста… Но брак… Но вся жизнь со слепой женщиной…

Нельзя делать того, за что потом можешь себя казнить всю жизнь. Нельзя совершать благородные поступки, если ты до конца не уверен, что не пожалеешь о них.

А впрочем, что оправдываться… Или я недостаточно знаю себя, чтобы не пытаться себя обмануть. Да, я флюгер. Конформист. Мне это про себя давно известно. И бессмысленно рассуждать, делали меня таковым обстоятельства жизни, или я таким родился. Просто это факт, хоть и печальный.

Когда Хельга протянула ко мне руку и я увидел ее округлость в колыхающемся свете свечей, я взял ее. И погладил. А когда Хельга сразу после этого пересела ко мне на колени, я не вскочил и не стряхнул ее.

Последние мои сомнения, связанные с неприятными воспоминаниями о холодности Хельги рассеялись после первых объятий. Что-то переменилось в ней, и теперь она была словно ненасытная тигрица.

Жаркие объятия прекрасной женщины – разве это не то, ради чего стоит рождаться на свет?

Услышать исторгнутый твоими ласками стон страсти, учащенное дыхание, как будто женщина вот-вот задохнется, а потом блаженный вскрик и мгновение наивысшего наслаждения – разве это не то, что определяет конечный смысл нашей земной жизни?

Когда ночью Хельга встала с постели, чтобы задернуть шторы на окнах спальни, я увидел ее силуэт на фоне окна и отметил, что она выглядит совсем как молодая девушка.

Кровати в спальне стояли рядышком – две кровати. Я понял, что одна из них принадлежала Леве до того, как он отбыл на место постоянного проживания в кающуюся перед ним Германию.

Но я не стал спрашивать, отчего Хельга не передвинула кровати. Какое мое дело?

Это была сумасшедшая ночь. Давно уже я не чувствовал себя таким молодым и полным сил, как тогда. Мы ласкали друг друга с все нарастающим исступлением и никак не могли насытиться друг другом.

Мы оба молчали. Говорили только наши тела, наши руки, ноги, губы. И это был оживленный диалог.

Наутро я встал и стал собираться домой, а Хельга – в больницу. У нее намечался утренний обход. Но я не стал ждать ее. Просто собрался и пошел к двери, потому что испытывал настоятельную потребность побыть наедине с собой, оценить и пережить свои чувства, а не разменивать их на обыденные слова.

У самой двери в прихожей я все-таки обернулся. Хельга, полуобнаженная, в одних чулках и поясе, стояла возле кровати. В руках она держала кружевную комбинацию, которую собиралась надеть, и смотрела на меня.

Стены спальни были выкрашены в голубой цвет, и на этом фоне Хельга с ее светлыми мягкими волосами, белой нежной кожей молодого тела казалась воплощенным ангелом света…

Солнце слепило мне глаза, и я не увидел сразу ее выражение лица. Услышал только стыдливый смешок и ласковый голос:

– А ты еще говорил, что три свечи – к несчастью… Глупый…

Скелет спал очень чутко. Он вообще всю жизнь тренировал себя для экстремальных ситуаций. Вероятно, необходимость постоянно, даже во сне прислушиваться была как бы запрограммирована у него в организме.

Он спал днем, вернувшись домой после ночного бдения у больницы. И когда внизу раздался грохот, он не сразу сообразил, что это может быть. Но проснулся мгновенно.

Сел на кровати и взглянул на будильник. Будильник он поставил на девять вечера, чтобы успеть поесть и приготовиться к следующей ночи в машине.

Будильник показывал половину девятого. Ему оставалось спать еще полчаса. Но что был за грохот внизу?

Скорее всего, балуются подростки. Их теперь перестали отправлять в пионерлагеря, И они все лето маются без дела. Разбили что-то…

Скелет подошел к окну и сразу понял что интуиция и на этот раз его не подвела. Перед самым подъездом стояла его машина, и все вокруг нее было усыпано осколками стекла. Это было его заднее стекло.

Это была несправедливость и нарушение закона. Мозг Скелета немедленно среагировал на это, подобно компьютеру, встроенному в голову терминатора в американском боевике.

«Несправедливость и нарушение закона», – он так и сказал это себе. Именно такими словами.

Мгновенно он оказался на лестничной площадке и еще спустя пару секунд уже выскакивал на улицу. Его не смущало то, что он в одних трусах и майке с надписью «Адидас». Это ничего. Он хотел поймать хулигана и посмотреть ему в глаза.

Рядом с машиной стоял сосед, который держал в руке авоську, из которой высовывался купленный зеленый лук, и двое пацанов из этой же парадной.

Взглянув на бесстрастное лицо Скелета, сосед тут же сказал:

– Это не я.

– И не мы, – торопливо вставили пацаны. У них в руках был футбольный мяч, но едва бросив взгляд на него, Скелет понял, что таким мячом стекло машины не разбить. Во всяком случае, надо сильно постараться, а это вряд ли…

– Я понимаю, что не вы, – негромко ответил Скелет. Он стоял и ждал.

– Подъехала машина, – сказали пацаны. – Вышел мужик с ломиком и как хрястнет по вашему стеклу! Оно разбилось, а он что-то бросил внутрь и уехал.

– Что за машина? – спросил быстро Скелет. – И сколько там было людей?

– Машина иномарка, – ответил сосед, вступая в разговор. Он уже понял, что Скелет не станет «лезть в бутылку» и потому несколько осмелел. До этого он побаивался этого громилу с мрачной физиономией. – А сколько людей – не видно было, потому что у той машины стекла затемненные. Но не меньше двоих, потому что кто-то еще за рулем сидел.

– Понятно, – сказал медленно Скелет, обходя свой автомобиль вокруг. Стекло было разбито вдребезги, значит, действительно били ломиком. Это не простые хулиганы, понял Скелет.

Во-первых, они хотели разбить именно его машину. Она стояла ближе всех других к подъезду дома, и обычные хулиганы не стали бы рисковать, а просто разбили бы стекла у других машин, у тех, которые стояли у самой проезжей части. Так было бы удобнее.

Кроме того, нормальный человек, даже автомобилист, не держит в машине ломика. Значит, ломик был приготовлен заранее, с конкретной целью разбить стекло.

А зачем бить стекло? Чтобы бросить внутрь что-то… Сосед ведь сказал, что тот мужик что-то бросил в машину.

Скелет шагнул поближе и заглянул в салон. Под ногами хрустело разбитое стекло.

Ага, вот там, на заднем сиденьи лежит пакет. Пакет обыкновенный, цветной, полиэтиленовый. Когда Скелет покупает себе в дорогом магазине бутылку и закуску, то все это ему кладут в такой же пакет.

Внутри пакета что-то лежало, но определить что было невозможно. Логически рассуждая, это должна быть бомба. Взрывное устройство. Что еще ему могут подбросить таким вот образом?

Но, с другой стороны, это глуповато. Если хочешь подорвать человека в машине, это нужно сделать незаметно. А так – напоказ. Те, кто бросил сюда этот пакет, должны же понимать, что теперь он будет настороже. Так что, может быть, это и не бомба.

Но тогда что же? Исключить бомбу было нельзя. Мало ли бывает дураков на свете. Но как это узнать? Способ один – вытащить пакет и посмотреть.

Легко сказать – вытащить… А если он рванет в этот самый момент? Можно позвать саперов на всякий случай. Но во-первых, они приедут по такому вызову не скоро, может быть, через несколько часов. Так что это возни на сутки. А во-вторых, это привлечет к Скелету слишком много внимания. Надо будет объясняться с бывшими коллегами из милиции, кто он такой, да почему именно в его машине оказалась бомба. Куча лишних разговоров. Хотя, есть свидетели того, как эту бомбу ему подкинули, так что ничего страшного не будет. Но все же Скелет очень не хотел связываться с саперами и милицией. А если там ничего нет и это просто кирпич, завернутый в газету? Тогда саперы и милиция будут смеяться над Скелетом, издеваться над ним, да еще сдерут кучу денег за ложный вызов…

– Вот что, вы лучше отойдите от машины, – сказал Скелет, обращаясь к молчаливо стоявшим рядом людям. Те не шелохнулись и с интересом продолжали ждать развития событий.

Скелет поднялся к себе в квартиру. В шкафу, на дне лежал громоздкий и тяжелый бронежилет. Он когда-то купил его по случаю, но никогда не пользовался им. Ходить в таком бронежилете – сущее мучение.

Скелет надел на себя бронежилет, пожалел, что у него нет каски, потом пошарил в углу и достал металлическую кочергу. Кочерга ему была не нужна, в доме было центральное отопление, но она осталась из его детства, когда они с мамой топили печку. У них была квартирка в Лесном, в двухэтажном деревянном доме с печами.

Дом давно снесли, мама умерла, а кочергу Скелет не выбрасывал и даже перевез сюда, на новую квартиру. Вот теперь кочерга и пригодилась.

Когда он появился вновь на улице, сосед даже присвистнул, а мальчишки восхищенно переглянулись. Голый человек в трусах и майке, поверх которой надел серый бронежилет, да еще с кочергой в руке… Это зрелище для летнего Петербурга!

– Отойдите, – произнес Скелет вновь, обращаясь к свидетелям. – Сейчас я буду доставать то, что туда кинули, и это может быть опасно. Вдруг там бомба. Отойдите.

Сосед тут же шмыгнул в подъезд и оттуда послышались его торопливые шаги. Он решил от греха уйти домой и приняться за волнующее повествование жене и теще о том, что произошло со странным жильцом из восемнадцатой квартиры. О таких вещах лучше и спокойнее рассказывать, сидя на кухне, чем быть всему этому свидетелями…

Пацаны не уходили. Они только отступили на пару шагов и все так же зачарованно смотрели на Скелета, который расхаживал в своем бронежилете вокруг машины, примериваясь, как лучше доставать брошенный туда пакет.

– Брысь отсюда! – прикрикнул на них Скелет и оскалился пострашнее. В сочетании с его мощной фигурой и кочергой в руке это произвело должное впечатление. Пацаны отошли подальше.

Скелет понимал, что бронежилет его не спасет. Если бомба разорвется на таком расстоянии от него, когда он будет держать ее почти в руках, ему просто снесет голову.

«А кто знает, когда мне суждено погибнуть? – философски подумал он. – Погибнуть можно каждый день и каждую минуту. При моей-то профессии». С другой стороны он чувствовал, что если сделает сейчас это, он навсегда станет настоящим мужчиной… Мама бы одобрила его смелый поступок.

– Отойдите подальше! – крикнул он пацанам. – И если кто пойдет сюда, скажите, чтобы подождали минутку. Не пускайте сюда никого.

Теперь он точно знал, что пацаны сюда больше не сунутся. Теперь они получили ответственное задание и будут добросовестно стоять за углом дома, не пуская сюда прохожих…

В конце концов Скелет примерился и, перегнувшись вперед, подцепил пакет концом кочерги.

«В общем-то, она не должна разорваться от прикосновения, – подумал он. – Ведь тот мужик бросил ее в салон, как говорят. Она же не разорвалась при падении… Значит, бомба устроена как-то иначе». Это несколько успокоило его, и он потащил пакет наружу.

Несколько осторожных движений, и Скелет перехватил пакет рукой. Так, теперь остается заглянуть внутрь. Если там нечто, похожее на бомбу, ее надо просто тихонько отнести в овраг за домом и кинуть. Пусть потом саперы разбираются, в самом деле…