Текст книги "Чужая мать"
Автор книги: Дмитрий Холендро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)
От остановки он брел к поселку сосновым бором. Здесь хорошо бывало утрами. Свежее солнце рябит в соснах... Как тем летом, когда он приходил сюда с Аней за грибами... Незаметный ветер шевелил тогда кронами, и слепящие зайчики перескакивали с места на место по вечной и мягкой хвое, по траве, по ромашкам у самой дороги... Лепестки у ромашек были такие упругие и тугие, что казалось, сразу зазвенят, только задень. Казалось – или это Аня велела:
– Посмотри!
Тем летом Аня была еще жива. Сердечная недостаточность, как врачи говорили, не пускала ее далеко, но сюда они добирались... Раз или два...
Сейчас, в полутьме, Аня снова неслышно шла с ним под теми же соснами. А он, покашливая, делился с ней своей любовью к дочери, своей безмолвной, постоянной, но бесполезней заботой о ней, отчего и эта любовь превращалась в муку, точно лишаясь смысла и цены. Не перенесешь и не откажешься... Никогда.
«Понимаешь, – говорил он, – ей давно бы пора свою жизнь строить, свою судьбу, все свое, а тут я... Мои слабости, мои привычки, мои бессонницы, мои капризы... Короче, она еще со мной, Аня... Как бы ты обрадовалась! Наша Светка готовит все твои блюда, иногда у нее вкуснее получается, чем у тебя, прости. Все время завидовала: «Мама у нас непревзойденный кулинар и кондитер, а я – бездарь! Ничего, кроме яичницы...» А теперь! Но при этом всегда читает, как пассажир в автобусе бесконечного следования. Картошку с мясом в жаровню, а сама – читать. Пирог а духовку, а сама – за книгу. Чайник на плиту, а сама... И позже, вымыв посуду, сидит с книгой у настольной лампочки – до двух, а иногда и трех часов. Я, бывало, как идиот, гордился этим, а сейчас без конца хожу мимо, желаю спокойной ночи, упрашиваю, гоню, а она отмахивается, все куда-то едет в своем автобусе, бедняга... Куда? Наконец сдается, уходит, но из-под двери в ее комнату еще долго светит прорезь, как беззвучная молния во тьме. Честно говоря, не знаю, что она там? Снова читает или плачет немо? Сам выползаю на кухню, нахожу недокуренную сигарету, а то и две – значит, Света дымила, мать, – сижу, докуриваю... С улицы каждый вечер залетают в нашу кухню песни, нетрезвые, понятно, но и незлые, какие-то детские по настроению, хотя мне кажется, поют их местные кавалеры только для шума, но, может быть, и от одиночества, которого не любят, как дети, кто знает?
Знаешь, страшно, потому что не поправишь, но я, пожалуй, жалею, что она пошла по нашим стопам и тоже стал географом. У географа нет даже ученических тетрадей, с которыми таскаются словесники, математики и другие. Как ни клянут они свой непременный груз, а это – общение с близкими друзьями, которым готов отдать все, это – молчаливое продолжение споров и разговоров. Еще подумал, что благодаря профессии Света безостановочно путешествует по всей земле, а между тем год за годом сидит в маленьком поселке. Не пугайся, но мы отказались от городской квартиры. Совсем. Ты не хотела, Аня, и я соглашался, оба надеялись, что отдадим эту кооперативную коробку Свете, и там будут прыгать, подрастая, внуки, но вышло иначе. Стало не по силам разрываться на два дома, приезжая туда, расстраивались, что уж очень там все напоминает тебя. Не беспокойся и не брани. Я знаю, что ты хочешь спросить. Все возвращенное кооперативом вложили в ремонт дачи. Ее ведь поначалу сбили не ах как крепко, иные гвозди сами заколачивали, а теперь не дача, а красавица, все, как ты хотела, прохожие любуются. И кажется, что ты здесь, с нами».
Виктор Степанович вдруг понял, что, конечно, был прав. Пузо и прораб Федя не могли быть знакомыми Светы. «Дача дохленькая», – оценил прораб, а про его дачу, подкрашенную и как бы даже припудренную, с верандой в «каракулевой» шубе из цемента, этого не скажешь. Все знакомые приезжали, хвалили за дачу. Но ругали за то, что отказался от городской прописки. Прописались со Светой здесь, по месту работы в сельской школе. Его бывшей работы, теперь он полный пенсионер, ее – нынешней. Недавно он почему-то спросил у дочери: «Не жалеешь?» Света засмеялась: «Чего? Не все равно, где человек прописан?» Какой она веселой была, когда так смеялась! Какой она дом могла бы устроить, какую семью сотворить и держать! Веселую, без фальши. Увез бы ее кто отсюда. Куда угодно, хоть на край света! Вот именно, там обещают настоящую любовь. А он, отец... В этом случае он отпустил бы ее не задумываясь. И счастлив был бы. «Я был бы счастлив, слышишь, Света?»
Она училась не то в девятом, не то в десятом и как-то вечером спросила его:
– Папа! Почему за мной не ухаживают мальчишки?
Спросила вдруг – он не ожидал этого. Смотрел телевизор, она ходила по комнате с чашкой чая в руке – на ночь ничего больше, строгая диета! Отвернувшись от телевизора, он растерянно улыбнулся:
– Думаю, боятся.
– Кого?
– Тебя. Ты привлекательная, но для них слишком умная. Слишком, понимаешь? А помнишь, как сказал Александр Сергеевич? «Поэзия должна быть глуповата...»
– Чему ты учишь дочь! – крикнула Аня, поливая цветы.
– Смотри, папа! Я ведь тебе верю на все сто, даже на тысячу, но... Нет, мальчишки сейчас сами умные. По-моему, тут фигура – дура. Завтра же начинаю ходить в бассейн!
– Придумала! – сказала мать. – И так как карандашик!
– А надо быть как спичка! Ты отстала от современной моды, мама.
«Понимаешь, Аня, для нее это важно. Для нее. Это... Ты понимаешь, я понимаю, а что делать?»
Домик встретил его темнотой окон, и он догадался, что Света побежала к шоссе, на остановку, чтобы помочь отцу тащить сумку. Ну конечно, она – по дороге, а он – тропой, через бор, вот я разминулись. Сейчас она вернется, а он пока разложит покупки и приготовит ужин, он ведь тоже умеет кое-что...
Дочь долго не возвращалась. Ни через полчаса, ни через час. Значит, ждет на шоссе. Она упрямая, до последнего автобуса будет стоять. Придется сходить за ней. Наплевать на ногу...
У сарайчика, подпирающего забор с калиткой, припасено несколько замечательных самодельных палок для прогулок. Прямых и крепких. Возьмет одну...
Но едва он дотопал до калитки, как за ней вырисовалась Света.
– Папа!
– Меня бегала встречать?
Какое-то раздумчивое молчание и неспешный, душевный голос.
– Не-ет...
– А куда?
– Туда.
– Куда? – повторил он, заинтригованный.
– Туда же, на шоссе, но встречала не тебя, а...
– Кого?
– Одного молодого человека.
«В летной фуражке?» – чуть было не спросил он, но прикусил язык.
– Я болгарские голубцы привез. Кушать хочешь?
Света засмеялась, как только она умела смеяться в такие самые важные, самые ответственные моменты, – искренне и легко. Рядом с ней, с этим смехом, легче становилось жить.
– Больше тебя ничего не интересует? – спросила она.
– Ну почему же! Расскажешь за ужином, а то кормить не буду!
– Познакомились, ты думаешь, где? В автобусе. Самое людное в нашей округе место. Как танцплощадка! Он строитель. Зовут... – Она провела салфеткой по волнисто очерченной, с острыми углами в серединке, абсолютно материнской верхней губе, а он чуть не крикнул: «Федя!» И она будто бы повторила за ним: – Федя.
– Жених?
Она немножко и невольно поиграла бровями.
– Хочется, называй так.
А он затряс головой, мелко-мелко. Вернее, голова сама затряслась, рассыпая по лбу седые космы, нет, не седые, а цвета пепла в тухнущем костре. У него были густые космы, как у молодого, и тряс он ими, даже не замечая этого, когда очень волновался, дочь знала и перестала усмехаться.
– Мы знакомы давно, и уже...
– Что?
– Он сказал, что ему больше никого не нужно.
– Света! Как давно ты знакома с ним?
– Ну давно – по нынешним временам, конечно. Но ведь и мы живем в нынешние времена. Месяца полтора... помнишь, полтора месяца назад я стала говорить тебе, что повела в школе кружок любителей путешествий, которые якобы собираются вечерами...
– Якобы?
– Я обманывала тебя, папа. Не сердись! – Она просительно дотронулась до него. – Бегая на свиданья, во все времена влюбленные обманывали родителей. За тысячи лет не придумали ничего лучше.
– Ты влюблена?
Обо всем забыв, Виктор Степанович с интересом смотрел на дочь.
– Он толковый, – сказала Света. – Этого тебе мало? Что молчишь?
– Просто характер, по-моему, в подобных случаях важней ума. Сейчас много образованных, и это часто принимают за ум, а характер...
– Ой, папка! – засмеялась Света. – Началось!
– И закончилось, – сказал он. – Тебе не кажется, что нам с Федей не грех бы и познакомиться?
– Сегодня он как раз и говорил об этом. – Света вздохнула и улыбнулась робко. – Как ты доехал?
– Прекрасно. Автобус – почти пустой, и я сидел от самого города, как король на троне!
– Не ври. В это время не бывает пустых автобусов.
– А вот был! Не рейсовый, а какой-то служебный.
– Слава богу!
– Когда он придет?
– Федя? Обещал в субботу. С дружочком Сережей, которому больше нравится, когда его называют Сержем.
«Это Пузо!» – чуть не вырвалось у Виктора Степановича.
– Смешной такой этот Сержик. Они вместе работают.
– Надо нам...
– Позаботиться о бутылке вина и прочем? Запомнила.
– Нет, это моя забота.
3Субботним вечером, когда краски заката уже разлеглись над соснами, Федя явился принаряженный. Тонкая белая рубаха, галстук в косую полоску, легкий серый костюм и та же фуражка на голове. При таком параде эта фуражка выглядела нелепо и как-то мило.
– Здравствуйте! – улыбаясь, сказал он открывшему дверь Виктору Степановичу. – Света дома?
– Конечно!
– Вы ее отец?
– Да.
Он улыбнулся еще свободней.
– Можно?
– Прошу, прошу...
Федя тщательно вытер ноги. Похоже, не узнал недавнего автобусного спутника. Каждый будний день туда и обратно, сотни разных людей вокруг, запутаешься. А если и узнал, не подал вида. Ни один мускул, как говорится, не дрогнул на его лице, приветливом и уверенном, спокойном, во всяком случае. Вот Пузо – Сержик, тот вытаращил глаза и запунцовел, Виктор Степанович еще в автобусе отметил эту его способность – моментально делаться багровым. Он безостановочно багровел все дальше, стало даже жалко и боязно: сгорит, по цвету превзошел алые розы, которые сжимал за колючие стебли, и суматошно, изо всех сил топтал тряпку, половичком кинутую на крыльцо. Говоря по-военному, отрабатывал шаг на месте, пока не выбежала Света и не засмеялась:
– Да проходите же!
Как легко она смеялась!
– Сержик!
Он пошел, неся перед собой факел роз, побледневший на фоне его лица.
Стол был накрыт, Света испекла пирог с мясом, не терпящий пауз, а гости чуть запоздали, из вежливости, наверно. Виктор Степанович раскупорил бутылку, И застолье началось. Выпили за знакомство. Сержик никак не мог справиться с розами, перекладывая их из руки в руку, и взял бы рюмку левой, если бы Федя не подсказал:
– Отдай розы Свете.
Сержик с облегчением протянул ей букет, и она засмеялась еще громче, протянув нараспев:
– Спаси-и-ибо!
И когда отец налил по второй, предложила выпить за цветы, которые, сказала, любит, но Федя вдруг кашлянул, потупился и нахмурился.
– У меня другой тост и другой текст. Прости, Света, но мне важно это сказать. Виктор Степанович делает вид, что не узнает нас, ничего, дескать, не было, а было, и такое, что и вспоминать жутко. Мне гадко и совестно, как никогда. Не дави на ногу, Серж!
– А что было? – еще улыбаясь, но уже меняясь в лице, с тревогой спросила Света.
– Три дня назад мы ехали в автобусе вместе. Я, Серж и Виктор Степанович. И мы с Сержем сидели, а Виктор Степанович стоял возле. Всю дорогу. Но этого мало. Мы мололи бог знает что и заставили Виктора Степановича выйти из автобуса на несколько остановок раньше. Я понимаю, Света, что тебе интересны подробности, но они так омерзительны... Простите нас, Виктор Степанович. Если можете... Прошу вас, и Сержик просит.
– Да, – подтвердил тот.
– В знак вашего прощения мы и чокнемся. А не можете, я лучше уйду. Все!
– Да вы что! – Виктор Степанович протянул рюмку в его сторону. – Какая чепуха! Выпили и забыли.
Сержик тоже чокнулся с ним. И наступило молчание, которое нарушила Света:
– Конечно, для меня важно, что это был мой папка. Ну а если бы кто-то другой?
– Теперь буду уступать место всем, кто хоть на капельку старше меня!
– Только теперь?
– На ошибках учатся.
– Хватит! – сказал Виктор Степанович. – Федя провел день на стройке, нужной для всех, а я ездил в город за покупками, в свое удовольствие, можно сказать. Хватит!
– А то еще заскучаем ни с того ни с сего, – поддержал Федя.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – попробовал пошутить Сержик, уморительно корча рожу, но снова потянулась неловкая тишина.
– У нас на веранду прилетают синицы, – сказала Света, – и прыгают по столу, когда мы завтракаем.
– Синица сейчас тоже стала пронырливой, – не отказался от попытки рассмешить компанию Серж, и опять неудачно.
– Просто Света насыпает им крошек, – пояснил Федя и, не пережидая молчания и понимая, что тема не исчерпана, взял ее а свои бразды. – Чтобы больше не возвращаться к этому, Виктор Степанович, хочу спросить вас лишь об одном: почему вы не предъявили инвалидной книжки? И более того – даже отказались от этого почетного звания!
– Могу ответить, – опережая отца, прорвалась Света. – Из-за хорошего отношения к людям, в том числе к тебе.
Федя повертел рюмку в руках.
– Нет, у нас общество справедливое: каждому по заслугам, лишнего не получишь, а свое надо брать...
– И до чего же у вас дошло? – поразилась Света.
Федя сощурился.
– Виктор Степанович, а вы не рассказывали ей?
– О чем? Да ничего особенного! Все в порядке вещей.
Федя пригладил кудри, глянул на Свету.
– Есть сигаретка? Угости и разреши закурить. Мы взволнованы, потому что все дело в твоем отце.
Вместо того, чтобы еще раз оборвать этот затянувшийся, неловкий разговор, Виктор Степанович возразил:
– Да при чем тут я? Уступи мне кто-нибудь место, я предложил бы его... там же ехали женщины! И немолодые. Одна даже дремала стоя.
– Как лошадь, – сокрушенно подтвердил Федя и опять помотал головой, рассыпая кудри. – Наломалась, сердечная.
– Взял бы и пожалел ее! – сказала Света.
– Позор! – согласился Федя. – Я же не отрицаю. Застрелиться?
Виктор Степанович подхватил его тон:
– Все это – пустяки! И ничего, ничего не обидело меня, кроме одного! Я хочу спросить вас, Федя...
Тот придавил сигарету в пепельнице, плоской, как дощечка, и выпрямился, изготовясь слушать.
– Почему вы назвали нашу дачу дохленькой?
Раскрепощенно сверкнув глазами, Федя ответил по-деловому, даже сердито:
– Как специалист. Проходил, видел.
– Мы же недавно сделали такой ремонт!
– Не вы. Халтурщики.
– Вот только на забор денег не хватило!
Сержик опять попробовал пошутить:
– Знаете, как говорят в Одессе? «Продай дачу, построй забор!»
– Я пришлю со стройки хороших мастеров, – пообещал Федя. – И материал можно достать.
– Какой?
– Хоть вагонку, хоть натуральную олифу, хоть... Любой!
– А вот этого и не надо!
– Вопросов нет.
– А у меня к вам еще вопрос. Вы действительно мечтали стать летчиком?
Федя ухмыльнулся:
– Фуражка?
– Это из-за меня, – сказала Света торопливо и даже ласково, уж отец-то умел разбираться в ее тоне. – Как-то я разоткровенничалась и призналась, что с детства обожаю военных...
– Скажи-ка! С кого же это началось?
– С тебя! В День Победы ты всегда надеваешь старую гимнастерку. Ордена, медали... Для себя надеваешь, но... Вот я и полюбила форму! Не форму, конечно, но с военных я не спускала глаз, и особенно меня гипнотизировала авиационная кокарда. Вспомнила, призналась Феде, и на следующий день он явился в этой фуражке... Достал где-то.
– Ай да Федя! – воскликнул Виктор Степанович, чувствуя в этом нечто от глуповатой поэзии.
– Свет! А почему у тебя до сих пор полная рюмка? – спросил Федя. – И слезы в глазах! Вот это уже...
Он так и не договорил. Она вскочила и выбежала, цокая высокими каблуками. Виктор Степанович тут же успокоил гостей жестом и пошел за ней, улавливая доносившиеся сквозь. приоткрытую дверь голоса из-за стола:
– Эх ты! – отчаиваясь, обвинял Сержик. – Давлю, давлю, а ты начал... Она же ничего не знала!
– Но он-то знал! Одни твои букли за сто верст видать.
– Еще потешаешься...
Свету Виктор Степанович нашел не в кухне, а в комнате. Света плакала, как всегда, чуть слышно и жалобно, оттого что придавливала себя. Она плакала редко и одинаково, скрываясь, как мать.
– Чего ты ревешь?
– Охота.
– Унеслась от жениха! Ты с ума сошла?
– Как раз в своем уме.
– Значит, у тебя плохой ум, недобрый... А Федя...
– Никогда не думала, что он такой подонок, – прошептала дочь.
– Ну уж!
– И ты хорош! Они вынудили тебя раньше времени сойти с автобуса, а ты и тогда смолчал, и сейчас...
Он опустился перед дочерью, чтобы прижаться к ней и приласкать.
– Недостатки! А у тебя их нет? Например, эта твоя категоричность. С недостатками, известно, что делать.
– Что?
– Бороться. Сама стань лучше и помоги ему стать лучше. На Востоке существует пословица: «Женщина делает мужчину».
– Боюсь, его уже сделали. Или принять такого, или...
– Не торопись.
– Я хочу, чтобы они ушли. Слышишь, папа?
Уговоры, самые нежные и суровые, не помогли. Когда Виктор Степанович вернулся, Федя доедал кусок еще теплого пирога, вполне по-светски: нож – в правой руке, вилка – в левой. А Сержик печально мял свои локоны. Не замечая крошек на блестящем подбородке, Федя встал и заговорил:
– Жуткий парадокс! Автобусное происшествие торопит события... Полагалось бы подождать... по всем патриархальным правилам и вообще... Однако же я сделаю это сегодня, назло случайностям! Виктор Степанович! Мы со Светой любим друг друга, и я прошу руки вашей дочери. Что вы молчите? Казните меня сначала!
– За что, Федя?
– Ну вы же слышали всю нашу болтовню в автобусе. – Он махнул рукой на Сержика, лицо которого напоминало ободранную свеклу. – А чего не вякнет один балбес другому, чтобы повыставляться? Не молчите, ради всего!
– Вы сами все и сказали.
– Я прошу руки вашей дочери.
Виктора Степановича вдруг осенило: да ведь этот молодой человек изворотлив до наглости! Верно окрестила его толстуха в автобусе. Сейчас засучить бы рукава и выставить его за дверь ради нее же, Светы, ради справедливости, ради... Но вместо этого Виктор Степанович обронил:
– Дочь, конечно, моя, но это ее рука... А ведь издавна говорится, что своя рука – владыка.
– Позовите Свету, пожалуйста.
– Она что-то расклеилась.
– Ладно. Ответ за ней. Передайте, что только Света для меня и есть свет в окошке, а мы пойдем. До свидания.
Серж ушел без слов.
За накрытым столом Виктор Степанович посидел одиноко и в тишине. Под ребрами разрасталось чувство непоправимой вины перед дочкой, будто он наступил на ее любовь. Надо же было ему именно в этот день, в этот час сесть в этот автобус. Именно в этот! Если бы сейчас Аня была с ним... Некому было слово сказать...
И вдруг он услышал шорох, пугливо и с надеждой покосился и увидел в туманном дверном проеме Аню. Закачалась, затряслась голова... Он пошире раскрыл глаза. В дверях стояла Света.
– Ушли? Папа! Я не слажу с собой. Я догоню его.
– Конечно! – возрадовался отец. – Ты еще успеешь!
Она опустилась на промятый диванчик и, скинув туфли, нащупала и выдернула из-под него тапочки, чтобы идти быстрее. А он стал воображать и рассчитывать... Вот она промахнула две полутемные улицы поселка. Их было всего-навсего две, и одна перетекала в дорогу, задевавшую край соснового бора. Потом был мостик, в самом низу, над ручьем, который и весной показывает дно – такой тощий. Хуже Сержика. Дальше дорога забирала вверх мимо огородных участков рабочих картонажной фабрики, долго ползла к шоссе, все круче и круче, и здесь, пожалуй, Света догонит суженого с дружком... Если она бегом, то уже... Что там происходит?
Он попытался вообразить это, но не смог...
А Света сократила путь по овражной тропе и, задыхаясь, почти вышла из кустов, но остановилась, то ли воздуха не хватило в груди, то ли слов, чтобы окликнуть. Сержик все время дергал носом, рассопливился, и она услышала, как Федя спросил:
– Да перестанешь ты шмыгать? Или платочек дать? Надоело!
Тот замедлил шаг, шмыгнул еще раз и сказал:
– Вернись.
– Зачем?
– Света плакала, когда мы уходили... Я слышал...
– Это полезно, когда жена плачет.
– Для чего?
– Чтобы шелковая была.
– Все рассчитываешь, как электросчетчик?
– Ага. Сама прибежит. Иду в пари? Не сегодня, так завтра и прибежит, а я пока отдохну от этой кокарды.
– Давай пойдем назад, Федь, а?
– Могу вернуться только за розами.
– Денег жалко?
– Нет, Пузо, усилий! С утра гонял на рынок, к абрекам... Ты же знаешь – напрасные усилия – не мое дело.
– Да ты хоть слово скажи про Свету! «Я», «мое»... Что будет, если она возьмет и не прибежит?
– Я не футуролог, а реалист. Сообража? Возможны варианты:
– Сообража, – ответил Сержик И остановился. – Ты – падла.
Он едва выдавил из себя это слово, и Света видела, как Федя прислонил ладонь к уху.
– Что, что?
– Пад-ла! – повторил его дружок.
– За что же ты меня так? – простодушно взмолился Федя.
– За все! – крикнул Сержик и тут же получил удар в зубы. Света чуть не бросилась из кустов на выручку, но лишь вздрогнула, испугалась, а Федя сочувственно спросил:
– Дождался?
– Тьфу! – сплюнул Сержик. – Это я на тебя плюю!
И еще получил удар, после чего пришлось сплюнуть зуб.
– Учись жить, – посоветовал Федя.
– А я чего делаю? Учусь...
И еще был смех, тонкий и меленький. Смеялся Федя, уходя, а Сержик плелся за ним, отплевываясь...
А Виктор Степанович сидел, откинув голову. Снова было тоскливо и одиноко, как и раньше, да не с такой силой. А сейчас – до пустоты! И держала пугающая пустота так цепко, что из нее, казалось, уже не вырваться. Чем она держала? Безрукая, бессловесная, бесчувственная...
И вот как странно! Чтобы отделаться от этого тяжелого ощущения, полного немыслимой покинутости, и не просто печали, а боли, без всякого воображения ощутимой в душе, он стал вспоминать войну. Да, из этих благостных, из этих чудесных дней мирной жизни его отшвырнуло в то уже далекое время, которое пролегло поперек юности гремящей полосой и постоянной угрозой расправиться с тобой. Все это не забывалось, но сознание хитро не давало событиям никаких общих оценок, оно рисовало, как ты лежал на дне оврага, может быть, последним взглядом прощаясь с голубым небом и белым облаком, откупающимся от ветра потерянными курчавинами, а по склону с разных сторон к тебе бежали знакомые и незнакомые, чтобы спасти. Как водитель полуторки в считанные минуты, оставшиеся в твоем владении, спешил домчаться до госпиталя, но внезапно притормаживал и каждым колесом по очереди переползал через ухабы... Как хирург без промедления надевал халат с пятнами вчерашней или позавчерашней крови, которую ни выкипятить, ни выстирать, и еще находил миг для полушутки: «Гляди-ка! Овраг спас! А то отшибло бы все нутро, начиная с сердца!»
Нет, не овраг, а друзья спасли. Не было вокруг чужих... Он подумал об этом и очнулся, потому что услышал, как гулко; в самые уши, лупит сердце. Еще чего не хватало! Сердце в ушах – это новость. Даже и себя спрашивать не хочется, что это такое... Он глянул на часы. Вот-вот дочь должна вернуться. «Встать, рядовой такой-то!» Он нащупал под стулом снятые из-за ноги ботинки, натянул их и вышел, чтобы встретить гостей и все начать сначала.
Дочь сидела на крыльце, подперев обоими кулаками подбородок.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он.
– Сижу, – улыбнулась Света.
