Текст книги "Следствие по-русски 2"
Автор книги: Дмитрий Леонтьев
Жанр:
Иронические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
* – Ты сошел с ума! – ужаснулся Разумовский, открывая принесенный мной номер «Счастья эротомана». – Ты спятил!
– Я никогда и не был нормальным, – пожал я плечами. – Просто сейчас полнолуние, и у меня обострение. Приступ. Кризис. Да плюс ко всему депрессия.
– Зачем ты это сделал?! – Разумовский вскочил с дивана и заметался по комнате. – Ну скажи мне: зачем ты это сделал? Почему не посоветовался со мной, а решил все самостоятельно?
– Потому что у меня приступ. А ты здоров. Нет, ты тоже больной, но у тебя вялотекущая форма. А у меня обострение. Ты бы меня не понял.
– Я и не понимаю! – испепелял меня гневным взглядом Разумовский. – Как ты мог?!
– Я садист, я необразованный, тупой, коррумпированный, и я живу в шестикомнатной квартире, – напомнил я и зевнул. – Так что смог. Что ты волнуешься? Обгадили этого паршивца и его «фильмы» с ног до головы. А вот этот абзац, – я ткнул пальцем в центр статьи, – писал лично я. Красивые формулировки подобрал, а? Если б про меня такое написали, я бы на мелкие кусочки разрезал, засолил, поперчил и съел всырую… А это ведь не столько про него, сколько про его фильмы. Что еще хуже… Куда хуже. Это была его мечта, его мания, его жизнь, его смысл. Все, что он пережил, совершил, все, ради чего рисковал и что вынашивал годами – под большой, цветастой и пахучей кучей. Можно ставить надгробие.
Разумовский схватился руками за голову и вновь заметался от окна до двери.
– Он же их… Он попытается до них добраться! – простонал он. – Ты можешь стать пособником убийства! Это не он, а ты можешь совершить убийство. Он болен, его нужно изолировать и лечить, и они преступники, их тоже нужно изолировать и судить. Но нельзя же так стравливать!
Я сладко потянулся и подтвердил:
– Полнолуние. Обострение. Основной инстинкт. Мне надоело за ним бегать, Андрей. Это слишком долго и слишком опасно. Его берегут. Его защищают. А он в это время делает свое дело. У меня давно появилась эта мысль. Но я не давал ей хода до тех пор, пока это было возможно. А сейчас я жалею об этом. Они играют не по правилам. Но кто сказал, что мы слабее их? Он сам придет, и я его встречу. Я не могу преследовать его по всем правилам «охоты за придурками». Зато мне показали его слабые места. «Кнопки» в этой машине для пыток и убийств. И теперь я буду в них тыкать и смотреть, что получится. Садист я. Необразованный. Живущий…
– Это я уже слышал. Но люди…
– Какие люди? – удивился я. – Это не люди. Это персонажи сказок. Его сказок. Они были с ним с самого начала. Да не переживай ты так, все будет в порядке. Надо было бы «подарить» их ему, но нельзя. И не потому, что я гуманист. Просто тогда мы упустим его. Нет, его нужно брать в тот момент, когда он придет. А жаль… Нет, правда – жаль. Но тут уж ничего не поделаешь: либо они, либо он. Так что все будут здоровы и невредимы. К сожалению.
Разумовский остановился посреди комнаты, раздумывая над этой перспективой. Она его устроила, и, несколько успокоившись, он спросил:
– Почему ты так уверен, что он вообще узнает об этом репортаже?
– Это совсем просто. Я думал, ты сам догадаешься. Помнишь газеты, разбросанные по всей даче? Они могли принадлежать только ему. Я внимательно просмотрел все, что там нашел, и знаешь, что я понял? Он пытается повторить самые страшные и изощренные преступления своих «предшественников». Экранизировать их, дополнив декорациями, костюмами и сценарием. Запечатлеть их навсегда, одновременно доказав, что он способен на все, на что были способны эти монстры, и даже превосходит их в количестве, изобретательности и жестокости. Он пользовался их опытом, как пособием. Он восторгался ими и учился у них. Он ненавидел их за славу и завидовал им, стремясь превзойти. Он читает эту газету, Андрей. Там много статей с их жизнеописаниями, и было заметно, как тщательно он работал с этой информацией. И я тогда подумал: если мне потребуется передать для него какое-то «послание», у меня есть такая возможность. А потом я вспомнил слова профессора Ушакова о его самовлюбленности, стремлении к славе, власти, страху. Он поставил целью своего существования прославиться и перегнать своих предшественников. Это суть его жизни, его цель. Но он понимает, что, если его остановят раньше времени, он будет всего лишь одним из многих, частью толпы, которую он так ненавидит. Он будет забыт. И он всеми силами пытается выполнить свою «миссию». Потом он откроет лицо. Его должны знать. Но это – потом… Нет у него этого «потом»! Нет, потому что вышла статья, в которой съемочная группа, с которой он имел дело, обливает его «работы» такими помоями, что самые ехидные и желчные критики сгрызли бы от зависти свои авторучки. Разнесли все, вспомнив и подчеркнув бездарность, плохой сюжет, освещение, костюмы, декорации, поверхностность, неправдоподобность. А то, что может показаться устрашающим и жестоким, объявили подделкой и плагиатом. Мелко, бездарно, серо… «Серо» – ты понимаешь? Он оплеван, презираем. Какой тут страх… Нет, я доволен Игнатьевым. Статья выдержана в нужных тонах. Консультации профессора Ушакова. Исполнение журналиста Игнатьева. Идея проекта Николая Куницына… Правда, Ушаков предупредил, что шансов на благоприятный исход не так уж много. Эта попытка оправдана процентов на тридцать-сорок, но во всех остальных вариантах шансов куда меньше. А мы еще немного увеличили их, намекнув, что «продолжение следует».
– А если он попросту затаится?
– Нет, – сказал я уверенно, – ответная реакция последует, это точно. Но вот какой она будет?
– «Герои» заметки знают, во что их втравили? Они ведь могут устроить газете немалые неприятности.
– Имена не названы, каких-либо привязок нет. Им придется доказывать, что горбун, снимающий порнофильмы и оказывающий покровительство психически больному человеку, и один из актеров, снимающийся в этих фильмах, – именно они и есть. Как ты думаешь, станут они это делать? Я уже созвонился с ребятами из Кировского РУВД. В больнице, где находится «актер», и возле дома горбуна установлены посты. Днем горбуна будут сопровождать ребята из спецслужбы, а мы… Мы, со своей стороны, будем контролировать ситуацию. Если он и решит свести с ними счеты, то начнет именно с горбуна. Фигура колоритная, да и больница – место куда более доступное с точки зрения его планов… Думаю, нам стоит провести несколько вечеров под окнами горбуна Коти. Я не думаю, что он захочет просто расправиться с обидчиками. Ему нужна месть. А это требует определенного подхода. Нет, он не ограничится простым убийством. В эту статью вложено больше, чем ты думаешь.
– Я уже понял, – покачал головой Разумовский. – Ох, Коля, Коля…
– Я знаю, – сказал я. – А теперь давай помолчим. Я устал. Я очень устал от всего этого. Впереди еще очень много работы. Хочу встретить его свежим и отдохнувшим.
– Все же надеешься на личную встречу?
Я улыбнулся, вдавил клавишу магнитофона, вырывая из черного прямоугольника звуки мелодии, и расслабленно откинулся в кресле.
* С тихим шорохом шин мимо нас промчалась причудливая машина, словно появившаяся здесь из прошлого века. С настоящими клаксонами, брезентовым верхом, откинутым назад, и фарами, выпученными, как глаза рака.
«Удивительный город, – подумал я, провожая машину взглядом, – чего только здесь не встретишь».
Этот город как нельзя лучше подходит для меня. Он лишен серости и упорядоченности, он велик и разнообразен, и он отражает себя в душах и характерах своих жителей. Сколько гениев он дал России! Подумать только, в каждом спешащем мимо меня человеке есть частичка Пушкина, крохотная искорка декабристов, печаль Есенина, звучит музыка Чайковского, бунтует дух Петра Великого, живет проницательная мудрость Достоевского.
Почему мы размениваем этот изначальный дар на гроши? Какой талантливый, чудесный, мудрый и самобытный народ… Его нельзя оценивать, обсуждать, понимать, им можно только восхищаться.
– Образование нам нужно, – сказал я вслух, – духовность. И дать возможность работать. У тебя в руках великая сила, Андрей, а ты торчишь у подъезда горбатого монстрика и ждешь другого уродца… Ты можешь людям дать то, что сделает их счастливыми. Творящий, работающий, ищущий человек всегда счастлив. Любящий человек счастлив безмерно. Но ведь это нужно осознать. Ценить. А охранять это найдется кому.
– Я разве спорю о главенстве? – не удивился итогу моих рассуждений иерей. – Просто сейчас такое время, что нужно удвоить усилия. Не ограничиваться одной задачей.
– Можно даже утроить усилия. Но в этом направлении. По-моему, так вообще нужно жить и работать на грани своих возможностей. Изо всех сил. Тогда будет результат. И радость. И отдых будет отдыхом, и работа – работой, и результат – результатом. А у тебя получается, что «священник в России больше, чем священник». Знаешь, что меня удивляет?
Я замолчал и замер, вглядываясь в противоположный конец улицы. В свете тусклых петербургских фонарей к нам медленно, словно крадучись, приближался грузовик с грязно-желтой кабиной и неряшливым, обшарпанным кузовом. Разумовский проследил за моим взглядом и медленно выпрямился, замер, словно гончая собака, почуявшая дичь. Грузовик приближался. На мгновение его фары выхватили нашу машину из темноты, взорвав салон вспышкой ярко-желтого света, прогрохотал рядом, гремя расползающимися досками бортов, и пополз дальше. Возле дома горбуна он заметно снизил скорость, напротив подъезда почти остановился.
Я затаил дыхание. Но тут грузовик неожиданно сорвался с места и, быстро набирая скорость, помчался прочь, быстро уменьшаясь на длинном, прямом, как луч, полотне проспекта.
– Это он! – схватил я за рукав Разумовского. – Это он! Он что-то заподозрил… Давай за ним!
Но иерей уже нажимал на педаль газа. Машина рванула с места так, что меня вдавило в сиденье, как на взлете. Краем глаза я заметил, как в темноте переулка зажглись фары «семерки» оперативников. Сообразив, в чем дело, они присоединились к погоне.
– Не уйдет, – уверенно заявил я, всматриваясь в сигнальные огоньки грузовика, мерцающие впереди нас, словно глаза хищника. – На этой развалюхе не уйдет. А впереди посты ГИБДД… Ему конец!
– Держись крепче, – краешком рта посоветовал иерей. – Насколько я понимаю, останавливаться он не будет. Где оперативники? Сильно отстали?
– Нет, – оглянулся я, – метрах в трехстах… Ничего, будем гнать до тех пор, пока не выдохнется. Ночью на шоссе машин немного, поэтому можно поиграть в «Формулу-1». Ты будешь Шумахером, а я – пятым колесом.
– Автомашина Н 783 ЕВ, остановитесь! – послышался сзади нас усиленный громкоговорителем голос одного из оперативников. – Автомашина Н 783 ЕВ, приказываю вам остановиться!
Противно взвыла сирена, и на заднем стекле нашей машины заиграли блики от включенной оперативниками «мигалки».
– Как же, остановится он, – проворчал я, прикидывая на глаз расстояние до грузовика. – Прямо-таки взял и ос…
К моему удивлению, грузовик сбавил скорость и послушно прижался к обочине.
– Это какой-то трюк, – не поверил я. – Обгоняй его и загораживай дорогу.
Разумовский бросил машину поперек шоссе, преграждая путь грузовику. Так же поступили оперативники, отрезав возможность грузовику дать задний ход. Я выскочил из машины и, в два прыжка оказавшись возле «ГАЗа», рванул дверь кабины, распахивая ее настежь. За моей спиной в унисон клацнули передергиваемые затворы пистолетов.
С места водителя на нас с блаженной улыбкой наркомана таращился белобрысый парень в драных джинсах и грязной армейской рубашке.
– Ну, вы даете, чуваки! – широко улыбнулся он. – Катаетесь так клево!.. Прикалываетесь, что ли?
– Не понял? – пробормотал я, заглядывая в кабину. – Это все?
Если не считать отсутствующего в реальности наркомана, кабина была пуста. Я забрался в кузов и поморщился: вонь стояла, как на свалке… На свалке! Я открыл прикрепленный к борту огромный ящик для инструментов и заглянул внутрь.
– Та машина или ошиблись? – спросил снизу один из оперативников.
– Фонарик у вас есть? – перегнулся я через борт. – Дайте-ка его мне.
Луч света скользнул по серым доскам ящика, выхватил из темноты мотки проволоки, обрывки веревки, какие-то гайки, пружины. Я поворошил весь этот мусор и потянулся к заинтересовавшему меня предмету. На моей ладони лежала дешевенькая пластмассовая клипса, какие обычно носят школьницы…
– Ну что там? – спросили снизу.
– Вроде бы тот, – ответил я. – Но точно сказать затрудняюсь… Что этот обкуренный говорит?
– Если б он только обкуренный был, – проворчал оперативник, выгребающий на сиденье богатое содержимое карманов не перестающего улыбаться наркомана. – Это же лучший друг ЛСД.
– ЛСД? – встрепенулся парень. – О, ЛСД – это пять! Парни, музыка, наркотики! Парни, музыка, наркотики!..
– Успокойся, не на дискотеке, – поморщился оперативник, с трудом удерживая пританцовывающего наркомана.
– О-о, дискотека – это пять! – счастливо всхлипнул тот и даже прослезился. – Я люблю дискотеки…
– Откуда у тебя машина? – спросил оперативник.
– Машина? – с удивлением посмотрел на грузовик парень. – У меня? Это моя машина? Нет, правда?! Машина – это… Машина – это пять!
– Паспорт на имя Максима Симонова, – сказал оперативник, сравнивая фотографию на документе с широко улыбающимся оригиналом. – Вроде он и есть… Документы на машину… А вот документы на имя Александра Олеговича Погодаева… Откуда у тебя это? – ткнул он техпаспорт под нос наркоману. – Кто такой Александр Погодаев?
– Шурик? Шурик – клевый мужик! Машину дал… Машина – это пять!
– Где он?
– Кто он?
– Погодаев.
– Какой Погодаев?
– Шурик твой! Который тебе машину дал. Шурик Погодаев!
– Шурик? Он – Погодаев? Ни фига себе!.. Погодаев – это пять!..
Я спрыгнул из кузова на асфальт и кивнул оперативникам:
– Срочно возвращаемся. Останьтесь кто-нибудь с ним… Похоже, это все-таки та самая машина. И похоже, что мы слишком далеко уехали от дома… Андрей, заводи.
– Все продумано, все безопасно, – передразнил меня Разумовский, разворачивая машину на шоссе. – Откорректировано психологией… Психология – это пять!..
– Следи за дорогой, Шумахер, – обиделся я. – Если это действительно та машина, то у нас такая возможность в руках… Ему конец!
– Это ты говорил, когда мы ехали в ту сторону, – напомнил иерей.
– В какую бы сторону мы ни ехали, ему конец! – высокопарно отозвался я.
– Ты лучше подумай о том, что могло произойти за время нашего отсутствия, – нахмурился Разумовский. – Это наше счастье, если ничего не случилось.
Я промолчал. О том, что могло произойти за время нашего отсутствия, я уже подумал. Поэтому, когда оперативники ворвались в приоткрытые двери квартиры горбуна, я предпочел остаться на лестничной площадке. Через минуту один из оперативников выскочил обратно и, зажимая рот двумя руками, метнулся за мусоропровод, откуда секунду спустя послышались характерные звуки. Второй оперативник показался на полминуты позже. Этот был покрепче своего напарника и проработал в угро явно побольше, поэтому зажимал рот одной рукой и до мусоропровода добрался степенным шагом. Вернулся он раньше своего впечатлительного коллеги, вытирая виски и взмокший лоб носовым платком.
– «Убойному» отделу будет трудно все это описать, – сказал он сдавленным голосом. – А собрать все это по квартире будет еще труднее…
– Что так?
– Потрошили когда-нибудь курицу? – спросил он. – Нечто похожее… Нужно срочно проверить подвал, чердак, перекрыть ближайшие улицы. Нужно звонить в территориальный отдел – «обрадовать»…
Разумовский уже нажимал на кнопку звонка соседней квартиры. Наряд прибыл через пять минут, еще минут через пятнадцать подтянулись поднятые с постелей оперативники из местного отделения. Примчавшийся для руководящей деятельности ответственный от РУВД принялся было орать на нас, но верные братству офицеров местные оперативники попросили его на минутку зайти в квартиру, и проверяющий надолго скрылся за мусоропроводом, не влезая больше в ход оперативных мероприятий.
– Никогда больше тебя ни о чем не попрошу, – сказал мне мрачный Разумовский. – На два фронта я работать не умею. Тебя, оказывается, тоже надо контролировать.
– В больницу, где лежит этот «актер», уже отзвонились? – игнорировал я его обвинения. – Все спокойно?
– Спокойно, – буркнул иерей. – Он сумасшедший, но не дурак же… И так ему крепко повезло. Обвел нас вокруг пальца. Наркомана наконец в какое-то подобие первозданного состояния привели. Почти ничего не помнит, но вроде как этот тип нашел его возле дискотеки и предложил покататься на машине. Было только одно условие: до этого дома ехать медленно, а потом рвануть так, чтоб колеса задымились. Что он и сделал, заставив нас потерять минут двадцать. А в это время… Где теперь эту тварь искать?
– Раскручивать клубок, ухватившись за «ниточку» – машину, – ответил я. – Мне кажется, что Погодаев – это его настоящая фамилия. Ему уже нет смысла ни скрываться, ни тянуть время. Он должен хотя бы самоутвердиться, тогда все вновь обретет для него смысл. Через считанные часы у нас будут о нем полные данные: когда родился, где учился… как «сдвинулся». Долго скрываться он не сможет. Счет пошел на дни.
Из-за мусоропровода появился зеленоватый проверяющий.
– Я вам еще нужен? – робко спросил он.
– Нет, спасибо, – вежливо ответил я.
– Тогда я пойду?
– Да, пожалуйста.
– До свидания, – сказал проверяющий и на нетвердых ногах заторопился по лестнице вниз.
– Какой вежливый человек, – посмотрел я ему вслед. – А еще говорят, что после получения звания майора люди начинают неуклонно деградировать… Интеллигент!
Я похлопал себя по карманам в поисках сигарет.
– Надо же, все выкурил за ночь, – удивился я. – У ребят стрелять неудобно – им еще курить и курить… Часов пять, не меньше. Дай ключи от машины, я до ближайших ларьков доеду.
Разумовский протянул мне ключи.
– Я быстро, – пообещал я, сбегая вниз по лестнице. – Никуда не уходи, я быстро.
Устроившись за рулем, я вставил ключи в замок зажигания и посмотрел на свое отражение в зеркале заднего вида.
– Что, страшно? То-то… Может, передумаешь? Нет? Ну, тогда пеняй на себя.
Машина заурчала и тронулась с места. Нужно было торопиться: через полчаса Разумовский забеспокоится, через сорок минут догадается, где я, а через сорок одну минуту бросится вдогонку. Но запаса в сорок минут мне должно было хватить… Так или иначе…
Постовой мирно дремал на стульчике возле дверей палаты. Я подошел к нему и пробарабанил пальцами на его фуражке сигнал «подъем».
– М-м! – сонно отмахнулся он. – Что надо?
– Иди, поспи, – сказал я. – Меня в усиление прислали. Я тут подменю тебя пока.
Он открыл один глаз и недоуменно уставился на меня.
– А почему тебя? Ты же уволился.
– Никитин попросил, – легко соврал я. – Иди-иди, я пока что спать не хочу, так что пользуйся случаем. Через пару часов меня сменишь, а там и до утренней передачи дежурства недалеко. В ординаторскую иди, там лишняя койка есть, я с врачами уже договорился.
Постовой зевнул, послушно поднялся и побрел по коридору, забыв висевшую на стуле рацию. Я подхватил ее и вошел в палату. Лежавший на кровати человек испуганно вскинулся мне навстречу:
– Вы кто?! Что вам надо?
– Сейчас очень быстро и без лишнего шума перебирайся в соседнюю палату, – сказал я и положил рацию на прикроватную тумбочку. – Туда, где кроме тебя будут еще люди… Только не шуми, понял?
– Почему? Что случилось?
– Час назад убили твоего шефа – горбуна. Его выпотрошили, как куренка, несмотря на то, что он день и ночь находился под охраной полудюжины сотрудников милиции. Догадываешься, кто это сделал? И есть очень весомые подозрения на то, что сегодня он захочет навестить и тебя.
– Да, я хочу туда, где больше людей, – испуганно сказал он. – Я не хочу оставаться один…
– Тогда пойдем. Только бесшумно. Ему незачем знать, где ты находишься. Я займу твое место, и пусть он найдет здесь меня. А ты сиди в соседней палате и постарайся даже не дышать. Это понятно?
– Да, – прошептал он. – Понятно.
– Идти можешь? Или отвезти?
– Могу. Только помоги мне. Нужно быстрее… Очень быстро. К людям. А потом уехать. Далеко… Там, где меня не знают, спрятаться…
Я помог ему перебраться в соседнюю палату и еще раз предупредил, обрывая поток мечтаний о «сибирской глуши», городах, где его не знают, пластической операции, смене фамилии и работе дворником где-нибудь в отделении милиции или в воинской части, где людей много и они вооружены.
– Тихо!
Он кивнул и, забравшись на соседнюю койку, с головой спрятался под одеяло.
Я вернулся в пустую палату и сел на кровать. В коридоре стояла тишина. Не раздеваясь, я завалился на постель, накрылся простыней и приготовился ждать. Я лежал тихо, чутко прислушиваясь ко всем шорохам. Я слышал, как в палате рядом скрипит кровать под ворочающимся во сне человеком. Я слышал, как позвякивает инструментами медсестра где-то в глубине длинного больничного коридора. Я слышал едва различимые гудки машин за окном… Но я не услышал, как он вошел в комнату. Голос прозвучал неожиданно, над самым моим ухом. Глуховатый, чуть пришептывающий, предвкушающий. Голос с кассеты.
– Ты не ждал меня? Я пришел к тебе… Посмотри на меня. Я хочу, чтобы ты посмотрел на меня. В глаза. Посмотри мне в глаза…
Я откинул простыню и посмотрел в желтоватые, мерцающие глаза склонившегося надо мной человека. У него было мертвенно-бесстрастное лицо, тонкие бесцветные губы, и от него ужасно пахло. Так пахнет пробегавший целый день под проливным дождем козел. От него прямо-таки несло какой-то сыроватой затхлостью и чем-то едким, тошнотворным. С минуту мы смотрели друг на друга, и я увидел, как бушевавшие в его глазах триумф и наслаждение сменяются удивлением и недоверием.
– Ты – это не он, – сказал мужчина и отступил на шаг. – Кто ты?
– Коллега, – сказал я и поднялся с кровати. – Мы с тобой коллеги, приятель.
– Я не понимаю, – сказал он, и его кулаки сжались так, что на запястьях вздулись вены.
В левой руке я заметил короткий, совсем не страшный на первый взгляд скальпель.
– Я необразованный, тупой садист, живущий в шестикомнатной квартире, – пояснил я, счастливо улыбаясь. – И я очень ждал тебя… Как я искал и ждал тебя!
– Не понимаю, – что-то в его голосе зарокотало, забулькало, словно вскипающая в кастрюле вода. – Кто ты?
– Я? Ты знаешь меня. Ты же чувствовал, как я шел за тобой… Ты ведь это чувствовал? Чувствовал… Это я позаботился о том, чтобы лишить тебя связи с горбатым порноиздателем, это я лишил тебя такой удобной дачи, это я написал статью, похоронившую тебя в самом тебе, это я ждал тебя у подъезда дома горбуна и это я знал, что ты придешь сюда сегодня ночью… Я тоже это почувствовал… Я отправил постового подальше отсюда, чтоб он не мешал нам. Мы здесь вдвоем… Ты и я. И больше никого. Ты зол на меня? Ну давай, разозлись. А потом…
Не отрываясь, он смотрел на меня. Сжимающая скальпель рука мелко дрожала от напряжения.
– В глаза, – тихо сказал я. – Смотри мне в глаза… В глаза.
Передо мной проносились кадры видеозаписи. Их сменили холод опустевшей дачи, запах, таящий в себе страшную тайну свалки, проползающий мимо меня грузовик с грязными бортами, Ракитин, стоящий с пистолетом в руке, темный провал коридора в квартире горбуна, клипса на дне грузовика, бульдожье лицо Щербатова, снова кадры видеозаписи…
И вдруг я почувствовал цифру. Она возникла откуда-то из окружавшей меня темноты и стала разрастаться, наполняя палату фосфоресцирующим зеленым светом. Она звучала тонким звоном, и хотя она была неконкретна, я знал, что это за цифра. Я чувствовал ее.
– Пять, – сказал я. – Их ведь было пять… Они все здесь… Ты чувствуешь? Все пять.
Он тяжело дышал, приоткрыв щель беззубого рта. Я заметил, что двух нижних зубов у него нет, а верхние резцы наезжают друг на друга, перекрещиваясь. Его дыхание стало походить на хрип… И вдруг все стихло. Он замер, дрожь прекратилась, и щель рта плотно запахнулась, обрывая дыхание. В бледном свете, проникавшем с улицы в палату, я заметил, как бесстрастные черты его каменного лица поплыли, обмякая. В глазах что-то полыхнуло, и он… Резко повернувшись, он бросился прочь. Этого я не ожидал. Еще какое-то мгновение я стоял, замерев, в плену охвативших меня ощущений, потом наваждение разом исчезло, и я пошатнулся, столь велика была сила, управлявшая мной, по сравнению с моей собственной. Словно ток выключили. Я провел ладонью по взмокшему лицу и вышел из палаты.
– Теперь ты не уйдешь, – сказал я, уверенно направляясь по коридору к выходу. – Теперь тебе некуда идти. И ты это знаешь.
Я на секунду остановился на лестничной площадке, подумал и решительно пошел вверх по лестнице. Прошел один этаж, другой… И вдруг понял, что больше не чувствую его присутствия. Испугавшись, я взбежал еще на один лестничный пролет. Окно на лестничной площадке было распахнуто. Я подошел к нему и выглянул во двор…
Он лежал внизу, на асфальтированной дорожке. Руки и ноги его были раскинуты, словно он стремился грудью проломить земную поверхность и найти себе спасение в аду.
– Ушел! – прошептал я и сел на низенькую скамейку, установленную на этаже для курящих. – Ушел, подлец! Все-таки ушел…
– Куницын! – прогремел где-то внизу бас Разумовского. – Коля! Где ты?
Эхо подхватило его голос и понесло по этажам, ударяя об окна, стены, двери. Больница наполнилась встревоженными и недовольными голосами. Захлопали двери, загудел лифт…
– Ушел, – повторил я. – Он все же ушел…
Я достал сигареты, но руки дрожали так, что закурить я смог не сразу. Остатки чего-то чужого, дурманящего медленно уходили из сознания. Я несколько раз глубоко затянулся, чувствуя, как утихает дрожь и приходит осознание завершенности.
– Ушел, – сказал я и посмотрел на бегущего ко мне по лестнице Разумовского, – ушел…
Иерей подбежал ко мне, схватил за плечи, поднял со скамьи, ощупал мои руки, бока, плечи. Обхватил мою голову ладонями и заглянул в глаза.
– Да все со мной в порядке, – отмахнулся я. – Перестань меня щупать, противный, ты не в моем вкусе. В своем я уме, в своем, не волнуйся. Как был Наполеоном, так Наполеоном и остался.
Разумовский облегченно вздохнул и опустился на скамейку, но тут же вскочил и, бросившись к окну, перегнулся через подоконник, вглядываясь вниз.
– Как?! – округлив глаза, повернулся он ко мне.
– Ушел, – вздохнул я.
Разумовский еще раз посмотрел вниз, на меня, подумал и пожал плечами:
– Там, куда он ушел, его давно ждут. Там его встретят.
Я подумал, стоит ли говорить ему о том, что даже то, что ожидало Погодаева там, куда он ушел, казалось ему менее страшным, чем… Поморщившись, я решил промолчать. Но Разумовский уже догадался.
– Так он испугался, – странно взглянув на меня, сказал иерей. – Так испугался, что ушел. Ушел…
Я скромно потупился и попытался найти возражение.
– Я думаю, у него произошла переоценка ценностей. До этого он считал себя великим режиссером, а когда эта идея превратилась в прах, он вообразил себя страусом и попытался улететь… А ведь страусы не летают. Вот и еще одна мечта разбилась… Вдребезги…
Разумовский еще раз глянул вниз, посмотрел на раскинутые руки Погодаева и неожиданно легко согласился:
– Да, наверное, так и есть… Вообразил…
Он сел рядом со мной на скамейку, и мы замолчали.
* – Коррупция захлестнула ряды милиции! – потрясал кулаком с экрана телевизора полковник Щербатов. – Мы объявили войну преступности! Мы будем беспощадно и не жалея сил бороться с оборотнями в милицейской форме. Мы будем опираться на сохранивших понятия чести и достоинства офицеров, а таких еще немало, – он выразительно одернул китель, – и мы дадим им бой! Мы сделаем наши ряды чистыми! У сотрудников милиции должны быть чистые руки. И мы добьемся этого. Мы добьемся того, чтоб у каждого сотрудника были чистые руки, горячее сердце и холодная голова! Мы будем…
Я щелкнул выключателем, и экран погас. Раскрыв лежащую у меня на коленях книгу «Коррумпированный Петербург», я еще раз пробежал глазами по заложенной странице и, подчеркнув интересующую меня фамилию, пообещал:
– А этот – мой! Наступит время, я тебе и об «оборотнях», и о «борьбе за честь и достоинство» напомню. Мы с тобой встретимся… Надеюсь, ты чувствуешь это. Не знаю, кто ждет встречи со всеми остальными.
Я озадаченно посмотрел на длинную череду названий фирм, имен, хорошо знакомые лица политиков на фотографиях.
– Наверное, кто-нибудь ждет. Но этот – мой! И этот уже не уйдет.
Отложив книгу, я взял со стола кассету с торопливыми строчками, выведенными рукой Ракитина, и вставил ее в паз магнитофона. Включить его я не успел. Со двора донеслась приветственная мелодия, выведенная Разумовским на клаксоне машины, двери распахнулись, и в комнату вошла Лена. Загорелая, с радостно блестящими глазами, распущенными волосами, одетая в белый брючный костюм. Она бросилась ко мне и, обвив руками шею, покрыла мое лицо быстрыми и жаркими поцелуями.
– Я тоже соскучился, – улыбнулся я. – Привет.
– Привет, – отозвалась она. – Но я соскучилась больше.
Вошедший следом Разумовский поставил сумки у входа и кашлянул:
– Про меня-то вы и забыли…
– А по тебе я не соскучился, – сказал я, крепко обнимая Лену за плечи.
– Грубый ты, Куницын, – обиделся Разумовский. – Неприветливый и негостеприимный. Вот возьму сейчас и уеду. И не буду распивать с вами тот замечательный ликер, что привезла Лена. Пусть вам будет плохо наедине с этим ликером… без меня.
– Проходи, Андрей, – рассмеялась Лена. – Сейчас я разберу сумки, и мы сядем за стол. Как я вижу, вы тут тоже не слишком утруждали себя работой? Ничего по дому не сделано. Забор так покосившийся и стоит. Чердак не утеплен. Тропинка к бане вообще травой заросла, а значит, пол там по-прежнему не заменен… Бездельники!
– Да как-то то одно, то другое, – оправдывался я, помогая ей разбирать сумки. – То погода для рыбалки хорошая, то грибники из леса полные корзинки белых тащат, так что зависть берет. В общем, как-то все…
– Ну, теперь отдых кончился и начинается работа, – пообещала Лена. – А мы-то как чудесно отдохнули! Солнце, песок, вода такая теплая, кристальная… Если б так не соскучилась, то и не приезжала бы. Спасибо Андрею, такой чудесный отдых нам устроил.
– А уж мне-то какой чудесный отдых он устроил! – подхватил я, бросая на вожделенно разглядывавшего замысловатую фигурную бутылку ликера иерея многообещающие взгляды. – Так славно отдохнули… По гроб не рассчитаться. Но я постараюсь. Долг платежом красен.
– Вот и хорошо, – улыбнулась Лена. – А то все последнее время, с тех пор как кампания против милиции началась, все мрачный ходил. Вроде давно из угро ушел, а все переживаешь. Только про одно разговоры: операция «Чистые руки», коррупция, репрессии. Но теперь, как вижу, пришел в себя. Оживился, помолодел… Или похудел?
