Текст книги "Следствие по-русски 2"
Автор книги: Дмитрий Леонтьев
Жанр:
Иронические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
– А я убежден как раз в обратном. Не зря убиенный отдал мне именно эту кассету. Нутром чую – не зря. А эти титры – единственная зацепка, которую я отыскал на кассете. Других нет – я смотрел все это внимательно, но ничего не обнаружил. Злой умысел может присутствовать, но не в направлении на ложный след, а в засветке фирмы. Почему бы не предположить, что убиенный специально оставил эту ниточку к распутыванию всего клубка? Может быть, он уже чувствовал опасность и хотел подстраховаться, а может быть, собирался шантажировать своих хозяев. Ну не зря же он ее мне оставил? Собирайся, Коля, ехать нужно сегодня. В таком деле нельзя терять и часа, не то что дня… Я пойду подготовлю машину, все же нам пять часов предстоит провести в дороге… Собирайся.
Когда он вышел, я переоделся, достал из стола документы, деньги, бросил в спортивную сумку бритву и пару чистых рубашек, оглядел на прощание уютную светлую комнату и, вздохнув, вышел во двор.
– Чувствую себя авантюристом, – пожаловался я возившемуся возле открытого капота машины иерею. – А так как это не мое амплуа, то на это чувство накладывается еще и легкое ощущение идиотизма… Одни сумасшедшие едут ловить других сумасшедших, интересно, что из этого получится?
Я запер дверь на висячий замок и отрапортовал:
– Сумасшедший авантюрист Куницын к поездке в сумасшедший город для отлова сумасшедших маньяков готов! Вернее – не готов, но вот возможности, чтобы увильнуть, не вижу… Вот почему так: чтобы все было хорошо, правильно и справедливо – хочется, а вот делать для этого что-то, грыжу себе наживать, как-то не очень тянет… Это нормальная реакция, или я – «не самый лучший человек»?
– Реакция не нормальная, но обычная, – отозвался иерей. – Большинство всегда ждет, пока придет кто-то умный и сильный и сделает все за них. Но и ты, надо признаться, далеко не «самый лучший человек».
– Нет, чтоб польстить, – проворчал я, усаживаясь в машину. – Ничего, когда-нибудь я все же наберусь опыта. Чтобы тихо и спокойно жить вдали от сумасшедших городов, от иереев с проблемами их прихожан, не буду переживать из-за травли моих друзей-офицеров, научусь снисходительно относиться к насилующим страну политикам, постараюсь держаться подальше от разных подонков и не буду обращать внимания на лавины порнографических фильмов и книг.
Разумовский многозначительно хмыкнул и вдавил в пол педаль газа. Я опустил боковое стекло, подставляя лицо пахнущему смолой и хвоей ветру, и подтвердил:
– Да-да, когда-нибудь я так и сделаю. Какая это будет замечательная и спокойная жизнь!.. Что ты смеешься? Не веришь?! Я тебе вполне серьезно говорю – это последний раз. И не улыбайся так цинично. Сказал: в последний раз, значит, в последний раз! Подумать только, всего несколько лет назад я был вполне счастливым, нищим офицером в самом обычном, нищем отделении милиции. Счастливым – потому что я неторопливо и безопасно занимался расследованием краж электросчетчиков и банок с вареньем из общих коридоров, но вот в один злополучный день…
* Как ни старались мы успеть в город до наступления сумерек, но, когда мы добрались до отдела, в котором я когда-то работал, в высоком петербургском небе уже зажглись первые мерцающие звезды.
– Родные стены, – умилился я, рассматривая облупившуюся штукатурку и вычерченные мелом замысловатые ругательства на фасаде отдела. – Прошло всего несколько месяцев, а воспринимается все это уже совсем иначе. С какой-то нежностью, лиричностью…
Из глубин здания до нас донесся чей-то мощный, уникальный по содержательности мат.
– …ностальгией, – добавил я, уворачиваясь от плюгавенького мужичка в сером растянутом свитере, пулей вылетающего из отдела.
Пробежав по инерции еще несколько шагов, мужичок остановился, отыскал у себя под ногами булыжник поувесистей, запустил им в окно дежурной части и с криком: «Я любил вас всех нежно каждый день», бросился наутек.
Когда топот ног беглеца и его преследователей стих в ближайшем переулке, я мечтательно вздохнул и закончил:
– С тех пор ничего не изменилось… По крайней мере, снаружи. Посмотрим, что творится за кулисами.
«За кулисами» я также не нашел существенных изменений. На головы входящих в отдел все так же падала штукатурка, сонный дежурный старательно выводил каракули в многопудовой книге происшествий под аккомпанемент хора пьяных голосов из соседних камер, припозднившиеся посетители все так же тревожно оглядывались на железную дверь в конце узкого длинного коридора, из-за которой доносился все тот же знакомый, громкоголосый рев. Эхо, подобно опытному цензору, выбрасывало из этой редкостной по обилию и причудливости оборотов мата речи все нецензурные слова, отражая от стен единственное:
– Мать… Мать… Мать…
– Подождем, – предложил я Разумовскому, усаживаясь на длинную ярко-синюю скамеечку для посетителей. – Сейчас им лучше не мешать. Судя по всему, идет обсуждение плана оперативных мероприятий на текущую неделю.
– Мать… Мать… Мать… – подтвердили из-за дверей.
– А это уже подведение итогов за прошлую неделю, – догадался я. – Значит, минут через пять закончат.
– В опу… опу… опу… – с облегчением завершило эхо свою тяжелую работу, и из распахнувшейся двери посыпали в коридор раскрасневшиеся оперативники.
Большинство из них составляли незнакомые мне парни, на вид едва ли старше лет двадцати-двадцати двух. Я заглянул в приоткрытую дверь. Никитин сидел за столом и с мрачным видом перелистывал толстую пачку каких-то протоколов и справок, громко именуемую в юриспруденции «уголовным делом». Но, судя по выражению лица Никитина, теперь оно вновь превратилось в «пачку протоколов и справок», что и послужило причиной учиненному разносу.
Словно подтверждая мою догадку, начальник угро шлепнул бумаги о стол и с отвращением констатировал:
– И это теперь тоже можно засунуть… туда же.
– Как приятно вернуться в мир, где работают мужественные, выдержанные люди, – ностальгически вздохнул я, переступая порог. – Люди, которые могут послужить примером для…
– Куницын, заткнись! – «выдержанно» попросил меня «способный послужить примером» Никитин. – Я рад тебя видеть, но это не значит, что я рад тебя еще и слышать… Бардак! Какой бардак!.. Говори сразу, в угро возвращаешься?
– Во всяком случае, не сейчас. Пока что я отдыхаю. Тихо, размеренно, скучновато, но… отдыхаю.
– Дезертиры, – с плохо скрываемой завистью обвинил нас с Разумовским Никитин. – А мне еще два года до пенсии… Бардак!
– В документации напортачили или преступника упустили? – позволил я себе любопытство.
– Бумаги – это полбеды. Я уже привык к тому, что восемь из десяти протоколов составлены аборигенами с Новозеландских островов. Преступника тоже можно отыскать… Труп украли.
– Что украли?! – в один голос спросили мы с иереем.
– Труп! Покойника! Мертвеца! Жертву! Усопшего! Называйте как хотите. Утащили прямо из морга. Труп женщины с огнестрельным ранением головы. Сегодня должна была быть экспертиза. А этой ночью к моргу подкатили три «джипа», из них вылез десяток здоровых жлобов, погрузили труп в машину и укатили. Нет трупа – нет дела. Вы же знаете законы. И подозреваемый их знал. Сторожу пригрозили: «Либо один труп выносим, либо два. Второй – твой!» Что он сделает? Бардак!.. Сейчас такое в милиции творится!.. А на улицах вообще какая-то криминально-массовая истерия началась. Все опытные специалисты поувольнялись. Неопытные – начальством стали. А в отделах одни молодые пацаны работают. За прошлый год в Питере зарегистрировано 85 тысяч преступлений, из них только умышленных убийств – 830! А представляете, сколько не зарегистрировано?! Да, мы не в состоянии уже справиться с таким валом преступности! Но откуда взялась идиотская мысль, что в преступности виновата милиция?! Я вспоминаю формулировку из дореволюционных учебников по уголовному праву: «Преступность – это нормальная реакция нормальных людей на ненормальные условия жизни»! Народу жрать нечего, не говоря уж о «нормальных условиях жизни».
– Если все озлоблены, откуда добро возьмется? – спросил Разумовский. – Ошибки исправить можно. Тяжело, с кровью и потом, но можно. А вот как вернуть потерянное поколение? Поколение без веры, без памяти, без доброты? Поколение без образования и воспитания?.. И все равно не погибнем, – улыбнулся он. – Русский народ – очень сильный народ. Сильный и мудрый.
– Теоретически все это хорошо, – вздохнул Никитин, – а практически… Да вот взять, к примеру, вас: вы ведь тоже не в гости к старому коллеге зашли, о здоровье да о делах справиться. Мои жалобы выслушиваете, поддакиваете, а у самих в глазах меркантильный интерес плещется. И судя по тому, что вы опять вдвоем в наших краях объявились, могу с уверенностью предположить, что приехали вы отнюдь не «добро и любовь» нести. Готов свою голову против пивной бутылки поставить – скоро в моем отделе опять начнутся проблемы и неприятности. Угадал?
– Увы, Семен Викторович, угадали, – вздохнул я. – Но мы-то как раз «сознательные грешники». В нашем случае бездействие – куда большее зло, чем любое действие. Хотели узнать существующее положение дел да кое-какой помощи попросить. А теперь не знаем, что и делать: Сергеева нет. Рыбина нет. А Бураганов работает? Ничего о нем не слышали?
– Слышал. Уволился Бураганов.
– Так… Кто же работает?
Никитин только пожал плечами:
– Прокуратура.
– Нет, туда мы точно не пойдем, – решил я. – Если милиция хоть когда-то была «народной», то прокуратуру испокон веков власть использовала, как дубинку. А в разум и сердце у дубинки я не верю. Что же делать?
– Это ты у меня спрашиваешь?! – удивился Никитин. – Насколько я понимаю, вы оба появились с чем-то особенно гадким, опасным и противозаконным и хотите заняться этим на моей территории? И вы еще спрашиваете у меня, как удобней это сделать?!
– Ну…
– А так как возможностей вы лишены, а на одном желании далеко не уедешь, то ищете кого-нибудь не слишком «коррумпированного», с одной стороны, и не слишком затюканного «чистыми руками» – с другой? Чтобы этот человек способствовал вам в ваших авантюрных начинаниях на территории моего отдела и привлекал к нам внимание и без того возбудившегося к руководящей деятельности главка?!
– Ну…
– Вы понимаете, что заниматься каким-либо расследованием в созданной ситуации более чем опасно? А уж применять ваши способы теперь – это все равно что прийти к генеральному прокурору и спросить: «Вам не нужны три идиота для показательного процесса о коррумпированной и жестокой милиции?»
– Три? – насторожился я. – Значит, третий все же есть?
– После суток он сегодня, – вздохнул Никитин. – Отсыпается. Единственный опытный и тертый оперативник в отделе. Основная часть раскрытий на нем держится. Даже не знаю, зачем я это делаю. Помня о ваших прежних делах, догадываюсь, что потянете вы парня далеко за пределы расследования краж «тапочек и электросчетчиков». Хоть дело-то благое?
– Нужное дело, Семен Викторович, – горячо заверил я. – Пакостное, опасное, омерзительное, но… Надо браться за него, невзирая на все «чистые руки» и «пустые головы». И если удастся нам его раскрутить…
– А если не удастся? То-то и оно. Игорь Ракитин. Капитан. Перевелся в наш отдел из Октябрьского района через три недели после твоего увольнения. Весьма толковый мужик. Квартира у него в том районе, а так как на дорогу до Октябрьского уходит час только в один конец, то ни о какой халтуре не может быть и речи. А у него семья.
– Это несколько не то, что нам нужно, – признался я. – Я с некоторым недоверием отношусь ко всякого рода халтурам. Да и опять же: смотря где халтурит.
– Вот что, Куницын, – рассердился Никитин. – Будете копаться в предлагаемом, – пойдете подавать заявление в установленном порядке, понял?! Дают – бери. Пока дают… Да, насколько я знаю, он еще и не успел никуда пристроиться. Мать у него тяжело больна, а на нашу зарплату кроме аспирина ничего не купишь. Да и сынишка у него маленький. А то, что он не двурушничает, можно понять, заглянув к нему в квартиру: мебель уже давно хоронить пора, все, что можно было продать – продано, да и жена волком смотрит – вот-вот на развод подаст. Так что спит преимущественно на кухне или у нас в отделе. В наше время нищета и маленькая должность – признаки честности. Вот, кстати, интересный вопрос: может ли при нашем правительстве занимать высокую должность честный человек, да еще и проводить глобальные операции, требующие утверждения у самого высокого руководства?
– Может, – улыбнулся я. – Конечно может. Для этого надо лишь честно и много работать. Тогда можно стать и миллионером, и высоким начальником, и генералом… Как нам найти этого капитана?
– Завтра в отделе и увидите. Хотя подождите… Загляните-ка в пятый кабинет. Совсем не исключено, что он там. Дома он ночует пять спокойных ночей – как раз начиная от дня выплаты зарплаты. А потом… Но предупреждаю: втянете парня в какие-нибудь неприятности – я вас лично…
– Все будет нормально, – заверил я. – Не маленькие дети. Пойдем, поговорим. А нет, так завтра забежим.
– Забегайте, забегайте, – проворчал Никитин. – А может, все же вернетесь. Ведь кончится это дерьмо рано или поздно.
– Не стану обещать, – сказал я. – На нас ведь свет клином не сошелся. Ребята, которые пришли сейчас, обучатся очень быстро – в наше время год за три идет. А я в новую жизнь не вписываюсь. Я хочу работать на Россию, а не на государство, служить власти, а не правительству, хочу ловить преступников, а не получать от них приказы. И я очень не люблю помогать людям, которые приходят ко мне за помощью, а сами считают меня коррумпированным и нечистоплотным. Пока у меня не возникает желания возвращаться. Не обижайтесь, Семен Викторович, но я не умею работать вполсилы и не люблю, когда меня предают те, на кого я работаю.
* Дверь в пятый кабинет оказалась закрытой на ключ. Разумовский подергал ручку и вежливо постучал.
– Никого нет, – сказал он. – Придется отложить знакомство до завтра.
– Музыка играет, – прислушался я. – Просто спящий оперативник на вежливый стук не реагирует – это я знаю по личному опыту. Надо вот так.
Я несколько раз сильно пнул ботинком в нижнюю часть двери. В кабинете что-то заворочалось, задребезжало, и в коридор выглянул заспанный парень лет тридцати пяти:
– Какого лешего?! Я же сплю…
– Как ты относишься к перестройкам и реформам? – строго спросил я.
– С лютой нежностью и яростным пониманием, – удивленный таким вопросом, оперативник даже дверь распахнул пошире, разглядывая меня и облаченного в рясу Разумовского. – А что, уже?.. Или новая программа: «Голосуй, а не то я проиграю»?
– А к операции «Чистые руки»? – продолжал я опрос возможного кандидата.
– Мать… Мать… Мать… – заученно отозвалось эхо под потолком.
– Понятно, – кивнул я. – Наш человек. Факт. Нужна твоя помощь в одном щекотливом деле. Моя фамилия Куницын. А это – Разумовский.
– Слышал, – кивнул он. – Проходите. Только вот времени у меня не очень много. Через час должен быть в офисе одной коммерческой фирмы. Надо попытаться устроиться хотя бы сторожем. Стыдно до ужаса, но хронически не хватает денег. Фабрику, на которой работала жена, закрыли…
Я посмотрел на старенький штопаный костюм оперативника, на его дешевые стоптанные ботинки и вздохнул:
– Ночной сторож – это еще ничего. Офицеры из генштаба грузчиками в магазинах подрабатывают. И то имеют преимущество перед офицерами из областей. В городах хоть какой-то приработок найти можно, а в областях с этим совсем плохо. За прошлый год свыше ста офицеров покончили жизнь самоубийством от безысходности… Так что сторожем – это еще ничего.
В наступившей неловкой паузе отчетливо стал слышен молодой голос, звучащий из магнитофона:
…А кругом дурман да похмельный бред,
И в потемках бродят стада.
И стада забыли, как блещет свет,
И идут опять не туда…
И кого винить, и за что винить,
Коль не ведают, что творят?
Я смотрю, как хрупкая рвется нить,
А стада понять не хотят.
И я бегу, не ведая дороги,
Куда бегу – ей-богу, не пойму.
Да и вообще, зачем я нужен Богу в такую тьму,
В такую тьму…
– Хорошо поет, – оценил я. – Кто это? Голос незнакомый.
– Он появился относительно недавно в нашем городе, – пояснил оперативник. – Трофимов, псевдоним Трофим. Частенько я стал его слушать в последнее время. По крайней мере, хоть знаю, что не мне одному весь этот маразм поперек глотки встал. У парня большое будущее. Если на вульгарщину и мат размениваться не будет – достойное место займет.
– Да, душой песни складывает, – согласился я. – Я уже так устал от дешевки на эстраде, в кино, в литературе. С каких пор в России бестселлерами стали «Россия в постели», «Маньяки против маньяков» и «Любовь в гробу»? Такое ощущение, что слюни от вожделения пускают, мечты свои на бумагу перенося. Так и хочется пощечиной в чувство привести, как истеричку в разгар буйства… А мы ведь к тебе как раз по этому поводу. Появилась у нас информация о существовании в городе студий, выпускающих «черное порно». И вроде как есть небольшой шанс выйти на одну из них. Но есть пара щекотливых моментов. Во-первых, нам самим хотелось бы поучаствовать в этом деле, чтобы проследить его до логического завершения. А во-вторых, перед тем, как перевести его в ранг официального расследования, очень хотелось бы частным образом собрать как можно больше улик. Я понимаю, что это не очень корректно по отношению к официальным инстанциям и даже незаконно: еще утром я хотел передать это дело в спецотдел, но теперь… Теперь я думаю, что чего-то не понимаю в происходящем. Поэтому и обращаюсь за помощью не в «правоохранительные органы», а к конкретному человеку. Это выглядит глупо, но очень уж хочется довести дело до конца. Поможешь?
– Подозреваете, что студия находится на моей территории? – удивился Ракитин.
– Нет. Где она, мы еще не знаем. Я подозреваю только, что к тебе можно обратиться за помощью.
– Не знаю, ребята, – признался Ракитин. – Честное слово, я и рад бы помочь, но тут и на официальные дела времени не хватает, не то что на общественную нагрузку. Работаем по десять-двенадцать часов, и то не справляемся с этим валом, а уж частные расследования…
– Вот уж не думал, батюшка, – обратился я к Разумовскому, – что мне когда-нибудь придется выступать в твоем амплуа: являться к замученному оперативнику и с безжалостной наглостью добиваться его «добровольного» согласия. А именно этим я и буду заниматься. На кассете, которая попала нам в руки, насилуют и расчленяют двенадцатилетнюю девочку. И есть подозрение, что это далеко не последняя кассета. Что теперь скажешь?
Ракитин достал из кармана полупустую пачку «Беломора» и, выудив папиросу, дунул в бумажную «гильзу» так, что табак «выстрелил» в стену напротив. Чертыхнулся и уставился в окно, задумчиво барабаня пальцами по столешнице. Я не торопил его. Если Никитин не ошибался в этом парне, его ответ я знал и так.
– И до какой стадии вы предлагаете тянуть это дело? – произнес наконец оперативник.
– До получения конкретных улик. Улик, способных удовлетворить запросы даже нашего судопроизводства. Может быть, на поиски уйдет день, может, неделя. Основную часть работы мы возьмем на себя, но есть некоторые моменты, которые нам, как лицам гражданским, не осилить, поэтому мы и хотим заручиться твоей поддержкой.
– Но предпосылки для раскрытия есть? Или одно желание?
– Предпосылки есть. Правда, желания пока куда больше.
– Что ж… Для начала я свяжусь со знакомыми в спецотделе. Полагаю, что потребуется информация. Много информации. Я постараюсь получить данные о положении дел в порнобизнесе и детской проституции, а на вашу долю останутся психиатры и информация о частных киностудиях. Могу я получить копию кассеты?
Заметив наше замешательство, заверил:
– Она не пропадет, и ее никто не увидит. Но мне требуется просмотреть ее самому. Мне нужно будет задавать не общие, а целенаправленные вопросы. Все же в одном деле завязано и «черное порно», и убийство, и похищение детей, и изнасилование, и психически больной человек.
Я протянул ему кассету и предупредил:
– Это подлинник, Игорь. Копий у нас нет.
– Все будет в порядке, – заверил Ракитин, запихивая кассету во внутренний карман летнего плаща. – Если удастся, то сегодня же и просмотрю. Утром постараюсь связаться со специалистами из «полиции нравов». Завтра вечером, часиков в пять, заходите. Обсудим.
– Обрати внимание на титры, – предупредил я. – Там есть номер телефона. И учти – зрелище не для слабонервных. До завтра.
– Счастливо, – кивнул капитан, и мы с Разумовским вышли.
– Ты не слишком самоуверен? – покосился на меня иерей. – Это была единственная улика. Мне тоже понравился этот парень, но ведь он может просто потерять кассету, случайно испортить ее.
– Оперативник-то? – усмехнулся я. – Потерять и испортить? Ну-ну… Да и, по большому счету, она нам больше не нужна. Если мы найдем эту студию, там будет еще немало подобных кассет, а если нет… Лично мне эта мерзость не нужна. А тебе? Так что же ты волнуешься?
– Предчувствия, – признался Разумовский. – С тех пор как эта кассета попала ко мне в руки, меня одолевают нехорошие предчувствия. Может быть, это и наивно, но… уж больно неспокойно на душе. Словно что-то недодумал, что-то упустил, и это может послужить причиной неприятностей не только для меня.
– Естественно, – подтвердил я. – Ведь помимо проблем твоих прихожан есть еще и я. Наверное, у тебя наконец просыпается совесть.
– Нет, это другое, – вздохнул иерей. – И ты, и я все это делаем сознательно, отдавая себе отчет. Многое из того, что мы делаем, неправильно, не принято, может быть, даже преступно. Но когда речь заходит о жизни человека или о старике, оставшемся без крыши над головой, все это отходит на второй план. И в душе я не жалею о том, что сделал. Не могу сказать, что мне это нравится, но я помню о дюжине людей, которым нам с тобой удалось помочь.
– Дюжине! – возмутился я. – Там было дюжины две, если не три. Три дюжины моих мучений.
– Но сейчас меня тревожит какое-то странное ощущение вины за то, что еще не произошло. И я пытаюсь понять: в чем я ошибся? Не могу найти ответ, и это тревожит меня еще больше.
– Это потому, что ты всему пытаешься дать оценку, определение, – сказал я. – Зачем философствовать над естественными вещами? Оскорбили женщину, ты за нее заступился – это естественно, это нормально и не нуждается в философских обоснованиях. Просто обычно мы беремся за дело, в котором помощь требуется конкретному человеку, а сейчас никого конкретного у нас нет, вот что тебя тревожит. Но нам следует поторопиться, чтобы конкретные не появились. Этого придурка сначала нужно остановить, а потом мы будем с тобой обсуждать – согрешили мы с тобой, размазав его по асфальту, или это было с нашей стороны благое деяние.
– Для меня все куда сложнее, – покачал головой Разумовский. – Это ведь огромная ответственность – быть священнослужителем. Могу ли я так далеко отходить от принятых норм? Федор Шаляпин после исполнения арии Мефистофеля шел в церковь, потому что он, входя в образ дьявола на сцене, пусть невольно, как артист, но впускал в себя частичку того, в чей образ вживался. Но он был очень сильный духом человек и свято верил в торжество добра. Видишь, насколько все тонко?
– Поехали домой, – попросил я. – Уже вечер на дворе, а мне еще квартиру в жилое состояние приводить. Все же я не был в ней свыше… Подожди, подожди… Это что же получается?! У тебя нет своей квартиры в городе, стало быть, все это время ты будешь жить у меня?!
– Выходит, так, – развел руками иерей.
– Полы будешь мыть, – решил я. – И посуду.
– А тебе что останется? – возмутился Разумовский.
– Мыслительная работа. Кто на что способен, тот тем и занимается. Заводи машину, мучиться предчувствиями будешь после того, как пройдешь курс трудотерапии, очень помогает при душевных терзаниях.
Закончив двумя часами позже уборку в квартире и приготовив нехитрый ужин, я пошел к соседке за газетами, которые она выбирала из почтового ящика по моей просьбе. Когда я вернулся, Разумовский уже спал, уютно устроившись на диване. Я прошел на кухню, заварил чай и принялся читать накопившуюся за время моего отсутствия прессу.
Через полчаса я не выдержал. Отложив недочитанные газеты и оставив на столе недопитый чай, я вернулся в комнату и, ворча себе под нос, принялся стелить постель.
– Ну как? – сонным голосом спросил Разумовский. – Что случилось за время твоего отсутствия?
– Ничего, – раздраженно отозвался я. – Ровным счетом ничего. По-прежнему плавно катимся вниз. Прав классик: «Замечательный народ, но уж больно терпеливый». Однако правительство уверяет, что это мы не вниз так катимся, а из кризиса выходим. Правда, почему-то Солженицын с этим не соглашается, заявляя, что «нынешние правители России в моральном отношении ничуть не лучше своих коммунистических предшественников и руководствуются лишь корыстными интересами, жаждой власти и обогащения». Мой любимый тележурналист открыто заявляет: «Я не верю этому правительству». Один очень большой поэт пишет: «Нас опять обманули», а другой говорит, что он ездит в дальние гарнизоны с концертами, чтобы отмыться от всей этой мерзости… Но власти надежно заверяют: в Багдаде все спокойно, в Багдаде все спокойно… Плохо все, Андрей, очень плохо.
– А знаешь, почему плохо? – приподнялся на локте Разумовский. – Потому что основа основ лежит в воспитании и образовании. А это у нас губится на корню. Человек начинается с духовности, с образованности, со знаний прошлого, а не с квартиры или машины. Деньгами он заканчивается. А у нас по-прежнему лозунг: «Обогащайтесь!» Да не «обогащайтесь», а «учитесь и думайте!» Без этого любая нация обречена на прозябание и деградацию.
– Андрей, ну неужели они не ведают, что творят? – горько спросил я. – Ведь мы опять у черты. Еще немного, и может случиться страшное.
– Все они ведают. Просто им важно удержаться на плаву до тех пор, пока они не обеспечат себя и своих детей на много-много лет вперед. Только происходит это за счет других. Нет, Коля, «сказки новой России» куда более страшны, чем ты можешь представить. Они проповедуют насилие и разврат. А ведь именно со сказок начинается формирование морали. С тех добрых и мудрых сказок, что рассказывали нам мамы и бабушки. Это лучшая форма – обучать, развлекая. И те кассеты, с которыми мы столкнулись, страшны не только своим содержанием. Они роняют в подсознание страшные семена. Семена, которые дадут всходы.
– Ладно, давай спать ложиться. У меня и без того от всего, что связано с политикой, настроение портится, а когда на это накладываются еще и «сказки новой России» – начинается депрессия. Спокойной ночи.
Я накрылся одеялом с головой, повертелся, устраиваясь поудобнее, и пробормотал в темноту:
– Я коррумпированный, необразованный, тупой и живу в шестикомнатной квартире… Нужно будет заучить наизусть. Тупой, коррумпированный и необразованный…
* Ракитин остановился перед огромной, обитой листовым железом дверью и сверился с адресом, записанным на бумажке. Одернув плащ, осмотрел себя в отражении оконного стекла и надавил кнопку звонка. Через минуту послышались приглушенные шаги, дверь распахнулась, и на пороге появился тучный, украшенный огромной лысиной мужчина лет под сорок, в черных джинсах и синем пиджаке от классического костюма. Мужчина с аппетитом жевал бутерброд и отрываться от этого занятия явно не собирался.
– Добрый вечер, – сказал Ракитин. – Это офис фирмы «Фортуна»?
– М-м, – утвердительно промычал толстяк, откусывая от бутерброда впечатляющий кусок. – Ум-м…
– Моя фамилия Ракитин, я по поводу работы… охранником.
– М-м! – обрадовался мужик и, запихав в рот остатки бутерброда, каким-то невероятным образом умудрился проглотить его в один присест. – М-м! Кхе-кхе… Ну наконец-то! Закончились мои мучения… Ты на меня посмотри: какой из меня охранник? Я бухгалтер, а не охранник, мое дело документы, а не бессонные ночи в офисе.
– Почему бессонные? – спросил Ракитин, входя в приемную. – Двери надежные, сигнализация, решетки на окнах. По-моему, правила безопасности соблюдены хорошо.
– Так боюсь я один ночью оставаться, – признался мужчина и потянул Ракитина за рукав к одной из бесчисленных дверей вдоль коридора. – Пойдем, пойдем, наконец сдам тебе все это и домой, от греха подальше. Сейчас я тебя нашему директору представлю. Ждет.
– Да ты не торопись так, – слабо упирался Ракитин. – Расскажи хоть, как тут, кто директор, каков коллектив.
– Нет уж, лучше не рисковать, – решил бухгалтер. – Мало ли что не устроит, и мне опять полмесяца смену дожидаться? Сам все с директором и обсудишь.
Он побарабанил кулаком в дверь и, получив разрешение, вошел, все еще не отпуская рукава Ракитина, словно опасаясь, что тот в последнюю минуту передумает и сбежит.
Переступив порог, Ракитин огляделся. Кабинет был небольшим, но очень удобным. Современная офисная мебель – стенка с вмонтированным в нее цветным телевизором, картины на стенах, палас, обычные для подобных офисов компьютеры и радиотелефон, огромная напольная ваза, диван и пара кресел, хвастливо лоснящихся черной кожей. За столом, раздраженно глядя в мерцающий экран компьютера, сидела молодая, лет двадцати восьми-тридцати, женщина с тонкими чертами умного, обрамленного вьющимися белокурыми волосами, лица. Темно-голубой костюм украшала камея на ленточке, стягивающая ворот белоснежной блузки. Никаких других украшений, включая кольца и серьги, Ракитин не заметил. Не было даже часов. Подперев кулачком подбородок, другую руку она держала на клавиатуре компьютера и быстро, «вслепую», скользила пальцами по клавишам. Судя по выражению лица, результат ее не устраивал.
– Татьяна Ивановна, – позвал любитель бутербродов. – Пришли по поводу охраны. Снимите наконец с меня эту нагрузку, а? Сил моих больше нет.
– Что это у вас с костюмом, Аркадий Потапович? – не глядя на вошедших, спросила женщина. – Я не спорю, выглядит довольно оригинально, но… Уж больно странно.
– Бутерброд я на брюки уронил, – покраснел бухгалтер. – Как раз маслом вниз, как и подобает ронять бутерброды. Хорошо, у Павла запасные джинсы нашлись, а то уж больно большое пятно было, да и в таком месте… Татьяна Ивановна, пожалейте вы меня. Третий день дети отца не видят. Скоро забудут, как он и выглядит. Какой из меня охранник? Смех, да и только…
– Посмотрим, посмотрим, – неопределенно пообещала она и, с явной неохотой оторвавшись от компьютера, откинулась в кресле. – Попросите Наташу приготовить нам кофе. Только покрепче.
Бухгалтер радостно кивнул и выскочил в коридор, прикрыв за собой дверь. Взгляд синих, цепких глаз скользнул по фигуре Ракитина, задержался на руках, на плечах и наконец остановился на лице капитана.
