Текст книги "Следствие по-русски 2"
Автор книги: Дмитрий Леонтьев
Жанр:
Иронические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
– Есть еще девушка погибшего оператора, – напомнил я. – Может быть, она о чем-то знает? Какие-то крохотные, незначительные на первый взгляд детали, которые могут оказаться для нас на вес золота… Во всяком случае, поговорить с ней надо. Если не ошибаюсь – Светлана Пономарева.
– Не ошибаешься, – подтвердил Ракитин. – И еще одно. Установили, кто та девочка, которая… там, на кассете. Антонина Гусева, двенадцать лет. Она пропала в сентябре прошлого года. Из неблагополучной семьи. Мать-алкоголичка и младший брат. Дело ведет Кировское РУВД. Завтра встретьтесь с ведущими дело оперативниками и отдайте им все, что знаете. Чем больше народу знает об этой истории, тем лучше. «Погасить» дело можно тогда, когда оно «тлеет», а вот когда вспыхнет, да не в одном месте, а в десяти… тушить его будет сложно. Расскажите им все. Даже о Щербатове. Пусть будут осторожны. И постарайтесь завтра же подтолкнуть их к осмотру вот этой мусорной свалки, – он подчеркнул на карте местечко недалеко от дачи покойного оператора. – Нужно прочесать все поле, перерыть все эти помои…
– Трупы! – догадался я. – Он должен был где-то прятать трупы. Если мы осмотрели дачу и не нашли там следов, то… Да, вполне вероятно. Смотри-ка, хороший испуг идет тебе на пользу. Адреналин стимулирует умственную деятельность. Не обижайся – шучу. Когда ты догадался о свалке?
– Утром, когда разговаривал с инспектором ГИБДД. Мимо нас проезжали машины с мусором. Я спросил, где эта свалка, и оказалось, что всего в пяти километрах от дачи. Там-то и нужно искать… А информацию о пропавшей девочке помогли в спецслужбе найти. Ребята не на шутку разозлились. Есть определенные пределы, за которыми кончаются компетенция самых высоких начальников и полномочия самых отъявленных политиков. Сейчас они копают во всех направлениях. Собирают всю информацию, которая может иметь отношение к порностудиям. Подключают журналистов. Нет, останавливаться нельзя. И я думаю, что мы справимся. Главное, в это верить. Я завтра дежурю, весь день буду вынужден на заявках провести. В обед постараюсь вырвать время для того, чтобы к Пономаревой заехать. Попытаюсь ее разговорить. Невелики шансы, но за неимением лучшего…
– Только будь осторожен, Игорь, – попросил Разумовский. – Противостояние приближается к пиковой точке. Дело даже не в смелости. Дело в необходимости получить результат. Если нас выведут из игры, значит, все старания были напрасны.
– Прорвемся, – заверил Ракитин. – А теперь пойду я, ребята. Мне еще к ночному дежурству готовиться. Завтра начнем вторую часть игры и еще посмотрим, кто кого.
* – У тебя неприятности, – сказала Таня. – Не возражай, я это чувствую… Что у вас происходит? Могу я чем-нибудь помочь? У меня есть связи, деньги, возможности.
– Ничего страшного, – сказал Ракитин, прикасаясь губами к ее виску. – На моей работе иногда случаются некоторые неприятные моменты, но они всегда разрешаются. Так или иначе, но разрешаются.
– Лучше бы так, а не иначе, – вздохнула она. – Но мне кажется, что у тебя совсем не маленькие неприятности. У тебя что-то произошло. Что-то угрожает тебе. Игорь, давай уедем? Я сделаю все, чтобы ты был счастлив. Я очень боюсь за тебя. Я никогда раньше не задумывалась, чем может быть чревата подобная работа. А теперь я смотрю на то, что творится, твоими глазами, и мне становится страшно. Это больная страна, Игорь. В нормальных странах благополучие страны измеряется количеством нищих, а у нас определяют количеством богатых. Это ведет к ненависти. Это позиция страны, Игорь. Все измеряется деньгами… Давай уедем?
– Страна выздоравливает, – сказал Ракитин. – Она начинает осознавать, что творится, а значит, выздоравливает. Людям все это не нравится, а значит, долго тянуться не может. Мы справимся. Мы разбираемся в том, что происходит, думаем, делаем выводы, а ведь это тоже самообучение… Мы обязательно справимся. Я вряд ли смогу уехать отсюда.
– Но…
– Я не хочу уезжать отсюда, – повторил он, – это мой дом. Я – часть России. Маленькая, крохотная, но часть. Если меня оторвать от нее, я засохну. Я уже не буду самим собой. Но я хочу быть с тобой. Я это понял.
Она зажмурилась от счастья и припала к нему, обхватив руками за шею.
– Как скажешь, – сказала она, – как скажешь, так и будет. Если тебе будет плохо там, значит, мы никуда не поедем. Мы останемся здесь. Сами построим свою жизнь. Лишь бы тебе было со мной хорошо, любимый мой.
– Но тебе придется обучать меня. Я хочу разобраться во всех этих премудростях бизнеса. Мне нужно будет обеспечивать детей, а у тебя брать деньги я не могу. Не обижайся, но я хочу зарабатывать сам. А вот если ты мне поможешь, подскажешь, научишь, я буду тебе очень благодарен. Ничего, я быстро обучаемый, я еще твою фирму перегоню.
– Конечно, перегонишь, – согласилась она. – Я тебе все расскажу и объясню. Ты сможешь… Значит, ты уйдешь с этой работы?
– Да. Я не могу рубить одну и ту же голову гидре, зная, что на месте каждой отрубленной вырастают семь новых. Ее нужно убивать в сердце, а не бесконечно оправдываться за свои неудачи. А сердце ее называется – Система. Сажать одних ворующих от голода и нищеты бедолаг я не могу. Это не преступность. Это беда. Преступность в другом месте. В красивых, просторных кабинетах, развалившаяся в кожаных креслах в окружении телефонов с гербом на корпусе. Да, я ухожу.
– Ты не пожалеешь, – сказала она. – У нас все будет хорошо… Ведь все будет хорошо, правда?
– Правда. Все будет хорошо. Я доведу до конца последнее дело и уйду. Я не буду рассказывать тебе всего, но если я сумею довести это дело до конца, то я получу полное право уйти и не стыдиться своего ухода.
– Это опасно?
– Нет, – улыбнулся он. – Мне эта мерзость не страшна. Это лишь одно мерзопакостное и скользкое щупальце Системы. Мы сумеем его обрубить. А потом я уйду. И ты будешь мне наградой, – он поцеловал ее. – Будешь?
– Буду, – согласилась она. – Только будь все же осторожен. Заклинаю – будь осторожен. Я люблю тебя и боюсь за тебя. Ты мне очень нужен. Очень.
* Заметив выходящую из подъезда розовощекую девушку в мини-юбке из блестящей яркой ткани и в белой вышитой блузке, Ракитин поднялся со скамьи и негромко окликнул:
– Света!
Девушка испуганно оглянулась и, узнав Ракитина, досадливо закусила губу.
– Что вам надо? Что вы хотите от меня? Я не стану разговаривать с вами.
– Станешь, – жестко сказал Ракитин и, вынув из кармана листок с ориентировкой и фотографией, показал девушке. – Вот это – Тоня Гусева. Она пропала в сентябре прошлого года. Ей было двенадцать лет. Всего двенадцать. Ее замучили. Замучил подонок, поставляющий видеокассеты твоим боссам. Он убил ее, и неизвестно, сколько он убьет еще. Смерть таких, как она, приносит деньги твоим боссам и наслаждение этому подонку. Видишь ее? Совсем маленькая девчонка…
– Послушайте… Я ничего не знаю. Я выполняю только свою работу – и не больше. Это моя жизнь, и я распоряжаюсь ею сама. За свои грехи я отвечу, но за чужие не надо меня терзать и преследовать. Я никогда не встречалась с этим типом. Я даже почти не слышала о нем.
– Вот мне и надо это «почти», – сказал Ракитин. – Все. Любые, даже самые незначительные и неприметные детали.
– Я ничего не знаю.
– Не можешь не знать. Сергей Духович жил с тобой. Эта работа была непосильна даже для него, а стало быть, он хоть как-то, хоть в чем-то давал выход своему ужасу. И учти, что это он оставил своеобразное сообщение и про сорвавшегося с цепи садиста, и про твоих боссов, которые воплощают в жизнь его мечты. Как бы там ни было, каким бы человеком ни был Духович, но в последние дни жизни он понял, что это нужно остановить. Может быть, это была месть за предвиденную и ожидаемую смерть, не знаю. Но кассету он оставил. Это была его последняя воля. И ты поможешь ее осуществить. Ты жила с ним, значит, он не был тебе безразличен. А они убили его. И втаптывают в грязь тебя.
– Все равно, – глухо сказала она. – Мне уже все равно. Может быть, это лучше, чем мыть полы в какой-нибудь загаженной больнице или за одну и ту же зарплату работать секретаршей и ложиться под потного толстобрюхого шефа… Так я хоть четко знаю, что делаю, сколько получаю за это и чем рискую.
– А я и не стараюсь вернуть тебя на путь праведный, – сказал Ракитин. – Тебе жить, и тебе выбирать. Но это – другое. Ты понимаешь, что сейчас, в этот самый момент этот подонок может делать? Представь. А ты своим молчанием помогаешь ему. И ты сама понимаешь это.
– Оставьте меня в покое!
– Вспомни, Света, – попросил Ракитин. – Пожалуйста, вспомни. Я не прошу тебя давать показания и что-то подписывать. Просто помоги. Ну же, Света!
– Сергей ничего не говорил, – сказала она тихо. – Только один раз. Он пил… Страшно пил. Поэтому мы и разошлись. Его было не остановить, не удержать от этого безумства. Он напивался в стельку, до бесчувствия. Один раз он закричал во сне, и когда я его спросила, что с ним, он так нехорошо рассмеялся и сказал: «Скоро и меня так же… Это безнадежно и неотвратимо… Мне каждую ночь снится, что он гонится за мной на своем отвратительном, вонючем желто-грязном грузовике и хохочет. Кабина вся желтая, в бурых, кровавых пятнах, а в кузове…» Потом он замолчал, и больше мне ничего не удалось из него вытянуть. Он стал как больной, словно в бреду. Не жил, а бился в приступах, и только водкой глушил в себе все это. Я так поняла, что он работает с кем-то очень страшным. Он боялся этого человека. До смерти боялся. А ведь он был очень сильным… Больше я ничего не знаю. Он так неожиданно исчез. Я пыталась искать его, но…
– Грузовик? – задумался Ракитин. – Желтая кабина, а в кузове… Да, это похоже на правду. Очень похоже.
– Больше я ничего не знаю, – сказала она с надрывом. – Оставьте меня… Оставьте в покое!
– Спасибо тебе, Света, – сказал Ракитин. – Ты помогла нам. Спасибо тебе.
Он повернулся и пошел прочь. Девушка с тревогой смотрела ему вслед до тех пор, пока он не скрылся за углом. Тогда она с облегчением вздохнула, обернулась… и едва не застонала от ужаса: в двух шагах от нее, недобро улыбаясь, стоял горбун и нервно потирал квадратные ладошки.
– Наговорилась? – ласковым голосом спросил он. – Все, что знала, рассказала? Говорливость на тебя напала?
Оцепенев от страха, она смотрела на него широко раскрытыми глазами, не в силах ни бежать, ни оправдываться.
– Что ж ты молчишь? – притворно удивился горбун. – Ты же говорить хотела? С ментами говоришь, а со мной не хочешь? Я тебя о чем предупреждал, стерву?! – зашипел он, хватая ее за локоть. – Я ведь предупреждал тебя, гадину! Ну, теперь пеняй на себя! В машину, быстро!
Повинуясь взмаху его руки, к краю тротуара подкатила темно-красная «восьмерка». Сидевшие на заднем сиденье крепкие, коротко стриженые парни в спортивных костюмах и кожаных куртках многозначительно заулыбались, распахивая дверцу салона.
– Нет, не надо, – прошептала она. – Пожалуйста, не надо!
– В машину! – прикрикнул горбун, заталкивая ее в салон. – Держите ее там. Пикнет или вздумает фортель какой выкинуть – шею ломайте! Ты поняла, коза? Только вздумай брыкаться! Дел натворила, теперь сама и исправлять будешь, – он сел на переднее сиденье, рядом с водителем, и скомандовал: – Поехали! Ко мне. Нужно успеть сделать пару звонков. Может быть, мы еще успеем…
* – Давно уехали? – спросил Ракитин в телефонную трубку. – Часов пять как? И пока не отзванивались? Значит, еще не нашли. Ничего, найдут. Как приедут, скажите, чтоб с Ракитиным срочно связались. Да, кое-что появилось. Мелочь, но все же… Таких «мелочей» еще пяток, и мы на него выйдем. Да, и мне этого хотелось бы. Ну, пока, до встречи.
Он положил трубку на рычаг и склонился над разложенной на столе картой.
– Ну вот, теперь мы кое-что о тебе знаем, – пробормотал он. – И будем знать еще больше. Мы найдем тебя… Мы поднимем людей и будем гнать тебя, как тигра-людоеда. Только в отличие от него тебя мы не пристрелим. Мы посадим тебя в банку, как паука, и будем показывать людям. И они будут испытывать отвращение и ужас. Только это будет другой ужас. Не тот, которого добиваешься ты. Этот ужас будет отталкивать людей от всего, что ты любишь, они будут бояться походить на тебя… Значит, грузовая машина. Да. Скорее всего – да. ГИБДД редко останавливает такие машины. На выезде из города только, да и то не особо усердствуя, если машина загружена отходами. Это удобно для тебя, безопасно. И есть куда спрятать жертву. Нужно будет проверить мусоросборники. А что это за промышленная зона неподалеку? Наверняка там есть заводы. А на заводах есть отходы. Нужно будет и это проверить. Ты попадешься, подонок… Обязательно попадешься! Ты был связан с кинематографом или телевидением, ты работаешь на грузовой машине, ты психически болен и, по всей видимости, имеешь хорошее образование. Это уже много. Этого вполне достаточно для того, чтобы…
Телефонный звонок прервал его размышления. Ракитин взглянул на часы и снял трубку.
– Слушаю.
– Игорь Владимирович, это Света. Пономарева Света, – услышал он тихий, сломанный голос. – Я хотела передать вам кое-что…
– Что-нибудь случилось? – насторожился Ракитин. – С тобой все в порядке? У тебя нездоровый голос.
– Я… Да… Я прочитала тут кое-что… После того как мы поговорили с вами, я поднялась обратно в квартиру и нашла… Нашла записную книжку Сергея. Он прятал ее в диване. Это нечто вроде дневника. Я хочу принести ее вам… Он подстраховался не только кассетой, он еще и записи оставил. Тут есть все, что вам нужно.
– Я сейчас приеду, – сказал Ракитин. – Не выходи никуда и никому не открывай дверь. Я сейчас приеду.
– Я не из дома звоню. Я ушла из квартиры. Я боюсь одна оставаться. Я звоню из телефона-автомата. Лучше я сама к вам приду. Можно?
– Приходи, – согласился Ракитин. – Когда тебя ждать?
– Через пять минут. Я просто хотела убедиться, что вы на месте. Только прошу вас – никого больше. Только вы и я. Я очень боюсь. Вы понимаете? Это опасно для меня, и я никому не верю… Я быстро передам вам этот сверток и уйду потихоньку, пока меня не заметили. Хорошо?
– Да. Мой кабинет знаешь? Я буду ждать.
Он положил трубку и, достав папиросы, закурил.
«Удача, – подумал он, – какая это удача! Даже верится с трудом. Подстраховался. А почему бы и нет? Неужели победа? Неужели мы смогли это? Мы сумели? Как хочется, чтоб это было так».
Он щелкнул зажигалкой, раскуривая погасшую папиросу, и нетерпеливо покосился на часы: без пяти шесть, скоро должны подъехать Куницын и Разумовский. То-то порадуются…
– В дверь постучали.
– Входите, открыто! – крикнул Ракитин, поднимаясь навстречу входящей в кабинет Пономаревой. – Принесла?
– Да, – кивнула она и как-то странно посмотрела на него. – Принесла.
– Ты очень бледная, – заметил Ракитин. – Прямо как снег. Что с тобой?
– Озноб какой-то, – она и впрямь заметно дрожала. – Нервы. Это пройдет. Вот он.
Она достала из сумки небольшой бумажный сверток, завернутый в плотную серую бумагу и зачем-то перетянутый бечевой, и протянула Ракитину. Игорь с удивлением посмотрел на плотно упакованный пакет, подбросил его на ладони и поинтересовался:
– Запаковывать-то так к чему было? Это ты перестаралась с конспирацией…
– Сперва по почте хотела отправить, – призналась она. – Потом через подругу передать хотела, а потом… решила, что лучше сама. Побегу я, Игорь Владимирович. Неровен час, заметит кто. Они же все время поблизости, все время рядом…
Обрадованный неожиданной удачей, Ракитин не обратил внимания на то ударение, которое девушка сделала на последней фразе.
– Не бойся, – сказал он. – Не так страшен черт, как его малюют. На каждую силу есть другая сила…
– Они все время рядом, – повторила девушка и вдруг заторопилась: – Пойду я. Времени нет…
– Ты молодец, Света, – сказал Ракитин. – Ты даже не представляешь, как твоя помощь важна для нас. Все это дело куда сложней, чем кажется на первый взгляд. Спасибо тебе.
Она закусила губу и побледнела еще больше. Даже тени под глазами легли. Кивнув на прощанье, она быстро вышла из кабинета.
Ракитин посмотрел на закрывшуюся за ней дверь, словно хотел окликнуть, но любопытство пересилило настороженность, и он занялся пакетом. Разрезал бечевку, разорвал толстый слой бумаги…
– Проклятье! – выругался он, веером бросая на стол пачку десятидолларовых купюр. – Ах я дурак! Дурак набитый!
Он бросился к дверям и закрыл замок на несколько оборотов. Вторую дверь, без замка, забаррикадировал столом и укрепил стоявшей тут же тумбочкой. Бросив взгляд на зарешеченное окно, сгреб со стола деньги и, завернув их в бумагу, распахнул форточку…
Под окном стоял серый, невзрачный человек с дистрофичным, бледно-зеленым лицом и с какой-то злорадной усмешкой наблюдал за ним. Ракитин шагнул назад и разжал руку. Сверток с деньгами упал на пол. Ракитину показалось, что он услышал звон разбивающегося хрусталя. Словно судьба разбилась у его ног, разлетаясь на тысячу осколков. Через окно он видел, как перепуганную Свету вели под руки к машине двое серых, одинаковых мужчин, а еще один такой же «призрак» что-то объяснял стоящим тут же мужчине и женщине. Достав из сумочки девушки какой-то крохотный полиэтиленовый пакет, продемонстрировал понятым и протянул его полноватому грузному человеку с обвисшими «бульдожьими» щеками.
«Браво, господин Щербатов, – устало подумал Ракитин. – Быстро и оперативно. Грубо, но действенно. Откуда же у вас столько наркотиков? А-а, я же сам изымал их с квартиры, где снимал порно… Значит, мне отводится роль торговца наркотиками? Может быть, даже обвинят в краже вещдоков… Хотя вряд ли, порностудию они будут беречь… Что делать?»
В дверь забарабанили.
– Ракитин, откройте! – послышался раздраженный повелительный бас. – Не заставляйте нас ломать двери. Это бессмысленно. Откройте! Не усугубляйте ваше положение!
Ракитин взял со стола ручку и склонился над отрывным календарем.
– Нет, – прошептал он. – Так до ребят не дойдет – перехватят…
Он беспомощно огляделся. Подошел к магнитофону, вынул кассету и, быстро набросав несколько слов на этикетке, вставил обратно в паз.
– Вот так. Теперь не найдут.
– Откройте дверь, Ракитин! – голос стал откровенно злым. – Последний раз предупреждаем. Через три секунды выламываем дверь!
«Что делать? – подумал Ракитин, чувствуя, как сердце заполняет щемящая тоска. – Не докажут? Еще как докажут… Девчонка была у меня, деньги наверняка помечены в присутствии понятых, наркотики из той же партии. Показания ее давать заставят, а до этого времени так спрячут, что и не найдешь… Единственный раз, когда сработает «защита свидетелей». Тот случай с подброшенными наркотиками вспомнят. Замки хлипкие, разбитые, булавкой откроешь, не то что отмычками, а по ночам в отделе вообще никого нет – заходи, подбрасывай что хочешь… Какая тут, к черту, презумпция невиновности? Нужно доказывать свою невиновность, а доказать я не смогу… Я проиграл. Но надо же было быть таким бараном?! А что было делать? Догадался бы, так взяли бы сразу, при ней…»
В дверь раздались сильные удары. С потолка посыпалась штукатурка. Послышался жалобный треск сухого дерева.
«Через две секунды будут здесь. Дверь долго не продержится: старая, картонная… Нет, я не позволю им посадить меня. Это не просто конец, это хуже, чем смерть… Да, хуже…»
Он до хруста сжал зубы и медленно потянул застежку плечевой кобуры. Тяжелый пистолет скользнул в ладонь, холодя ее рифленой рукоятью. Ракитин посмотрел на тускло блестящую вороненую сталь и невесело усмехнулся: «Глупо… и совсем не страшно. Странно. Наверное, это потому, что я до сих пор не могу осознать, поверить… Таня, девочка моя хорошая, прости меня, зря я дал тебе эту надежду… Это была иллюзия… Будь счастлива. И если ты способна услышать меня сейчас – помоги моим… Ты найдешь способ помочь им… Мне так будет спокойнее там…»
Он почувствовал, что сомнения начинают охватывать его. Сознание протестовало, не желая смириться со сделанным выбором.
– Да, глупо… Но это куда лучше, чем…
Дверь рухнула. Ракитин вскинул пистолет к виску и спустил курок.
* – От меня воняет, – пожаловался я, морща нос. – И от тебя воняет. И от машины. Все воняет помойкой. Давай заедем хотя бы помыться. Я бродил полдня в этом перебродившем болоте и хочу отмыться. Душ принять хочу!
– Ракитин звонил, говорил, что есть информация, – возразил Разумовский. – Может быть, дело требует срочных действий или решений…
– Но мы в любом случае ничего не сможем делать в таком виде, – развел я руками. – Рядом с нами даже находиться невозможно… Я заметил интересную особенность: чем серьезнее дело, тем больше грязи приходится на себя собирать, ползая по подвалам, чердакам, помойкам, свалкам… Это, наверное, взаимосвязано. Грязь к грязи. Целый день проторчали, а даже пятой части не осмотрели. Ничего нет. Что же это такое?! Неужели кроме страха он вокруг себя ничего не оставляет? Призрак, а не человек. Вспомни, даже от оператора не так уж много осталось. И никто его в лицо не видел, одни слухи, домыслы, догадки и страх. Один страх…
– Рано или поздно материализуется, – уверенно сказал Разумовский. – Только нам с тобой надо рано, а не поздно. Вот потому-то и приходится…
Он затормозил так резко и неожиданно, что я едва не стукнулся лбом о ветровое стекло.
– Да ты что?! – возмутился я, но, заметив появившегося перед машиной Никитина, замолчал.
Майор быстро обошел машину, открыл заднюю дверцу и, запрыгнув в салон, скомандовал:
– Быстро поехали! Давай задний ход и за угол, скорее!
Иерей послушно выполнил распоряжение, отъехав за угол дома.
– А теперь разворачивайся и гони отсюда, – сказал Никитин и устало откинулся на спинку сиденья. – Нельзя вам в отделе показываться. Я вас тут уже полчаса жду. Звонил в Кировский, но там сказали, что вы уже уехали. Беда у нас. Ракитин застрелился.
Разумовский опять вдавил педаль тормоза так, словно ногой топнул.
– Поехали, говорю! – прикрикнул Никитин. – Не хватало мне еще…
– Нам нужно в отдел, – сказал я. – Я хочу знать…
– Я сказал – нет! – перебил меня Никитин. – Там сейчас столько начальства, прокуратуры, спецслужб… Щербатов там.
– Ну вот этого-то я совсем не боюсь! – рассвирепел я, медленно осознавая услышанное. – Это ему меня бояться нужно!
– Вот потому-то вам в отделе показываться и не стоит, – резко заметил Никитин. – Вы еще не поняли, во что вляпались? Нет?! Раньше понимать надо было. Я сказал, не поедете, значит – не поедете! Мне одного Ракитина достаточно. Я и так едва выбрался, чтоб вас предупредить. О вас они еще мало знают. И знать им больше не нужно.
– Как это случилось? – спросил Разумовский, как-то разом обмякая.
– Говорят, что девчонка… Вроде одна из тех, что на квартире была, на той, которую вы разгромили… Передала ему деньги и получила за это наркотики. Весь процесс проходил под контролем спецслужб, так что опровергнуть здесь что-либо сразу не так-то просто. Деньги были помечены, через окно велась скрытая съемка. Вот только прослушивания почему-то не было. Нет записей их диалога. Он что-то заподозрил, закрылся в кабинете и, когда стали ломать дверь…
– Это же неправда! – задохнулся я. – Это же… Это же убийство! Я знаю, кто стоит за всем этим.
– И что? – холодно спросил Никитин. – Что ты собираешься делать со своими знаниями? Жаловаться пойдешь? В газетах свои догадки опубликуешь? Лично всех участников перестреляешь? Попробуй только сунься. Вы еще не успели осознать всю подоплеку происходящего! Сперва в себя придите, а потом уже горячитесь.
– Какое «потом»?! – заорал я. – Какое это «потом»? Это же чистой воды провокация!
– Зато очень надежно сшитая, – заметил Никитин. – И если вы сейчас туда сунетесь, то как раз успеете принять участие в конкурсе «подозреваемых». А вам этого не надо. Вам надо взять их за… за горло и придушить. Вы должны довести дело до конца и пригвоздить этого подонка к стене, как бабочку – булавкой. Я этого хочу! Я этого очень хочу! И поэтому я не позволю вам сейчас поехать в отдел, устроить там истерику с мордобитиями и угодить за решетку! Игорь погиб. Он погиб, желая, чтоб вы довели это дело до конца. И вы доведете его до конца, ясно?!
Я с шумом выдохнул и, уже понимая, что он прав, проворчал:
– Одно другому не мешает… Что теперь будет? Я имею в виду эту лажу с наркотиками?
– Не знаю, – сказал Никитин. – Может быть, теперь спустят на тормозах. Все же дело «паленое» – не дай Бог, где всплывет, грехов не оберешься. Все же свидетели есть и официально фиксировать их показания совсем ни к чему. А теперь им эти улики не нужны. Борьба имела смысл чуть раньше.
– Почему он застрелился? – спросил я. – Ведь можно было попытаться что-то предпринять… Как-то попытаться…
– Есть вещи пострашнее смерти, – сказал Никитин. – Если б его посадили, семья его вряд ли смогла бы продержаться. А сейчас, если дело все же решатся замять, они получат пособие, пенсию, будут обеспечены хоть минимально. Есть и другие факторы. Он был офицером. А это о многом говорит. А вот это я вынул из его магнитофона. Держите.
Он протянул нам магнитофонную кассету. Удивленный, я взял ее и разглядел на этикетке неровные, торопливые строчки: «Грузовая машина. Предположительно желтая кабина. Мусор. Пономарева. Найдите этого ублюдка».
– Найдем, – сказал я, зажимая кассету в руке. – Обязательно найдем…
* …и я бегу, не ведая дороги,
куда бегу, ей-Богу, не пойму.
Но где-то там, у смерти на пороге,
свеча пасхальная огнем пронзает тьму…
Заслышав в коридоре шаги Разумовского, я щелкнул клавишей магнитофона, и песня смолкла.
– Она мне даже дверь не открыла, – сказал иерей, тяжело опускаясь в кресло. – Ревет в голос. Твердит, что ее заставили, что она не хотела, что ее использовали, что она… Я понял, что Ракитин заходил к ней, она рассказала ему упоминание Духовича о грузовике, а их разговор услышал горбун. Дальше догадаться несложно: он связался с Щербатовым, и за полчаса все было подготовлено… Но от нее уже ничего не добьешься. Сломана окончательно. Они ее сапогом об асфальт размазали. А у тебя как?
– Как Никитин и предполагал, дело осторожно спускают на тормозах. Его жене даже соболезнования принесли, а это значит, что шум поднимать не будут. Шум для них сейчас куда опасней, чем для Игоря. На мусорной свалке нашли человеческие останки. Ребята подключили «убойный» отдел, прокуратуру. Взялись всерьез. Спецслужба «случайно» допустила в газете утечку информации о положении дел в порнобизнесе. Цифры, суммы, названия фирм, прикрытия, кураторов, статистику, даже подноготную о детской преступности и «черном порно». Правда, тут же поднялись вопли о бездействии милиции, повальной коррупции, связях с организованной преступностью… Знаешь, кто орет больше всех?
– Щербатов? – догадался иерей.
– Он. Взялся за разработку ребят из спецслужбы на предмет коррумпированности. Они же вроде как отвечают за это «безобразие». Двенадцать человек на весь город… Но ничего, дело привычное: собака лает – караван идет. Во сколько ты едешь на похороны Ракитина?
– Я? – удивился Разумовский. – Ты хочешь сказать – «мы»?
– Я не поеду, – сказал я. – Мне еще нужно кое-что сделать. Ты уж там без меня… простись с ним.
– Что ты задумал? – требовательно глядя на меня, спросил иерей.
– Ничего, – сказал я. – Ровным счетом ничего. Просто нужно встретиться с двумя людьми. Поговорить.
– Коля!
– Отстань, Андрей, – попросил я. – У меня очень плохое настроение. Могу нагрубить. Пожалуйста, отстань. И вот что еще. Заверни по дороге в офис… Знаешь, где работал Ракитин по ночам? Возьми там одну девушку. Директора. Она очень просила. Только… Не знакомь ее с семьей Ракитина. Придумай что-нибудь. Скажи, что она с тобой. Хорошо?
– Коля, – было видно, что иерей старается говорить как можно мягче, – ты мне честно скажи: ты не с Щербатовым решил… э-э… счеты свести?
Я удивленно посмотрел на него:
– При чем здесь Щербатов? Он не центральная фигура в системе. Не будет Щербатова – другой придет, такой же, если не хуже. Ты же знаешь: до таких мест не дослуживаются, на такие места назначают. Настанет время, и с Щербатовым разберемся. И с такими же, как он. Я буду ждать этого времени. И дождусь. Нет, не беспокойся. Все куда проще и банальней. Просто нужно встретиться с людьми и поговорить.
Иерей взглянул на часы и поднялся:
– Может, все же поедешь?
– Ступай, Андрей, ступай, – сказал я. – Поклонись ему от меня.
Разумовский с сомнением посмотрел на меня, покачал головой и вышел. Я прислушался к скрежету ключа в замке, к удаляющимся шагам и, сняв трубку телефона, набрал номер:
– Кирилл Григорьевич? Это вас Куницын беспокоит.
– А-а, Николай! – обрадовался профессор. – А я уж было подумал, что обо мне позабыли. Отдали кассету и пропали. Проштудировал я всю информацию, проанализировал… Хотя, скажу честно: все эти дни я и сам был на грани нервного шока. Но теперь могу рассказать кое-что новое о его психологических особенностях. Думаю, вам это пригодится.
– Это мне и нужно, – сказал я. – Но есть еще один вопрос, по которому я хотел бы получить вашу консультацию. Помните, в прошлый раз вы говорили мне о повышенном самолюбии этого типа?
– Мании, любезный, мании! – поправил меня профессор.
– И о том, что он всеми силами стремится стать известным? Что он будет устранять все препятствия, которые будут ему по силам и которые он не сможет обойти? Это относится и к творческому противостоянию? Я имею в виду противостояние, представляющее угрозу его планам.
– Я думаю, его может взбесить выставление на посмешище, – сказал профессор. – Он знает, что его «работы» будут вызывать ужас и отвращение. Это его устраивает. В этом-то и кроется его «козырь». А вот если его будут осмеивать или не замечать… Но не замечать его сложно.
– Можно, я приеду к вам минут через сорок? Мне нужно поговорить с вами на эту тему поподробнее.
– Разумеется, – сказал профессор. – А для чего же я работал? Я, кажется, начинаю понимать вашу мысль. Но здесь требуются огромная точность и расчет. Это не так просто, как кажется на первый взгляд. Важно не просто угадать, а попасть в нужные точки, да так, чтоб это вызвало у него необратимую реакцию. И каким образом вы собираетесь это сделать? У вас есть подходы к нему?
– Есть. А что касается точности и расчетов, то в этом-то вы мне и поможете.
– Подъезжайте. Подумаем, – сказал профессор и положил трубку.
Я набрал следующий номер.
– Редакция? Мне нужен Игнатьев. Скажите, что его спрашивает Куницын, есть интересная информация. Здравствуй, Саша. Я к тебе вот по какому делу – ты можешь написать по-настоящему сильную статью? Да, я понимаю, что они у тебя все сильные, но я имею в виду то, о чем мы с тобой говорили когда-то. Настоящую, глубинную. Такую, чтоб от нее словно бы электричеством било. Чтоб душу выворачивало. Чтоб от нее судьба человека зависела. Какого человека? Мне надо, чтоб одного ублюдка «кондратий» хватил. Точно сможешь? Да нет, особо не сомневаюсь, потому тебе и звоню. Я почему-то так и подумал, что ты способен написать статью, от которой «Кондрат» хватит… Про что? Я тебе расскажу. Я дам тебе такую тему и такой сюжет, что твое начальство поцелует тебя в то место, о котором ты обычно пишешь… Ну или по твоему выбору… Начальница старуха? Тогда проси премию. Когда у вас выходит ближайший выпуск? Через три дня? Как думаешь, успеем впихнуть в номер репортаж? Отлично. Тогда я буду у тебя часа через три. Устроит? Ну, готовь бумагу и точи перья.
