Текст книги "Следствие по-русски 2"
Автор книги: Дмитрий Леонтьев
Жанр:
Иронические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
– Ты еще его пожалей! – разозлился. – Это как раз тот случай, когда мои взгляды с религией расходятся. Существенно. Он фактически помогал детей мучить, а то, что свой конец почувствовал да испугался… Лучше б он раньше испугался. Ведь стоило ему взять этого подонка за шкирку… Ну хотя бы милицию вызвать.
– Боялся, – сказал Остап. – Больше смерти боялся.
– Вот что я знаю наверняка, – сказал я, – так это то, что, когда мы с ним все же встретимся, один из нас будет бояться. Очень бояться. Больше смерти будет бояться. И это буду не я. Где эта дача, Остап?
Адрес не знаю. Показать могу.
– Нужно ехать, – решился я. – Ракитин, ты с нами?
Оперативник кивнул, убрал бумаги в сейф и поднялся.
* Но дача оказалась пуста. Это был одиноко стоящий дом в трехстах метрах от оживленной магистрали, обнесенный серым полусгнившим забором. Может быть, это была игра моего воображения, но мне казалось, что и сам дом, и его покосившиеся пристройки насквозь пропахли сыростью и гнилью. На первый взгляд он был еще крепок, но что-то неуловимо-затхлое чудилось во всем его облике, витало в пустых комнатах. Именно такая атмосфера царит в «умирающих» деревнях. Пустая, заброшенная деревня обычно тиха и умиротворенна в своем запустении. Населенная – шумна и суетна. Холодок пробегает по спине только в умиротворенных деревнях. Несколько гниющих, покосившихся домов с пустыми окнами-глазницами и один-два таящих в себе слабую искорку жизни дома – это вызывает те же чувства, что возникают дождливым осенним вечером на старом кладбище.
Окна в доме были открыты, и ветер гонял по пустым комнатам обрывки бумаги и залетавшую с улицы листву.
– Пусто, нет никого, – сказал я, пройдясь по дому. – Заметили, как здесь почитают нашего друга Игнатьева? Газеты «Счастье эротомана» по всему дому разбросаны. Причем читали внимательно. Где страница загнута, где абзац подчеркнут…
– Идите сюда, – позвал из соседней комнаты Ракитин. – Вот где все происходило.
Войдя в комнату, мы увидели Ракитина и Остапа, стоящих возле отодвинутой крышки входа в подвал.
– На кассете именно эти стены были, – уверенно сказал Ракитин, подсвечивая себе фонариком.
Я встал на четвереньки и заглянул вниз. Спускаться мне туда не хотелось.
– Да, – признал я. – Похоже, что это место и есть. Только уж очень пусто. Такое ощущение, что совсем ушел.
– Вернется, – сказал Ракитин. – Уж больно удобное место. А про конец студии он еще не знает. И может быть, долго не узнает, если связь с городом у него односторонняя. Остап, второго оператора они ему не давали?
– Нет, – сказал Остап. – Вели съемки зафиксированной камерой. Оператора боялись посылать.
– Как бы мне к нему в помощники напроситься? – мечтательно протянул я, – Уж я бы так «помог»…
– В подвале тоже газеты «Счастье эротомана», – заметил Ракитин. – Остап, это вы газеты привозили?
– Нет.
– Они уже были здесь?
– Да. Только… Менялись они постоянно.
– Ты имеешь в виду, что кто-то приносил свежие номера? – спросил я. – Интересно… надо будет полистать их на досуге, подумать. Ну что, Андрей, – сказал я Разумовскому, – знать, здесь нам сегодня и ночевать. Нельзя исключать возможности его возвращения. Игорь, постарайся нам завтра с утра смену прислать, сможешь?
– Постараюсь, – сказал Ракитин. – Поговорю с Никитиным, думаю, в таком деле не откажет. Если не выйдет, завтра сам вас сменю. Удачи вам. И будьте осторожней.
Он протянул мне фонарик и вышел. Остап последовал за ним. Я подобрал с пола несколько газет и, устроившись возле окна, принялся за чтение…
* – Давай уедем, – предложила Таня. – Нет, правда, давай. Далеко-далеко отсюда, и начнем все сначала, по-новому…
Она приподнялась на локте и заглянула Ракитину в лицо. Он обнял ее за плечи и притянул к себе.
– Ну давай, – повторила она просяще. – И все останется позади. Все проблемы, неприятности, одиночество. Мы встретились, нашли друг друга, и я хочу удержать этот миг. Представляешь, у нас будет большой, просторный дом у подножья горы. Чудесные прохладные вечера, жаркое солнце, изобилие фруктов и вина… Там все иначе. Там есть уверенность в том, что завтра будет такой же день. И послезавтра. И через неделю. И через год… Мне хочется знать, что я буду видеть тебя завтра и через год. У тебя будет свое дело. Мы оставим здесь управляющего, а в Стамбуле зарегистрируем еще одну фирму. Она будет твоя. Ты научишься всему этому, ты сможешь. А я буду заботиться о тебе и нашем доме. Мы будем ездить с тобой по миру. Ты ведь никогда не был в Париже? Я покажу его тебе. Египет, Япония, Англия… Давай уедем?
Ракитин дотянулся до лежащих на журнальном столике сигарет и щелкнул зажигалкой, прикуривая.
«Как же ответить тебе, зеленоглазая? – подумал он с тоской. – Как же ответить тебе так, чтобы не ударить словом, не причинить боль? Или, может быть, лучше сказать все сразу? Боль проходит, растворяясь в повседневных заботах, в череде дней, а вот неосуществимая мечта способна мучить долго. Если я уклонюсь от ответа, она будет надеяться, терпеть, ждать…»
– Нельзя запретить женщине любить, – сказала Таня, словно угадав его мысли, – Ты сейчас мучаешь себя, обвиняя в том, что поддался чувству, пошел навстречу… Ты говоришь себе, что мог держаться и дальше, живя как живешь, но ты ошибаешься, думая, что хуже было бы только тебе. Я знаю, как это бывает. Когда капля за каплей разъедает быт, в котором нет любви. Женщина плохо это переносит. У мужчин главное – работа, он может убежать в нее. А у женщин на первом месте стоит чувство, дом, забота о том, кого она любит. Она может работать так же, как я, до самоотдачи, до изнеможения, но все равно – это вторично. Когда нет любви, самая интересная работа превращается в анестезию чувств.
– Если б дело было только в нас, – вздохнул Ракитин. – Было бы все просто и понятно. Люди, которые стали чужими и ненавистными друг другу, и люди, которых тянет навстречу… У меня есть дети, Таня. Их нужно ставить на ноги. Я знаю, что та атмосфера, которая царит в моем доме, далеко не лучшая для их воспитания, но есть банальные и до отвращения реалистичные финансовые вопросы. Как бы там ни было, а дети не виноваты в том, что их родители дураки и не могут разрешить свои проблемы. Мы поженились с Любой, когда она была уже на четвертом месяце беременности. Наши семьи дружили, да и мы вроде как нравились друг другу. А потом… Потом все как-то переменилось. Очень быстро переменилось. Пару раз хотели уже разводиться, но… Сосуществуем.
– Но ведь если ты будешь хорошо зарабатывать, ты сможешь обеспечивать их, – сказала она, – оставишь им квартиру, устроишь в хороший колледж. Если дело только в этом…
– Заблудились мы с тобой, – сказал Ракитин. – Заблудились в этих дебрях. Как найти выход? Знать бы правильный, верный ответ… Когда отвечаешь только за себя, принимать решения легко, можно рисковать, экспериментировать, надеяться. Но когда от тебя зависит кто-то…
Она потерлась щекой о его плечо и попросила:
– Извини… Извини меня. Не должна я была заводить этот разговор. У меня была возможность выбирать. Я выбрала. Ты мне очень нужен. Любой. Усталый, больной, разуверившийся. Я сумею вылечить тебя, отдать тебе то, что накопилось в душе за эти годы, вселить надежду, дать силы. Только не уходи. Делай то, что считаешь правильным. Оставайся с семьей, месяцами пропадай на работе, живи так, как хочешь, только не уходи. Я всегда буду ждать тебя, а ты всегда сможешь прийти ко мне и набраться сил, передохнуть, почувствовать, что тебя любят, что ты нужен. Ты веришь мне? Я не играю, не лицемерю, я по-настоящему люблю тебя…
– Я знаю, – сказал Ракитин, – я это чувствую. И я люблю тебя. Очень люблю. Хоть и мучаю…
– Дурачок ты, дурачок, – тихо рассмеялась она. – Это не мучение, это счастье… Неправильное, осуждаемое, бранимое, но счастье. Я – стерва, разлучница, соблазнительница, но я так люблю тебя… Знаешь, сколько я ждала тебя? Как я истосковалась по тебе? По твоим глазам, рукам, губам… Как я выла по ночам в тоске, ожидала тебя, звала? И ты пришел. Так что же может иметь значение больше, чем это! Больше, чем то, что ты рядом со мной, лежишь, обнимаешь меня, говоришь со мной, жалеешь, утешаешь, переживаешь за меня. Что ты любишь меня…
– Вот уж невелико счастье, – Ракитин погладил ее по волосам. – Хоть бы знать, чем я тебе приглянулся? Ни рожи, ни талантов, ни денег.
– Собой приглянулся. Самим собой. Ты – самый сильный, самый нежный, самый желанный… Я словно пьянею рядом с тобой.
– Я тоже, – признался он. – Я начинаю верить в то, что ты говоришь обо мне, и чувствовать себя сильным, мудрым и всемогущим. Хочешь, я построю замок или разрушу город?
– Нет, – сказала она, – город не надо.
– Да, пожалуй, не надо. Пусть будет. Но я хочу хвастаться. Я хочу обещать «золотые горы» и творить чудеса. Что я должен сделать, чтоб ты меня выбрала? Какой подвиг совершить? Чем бахвалиться? Как покорить?
– Обними меня, – попросила она, – крепко-крепко. Еще крепче… Еще…
Часть вторая
А на Руси, в углу святом,
Была икона Спаса,
И Бог, как мог, людей своих хранил.
Но мы впустили зверя в дом,
Я это понял ясно,
Когда вчера я друга схоронил…
Трофим – Нет, но в чем дело? – обиделся я, плотнее запахиваясь в плащ. – Уже за полдень, а их все нет. Холодно, как в склепе, я промерз насквозь.
Разумовский попытался прикрыть перекошенные створки окна, но первый порыв ветра вновь распахнул их, давая волю бушевавшему во дворе ливню проникнуть в комнату и отплясывать на подоконнике какой-то бешеный и сумасшедший танец. Я посмотрел на ручеек воды, подбирающийся к моим ногам, и покачал головой:
– Нас смоет. Точно смоет. Это потоп, батюшка, пора строить ковчег. Библейский потоп из-за чего был?
– Люди разгневали Бога.
– Ну вот! – убежденно заявил я. – Это второй потоп. Сколько же нас, противных, терпеть-то можно? Я бы давно не выдержал. Какая-то зона общего режима, а не страна.
– А почему именно общего?
– Потому что там такой же беспредел. В зонах строгого режима все же серьезные люди сидят. Выбор их жизненного пути принципами определен. А в зонах общего режима собраны отморозки, насильники да крадуны всякие. И потому, что в одном месте все самое порочное, мерзостное и озлобленное собрано, потому-то там беспредел и царит. Они же ни друг друга, ни сами себя не уважают. Верят только во власть денег и силы. Есть где-то «сверху» какие-то полузабытые нормы, но они мешают им жить в обычной, созданной ими самими жизни, где они выбрали другие критерии и законы. Вот это все мне и напоминает современную Россию с теми же ценностями, с теми же паханами, с тем же беспределом.
– Что ты все время ругаешься? – спросил Разумовский. – Ведь ты-то вроде относительно неплохо живешь. Жив, здоров, жена у тебя такая, что любой позавидует, дом в дивном месте, посреди лугов и полей, зарабатываешь… Ну, пусть немного, но на двоих-то хватает.
– А Россию я люблю, – сказал я. – Очень люблю. Она все мне дала. Жизнь, счастье, память, надежды. Она как прекрасный, многогранный кристалл, манящий, загадочный и неделимый, словно алмаз. Она из любых оправ свою чистоту и глубину показывает, хоть в медь заключи, хоть в свинец, хоть в железо. До золота мы пока еще не додумались. Вот и обидно мне за нее. Вот и злюсь я и ворчу.
– Ну не ты первый, не ты последний, – заметил Разумовский. – Работать надо на ее благо, в этом самый глубинный смысл. Для ее народа работать. Нам бы сейчас образование до нужных высот поднять. Культуру, искусство. А Россия сама с себя всю эту грязь смоет. Она всегда ее смывала. А вот и наша смена идет, – перебил он сам себя. – Вон, машина подъехала, видишь?
К дому уже спешили, спасаясь от дождя, два сержанта. Чертыхаясь и отфыркиваясь, они вбежали в комнату и, отряхивая мокрые плащи, сообщили:
– Смена прибыла. Заждались?
– Едва не смыло, – ответил я. – Теперь ваша очередь мучиться. Знаете, кого ждем?
– Сообщили уже. Сразу же предупреждаем, что не так пойдет – пристрелим. Нам жизнь дороже отчетов, а с психами дела иметь – хуже нет.
– Вы только кого другого ненароком не пристрелите, – попросил я. – А то, спасаясь от дождя, кто-нибудь забежит обсушиться, а вы его… Но и не зевайте. Опасен. Очень опасен.
– Ну, здесь-то не заснешь, – оглядел комнату один из сержантов. – За нас не волнуйтесь, не первый год замужем, а вот у вашего Ракитина неприятности назревают, знаете об этом?
– Какие неприятности? – насторожился я.
– Точно не знаю, но что-то, связанное с той студией, что вы вчера разгромили. В главк его вызвали, к начальству на ковер. Нас сюда Никитин послал. Он сейчас злой ходит, как… В общем, очень злой. Вам самые пламенные приветы шлет. Говорит, вы знаете, по какому поводу.
– Поедем, разберемся, – кивнул я Разумовскому. – Что там за приветы?
– Боюсь, как бы мои подозрения насчет заступников не начали сбываться, – хмуро сказал Разумовский. – Может, рано мы эту кассету отдали?
– Да там дело уже и бульдозерами не растащишь! – заверил я. – Все уже позади, какие заступники? Заступники пусть отдыхают, нечего им здесь ловить. О себе пускай заботятся, скоро и до них очередь дойдет.
– Поехали, – сказал Разумовский. – На месте разбираться будем.
* – Сволочи! – ярился Ракитин, потрясая справкой экспертизы. – Ну, сволочи!.. Это надо же было так напакостить! Все дело развалили. Все, до основания! Даже камня на камне не оставили.
– Как же это возможно? – не поверил я. – Там столько всего… Такой шум, размах… Ты, наверное, что-нибудь недопонял.
– Что здесь не понять?! – сунул мне в руки справку Ракитин. – Не наркотики это. Не наркотики – и все!
– Не понимаю, – признался я. – Я своими глазами видел, а что такое наркотики, я знаю. Так вот это были наркотики.
– Ты в справку загляни, в справку, – посоветовал Ракитин. – Там все написано. Это не наркотики. Каждый человек имеет право хранить у себя в квартире сахарную пудру. Хоть в пакетиках, хоть в тайниках – это его личное дело. Может, ему нравится хранить пудру в тайниках? Прикол это такой… А у меня полипы в носу. Я запахи не различаю.
– А понятые?
– С ними я еще не разговаривал, но, как мне уже объяснили, они не совсем уверены, что это были наркотики. Они не знают, что такое наркотики. Ребята, там такое мощное противостояние, что они даже не боятся играть в открытую! Прессинг мощнейший. Меня сегодня вызывал к себе сам Щербатов.
– Борис Николаевич?! – восхитился я. – Лично?
– Он самый, – кивнул Ракитин. – Борец с коррупцией. Рьяный. Как раз по этому поводу меня и терзали. На меня направлена жалоба в прокуратуру. Ее уже приняли к рассмотрению.
– И все в один день? И экспертиза, и жалоба, и вызов к Щербатову?! Сильная работа.
– Куда уж сильней. На меня там такую «телегу» накатали, что месяца два отмываться придется.
– А что ребята из спецотдела? Ведь есть кассеты!
– Ребятам досталось не меньше. Сергей уже звонил мне, рассказывал, что у них такой шум стоит, что уши закладывает. Примчались адвокаты, полностью отрицают намерения в распространении. Только хранение. Собралась, мол, компания, решили отдохнуть, развлечься, по обоюдному согласию согласились на видеосъемку… Чушь! Но несколько самых откровенных кассет уже «потерялись»… Пропали, и все. И это только начало. Вот что они успели за одни сутки. А будут и другие сутки, и третьи, и четвертые.
– Сволочи! – сказал я. – Вот сволочи!
– Я с этого начинал, – напомнил Ракитин. – С уверенностью могу сказать только то, что дело будет развалено, всех участников выпустят под залог, а нам отвесят крепкий подзатыльник, чтобы занимались воришками да наркоманами, а индустрии не трогали. Сама попытка покушения на систему чревата… Зачем такой прецедент создавать? Помните, что бывало, когда милиция прижимала ту или иную группировку? Разносили фактически. Вдребезги, ломали все, демонстрируя знание всех слабых мест! Это о чем говорит? Можем! Все знаем. Готовы к куда более действенной работе, чем сейчас. А как все заканчивалось? «Мелочь» отправлялась в места не столь отдаленные, а рыбешка покрупнее выходила к братве из «привилегированных» камер с радиотелефоном под мышкой, бутылкой шампанского в руках и приветливой улыбкой на лице. Деньги. Это они такие дела творят. А ведь нам сейчас их не осилить. Против системы в одиночку не попрешь. Что делать будем?
– Да, что-то делать надо, – задумался я. – Оставлять это нельзя. Может, стоит в Москву поехать? В Генпрокуратуру?
Разумовский и Ракитин посмотрели на меня так, что я поднял руки:
– Это я от бессилия… Тогда к журналистам? Там есть такие ребята, что им все эти Щербатовы, бандиты, прокуратура и толстосумы вместе взятые дешевле пареной репы кажутся.
– А доказательства? – спросил Ракитин. – Нужны доказательства. Что мы можем им предложить? Наше честное слово? Когда на газету в суд подадут, она этим честным словом прикрываться не будет. Справка экспертизы есть? Есть. Слаженные адвокатами показания задержанных есть? Есть. Обычная грязная история о группе сексуально озабоченных придурков. И не более. И не забывайте о том, что все газеты имеют финансовую зависимость от той или иной организации, банка, частных лиц…
– Что же делать? – расстроился я.
– Как раз это я и хотел у вас спросить, – вздохнул Ракитин.
– Нужно остановить этого психа, – сказал Разумовский. – Сейчас это самое главное. Я говорил о возможности подобного противостояния с самого начала. Это же огромные деньги, огромная индустрия. Никто нам не даст ее так легко развалить. Тем более на полулюбительском уровне. Это-то как раз не удивительно. Самое важное для нас сейчас – отыскать этого негодяя.
– Терпеть не могу проигрывать, – признался я. – Прямо-таки ненавижу.
– Кому это нравится? – проворчал Ракитин. – Представляете, какая это сильная и отлаженная система, если они действуют так быстро, четко, слаженно и на таких уровнях? Куда там комиссару Каттани с его полудохлым «Спрутом». Его «Спрут» – это организация. А у нас – система. Бороться с организованной преступностью сейчас все равно что с коррупцией в брежневские времена. Она узаконена. Точнее, она и есть диктующая правила Система.
– Что мы еще можем предпринять? – спросил я. – Через студию нам теперь до него не добраться. За нее вступилась система, а с нашими силами против нее выступать – все равно что с дубиной против танка переть. Даже в спицы не сунешь… Спицы! – хлопнул я себя по лбу. – Колеса! Машина!
Разумовский и Ракитин вопросительно посмотрели на меня. Я поднял вверх указательный палец и повторил:
– Машина! У него должна быть машина! Он приезжал на дачу, он каким-то образом привозил туда свои жертвы… У него определенно должна быть машина!
– Должна, – согласился Ракитин. – Только как ее искать? О машине известно не больше, чем о ее хозяине. Нужны марка, цвет, хотя бы часть номера.
– Вы видели, сколько там постов ГИБДД? Неужели его ни разу не останавливали? Должны были останавливать… Как он ехал с ребенком? Неужели ничего не было заметно? Нужно поговорить с инспекторами ГИБДД. Хотя бы приблизительно узнать, когда выезжал на дачу оператор Духович, и порасспрашивать дежуривших в эти дни инспекторов ГИБДД. Может быть, они что-то запомнили. Шанс хоть и незначительный, но другого у нас все равно нет.
– Но какой объем работы! – ужаснулся иерей. – Да и что спрашивать? Как при поквартирном обходе: «Не заметили ли вы чего-нибудь подозрительного?» Но другого шанса и я пока не вижу. В деле со студией нам так по рукам дали, что искры из глаз брызнули. Тебе-то что будет? – спросил он Ракитина.
– Не впервой, – отмахнулся тот. – Месяц-другой промурыжат для острастки, потом оставят в покое. У меня так уже бывало, когда не в те дела лез.
– У меня тоже, – припомнил я. – «Этих трогай, тех не трогай». Беда.
– Ничего, прорвемся, – заверил Ракитин. – Они большие и сильные, а мы маленькие, но хитрые. Пока счет «один – один». Мы ударили, нам ответили. Ничья. Но мы имеем возможность опережения и преимущества атаки. Они свой ход сделали. Удар за нами.
* – Второй день впустую прокатались, – вздохнул я, устало откидываясь на спинку кресла. – Мне уже кажется, что это бессмысленно и бесполезно.
Удерживая руль одной рукой, Разумовский приоткрыл окно в машине и глубоко вдохнул ворвавшийся в салон запах леса.
– Осень приближается… Чувствуешь, как пахнет травами? Очень люблю это время года. Ничего, Коля, мы его найдем. Обязательно найдем. Может быть, Ракитину повезло больше нас.
– Сомневаюсь. За два дня десять инспекторов расспросили. Ничего. Даже слабого намека на подозрение нет. Слишком оживленное шоссе. Сотни машин. Как его искать? Где? Как хорошо было бы добраться до него через студию. Спровоцировать на встречу, выманить, дождаться… Спасибо Никитину, до сих пор засаду на даче держит, на свой страх и риск. А горбуна Котю уже под подписку отпустили. Остапа же, наоборот, задержали. А у этого «актера» даже милицейский пост в больнице сняли.
Разумовский остановил машину возле отдела, и мы вышли. Возле кабинета Ракитина нам преградил дорогу высокий, худощавый мужчина с каким-то неестественным, болезненно-бледным цветом лица. Моя бабка называла такой нежно-голубой оттенок синюшным, и, глядя на одутловатое лицо стоящего передо мной человека, я вспомнил об этом.
– Куда? – бесцветным голосом спросил он, глядя сквозь меня.
– Туда, – признался я.
– Нельзя.
– Почему?
– Нельзя, – повторил мужчина и, разгадав мое намерение обойти его, привалился спиной к двери.
– Да что происходит?! – возмутился я. – Вы кто такой?
Человек с синюшным лицом проигнорировал мой вопрос, разглядывая сквозь меня кафельную стену отдела.
– Эй! – окликнул я. – Что все это значит?
– Коля, – позвал меня Разумовский. – Ну-ка пойдем.
Он подхватил меня за локоть и потянул в сторону кабинета Никитина.
– Что это за зомби? – возмутился я. – Это почему «нельзя»?! Кто он вообще такой? Видел, какая у него рожа? Он же только утром из подземелья выполз.
Разумовский постучал в дверь и втащил меня в кабинет. Сидевший за столом мрачный Никитин исподлобья взглянул на нас и с неожиданной злостью спросил:
– Теперь довольны?!
– Нет, – ответил я. – Что это за упырь в коридоре? Он же явно из потустороннего мира…
– Он из того самого мира! – рявкнул Никитин. – Отдел по борьбе с коррупцией. Ракитина задержали. Говорил я вам, доиграетесь!
– Ракитина задержали? – удивился я. – За что?
– За что, за что… Нашли за что! Наркотики у него в кабинете нашли.
– Так, – сказал я и опустился на один из расставленных вдоль стены стульев. – Я знаю, откуда эти наркотики. Это же чушь, Семен Викторович! И вы это знаете.
– Я-то знаю. А вот что начальству говорить? Оно, кстати, уже выехало. Начальник РУВД будет здесь минут через десять. И насколько мне известно, нас удостоил своим вниманием сам господин полковник Щербатов. Морды бы вам начистить!
– Нам? – переспросил я. – Да, наверное, нам. Слишком долго копаемся. Нужно было раздавить этих гнид еще там, на квартире, во время задержания. А Щербатов… Его самого судить нужно. Я голову даю на отсечение – он прикрывает наркобизнес и, возможно, порнобизнес со стороны МВД. А потом говорят о ментовской «крыше»… Скотина!
– Что делать, Семен Викторович? – спросил Разумовский. – Необходимо что-то срочно предпринять. Пока еще не поздно. Если дело не поставить под четкий контроль незаинтересованных лиц… Это может плохо кончиться. Очень плохо.
– Знаю, – сказал Никитин. – Видите же, куда лезете и против кого выходите. «Оперативник, скрывающий часть конфискованных наркотиков», «Коррупция в органах выходит на новый виток», «Милиция торгует наркотиками». Нравятся вам такие заголовки?
– Что нужно делать? – спросил Разумовский. – У меня есть знакомые юристы. Хорошие адвокаты.
– Пока не надо, – потер выпуклый лоб Никитин. – Я тут позвонил одному знакомому… по политической линии. Он мне кое-чем обязан. Обещал помочь. Клин клином вышибают. Думаю, удастся свести к вечному вопросу: «Как же наркотики оказались в шкафу?» Но на какое-то время Ракитина отстранят от работы. Ничего, главное, чтобы не посадили и, по возможности, оставили работать в органах. Или дали спокойно уйти.
– Но он не виноват! – возмутился я.
– А кто тебе сказал, что в тюрьмах только виновные сидят? – горько усмехнулся Никитин. – Не надо пытаться в одиночку с системой бороться. Это обывателям пусть лапшу на уши вешают про «свободное государство» и «справедливое правосудие». Дело можно сфабриковать за полчаса, а сидеть придется лет десять, и ни один адвокат не поможет. Не удивлюсь, если и вас на днях в изнасиловании жирафа в зоопарке обвинят. В общем, все, хлопцы, хватит! Слишком далеко это зашло. Своих судеб не жалеете, так чужие пощадите. Видите же, что началось. Первый раз предупредили, второй раз оплеуху отвесили. Третьего раза не будет. Посадят. Оставьте это дело. Ничего здесь не попишешь. Придет время, и тогда…
– Если сейчас ничего не делать, то это время никогда не придет, – сказал я. – Но если пронесет, от помощи Ракитина мы откажемся. Все удары в него приходятся. Раз игра пошла не по правилам, то и я могу слегка согрешить. Есть у меня для них один подарок…
– Успокойся, Коля, – сказал Никитин. – Ты из угро ушел? Ушел. Вот и живи в свое удовольствие. У тебя, между прочим, жена есть. О ней подумай. А тебя, батюшка, я очень прошу в свой приход вернуться. Все, сказки кончились. Началась суровая быль. Остановитесь, ребята. Они сильнее вас. Это плохо кончится.
– Ответить я не успел – дверь распахнулась, и в кабинет ввалился тучный, похожий на кривоногого бульдога мужчина лет сорока пяти в форме полковника. Обвисшие щеки гневно сотрясались.
– Это что же творится у вас, майор?! – с порога зарычал он и недоуменно замолчал, уставившись на рясу иерея. – Это кто? – ткнул он в нашу сторону короткопалой лапой.
– Посетители, – спокойно сообщил Никитин.
– Пусть подождут за дверью, – голосом капрала на плацу скомандовал полковник.
Я заметил, как недобро блеснули глаза Разумовского, и незаметно махнул ему рукой, призывая не обострять ситуацию.
– Ну? – поторопил Щербатов. – Граждане, мы торопимся, подождите в коридоре.
– Полковник, – спросил я, – вы занимаетесь борьбой с коррупцией?
– Ну? – буркнул Щербатов, недовольный нашей неторопливостью.
– Запомните меня. Я – необразованный, тупой, и я живу в шестикомнатной квартире.
– Не понял? – нахмурился Щербатов.
– Просто запомните, – сказал я и поднялся. – До встречи, полковник…
* – Что ты как ребенок малый? – спросил меня Разумовский, когда мы вышли из отдела. – Зачем его дразнить? Его сажать нужно, а не дразнить.
– Я просто представил, как он смотрит в зеркало и готовит для прессы отчет о борьбе с коррупцией в рядах милиции. Вот такие, как он, чистки в милиции и проводят, а потом удивляемся, где честные и опытные работники. Где, где… Вычистили. Чистки – аббревиатура от «Чистые руки». Борьба с нечистоплотностью в милиции должна быть нормой. Жестокой, справедливой, непредвзятой нормой. А иначе будут сплошные чистки. «ЧИСТые руКИ». Пошли в машину, Будем ждать, пока все это кончится. Раз Никитин обещал, значит, сделает. Но какая активная работа! Спарринг, а не расследование. Хорошо хоть, кирпичи пока на голову не падают.
– При таких заступниках это им ни к чему, – заметил Разумовский. – Эти одними проверками да обвинениями так спрессуют, что повеситься времени не останется, не то что на расследование. Ты действительно намерен продолжать? В одиночку?
– С тобой, а не в одиночку, – нахально заявил я. – Сам взбаламутил, вот сам и расхлебывай. В крайнем случае, будем через стенку в камерах перестукиваться, – я трижды сплюнул через левое плечо. – Но перед этим я им покажу «необразованного и коррумпированного».
– Ты сказал, что у тебя какой-то «подарок» припасен? Есть идея?
– Пока только наметки, – уклонился я. – Но это на самый крайний случай. Сперва попытаем счастья с версией о машине. И если уж не получится…
– Хоть хорошая идея-то?
– Тебе не понравится, – заверил я.
Разумовский открыл было рот, но посмотрел на окна кабинета Ракитина, в которых беспрерывно мелькал кряжистый силуэт полковника, на зарешеченные окна дежурной части, и неожиданно кивнул:
– Значит, хорошая.
* Ракитин прикурил новую сигарету от окурка старой и, погасив его в пепельнице, вздохнул.
– Вот такие пироги, – растерянно сказал он. – Топорно, но эффективно.
– Заканчиваем, Игорь, – сказал я, но Ракитин упрямо покачал головой:
– Ерунда все это… Пугают больше. Ежу понятно, что все это «липа».
– Ежу-то понятно, а вот будет ли понятно суду? Связи у Щербатова немалые и… разнообразные. Сфабриковать дело в наше время так же просто, как выкурить сигарету, а уж с тобой, как с офицером угро, им недолго возиться придется. Пока что они действуют грубо: сказываются нехватка времени и излишняя самоуверенность. А вот дальше все может оказаться очень серьезно. Тебе это надо?
– Нет. Сесть я не могу, – уверенно сказал Ракитин. – Это сразу конец всему, что есть, и всему, что будет. Нет, посадить себя я им не дам. Дело не только во мне. Дело в тех, кого я люблю. Жена, дети – им не на что будет существовать, а это обречение на нищету и умирание… Есть еще один близкий мне человек. Грязь, которой навечно будет измазано мое имя? Нет, посадить себя я не позволю.
– Вот и хорошо, – кивнул я. – Ты сделал все, что мог. Мы хорошо поработали. И хватит на этом.
– Посадить себя я им не дам, – повторил Ракитин. – Но и дело так просто не оставлю. Вы ведь тоже не намерены возвращаться домой? Или я что-то недопонимаю?
– Мы – это другое, – сказал я. – У нас преимущества перед тобой, мы не госслужащие.
– Веселое время, – вздохнул Ракитин. – Когда расследование выгоднее вести гражданским, чем госслужащим… С машиной что-нибудь прояснилось?
– Нет. Пусто.
– И я ничего не нашел. Если завтра остальные гаишники тоже ничего не вспомнят, придется начинать долгую и кропотливую разработку. Через официальные структуры теперь и я действовать не могу. От дела меня отстранили, и теперь любая моя деятельность будет рассматриваться совсем в ином свете. Придется задействовать частных детективов. Есть у меня друг, он ушел в отставку и сейчас владеет частным сыскным агентством.
– Собираешься установить наблюдение за горбуном или за Щербатовым? Это ничего не даст. Теперь уже не даст. Теперь они будут особенно осторожны.
– Ничего, придумаем что-нибудь. Дай-ка карту… Она позади тебя лежит на тумбочке.
Я протянул ему карту города. Разложив ее на столе, Ракитин ручкой отчеркнул место расположения дачи и обвел кружком базу порностудии.
– Вот все, что у нас есть, – сказал он. – Помимо этого имеем трех «актрис», в жизни не слышавших о нашем «искомом», одного «актера», одуревшего от наркотиков, горбуна, один раз в жизни встречавшегося с маньяком, но ничего о нем не знающего, посаженного в «Кресты» Остапа, прикрывающего студию Щербатова и длинную цепочку бандитов, толстосумов и политиков, к которым стекаются деньги, приносимые вот такими порностудиями и которые любому горло за эти деньги перегрызут… Много… Но не густо. Совсем не густо.
