Текст книги "Следствие по-русски 2"
Автор книги: Дмитрий Леонтьев
Жанр:
Иронические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
Я поднял валявшуюся на полу дубинку и взвесил на руке.
– Насколько я понимаю, внутри находится свинчатка? В том, что Крутин – преступник, убедило бы оружие, найденное возле его тела. Именно из этого пистолета был убит Дудченко. Вы ведь специально хранили этот пистолет, не так ли? Господин Крутин, вы были заранее обречены, еще до смерти Дудченко. Ну не стали бы с вами делиться – как вы этого не понимаете? А без вашего участия было бы трудновато. Дело не окончено, а следовательно, всегда есть шанс попасть под подозрение. Да и нелегко начальнику службы безопасности получить кредит. Это в компетенции директора. Много было и других, менее крупных, но важных моментов. Чтоб вас не заподозрили в сговоре, вы изображали людей, недолюбливающих друг друга. Так вам было легче «обелять друг друга. «Враг» врать не станет и выгораживать не будет. Белов защищал Крутина от Баранова, отводя подозрение, а Крутин «работал» с Дарьей Михайловной и дожидался получения вожделенного кредита. Он должен прийти на этой неделе…
– А как ты догадался о кредитах? – спросил Баранов. – Даже я не знал.
– Это старая оперативная привычка – считать чужие деньги, – пошутил я, – особенно расходы и доходы. Дудченко был неплохим коммерсантом и в деньгах недостатка не испытывал. Но жил так, как живет коммерсант весьма средней руки. А ведь львиную долю своего состояния он зарабатывал на «левых» сделках, которые прокручивал с тобой, Игорь Викторович. Ту долю, о которой не знала налоговая инспекция. Вот я и задался вопросом: а где же эти деньги? Замков-вилл-яхт-роковых страстей Дудченко не имел, все в меру… Где же скрытая часть айсберга? Разумеется, в надежном месте, – ответил я сам себе, вспоминая о любви «новых русских» к иностранным банкам. А оттуда уже и до кредита было недалеко. Так появился мотив, и натолкнул меня на эти размышления звонок Белова. Раньше я был одержим «болезнью века» – «золотой лихорадкой». Ну скажите на милость: зачем было ставить меня в известность о своей догадке? Догадался и догадался, молодец. А набиваться в партнеры, да еще довольствуясь «второстепенной ролью»… Нет, не верю. Я попытался поставить себя на его место и понял, что мы там очень нужны, но только в роли зрителей, Пришлось принимать срочные меры, превращая трагедию в фарс. Такая вот картина. Я могу ошибаться в деталях, но в целом, полагаю, ошибок нет. А это, – я достал из внутреннего кармана злосчастную фотографию и протянул Баранову, – можно оставить на память об «основном инстинкте» конца двадцатого века – жадности. Пойдем, Андрей, – повернулся я к терпеливо ожидавшему у стола Разумовскому. – Нам здесь больше делать нечего.
– Нет, я задержусь, – покачал головой иерей.
Удивленный, я покосился на иерея, но промолчал, решив не вдаваться в подробности.
– Как же так, Паша? – спросил Баранов. – Тебе денег на жизнь не хватало? Дети голодные по лавкам пищали? Ты кушал один раз в день, да и то не досыта? С хлеба на воду перебивался?
– Тебе легко говорить, – глухим голосом отозвался Белов. – Ты себе капитал уже составил. Причем на том же самом, только размахнулся побольше. А теперь можешь позволить себе быть гневным и разумным, удивленным и обличающим. С такими «бабками» можешь себе это позволить. Хотя прекрасно знаешь – почему.
– А ты, Крутин? – повернулся Баранов к директору. – Что ты скажешь?
– Это он, – кивнул на Белова директор. – Это все он, сволочь. Его идея. Я ничего не делал. Ничего.
– Да заткнись ты, придурок! – с отвращением сказал Белов. – С кредитами-то твоя идея была. Раза четыре намекал мне так, что и корова догадалась бы. Я только план разработал, а «двигателем» и инициатором твоя жадность была. Я и знать не знал про эти кредиты.
– Врешь! – взвизгнул Крутин. – Врет он все! Врет! Я вообще ничего не делал!
– Кстати, как он тебя сюда заманил? – полюбопытствовал я. – Предложил разыграть спектакль и сыграть в азарт кладоискателей? Косвенно подтвердить версию истовой веры в существование сокровищ? Не думаю, что ты пошел бы с Беловым в безлюдное место в одиночку… Белов сказал, что это мы тебя приглашаем?
– Сказал, – всхлипнул Крутин. – Сказал, что надо последний раз подыграть, а дальше и делать ничего больше не придется.
– Дурак ты, – с чувством сказал я. – Ведь версия убийства из-за клада предусматривает только двух подозреваемых – тебя и его. Эта мысль тебе в голову не приходила? Все заслонило желание получить желанный кредит?
– Что-то не похожа эта комната на фотографию, – неожиданно заявил разглядывающий фото Баранов. – Здесь ли это вообще снимали?
– Конечно, здесь, – даже удивился я. – Вон, из окон вид. Вот здесь он стоял. У этого окна посередине.
– Не похоже, – повторил Баранов. – Капитальный ремонт, наверное, был.
Я взял у него фотографию и сравнил с оригиналом. Окно как окно, ничуть не изменилось за эти годы, только слой краски стал, толще. Вид из окна точь-в-точь, как на фотографии. Обои другие, ну так это вполне естественно. Занавески появились. Но Баранов был прав: что-то неуловимое не позволяло констатировать «фотографическую точность».
– Детская загадка, – пробормотал я, отступая на пару шагов. – Найти пять отличий в картинках… знаете, чего здесь не хватает? Точнее, лишнее? На фотографии под подоконником есть ниша, в ней-то и стоит эта ваза. А сейчас этой ниши нет. Замурована. – Я подошел к подоконнику и постучал по каменной кладке.
– Добротно замуровано, – признал я. – На века.
В комнате воцарилась та тишина, которую принято называть «мертвой». Все смотрели на замурованную нишу.
– Да нет, не может быть, – покачал головой Баранов. – Ерунда какая-то…
– Конечно, не может быть, – подтвердил я. – Чушь все это. Сказки…
Мы с Барановым переглянулись и в один голос постановили:
– Ломать!
– Мы в чужом помещении, – напомнил Разумовский. – Без спроса, тайком… Мы и так чересчур далеко зашли.
– Мы будем тихо ломать, – решил Баранов. – Сева, давай.
Уже знакомый мне «динозавр» подошел к стене, наклонился, зачем-то потрогал ее, словно выдавить надеялся, и, повернувшись к шефу, сообщил:
– Без инструмента не обойтись.
– Так найдите что-нибудь подходящее! – нетерпеливо приказал Баранов. – Только поживее, уже светает. Времени совсем нет.
В одном из стенных шкафов отыскался небольшой ящик с инструментами. «Динозавр» Сева выбрал себе гвоздодер, еще один бритоголовый «ископаемый» завладел молотком и зубилом, и работа закипела. «Тихо» взломать стену не получилось. От грохота и скрежета дребезжали стекла, но, на наше счастье никто из соседей не заинтересовался причиной аврала. А может, просто побоялись. Но так или иначе, а через десять минут в кладке была проделана дыра, достаточная для того, чтобы «динозавр» Сева смог засунуть туда обе руки.
– Ну?! – не выдержал Баранов. – Что там?
– Не вылезает, – отозвался Сева.
– Так значит, есть что-то?
– Не вылезает, – подтвердил Сева и рывком извлек на свет круглую шляпную коробку.
– Фантастика! – признал я. – Если б своими глазами не увидел – ни за что бы не поверил!
– Это все? – было видно, что глаза у Баранова блестят даже и полумраке комнаты.
– Там еще не вылезает, – пропыхтел Сева и выдернул одну за другой еще четыре коробки. – Все. Больше нет.
Баранов поднял одну из коробок и в предвкушении покачал се на руках:
– Тяжелая… Очень тяжелая…
Поставил ее на край стола и победно оглядел присутствующих. Все, включая забывшихся на мгновение Белова и Крутина, подались вперед, боясь пропустить тот незабываемый миг, когда крышка коробки будет снята.
– Это что такое? – озадаченно спросил Баранов, разглядывая содержимое. – Это что, какую-то ценность представляет?..
Я протиснулся к столу и заглянул в коробку. Она была заполнена разнообразными по форме и весу кусочками чуть тронутого окисью серебристого металла. Взяв один из них в руку, я подкинул его на ладони, пытаясь определить вес, повертел в луче падающего с улицы света, поскреб ногтем…
– Алюминий, – сказал я уверенно. – Это все – куски алюминия…
Баранов уже срывал одну за другой крышки с коробок, вываливая на пол холодно позвякивающее содержимое.
– Не понимаю, – беспомощно бормотал он, стоя посреди груды разбросанных по полу кусочков металла. – Что это за прикол такой? Это что – клад? Вот это все – клад?!
– Похоже на то, – согласился я. – Во всяком случае, судя по окислению, эти коробки не вынимали отсюда лет сто… Значит, это и есть легендарный клад купца Игонина…
– Морду бы ему набить за такой «клад»! – выразил свое желание Баранов. – А я-то, старый дурак… На какой-то миг я даже поверил.
– Знаете, что это такое? – задумчиво глядя на кучу металла, спросил я. – Это и впрямь клад… То есть это было кладом сто лет назад. Какой металл был самым ценным в те годы? Вот этот. Алюминий. Дороже золота. Его получение было сложнейшим процессом, за это он и ценился. Помните, Менделееву подарили невероятно дорогой подарок – алюминиевый кубок? А история про экстравагантного миллиардера, построившего себе яхту из алюминиевых пластин и додумавшегося скрепить эти пластины медными болтами? В результате самая дорогая яхта мира благополучно пошла на дно. Так что перед нами наиболее драгоценный металл тех лет. По ценам того времени здесь миллион, не меньше. Миллион, не стоящий теперь и рубля. Бывает и так.
– Но… Может быть, какая-то историческая ценность? – не сдавал своих позиций Баранов. – Может быть, это все… кому-то принадлежало? Или как-то собирается в единую фигуру… Статуя или какая-то конструкция.
– Не принимай близко к сердцу, Игорь Викторович, – посоветовал я. – Бывает так, что не ждешь и ржавого гвоздя, а находишь такое, что полстраны диву дается, а иногда полжизни на поиски тратишь, а результат… Вот такой. Я уже слышал истории, когда находили подобные тайники, битком набитые давно утратившими ценность предметами. Ни материальной, ни исторической ценности они уже не представляют. Но куда более интересен тот факт, что клад действительно существует… А какой был момент, когда Сева вытаскивал эти коробки из тайника?
– У меня в глазах искорки от рубинов и изумрудов плясали, – грустно признался Баранов. – Знаешь, такие маленькие, разноцветные огоньки на груде драгоценных камней. Он хотя бы в тайник пару червонцев золотых положил, что ли… На память. Эх, как обидно! Но делать нечего. Пора уходить. Сева, переложи этот металл в сумки и отнеси в машину, захватим с собой. Я все же надеюсь, что… А вдруг в них что-то спрятано? Внутри?
– Нет, – покачал я головой. – Нет там ничего, это же ясно. Но если возникло желание поработать лобзиком, то… «Пилите гири, Шура, пилите. Они золотые».
– Складывайте металл в сумки, – распорядился Баранов. – Берите этих подонков и…
– Подождите, – неожиданно шагнул вперед иерей. – Что вы собираетесь с ними делать?
– Какая разница? – удивился Баранов. – Они вам что, родня? Найдем, что делать. Они меня на такие «бабки» подсадили, что фантазия у меня будет хорошо работать. Что-нибудь придумаю.
– Я не могу вам этого позволить, – сказал Разумовский.
– Не понял? – опешил Баранов. – В каком смысле?
– Так нельзя, – сказал иерей. – Вы увозите их, чтобы судить но тем законам, которые не приняты между людьми. Я уже не говорю о том, что уподобляться им и самим становиться убийцами нельзя. Каждый человек имеет шанс на раскаяние. Даже самый отпетый негодяй. Нельзя лишать их этого шанса. Есть официальные органы, преступников нужно передать в руки правосудия, а уж там… Их судьба будет зависеть от них самих. Исправятся они, приняв наказание от людей и, раскаявшись перед Господом, или же не затронет их души страх перед наказанием иным, высшим, но этого шанса отбирать у них нельзя. Не нам их судить. Не так.
– Он что – спятил? – спросил меня Баранов. – Какое «искупление»? Какое «раскаяние»? Какие «людские законы»?
Закусив губу, я посмотрел в упрямые глаза иерея и вздохнул:
– Во всяком случае, он в это верит… насколько я помню, в Библии есть притча о заблудшей овце, отыскав и вернув которую пастух радуется больше, чем обо всем прочем не потерявшемся стаде. Я-то в это не верю, но, говорят, бывает и такое. Редко, но бывает.
– Да не хочу я его слушать! – возмутился Баранов. – Берите этих подонков и тащите их в машины…
– Нет, – сказал иерей и сделал еще один шаг вперед. – Так нельзя. Я не могу позволить вам сделать это. Нельзя так.
– Да что происходит?! – разозлился Баранов. – Кто вас вообще спрашивает? Вы у себя командуйте, а здесь моя территория, мои законы и моя власть. Ведите их в машину, я сказал!
Разумовский заслонил собой побледневших убийц и отрицательно покачал головой. Мысленно я трижды назвал себя идиотом, трижды нарек так Разумовского и встал радом с ним. Бандиты нерешительно топтались на месте, переводя взгляд с креста на груди священника на красного от злости Баранова.
– У меня и так терпение на пределе, – с угрозой предупредил он. – Вы нам помогли. Я вам благодарен. Зачем портить отношения? И из-за кого?! Из-за них? Вы ведь сейчас сами себя рядом с ними поставили, вы хоть это понимаете?
– Между вами, – невинно поправил я. – Мы на одинаковом расстоянии между ними и тобой. Такие вот дела… Игорь Викторович, я ведь его знаю, он упрямый – не уступит. Неужели тебе эти двое так уж нужны? Они и без того понесут наказание, к чему тебе лишнее дело на себя вешать? А так ты… это… благое дело сделаешь, во! Благое дело, значит, своего сердца послушав. Вот блин! Батюшка, говори лучше ты, я в этом ни фига не смыслю…
– Я тоже, – хмуро сообщил Баранов. – Это у вас блажь в голову ударила. Какая милиция? Вы о чем говорите? Это меня обокрали! Меня предали! Меня подставили!
– Дело к рассвету идет, – напомнил я, показывая на сереющее небо за окном. – Никуда они не денутся, не волнуйся. Получат все, что заслужили. А вот если выкрутятся, все отрицать начнут, адвокатов и суд умаслят и на свободу «чистыми» выйдут, вот тогда все в ваших руках.
– Нет, нет, нет! – запротестовал вцепившийся в рукав иерея Крутин. – Чистосердечно, все, как на духу, как на исповеди…
– Тьфу! – сплюнул Баранов. – Слизняки тошнотворные! И за таких вот вступаться? Уйдите с дороги!
Решившийся было «динозавр» Сева шагнул к нам.
– Стой! – окликнул его Баранов. – Шум будет, не понимаешь, что ли? Не грохать же всех четверых, право слово? Ну, мужики, ну, припомню я вам этот эпизод при случае. Последний раз спрашиваю: будем врагами расставаться или добром их отдадите?
– Лучше, конечно, добром расстаться, – вздохнул я. – И этих паршивцев для суда уберечь. Отдай их нам, Игорь Викторович… Отдай, а?
– Ненормальные! – скривился Баранов. – Блаженные! Эй мы, ублюдки! – окликнул он Белова и Крутина. – Не дай вам Бог попасться мне на глаза даже через пятнадцать лет! И я еще решения суда подожду. Надеюсь, что кто-нибудь из вас выкрутится. У Крутина, во всяком случае, точно шансы есть. Я буду ждать тебя, Толя.
– Нет! Чистосердечно… Как на духу! – заверещал тот. – Все, как было…
Баранов еще раз сплюнул и кивнул своим «динозаврам»:
– В машину, быстро!
Бандиты послушно потянулись к выходу.
– Зря вы так, – сказал нам Баранов. – Честное слово, зря. Могли бы по-доброму расстаться. Не боитесь с ними один на один остаться?
– Нет, – сказал Разумовский. – Они будут дожидаться милицию…
– Ну, смотрите, – сказал Баранов. – Вам жить… Но я буду следить за ходом дела. Если что не так – я их под землей найду, и тогда меня уже никто не остановит. Будете давать показания – меня забудьте. Не было меня здесь, понятно?
Он еще раз оглядел нас с ног до головы, раздраженно покачал головой и не прощаясь вышел.
– Как-то не везет мне с «авторитетами», – вздохнул я, через окно наблюдая за отъезжающими от дома машинами. – С «авторитетами» и священнослужителями.
– Спасибо, Коля, – серьезно сказал Разумовский.
– Угу, не за что, – отозвался я. – Подумаешь, едва не прирезали. Есть у них здесь телефон?
– В углу на столе, – услужливо подсказал Крутин. – Можно я сам в милицию позвоню? С повинной? Пожалуйста… ну что вам стоит?..
– Делайте, что хотите, – сказал я, поднимая одну из брошенных бандитами шляпных коробок. – Мне все это и так уже поперек горла стоит.
– Спасибо вам, – глухим голосом сказал Белов. – Я знаю, что вам на это наплевать. Но все равно – спасибо.
Он отошел к стене и утомленно опустился на пол, закрыв глаза. Крутин уже с азартом в голосе пытался объяснить дежурному по отделению, что он не шутник и не алкоголик, а честный и раскаявшийся убийца. Положив трубку на рычаг, он счастливо улыбнулся и сообщил:
– Поверили… Сейчас машина приедет.
– А клад-то все-таки был, – задумчиво сказал я вслух. – Был.
– Чудно все это, – отозвался иерей. – Алюминиевый клад.
Я с удивлением посмотрел на священника:
– Ты в школе учился?
– Разумеется, учился…
– Штаны ты там просиживал, а не учился, – обвинил я его. – На последней парте в морской бой играл. Говорила тебе мама: «Учись сынок, а не то священником станешь»? В каком году алюминий открыли?
– Хм-м… Кажется, в 1825, – припомнил иерей.
– А промышленное производство когда наладили?
– Не помню… Я давно это все изучал…
– Вот то-то и оно. В 1854 году, но тогда его производство было слишком дорогим. В 1888 году в Швейцарии открыли первый завод, а примерно в 1890–1895 годах алюминий был уже достаточно дешев.
– Ну?
– Гну! – рассердился я. – Фотография Игонина в каком году сделана?.. В 1907, когда производство алюминия было уже налажено в России.
– Интересно, – сказал иерей. – Но это значит, что Игонин положил эти куски металла в тайник, уже зная, что стоимость его невелика и будет падать год от года? А зачем? Пошутил? Или это какой-то особый сплав?
– Какие уж тут шутки, – улыбнулся я. – Да и никаким особым сплавом там не пахло. Алюминий как алюминий.
Я прислушался к быстро приближающемуся звуку милицейских сирен и похлопал по картонной коробке:
– Вот он – клад… А алюминий выполнял две функции: отвлекал дураков и охранял коробки от воздействия воздуха. Видишь, как сделан тайник? Надежно, добротно, без единой щели для доступа воздуха. А тот воздух, что был внутри, «съел» алюминий. Там был почти вакуум. Коробки сохранились идеально…
Две машины с «мигалками» на крышах остановились возле дома. Мускулистые ребята в форме неторопливо выбрались из них и, подойдя к окну, заглянули в помещение. Я приветливо помахал им рукой:
– Вход со двора. Там открыто.
– А дальше-то что? – заинтересованно поторопил меня иерей. – Какую ценность могут представлять эти коробки?
Я осторожно надорвал картон сбоку. Стараясь не повредить спрятанное между стенками содержимое, снял верхний слой бумаги и уронил на стол небольшой рулон спрессованных временем листов. Белов и Крутин, словно завороженные зрелищем, приблизились к столу.
– Рукописи, автографы, – представил я свою находку. – Дарья Михайловна упоминала о том, что Игонин собирал подобные раритеты… Вот это и есть легендарный клад, который в соответствии с надписью на обороте фотографии «оценит человек эрудированный»…
Белов посмотрел на входящих в комнату милиционеров и чуть слышно застонал.
– Сдается мне, я уже видел этот автограф, – сказал я, осторожно отделяя пожелтевший лист бумаги. – В детстве, когда меня водили в музей. А вот этот принадлежит…
– Вы нас вызывали? – спросил круглолицый сержант, обиженный проявленным к нему невниманием. – Что здесь происходит?
– Любишь Толстого, сержант? – спросил я. – А Чайковского? И Шаляпина любишь? Тогда иди сюда, тебе это будет интересно.
* – Что это за гербарий у тебя? – удивился Разумовский, разглядывая разложенные мной травы. – Когда я в последний раз приезжал, ты клад искал, в этот раз какие-то листки-цветочки собираешь… Нашел тогда свою монетку?
– Нашел, – отозвался я. – В полном соответствии с законом подлости: как раз под четвертым камнем и всю изъеденную коррозией. Окислилась насквозь. А то, что осталось, не больше ногтя было да толщиной с газетный лист.
Я сидел на пригорке посреди цветущего луга и сортировал собранные травы, время от ‘времени отгоняя не в меру любопытных пчел, заинтересованных разнообразием собранного мной гербария. Разумовский удивленно покачал головой и присел радом.
– Дарья Михайловна тебе привет передает, – сказал он, с опаской поднося к носу метровый стебель, украшенный на конце яйцевидным шаром и словно древняя булава ощетинившийся шипами. – Это что такое? Дурман?
– Дурман обыкновенный, – подтвердил я. – Одно из самых ядовитых растений на территории России. Но в медицинском применении – просто клад. Используется как противоспазматическое средство, особенно при бронхиальной астме. Дурманное масло можно применять наружно при невралгии и ревматизме…
– У тебя ревматизм? – удивился Разумовский.
– У меня невралгия, – ответил я. – После общения с тобой развилась. Шучу, не пугайся, это я недавно на чердаке у соседа целую связку книг по заготовке и применению лекарственных растений отыскал. Обалденно интересно! Только я пока еще на себе пробовать боюсь. Там особые правила приготовления – чуть ошибешься, и ничего уже не болит. Вообще ничего. Половина из них – ядовитая. Вот сейчас ты сел прямо на черную белену. Смертельно ядовита, но отличнейшее болеутоляющее средство – в зависимости от способа приготовления. Как известно, «лекарство отличается от яда лишь дозой». А слева от тебя – горец змеиный, его еще раковыми шейками называют. Обладает противовоспалительным, кровоостанавливающим и вяжущим действием. Применяется при воспалении слизистых оболочек и даже при желудочных расстройствах… У тебя с этим как? А то могу помочь…
– Нет, спасибо, – быстро ответил иерей, отодвигаясь от моей добычи. – Я, Божьей милостью, здоров… рановато ты уехал. Там знаешь какие страсти по поводу нашей коллекции разгорелись? Ого-го! Ученых налетело больше, чем пчел на твой «гербарий». Интереснейшие вещи рассказывали.
Я подобных ажиотажей не любитель, – признался я. – Да и город на меня плохо влияет. Все за «длинным рублем» рвутся, каждый свой клад ищет, чтоб зараз и на машину, и на квартиру, II на дачу, и на двадцать лет вперед хватило. Нет уж, лучше я буду здесь ржавые монетки под камнями искать. В городе все нервозно и дорого, а здесь все бесплатно и интересно. Я же «халявщик»… Ты, кстати, тоже. Я ему клад нашел, преступление раскрыл, а многомиллионное состояние кому досталось? Вот так всегда – кому-то миллионы, а кому-то за часы тяжелейшего труда моральное удовлетворение да монетка под камнем. – Это же все не мне предназначалось. Я лишь посредник. Исполнитель воли.
– Все равно, хоть бы спасибо сказал. Дождешься от тебя, как же… А я на одну только госавтоинспекцию месячную зарплату грохнул. Знаешь, что это такое? – показал я ему густую «метелку» из нескольких растений.
– Конечно знаю. Конский щавель.
– Удивительнейшая штука. В зависимости от дозы оказывает вяжущее, закрепляющее или слабительное действие. Лечит около дюжины недугов. А такой невзрачный на вид. Что с Беловым и Крутиным?
– Крепко держатся за свои показания. Следователи только диву даются. Я сейчас к тебе заходил, Лена просила передать, чтоб ты поторопился. Обед уже готов. Я тоже изрядно проголодался.
– Я тебе отвар из ольховидной крушины дам, – пообещал я. – Для поднятия аппетита. Могу также настой из свежеобработанной крушины предложить…
– Сам пей! – обиделся иерей. – Я во всех этих травках-муравках не сильно разбираюсь, но какое действие вызывает отвар из крушины, еще помню. Тем более из свежеобработанной.
– Да, – согласился я, – пургену тут делать нечего. Ты зачем приехал, а?
– Как зачем? – отвел глаза в сторону иерей. – Проведать вас… Живы ли, здоровы ли… Привет от Дарьи Михаиловны передать. Лене банку трехлитровую липового меда привез. Пирог с брусникой вам Алена передала. Рыбы вяленой привез…
– Рыбы? – переспросил я. – Вяленой?
– Вяленой, – подтвердил иерей. – Рыба, правда, не от меня… От Игната…
– Ах от Игната! – «обрадовался» я. – Ну тогда конечно. Раз от Игната. С Игнатом мы друзья с детства… Ты мне лапшу на уши не вешай! Кто такой Игнат? Я его знать не знаю. С чего это он мне рыбу передавать станет? С каких-таких интересов?
– Да без всяких интересов, – заверил Разумовский, клятвенно складывая руки на груди. – Целый мешок подарил. Я отбивался, как швед под Полтавой, но его же не переспоришь. Хороший мужик Игнат. Рыбак. Он в соседней деревне живет. А брат его в городе. Правда, помер его брат с месяц назад… Здоровенный мужик был и не болел никогда, а тут взял и помер. Жену оставил с двумя детьми маленькими. А у той тоже никого. Единственный кормилец муж был. В общем, бедствуют сейчас. Милиция говорит, что криминала не усматривает. Но очень уж странная смерть. Вот интересно мне: есть ли на свете такие травки, чтоб можно было ими человека отравить и следа в организме не оставить?
– След всегда есть, просто для этого нужно знать, что искать, – сказал я. – Есть такие отвары, которые могут любого судмедэксперта в недоумение привести. Я тебе сегодня за обедом один такой продемонстрирую.
– Вот я так и знал, что есть! – обрадовался Разумовский. —
А то уж больно подозрительно: после его смерти какие-то парни уже раз пять приходили, требуют отдать какие-то авизо или распрощаться с квартирой. А куда же ей с детьми-то малыми податься? Не на улицу же. Сроку ей две недели дали, так что не волнуйся, времени у нас еще много. Во всяком случае, отобедать, не торопясь, мы успеем…
ПРИВКУС «СЛАДКОЙ ЖИЗНИ»
…Он раздумывал над китайским проклятьем, на редкость невинным, пока не дашь себе труда в него вдуматься: «Чтоб вы жили в эпоху перемен». Последние полтора года составили такую эпоху. Он чувствовал – еще одна такая перемена лишит его остатков разума.
С. Кинг. «Воспламеняющая взглядом» – За луку седла держись, – посоветовал Кузьмич, удерживая коня под уздцы. – Да за гриву… Теперь ногу в стремя… Перекидывай другую… Вот так, совсем другое дело. Словно всю жизнь в седле провел. Бери поводья, и – вперед.
– Нет, Кузьмич, ты мне сперва скажи, как тормозить, – попросил я, с опаской взирая с двухметровой высоты. – Прежде чем бегать, нужно научиться падать. Сейчас-то оземь брякнуться не страшно, а вот как на всем скаку?
– Натянешь поводья и скажешь «тпр-ру».
– Тпр-ру, – повторил я задумчиво. – И она поймет?
– Она посообразительней нас с тобой, вместе взятых, будет. Поймет.
– А рулить как?
– Что делать?
– Управлять. Сказать «вправо» или «влево»? Тоже поймет?
– Поводья тебе на что? Натянешь влево, пойдет влево, натянешь вправо, пойдет вправо.
– Как руль значит, ага… Ну ладно. Поехали, – сказал я лошади. – Слышишь? Поехали, говорю… Давай вперед, я кататься хочу!.. Не заводится, – пожаловался я Кузьмичу.
– Ты еще бензин в нее залей, – укорил меня Кузьмич. – Тебе бы сперва на баране потренироваться или на поросенке… Пришпорь ее, окликни. Лошадь-то смирная, голубь, а не лошадь.
– Смирная?.. – с сомнением пробормотал я. – Вон, зубы какие… А копыта?..
– Грива, хвост, – передразнил меня Кузьмич и сильно хлопнул лошадь по крупу: – Но-о! Пошла!
– Вау! – успел сказать я, и деревья у дороги слились в одну сплошную стену.
– На стременах привставай! – крикнул мне вслед Кузьмич.
Я попытался привстать на стременах, но амплитуда конского шага и моих робких приседаний была слишком разная, и через сто метров я был вынужден с болью отказаться от этой мысли. (Кто хоть раз ездил верхом, поймет это.)
– Кузьмич, я на карьеры! – крикнул я и потянул повод влево, направляя лошадь через поля. – Тебе не тяжело? – спросил я ее. – Я хоть и не Разумовский, но если бы у меня кто-нибудь на спине болтался да еще понукал…
Я расправил плечи и глубоко вдохнул веющий мне навстречу ветер. «Красота-то какая, – подумал я. – Даже воздух словно не воздух вовсе, а аромат… Травы к осени клонятся, весь свой дух торопятся отдать, расплескивая его вокруг себя…» Миновав редкую, какую-то убранную и опрятную дубовую рощицу, я натянул поводья, останавливая лошадь, и соскочил на землю.
– Спасибо, рыжая, – сказал я, разминая затекшие ноги. – Это было здорово. Яблоко хочешь?
Сняв с лошади загубник, я вынул из кармана яблоко и протянул ей. Теплые губы осторожно сняли его с моей ладони, и лошадь захрустела «наливом», кося на меня иссиня-черным глазом.
– А это мне, – сказал я, доставая второе. Лошадь потянулась к яблоку, но я спрятал его за спину и сообщил: – Я тоже хочу! У тебя трава есть, а у меня только яблоко. Сама рассуди, я же не могу траву жевать.
Она требовательно ткнулась мне в плечо.
– Я тебе огрызок оставлю, – пообещал я.
Лошадь презрительно фыркнула, обдав мое ухо жарким дыханием, и снова потянулась за яблоком.
– Да на, на… Жадина! – сдался я. – Но ты меня обратно повезешь, договорились? А то опять не заведешься… Хорошая ты животина, – погладил я жесткий волос гривы. – Да уж больно добрая. Нельзя быть такой доброй, поняла? На добрых ездят все, кому не лень, а уж коль совсем безотказная будешь, так и воду возить начнут, – я погладил доверчиво тянущуюся ко мне голо– ну и попросил: – Ты погуляй тут пока. А я посижу… Местами здешними полюбуюсь на прощание…
Я подошел к обрыву и сел на краю, свесив ноги вниз. Огляделся. Кругом, куда ни кинь взгляд, простирались леса. На горизонте они сливались с небом, словно растворяясь в нем и меняя цвет с ярко-зеленого на туманно – голубой. Высоко надо мной в небе застыл жаворонок. Зажмурившись от удовольствия, я откинулся назад, ощущая спиной пружинистую упругость трав. Скосил глаза вправо и посмотрел на испуганно застывшую на камне ящерицу. Серая, словно высеченная мастером-умельцем из кусочка гранита, она казалась маленькой статуей на огромном постаменте. Я показал ей язык. Она ответила мне тем же и соскользнула в траву – дразнить тех, кто сильнее, чревато. Сорвав травинку, я сунул ее в рот и уставился в бездонное небо, слушая деловитое гудение пчел и беззаботное стрекотание кузнечиков. Где-то в лесу начала свой отсчет кукушка.
– Кукушка-кукушка, сколько мне лет жить? – спросил я.
Она досчитала до двадцати трех и смолкла.
– Эй! – возмутился я. – А еще полсотни накинуть?
Кукушка «накинула» еще тридцать три.
– Что ты как скупердяй-меняла в лавке? – пожурил я. – Я же не в долг у тебя прошу… Дай еще полсотни.
Она отсчитала еще тридцать два, помолчала, видимо, размышляя, добавила еще одно «ку-ку» и смолкла совсем.
– Будем считать, что это девяносто девять, – решил я. – Вполне терпимо… Но мало.
– А зачем тебе больше? – поинтересовался незаметно подошедший сзади Разумовский. – Это уже жадность.
– Жить здорово! – ответил я. – Жить, работать, любить… Посмотри, какая красота вокруг. Чудо, что за красота.
Иерей закрыл ладонью глаза от солнца и посмотрел вдаль.
– Березки желтеть начинают, – сказал он. – Скоро раскрасится все, запестреет… А зимой снегом укутается, каждая ветка словно из белоснежного мрамора будет вырезана… А пока все малахитовое… Какая силища в природе!.. Прощаешься?
