Текст книги "Следствие по-русски 2"
Автор книги: Дмитрий Леонтьев
Жанр:
Иронические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
– Святой человек, – вздохнул я. – Я тебе поражаюсь…
– И все же я им верю, – упрямо покачал головой Зимин. – Я их слишком давно знаю, и мы вместе съели не один пуд соли.
– Люди имеют свойство меняться со временем, – сказал я, – как виноградный сок: кто-то превращается в вино, а кто-то в уксус… Когда ты собираешься отправить Оксану за границу? – напрямик спросил я.
Зимин на мгновение замешкался, изучающе глядя мне в глаза, но все же ответил:
– Завтра. Думаю, что теперь нет смысла скрывать это. Я уже подготовил все к ее отправке. Завтра в девять утра она улетает… В безопасное место… А до этого времени я усилил охрану. Твой друг священник тоже ни на минуту от нее не отходит, словно моей охраны недостаточно или же она не профессиональна. Завтра, после ее отъезда, я отложу все и займусь исключительно этой проблемой. Я не позволю им выжать меня ни из этого города, ни из этой страны. Я доберусь до них…
– Завтра? – задумался я. – И об этом никто не знает? С какого аэропорта намечен вылет?
– Ржевка, – сказал Зимин. – Только…
– Я понял, понял, – кивнул я. – Значит, Ржевка… Завтра в девять… И об этом еще никто не знает…
* – Ты в этом уверен? – обеспокоенно спросил Разумовский, выслушав меня. – Но это мало реалистично. Охрана будет удвоена. Все опасные моменты предусмотрены и контролируемы…
– Завтра, – убежденно сказал я. – Этот день – кульминация. За ней последует развязка. И если я не ошибаюсь в своих подозрениях, то она никуда не полетит. Произойдет что-то, что отложит ее отлет или сделает его невозможным.
– Думаешь, ей грозит опасность?
– Боюсь, что нет…
– Как это понимать? – удивился иерей.
– Зимин любит ее, а ты заинтересован в ее безопасности, выступая в этом деле фактически с ее стороны… Вы – заинтересованные лица. А мне до этой девчонки нет никакого дела. Меня интересует суть проблемы, раскрытие преступления.
– Ты… Ты подозреваешь ее? – нахмурился Разумовский.
– Нет, не подозреваю. Я уверен в ее причастности, – заявил я, игнорируя его возмущенный взгляд. – Я в этом убежден. Только тебе и Зимину я ничего доказывать не собираюсь. Это бесполезно.
– Потому, что это глупость, – замотал головой Разумовский. – Как ты можешь так говорить? У людей беда. Девушка пережила такой ужас… Ее верность заслуживает восхищения, а смелость и преданность достойны всяческой похвалы. Ее мать просила меня поговорить с ней, чтобы Оксана была более предусмотрительна, более рассудительна, но я не могу даже советовать что– то, что может опорочить их чувства друг к другу. Зимин действует совершенно правильно, уводя ее с «линии огня». Завтра, когда девушка будет в безопасности…
– Не будет она завтра в безопасности.
– Завтра тебе будет стыдно! – укорил меня иерей. – Завтра, когда самолет оторвется от земли, ты даже не сможешь смотреть мне в глаза от стыда. И не вздумай хоть намеком, хоть взглядом выставить свои грязные подозрения перед ними. Если ты это сделаешь… Я даже разговаривать с тобой не стану!
– Я близко к ним не подойду до самого отлета, – заверил я. – Более того, они даже видеть меня не будут… По крайней мере, я постараюсь, чтобы они меня не видели.
– Как же ты можешь?! – Разумовский был оскорблен до глубины души, словно я только что обвинил его самого. – Как тебе могла прийти в голову такая идея?! Думаешь, я не ломал голову над всеми этими событиями? Или я глупее тебя? А может быть, Зимин недостаточно затратил сил и средств на расследование? Она не может быть причастна к этой истории. Это все и без того принадлежит ей. Ты же прекрасно понимаешь, что стоит ей только попросить, и он отдаст ей все, что она захочет… Ты видел хоть одного человека, который воровал бы сам у себя?! При этом устраивал собственные похищения и покушения на самого себя? Не обижайся, Коля, но ты заигрался…
– Вот так же и Зимин роет себя яму, – сказал я. – Так же рассуждали и все эти «независимые» эксперты и сыщики. Все, чем владеет Зимин, действительно принадлежит и Оксане Омичевой… Но только до тех пор, пока они вместе. И принадлежит ли он сам ей, а она – ему?..
– Ты имеешь в виду наивный страх Зимина перед браком? Они поженятся, уверяю тебя. Вся эта история значительно повлияла на его мировоззрение, отделяя истинное от ложного. Он понимает, насколько дорога ему Оксана, и понимает, насколько беспочвенны его надуманные подозрения.
– А я бы назвал это интуицией, – пошел я на обострение конфликта, чувствуя, как начинают потрескивать волосы на моей голове от наполненного огнем праведного гнева взгляда Разумовского. – Он отличный бизнесмен, и интуиция у него развита превосходно… Просто сам себе он объясняет это иначе, в очередной раз предпочитая обвинять себя, а не ее или своих друзей. Как ты мог бы уже заметить, Зимин все усилия направляет не на поиски улик, а на поиски оправданий для своих близких. Он хочет это так видеть, и он это так видит. Даже работу службы безопасности и частных детективов по выявлению агентов внутри корпорации он ставит себе в вину. Ему проще терять деньги, чем проводить непредвзятый анализ. Единственное, что его к этому подталкивает, – страх за жизнь и здоровье его близких. До поры до времени их не трогали, извлекая деньги иными способами, но сейчас положение дел изменилось, а стало быть, все близится к развязке. Это можно понять, анализируя последние события.
Я не знаю, кто затеял эту игру, и не знаю, каким образом они столь легко осуществляют схему «перекачки» денег, я не знаю, как им удается так ловко избегать подозрений и каким образом они намереваются завершить эту полугодичную серию преступлений, но я надеюсь разобраться в этом до наступления кульминации… Хотя времени до этой поры осталось не так уж и много. Я убежден, что завтра Оксана никуда не полетит…
– Ты можешь объяснить, что подтолкнуло тебя к столь… столь некрасивым подозрениям?! – ярился Разумовский.
– Могу. Но не хочу, – нахально заявил я. – Ты сейчас кроме своего возмущения и видеть ничего не хочешь. А уж те тонкости, которые заинтересовали меня сейчас, покажутся тебе возмутительными и смехотворными. Я рассказал тебе о своих подозрениях только потому, что завтра, когда события ускорятся, у меня просто не будет времени спорить с тобой. А мне потребуется помощник…
– Я не буду помогать тебе в этом, – решительно отказался иерей. – В этом – не буду! Ты хоть сам понимаешь, как твое поведение и твои подозрения выглядят со стороны? Возьми за пример Зимина. Честный и добрый человек. Ему такие подозрения даже в голову не приходят.
– Вот потому-то он и не может так долго найти ответ… А преступления и все, что их окружает, вообще грязное дело. И сыщики, копающиеся в «грязном белье», редко встречают одобрение. И это хорошо, потому что изначально человек настроен не на подозрительность и пакостность. Но ведь я не священник, Андрей. Я – сыщик. И подозрительность для меня не суть и естество, а рабочий инструмент.
– Опасный инструмент, – прищурился иерей. – А лекарство отличается от яда только дозой, если ты это еще помнишь.
– То же самое относится и к «благим намерениям», – напомнил я. – Если ты хоть на секунду сможешь отойти от предвзятости и предположить, что мои подозрения правильны, то ты сможешь увидеть, какой опасности будет подвергаться Зимин, если…
– Не могу! – перебил меня иерей. – Не могу я предположить это даже на секунду! Девушка находится под моей опекой. Речь идет о ее жизни и здоровье, а ты… ты…
– И все же подумай, – попросил я. – А когда подумаешь, подъезжай к воротам особняка Зимина. Завтра, в семь часов, я буду ждать тебя там. Только постарайся, чтоб тебя не видели. Мы проводим их до аэропорта.
– Завтра я буду провожать ее до аэропорта, – поднялся со стула иерей. – Но я буду находиться рядом с ней, а не следить, выглядывая из-за угла. Ты очень расстроил меня, Коля. Я не ожидал этого от тебя. Это не просто подозрения. Это поступок. Это позиция… Извини, я не хочу больше об этом говорить. Ни сейчас, ни потом… Мне пора идти. А тебе я искренне советую подумать над твоей позицией. С первого взгляда это может показаться незначительным, но все куда опасней, чем ты думаешь. Для тебя опасней…
Он вышел, а на кухню, где мы с ним сидели, заглянула обеспокоенная Лена.
– Вы поссорились? – тревожно спросила она. – Почему Андрей ушел такой расстроенный? Даже проститься забыл… Что у вас произошло?
– Позиция, – вздохнул я. – Видишь ли, я считаю, что человек, которого он взял под свое покровительство, – преступник. Андрей пытается защитить девушку от опасности, которой она подвергается, а я опасаюсь, что нужно защищать других людей, и как раз от нее. Ее мать попросила Разумовского убедиться в безопасности девушки, в том, что она находится в надежных руках, и может быть, дать какой-то совет, позволивший бы вывести ее из зоны риска, в которой она невольно оказалась, будучи влюбленной в очень состоятельного и неплохого человека, на которого в течение последнего полугода идет настоящая охота… Точнее, на его деньги… А у меня есть очень серьезные подозрения, что она и является источником этих бед.
– Ты убежден в этом? – спросила Лена.
– Иначе я не стал бы расстраивать Разумовского, – сказал я. – Я прекрасно понимаю, что он сейчас чувствует. Это ведь не простое расхождение мнений… Может быть, он прав, и это действительно позиция… Но сейчас тот редкий случай, когда я не могу уступить ему, как бы мне этого ни хотелось. Боюсь, что если я уступлю и приму желаемое за действительное, то эта ошибка может дорого стоить одному человеку. Вот ведь задача какая… Мне самому не очень нравится эта ситуация, и я догадываюсь, чем обернется «победа» моей позиции. Как воспримет это Разумовский, каким ударом это будет для Зимина… Он очень любит ее. Ему никогда не везло с женщинами, и вот… повезло. Она сейчас составляет смысл его жизни… Знаешь, мне хотелось бы ошибиться, и я даже не боюсь в этом случае выглядеть подозрительным, мелочным скептиком. Честное слово, это было бы для меня даже радостно… Но как я должен поступить сейчас, предполагая возможность весьма плачевного исхода? Здесь встают очень существенные различия между убеждениями Разумовского и принципами моей работы. До сегодняшнего дня, вопреки всем законам, эти противоположности уживались, объединенные желанием защитить и помочь. Но рано или поздно – все равно должно было произойти то, что произошло. Я прекрасно понимаю его, но уступить не могу. Сейчас дело не только в нас. Вопрос стоит о жизни постороннего человека. Может быть, мне действительно не стоило ему ничего говорить?
– Мне кажется, что дело в умении делать выводы, – сказала Лена. – Как воспринимать подобные случаи – как закономерность или как исключение. Строить мировоззрение на частности и жить с оглядкой на нее или сознательно отдавать себе отчет в существовании подобного, но четко определять это как частность…
– Я надеюсь, что Разумовский поймет. А мне уже приходилось сталкиваться с чем-то подобным. С девушками, которые не верили, что влюбленный в них парень на самом деле является мошенником и аферистом. В свое время они наговорили мне немало весьма нелицеприятных слов, обвиняя едва ли не в злонамеренной клевете на хорошего человека с целью поднять за его счет уровень раскрываемости. С матерями, которые ходили по инстанциям, доказывая, что их сын не угонял автомашину, не избивал в пьяном угаре прохожего до полусмерти, не насиловал с друзьями малолетнюю девчонку в подвале. Родители и влюбленные… Они искренне не могут поверить и защищают свои убеждения изо всех сил, пуская в ход все способы и средства. Моего знакомого инспектора по делам несовершеннолетних раз в неделю обвиняют в избиении детей, в подвешивании их за ноги к потолку, в изнасиловании. Он научился даже но обижаться, но… Нелегко. Как нелегко и смотреть в глаза тех, чьи родные и любимые пострадали от этих людей. Приходилось выслушивать и обвинения родственников убитого, требования немедленной расправы над человеком, находящимся под следствием, а само расследование воспринималось ими как умышленное затягивание, следствие коррумпированности, продажности и попустительства. Можно легко дождаться пощечины или плевка в лицо от родителей изнасилованной девушки, не понимающих, как можно вести следствие, когда нужно рвать насильника на части… И это мы тоже понимали и научились не обижаться, но… Все равно нелегко. Каждый раз очень и очень нелегко… Поэтому и невозможно заниматься этой работой, как… как работой. Если ты не знаешь, что ты делаешь и для чего, а просто зарабатываешь себе таким образом на жизнь, то тебя ждет горькое разочарование… Вот и сейчас я меж двух огней. Я боюсь, что завтра-послезавтра может произойти большая беда, Лена… Отвык я немножко от роли «говнюка», – невесело усмехнулся я. – Пора вынимать этот костюм из сундука и стряхивать с него пыль…
Она села ко мне на колени и, взъерошив мои волосы, потерлась щекой о мою щеку.
– Так легче? – спросила она, нежно касаясь губами моей шеи, уха, виска. – А так?..
Я рассмеялся и, подхватив на руки, крепко прижал к себе.
– Ну вот и хорошо, – прошептала она. – А все остальное образуется… Обязательно образуется…
* Я зябко поежился от утренней прохлады и плотнее запахнулся в плащ, безуспешно пытаясь защититься от всепроникающей сырости тумана. Больше всего мне сейчас хотелось развести огромный костер, завалиться на мягкий мох и тут же, в ласках исходящего от огня тепла, – спать, спать, спать…
– Едва документы на восстановление в розыске подал, а старые знакомые уже тут как тут, – проворчал я, пританцовывая на месте. – И недосыпание, и недоедание, и ожидание, и непонимание… Здравствуйте, родные…
– Знать, судьба твоя такая, – услышал я позади себя приглушенный бас. Разумовский вышел из-за деревьев и посмотрел в сторону выступающего из тумана особняка. – Все еще спят?
– Вроде как проснулись. Через час им выезжать. Если ничего не изменилось…
– Ты, это… Не обижайся за вчерашнее на меня, – смущенно попросил иерей. – Хорошо?.. Наверное, это от эмоций…
– Обычное дело, – пожал я плечами. – Нам, цыганам, кочевать, вам, оседлым, осуждать…
– Я и сейчас не верю, что она причастна к этим событиям, – сказал Разумовский. – Но я также знаю и то, что ты говорил все это не по злому умыслу или потому, что не веришь людям… Я знаю тебя и осуждаю себя за вчерашнюю вспышку… Но я надеюсь, что ты ошибаешься.
– Мне бы тоже этого хотелось, – от души сказал я.
– Я так и думал! – обрадовался иерей. – Потому-то я и здесь… Пошли в машину, там теплей. Я оставил ее метрах в пятидесяти отсюда, на проселке. Дорога все равно одна, мимо нас не проедут… Простуду подхватишь – кто ж тогда настоящих-то преступников ловить будет?
– И то правда, – согласился я.
Мы прошли к машине и, забравшись в салон, с удовольствием отогрели озябшие руки в теплом воздухе автомобильной печки. Минуты текли бесконечно медленно, и я почти задремал, разморенный теплом и убаюканный музыкой из приемника, когда Разумовский толкнул меня в бок: – Едут.
Мимо нас на большой скорости пронеслись две иномарки. Впереди шел темно-зеленый «джип» Зимина, а синяя «Вольво» следовала за ним по пятам. Я успел разглядеть широкоплечие фигуры телохранителей. Разумовский выждал пару минут и последовал за ними.
– Послушай, а на чем собирался ехать ты? – неожиданно повернулся он ко мне. – Ты же не рассчитывал преследовать их пешком?
– Конечно, не рассчитывал, – отозвался я. – На это есть твоя «девятка». Я знал, что ты приедешь.
Разумовский покосился на меня, но промолчал, ограничившись неопределенным похмыкиванием. Туман быстро рассеивался, тая под лучами солнца, и это позволяло нам не терять из виду машину Зимина, находясь, однако, на достаточном удалении.
– Полпути уже проехали, – сообщил Разумовский, победно поглядывая на меня. – До аэропорта нам осталось ехать минут двадцать-тридцать.
В этот раз предпочел отмолчаться я, пристально разглядывая обгоняющие нас машины.
– Минут пятнадцать, – вел свой отсчет иерей.
Мы выехали на узкую, ухабистую дорогу, настолько замысловато извивающуюся, что на версту приходилось куда больше пресловутых «семи загибов». Разумовский заметно приободрился, приосанился и даже намурлыкивал в усы какую-то нехитрую песенку.
– Минут десять осталось, – тем же довольным «мурлыкающим» тоном сообщил он, выразительно поглядывая на дорожный указатель, сообщающий количество километров, оставшихся до аэропорта. – Минут пять… Ну, что скажешь?
– Пока промолчу, – решил я. – За пять минут многое может случиться.
– Ну а теперь что скажешь? – снисходительно осведомился он, кивая на машину Зимина, въезжающую на территорию автостоянки. – Все. Аэропорт. К счастью, твои подозрения не оправдались. Подойдем, поздороваемся?
– Подождем еще немного, – попросил я. – Хотя бы до той поры, пока они не войдут в само здание…
– Что ж, давай подарим твоей подозрительности еще пять минут, – щедро согласился Разумовский. – Может быть, получив эту взятку, она и согласится тебя покинуть… Только эти пять минут уже все равно ничего не…
И тут ударила очередь из автомата. «Джип», из которого только что вышел Зимин, поддерживающий под руку одетую в джинсовый костюм Оксану, жалобно взвизгнул рвущимся железом и брызнул во все стороны крошками бьющегося стекла. Несколько пуль прошили колеса «Вольво». Кто-то из телохранителей вскрикнул, падая на землю и хватаясь за окрасившееся алым колено. Двое крепких, коротко стриженых ребят уже подхватили перепуганную Оксану под руки, едва ли не волоком оттаскивая ее под защиту будки охранника. Зимин с еще одним парнем, по всей видимости водителем, перетаскивали в безопасное место громко стонущего телохранителя. Противно верещали сигнализации машин, в которые угодили шальные пули. Истошно, на одной протяжной ноте вопила какая-то девица в ярко-красном тренировочном костюме, застывшая от ужаса у распахнутой дверцы только что припаркованной «восьмерки». Едва стихла последняя автоматная очередь, как из-за ограды вылетела незамеченная ранее серая «семерка» и, истошно визжа тормозами на крутых поворотах, помчалась по направлению к городу.
– За ней! – толкнул я в бок оцепеневшего от неожиданности Разумовского. – Да быстрей же! Быстрей.
Пока мы разворачивались, увозящая преступника машина успела скрыться из виду, но пришедший в себя иерей компенсировал упущенное время на поворотах, на скорости входя в такие крутые виражи, что во время каждого из них перед моими глазами мелькала вся моя жизнь. Причем почему-то совсем не в лучшие ее моменты. Это мне не понравилось.
– Батюшка, – сказал я. – Я тут только что понял одну вещь… Я еще не готов к встрече с Создателем. Такое ощущение, что пока я напакостил на земле куда больше, чем принес хорошего. Давай– ка мы все же поймаем этого парня, может, это как-то зачтется при подсчете моих грехов и добрых начинаний… А если честно, то жить очень хочется… Сегодня по телевизору «Бальмонта» будут показывать… Да и сына вроде как воспитать надо.
– Я его возьму! – с холодной яростью пообещал иерей.
– Кого, сына? – удивился я. – Это вряд ли… Если сейчас мы вылетим на обочину, то хоронить нас будут вместе. В одной и той же коробке из-под обуви. Больше места мы не займем…
– Я его возьму! – кивнул на мелькнувшую впереди «семерку» иерей. – Вот увидишь, я его возьму!
– Пока что я вижу только задние габариты твоей машины, когда мы входим в очередной поворот, – сообщил я, из последних сил пытаясь уберечь макушку от столкновений с крышей машины. – Проклятые дороги! Трясет больше, чем на лошади… У тебя оружие есть?
– Ракетная установка в багажнике, – мрачно отозвался Разумовский. – Какое оружие у меня может быть? Если только духовное…
– Боюсь, что этого будет недостаточно, когда мы догоним этого парня с его автоматом, – вздохнул я. – Как в том анекдоте: когда мы его поймаем, он нас будет бить.
– В городе посты ГИБДД на каждом шагу. Остановят.
– Беда в том, что как раз на этом выезде из города ГИБДД нет, – напомнил я. – Да и с постами у них в этом районе негусто. Так что придется тебе «обновлять» свежеподаренную машину, идя на абордаж. Как в старые добрые времена…
– Поменьше бы таких «добрых времен», – проворчал Разумовский.
– Да? А я думал, тебе это нравится…
Мы въезжали в город. По всей видимости, наш беглец неплохо знал этот район. Через квартал он уверенно свернул на ремонтируемую дорогу, и гравий жалобно захрустел под колесами. Между машинами оставалось не более десяти метров, когда «семерка» неожиданно свернула на узкую боковую улочку. Разумовский крутнул руль, гравий волной плеснул из-под колес, и наша машина пошла боком, выходя из повиновения.
– Не привык я еще к ней, – сквозь зубы процедил Разумовский, пытаясь обрести контроль над машиной. – Ну же!.. Ну, ну…
Я посмотрел на стремительно приближающуюся канаву и закрыл один глаз. Второй я оставил, чтобы посмотреть, как душа будет отделяться от тела. Но «девятка» медленно снижала скорость, скользя к краю канавы. На мгновение она замерла, балансируя на краю, и… издевательски-неторопливо соскользнула вниз. Мягкий толчок известил о конце погони, и, рассматривая собственные ноги, зависшие у меня над головой, я заметил, что забыл почистить утром ботинки. Разумовский каким-то чудом извернулся и, одним рывком вырвавшись из салона, вскарабкался по краю канавы.
– Стой! – заорал он так, что у меня заложило уши. – Стой, подлец!..
– Да, и пусть уж заодно попросит прощения, – пробормотал я, путаясь в ремнях. – А если ему будет нетрудно, то и…
Грохот, донесшийся до меня сверху, оборвал мои пожелания на полуслове.
– Или это то, что я думаю, или я ошибаюсь, – уверенно предположил я и, наконец отстегнув ремень безопасности, ловко выпал из машины в грязь.
Выбравшись из канавы, я бросился вдогонку за мчавшимся со скоростью разъяренного носорога Разумовским. Завернув за угол, я на мгновение остановился, увидев перевернутую «семерку», покосившийся столб фонаря, вмятый в ее бок, и оранжевые язычки пламени, облизывающие покореженный корпус.
– Стой! – крикнул я Разумовскому, устремившемуся к распростертому возле машины телу. – Стой! Она сейчас взорвется.
Иерей даже не оглянулся. Добежав до лежащего на земле человека, он подхватил его под мышки и потащил прочь. Мне ничего не оставалось, как броситься ему на помощь. Мы успели оттащить тело метров на двадцать, когда раздался взрыв. Отпустив тело водителя, я сел прямо на асфальт и вытер ручьями струящийся со лба пот. Посмотрел на полыхающую машину, покосился на тяжело дышащего Разумовского и пожал плечами:
– Вообще-то, если вдуматься, ничего удивительного. Если верить легендам, некоторые могли приказать дождю прекратиться или, наоборот, пойти. А кое-кто и зверями повелевал… А машине скомандовать остановиться – это тьфу, а не приказ. Это и я бы смог… Если б захотел… Но, по-моему, ты перестарался…
– Песок там, на дороге, – указал иерей. – Небольшая кучка, ведра три-четыре, но, видать, неудачно налетел… Перевернуло и протащило… Посмотри, он жив?
Я посмотрел на вязаную шапочку с прорезями для глаз, закрывавшую лицо распростертого на земле человека, и покачал головой:
– Сложно жить со свернутой шеей. Я еще когда тащил его, понял, что парень свое отстрелял. Просто объяснять времени не было. Интересно, я его знаю?
Сняв с покойника маску, я посмотрел на обезображенное гримасой боли и страха лицо и кивнул:
– Знаю. Анатолий Лысенко, охранник Зимина. Сегодня у него выходной, после вчерашних трудов с банковским авралом… Вот и отдохнул…
– Стало быть, разрешилось все? – спросил Разумовский. – Вот, значит, кто «наводчик». И твои подозрения в отношении Оксаны ошибочны…
Я вновь натянул на лицо покойника маску и поинтересовался:
– А если так?..
– В каком смысле? – удивился Разумовский. – Ты намекаешь, что… Да нет, перестань… Зачем городить такие сложности? «Наводчик» перед нами – и это все объясняет…
Скрипя и громыхая железом, к нам из последних сил подполз желто-синий милицейский «уазик». Тяжело вздохнув, он остановился в пяти метрах от нас и даже как-то обмяк, беспомощно раскинув дверцы. Из него браво выскочил постовой, ростом примерно под метр пятьдесят и вряд ли более пятидесяти килограммов, если считать вместе с сапогами, рацией и резиновой дубинкой. Посмотрел на догорающую «семерку», на меня, на Разумовского, на труп у наших ног и многозначительно поиграл дубинкой.
– Так, – определился он. – Значит, все задержаны и никому не двигаться, иначе буду вынужден применить силу. Понятно?
– Понятно, – кивнул я и вновь повернулся к Разумовскому: – А я тебе говорю, что это объясняет, только когда вот так, – я снова стянул шапку с Лысенко. – А если оставить все вот так, – я надел маску, – то все выгладит так же, как раньше, и даже хуже…
Постовой подумал, склонился над покойником, снял с него маску, еще подумал, надел маску и скомандовал:
– Придется пройти в машину. Вам двоим. Труп можно оставить на месте.
– Но в нее же стреляли, – сказал мне Разумовский. – Ты сам видел…
– Я видел, что стреляли в машину, – возразил я. – А она как раз даже не поцарапана. Стреляли с расстояния в тридцать метров и промахнулись. А ведь этот парень не библиотекарем работал.
– Вы сами пойдете в машину или мне применить силу? – насупился мини-постовой и призывно махнул рукой водителю. Выбравшийся из «уазика» был на полголовы ниже постового и раза в два уже его в плечах. Я посмотрел на них, грустно вздохнул и поднялся…
* – Ладно хоть машину помогли вытащить, – вздохнул Разумовский, осматривая помятый бампер и разбитую фару «девятки». – Но полдня потеряно безвозвратно. А беднягу Зимина до сих пор терзают.
– А знаешь, это хорошо, – задумчиво оглядываясь на зарешеченные окна отдела, сказал я. – Для нас это очень хорошо… Оксану отпустили уже давно, сейчас она в особняке, под охраной. Это наш шанс, Андрей. Нужно его использовать.
– Хочешь с ней поговорить? – спросил Разумовский. – Какой в этом смысл? Да и она сейчас в таком состоянии, что ее лучше не беспокоить…
– Нет, говорить с ней будешь ты, – решил я. – Ты приедешь и обрадуешь ее известием о том, что Толя Лысенко не погиб, а находится в реанимации. Мы успели вытащить его из машины, и это его спасло. Кое-какие слухи до нее доходили, так что это будет выглядеть вполне реалистично. По идее, это должно ее обрадовать, ведь это будет означать полное окончание дела и завершение их мучений, тянувшихся свыше полугода. Скажи ей, что жизнь Лысенко находится вне опасности. И несмотря на тяжелое состояние, врачи заверяют, что он быстро пойдет на поправку. Скажи, что мы постараемся сделать для его скорейшего выздоровления все возможное – найдем лекарства, лучших специалистов… А потом им займутся лучшие следователи.
Разумовский долго молчал, покручивая ус, потом вздохнул и спросил:
– Коля, а ты понимаешь, как мы будем себя чувствовать, если она невиновна?
– Плохо будем себя чувствовать, – заверил я. – Очень плохо. Но зато мы будем уверены, что все нити сходятся на Лысенко и больше им опасность не угрожает. Страшен враг «внутренний», а с врагами «извне» Зимин и сам справится. Но чувствовать мы себя будем плохо. Тебя это очень огорчает?
– Огорчает, – признался Разумовский. – Но если я буду уверен, что опасность у них позади, то как-нибудь переживу. Ты собираешься поставить «жучки» на ее телефон?
– Вряд ли это получится. Охрана сейчас находится в повышенной боеготовности… Есть куда более простой вариант. В помещении охраны находится комната с аппаратурой, контролирующей все телефонные переговоры. Мне про нее говорил Зимин. Лысенко, кстати, и занимался этой комнатой, имея возможность прослушивать все, о чем говорили хозяева дома. Вот там я и хочу провести часик-другой после того, как ты сообщишь Оксане о «воскрешении» Лысенко. Конечно, она может попросить кого– то из прислуги отнести записку в нужное место, но не думаю, что она пойдет на такой риск. Скорее всего, будет звонок по телефону. Я не рассчитываю на какую-то уликовую информацию, но меня интересует, куда она позвонит – Дорохову или Лопотову.
– Ты их подозреваешь?! – ужаснулся Разумовский. – Нет, Коля, для меня это точно последнее дело… Когда кто-то в опасности, когда кому-то требуется помощь, и я чувствую в себе силы повлиять на исход событий, я еще могу переломить себя и в чем– то пойти вразрез с законами, по которым я живу… Но это для меня слишком. Враг конкретный, опасный, угрожающий всегда находится на другой стороне, к нему испытываешь ужас и отвращение, пытаешься защитить от него тех, кто тебе дорог, кто нуждается в твоей помощи. Но чтоб вот так… Мне это не нравится.
– Мне тоже, – вздохнул я. – И я тебе давно твержу: сыск – это не работа в белых перчатках. Здесь столько грязи… Если не ставить себе цель в каждом конкретном случае помочь или защитить конкретного человека, а просто зарабатывать этим занятием себе на жизнь, то очень скоро притянешь к себе эту грязь, которая таится в любом из преступлений. Но милиция держится именно на тех, чье призвание – защищать, а не наказывать. Наказывать – это занятие для палачей и политиков. Может быть, еще для дьявола. Я вообще сомневаюсь, что кому-то, кроме подонков и душевнобольных, нравится подглядывать, подслушивать и подозревать. Это нравиться не может. Но очень редко преступник раскаивается и сам сознается в содеянном. Чаще приходиться доказывать. А доказать можно, только собрав достаточное количество улик. И оставлять на свободе насильников, убийц, извращенцев и садистов – нельзя. Значит, кому-то нужно их искать, останавливать и изолировать. Это моя работа, батюшка. Мое призвание, а не твое. Так что возвращайся-ка ты лучше к своим прихожанам и учй детишек, объясняя разницу между добром и злом, утешай нуждающихся в утешении, наставляй сбившихся с пути, остальное оставь мне. У тебя есть много полезной и светлой работы, вот ею и занимайся. А это – мое… Но к Оксане ты все же зайди. Расскажи ей о Лысенко и можешь с чистой совестью возвращаться в свой приход. Остальное – моя работа. Договорились?
– Я к ней зайду, – нехотя кивнул иерей. – Но пока ты занимаешься этим делом, я буду рядом. Иначе о чистой совести не может быть и речи.
– Как знаешь, – не стал спорить я. – Тогда давай не будем терять время. Я переговорю с охраной – благо Зимин меня им представил – и займусь телефонами. А ты составь компанию Оксане до возвращения Зимина… Вот вроде и все. Ты готов?
– Это – последнее дело, – убежденно сказал Разумовский. – Последнее…
* – Зимин вернулся, – сообщил Разумовский, входя в комнату. – Все… У тебя что-нибудь есть?
Я протянул ему листок с перечнем звонков, принятых мной за последние полтора часа.
– Два раза звонили охранники, один раз – горничная, – прошелся взглядом по списку иерей. – Оксана звонила своему психоаналитику… Это я знаю. Это все?
