Текст книги "Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII"

Автор книги: Дмитрий Быстролетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

Сергей искренно расстроен.

– Барон понимает то, что с ним случилось?

Баронесса прижимает к глазам крохотный платочек.

– Почти да. Он сам просил поместить его в эту лечебницу. Но врач предупредил меня, что…

Сергей в спортивном костюме спешно садится в машину. У руля Вилем.

– Гарц. Замок Вальденгероде. Нажмите, Вилем, мы должны быть на месте как можно скорее: стряслась беда. Линия под угрозой!

Ворота замка между двумя башенками. Машина, сделав круг по мощеному двору, останавливается перед подъездом. Выходит величественный дворецкий в ливрее с гербом на груди. Сергей небрежно бросает через плечо:

– Граф Переньи де Киральгаза. К барону фон Голльбах-Остенфельзену. По личному делу.

– Простите, ваше сиятельство, но господин барон не…

Сергей, не дослушав, отстраняет рукой старика и решительно вбегает в широкий портал замка. Огромный мрачный каменный зал. В углах тускло блестят закованные в латы фигуры рыцарей. Несмотря на лето в зале холодно, и в высоком камине с древним гербом догорают толстые поленья. На ковре перед камином глубокие кожаные кресла. Вдоль готических окон с цветными стеклами и гербами стоит ряд тяжелых старинных стульев. Посреди зала длинный старинный стол из темного дуба. Справа и слева ряды пустых стульев с высокими спинками. Во главе стола в глубоком кресле спит совершенно пьяный Рой. Сергей обходит стол, на другом конце стола садится в кресло и делает знак дворецкому. Поклонившись, тот бесшумно уходит. Воцаряется угрюмая тишина, нарушаемая потрескиванием бревен в камине. Проходит несколько минут, пьяный начинает шевелиться. Поднимает голову. С трудом открывает глаза. Не сразу замечает Сергея и вдруг узнает его. Его мертвенно безразличное лицо искажается ужасом и отчаянием. Он судорожно хватается за ручки кресла, наклоняется вперед и рычит в пространство:

– Вы? Здесь! Будьте вы прокляты!!

Берег озера близ Берлина. Прикрывшись пестрым зонтом от солнца, на траве в купальных костюмах лежат Ганс и Альдона. У них в руках советские газеты и журналы.

– Я не нарушил никаких указаний, Альдонка, – оправдывается Ганс. – Напрасно нападаешь. Я накупил газет и журналов на греческом, сербском, индийском и японском языках и между ними – наши. Позднее продавец и не вспомнит, кто взял советские.

Альдона хмурит брови.

– Ладно. Прощаю. А вообще, воздержись, милый Гансик. Служить, так служить! Если мы провалимся, то пусть это произойдет не по нашей вине.

Они рассматривают фотографии.

– Смотри, герои вернулись из Лейпцига… Торжественная встреча, а? Здорово! Настоящие герои – трое против Геринга и всей своры! Нам пример!

Они перелистывают газеты. Альдона:

– Японцы бомбят китайские города, а мы нежимся в кустах. Эх, уйти бы на фронт! В китайскую Красную армию!

– Сергей твердит, что и здесь мы на фронте.

– Чушь! Он – боевик, а нам заговаривает зубы. Прекрасные люди гибнут, а мы полеживаем на пляже!

– Но, Альдона, и здесь тебя подстрелили те же фашисты!

– Так ведь это случилось в прошлом году! Эх…

– А мы с Сергеем чуть не сложили головы на вилле.

– Где?

– В Лугано, помнишь? Интересно, как идут дела в других группах?

– Не в этом дело. На фронт нам надо, Гансик, а не лазить по чужим виллам. Ты – немец, из тебя вышел бы знатный боец. Я часто тебя представляю во главе батальона… Кругом пули, дым, огонь, а ты рвешься вперед, а за тобой – солдаты… Вот для чего ты создан. Для геройства, понял, Гансик? Геройство… Я недавно читала, что жажды подвига мало, нужна воля к подвигу. Она у нас есть!

Парк. Лето. На скамье трое – Сергей, Иштван и Рой.

Иштван:

– Я очень не доволен вами, господа. Вы, барон, пьете, а вы, граф, ничего не делаете! Черт знает что… Мы платим вам большие деньги, а дело очутилось под угрозой. Я говорю вам это потому, что советская разведка печется о своих помощниках, как о детях. Мы вас ценим, уважаем и содержим, так цените и вы нас, господа! У вас, барон, нет никаких причин для пьянства. Вы окружены уважением, а вы, граф, обязаны морально поддерживать вашего компаньона. Вместе с ним вести дело так, чтобы обеспечить бесперебойность работы и длительность сотрудничества. Вы не просто равнодушный передатчик, а друг мне и барону. Так и ведите же себя как друг! Не заставляйте меня говорить с вами грубо, господа!

Иштван встает, круто поворачивается и не прощаясь идет прочь, высокий, прямой, решительный.

Та же скамья. Рой и Сергей облегченно вздыхают и закуривают. Вид у обоих обескураженный.

– Как вы попали к нему в лапы, граф?

– Он оплатил мои долги. А вы?

– Я тоже попал в затруднительное положение, попытался сам выбраться и пришел добровольно к этому солдафону. Надо было это сделать до скандала и продажи имения с молотка.

– Жалеете?

– Нет. Он прав. Работать с большевиками довольно безопасно и приятно: в их разведке нет наших агентов и провал возможен здесь, а не в Москве. Нужно быть осторожнее и все. Главное – они щадят наше самолюбие. Я это ценю. Я дворянин с чувствительной кожей!

Пауза.

– Граф, я хочу для вас или для начальника сделать примирительный жест. Наш министр иностранных дел – мой родственник. Я обращусь к нему с просьбой выдать иностранный паспорт для брата Иоахима Эйтеля и представлю свидетельство о его рождении. Ребенок умер вскоре после рождения, но отец не оповестил издательство справочников Гота. Он глубоко переживал потерю, позднее мать настояла на продолжении мистификации, она каждый год праздновала день рождения мертвого Иоахима Эйтеля и в каждом новом издании справочника с умилением находила имя Давно умершего, который считался живым… Вы заботитесь о моей безопасности, я о вашей!

Парк. Моросит дождь. В кустах разговаривают барон и фон Зиттарт. Барон молчит, опустив голову. Фон Зиттарт на него наступает:

– Тряпка! Негодяй! Сами падаете и меня хотите потянуть в грязь? Если Бюлов отстранит вас от документов, то и я вам прикажу к ним не прикасаться! Я не хочу идти на эшафот! Слышите? Из-за вас, дрянь вы такая, лопнуло дело. Мало того, создалась угроза провала! Не высовывайтесь из-за куста, черт вас побери, там стоит моя машина, шофер не должен вас заметить! Я ухожу. Помните, Эрих: если уж гибнуть, то сначала погибните вы!

В машине Сергея. За рулем Вилем, на заднем сиденье Люция, Рой и Сергей. Пьяный Рой спит, наклоняясь к коленам, Люция и Сергей тихо беседуют через его качающуюся голову. Люция:

– От Кельна до Бонна далеко? Нам нужно серьезно поговорить, граф.

Сергей опускает стекло и говорит водителю:

– Карл, ведите машину медленнее! Мы проедем через городок, потом я постучу в стекло, и вам нужно будет повернуть назад. Господину барону дурно, ему нужен свежий воздух.

– Слушаю, ваше сиятельство!

Сергей закрывает стекло.

– Так что же случилось, уважаемая и дорогая Люция?

– Естественное последствие от злоупотребления алкоголем. О его болезни уже доложили фон Риббентропу. Я тревожусь, граф, очень тревожусь… Все это может повлиять на положение барона в министерстве. Жду вашей помощи… Где ваша дружеская рука?

Они обмениваются долгим рукопожатием и многозначительными взорами. Сергей подносит ее руку к губам. Она наклоняется через голову мужа к Сергею и целует его в лоб.

Горст и Сергей в фойе большого тира. Оба в светлых спортивных костюмах, в кепи, клетчатых пиджаках, коротких брюках с напуском (как для гольфа), толстых чулках и коричневых ботинках.

Сергей:

– Я любовался вашей техникой, герр Горст. Я правильно назвал вашу фамилию?

– Да, меня зовут Конрадом Горстом. Своей стрельбой я доволен.

– Вы – гордость Союза и всех берлинцев. С пистолетом или ружьем в руках вы выглядели великолепно, как истинный ариец!

– Господин граф, немцы бывают разные! Я – саксонец и очень люблю Гёте. Полагаю, майн герр, что и с его книгой я выгляжу вполне достойно.

– Я в этом уверен, герр Горст. Позвольте мне высказать мою заветную мечту: я хотел бы просить вас дать мне десять уроков стрельбы.

– Гм… Я – не профессиональный учитель, но… если господин граф этого желает.

– Герр Горст, я вам объясню, в чем дело: вы видели высокого господина, который стрелял рядом с вами?

– Конечно.

– Помните, как он горбился? Как вытягивал шею? Он стрелял хорошо, но осанка у него была никуда негодная. Вы стояли как боец, как статуя. Мое положение меня обязывает заботиться о том, чтобы я никогда не был смешным! А о вознаграждении мы договоримся.

– Я польщен, господин граф, но за такую небольшую помощь не возьму денег!

– Ах, если бы вы, как я, собирали марки! Тогда…

– Господин граф, я увлекаюсь этим! Собирание марок – моя страсть!

Оба со смехом трясут друг другу руки.

– Какие марки вы собираете, герр Горст?

– Только наши, немецкие. А вы, господин граф?

– Только венгерские, но я чувствую, что смогу быть вам полезным: в Лондоне у меня живет приятель, некий Алексис фон Путилов. Через него я получу для вас ценные немецкие марки прошлого столетия.

– Очень, очень благодарен! Все марки двадцатого столетия у меня есть, но старинные выпуски – это мое несчастье: они редки и очень дороги.

– Кое-что у вас будет, герр Горст: услуга за услугу! Они еще раз обмениваются рукопожатием.

– Простите, господин граф, вы упомянули фамилию вашего друга. Господин фон Путилов не из семьи ли бывших владельцев металлургического завода в Петербурге, ныне Ленинграде? Этот завод теперь носит имя Кирова.

– Да, его отец – бывший совладелец этого завода, то есть основной держатель акций. Герр Алексис фон Путилов – Русский, их семья разорена и эмигрировала. Он учился в Праге и Вене. Но его отец, конечно, живо интересуется своим бывшим заводом. А где вы слышали эту фамилию?

– Я работаю в области экономических исследований, господин граф!

– Ах, так. Однако вернемся к более интересным темам – маркам и стрельбе. Я прошу, герр Горст…

Зеленые кусты. Вдали видны гладь озера и десятки яхт, похожих на чайки. На скамейке сидят Сергей, Ганс и Альдона.

Сергей:

– Ганс, срочно поезжай в Гамбург и купи штук десять немецких марок выпуска, скажем, пятидесятых-семидесятых годов. Самые редкие и дорогие. Не скупись. Если продавец потребует адрес, дай липовый, скажи, что ты турист и в Гамбурге проездом. Понял? Что у тебя, Альдона?

– Ничего нового. Не могу незаметно подстеречь уборщицу, народу на лестнице мало, я боюсь обратить на себя внимание.

– Правильно. Спешить нам некуда. Как ни колдуй, а растение растет по своим собственным законам. Через внутреннюю логику вещей не перепрыгнешь.

– Иштван доволен?

– Еще бы. Мы начинаем готовить смену первоисточнику.

– Сергей, ты – нахал: еще с Цербером у тебя ничего нет, а ты называешь ее первоисточником и уже готовишь ей смену!

– Логика и нахальство – понятия совместимые. В нашем деле, Альдонка, нужно хоть и медленно, но спешить!

Кафе. Играет музыка. Солидная публика, Сергей и Горст за столиком пьют кофе. Горст необычайно доволен и с волнением рассматривает небольшой альбом, где на сером паспорту наклеен десяток старинных марок.

Горст:

– Господин граф, ваше вознаграждение не соответствует моей услуге! Я не знаю, смею ли я принять его…

– Смеете, герр Горст: моя невеста пожелала, чтобы я научился стрелять, и ради нее я хочу стрелять хорошо и красиво.

– Если здесь замешана ваша невеста, то я сдаюсь, но с условием: позвольте мне дать вам еще четыре десятка уроков?

Они смеются. Сергей:

– По рукам, дорогой герр Горст!

Позднее лето. На берегу большого горного озера в укромном месте сидят Иштван, Сергей и одетый художником Вилем: у него отросли борода и грива волос, ярко-желтый шарф небрежно наброшен вокруг шеи, в зубах трубка с длинным мундштуком. К ветвям куста прислонены мольберт и этюдник. Вилем:

– Этот отель – место, где постоянно останавливается в Женеве немецкая делегация при Лиге Наций. Так сказать, ее штаб-квартира. Делая зарисовки с известных политических деятелей там, в Интернациональном баре, я заметил, что Рой особенно дружен с одним молодым чиновником. Потом через бармена Эмиля незаметно узнал его имя и фамилию: Фридрих Айхеншток. Через фрейлейн Эльзу, дочь полковника Тона, живущего в Женеве под видом журналиста, познакомился с Айхенштоком. Он подчинен Рою, шифровальщик. Пустой малый. Дуб. Самолюбивый, постоянно нуждается в деньгах. Я уже занял ему сто марок.

Иштван:

– За вашей дружбой не наблюдают? Что говорит полковник?

– Он до смерти рад, что я ухаживаю за его дочерью. Я делаю туманные намеки насчет будущей жизни фрейлейн Эльзы в Амстердаме. Ее мама уже стала ко мне значительно внимательнее! Думаю, со стороны папы, этого старого контрразведчика, пока опасности нет.

– Будьте осторожны, Вилем. Побольше осмотрительности, мой друг! Не спешите. Разведка – враг спешки: наши ошибки нельзя исправить. Поэтому «тише едешь – дальше будешь», как говорят русские.

– Все учту, товарищ Иштван.

– Сергей, как обошлось дело с заменой товарища Виле-ма на Курта?

– Гладко. Раз липа надежная, то все остальное всегда проходит незаметно. Курта уже видела наша Цербер и нисколько им не заинтересовалась. Раз, шутя, бросила: «Жаль, что парень – немец из Судет, из него вышел бы хороший эсэсовец!».

Иштван:

– А судетских немцев разве не берут в эсэсовцы?

– Берут, и Курт в свое время пригодится. Когда я добьюсь своего с Цербером и исчезну со сцены, тогда…

– Я заменю тебя, Сергей!

– Как управляющий моими имениями в Венгрии и Чехословакии, но незаметным связистом может стать водитель машины гауптшарфюрера молодой эсэсовец Курт! Не так ли, товарищ начальник?

Гостиная Дорис. У двери прощаются Сергей и Дорис. Видна розовая половина ее лица.

– Еще последний поцелуй, милый!

Сергей торжественно:

– Да, Дорис, последний. Прощальный.

Дорис отступает на шаг. Поворот лица. Видна черная половина. Подозрительное и настороженное:

– Прощальный? Ты уезжаешь в Америку? Что же ты молчал?

Сергей гордо выпрямляется:

– Ты сделала свое дело, Дорис. Я понял свое ничтожество и хочу искупить потерянное в поцелуях время. Еду в Венгрию, там поступаю в ударный отряд организации «Скрещенные стрелы». Буду гауптшарфюрером, как ты, моя водительница и идеал. Ты победила. Я приберег это известие как подарок и кладу его к твоим ногам. Прощай.

Он по-военному вытягивается и щелкает каблуками.

Дорис вне себя от удивления. Она рычит:

– Подарок… Какой подарок? К ногам… Ничего не понимаю!

И внезапно порывисто бросается ему на шею.

– Ты никуда не уедешь: ты – моя первая и последняя радость, ты мой, только мой! Какая нелепость… Какие «Стрелы»… К черту, слышишь, все ваши венгерские стрелы к черту!! Все стрелы мира! Я нашла тебя в темной ложе ночного кабака не для того, чтобы отдать каким-то стрелам. Ты – мой! Я тебя не отдам никому – ни венгерским стрелам, ни немецким свастикам, ни американским звездам: ты – мое счастье, моя жизнь, моя стрела, моя свастика и звезда!

Дорис сильными руками бросает Сергея на черный диван. Черная и белая половины ее лица равно искажены страстью:

– Я тебя никуда не пущу! Слышишь?! Я не только гауптшарфюрер, но и женщина! Я выстрадала тебя, выстрадала твою любовь: ты – мой!

Нарядный город днем. Перед гостиницей под каштанами на тротуаре корзины цветов. Рядом на скамеечке дородная чистенькая старушка в белом чепце и темном платье в клеточку. Подходит Сергей. Говорит громко:

– Две больших гвоздики, пожалуйста. Я выберу сам. Он наклоняется и добавляет быстро и шепотом:

– Завтра утром, матушка Луиза, в девять, в парке Ариана на той же скамье.

Парк. Сидят Иштван и Сергей, между ними продавщица цветов.

– Я сразу узнала его, товарищи: тот самый, который давал деньги Курту на зажимы и листовки… И на краску… Он сам купил Лизе сумочку для краски! Он, говорю, он самый! Сын или внук знаменитого генерала или богатого помещика из Африки. Зовут Адриан, фамилии не знаю. Чистый барин, то есть барин самый первый сорт, а вот нам сочувствует: сам красил лозунги на тротуарах и с этими листовками рисковал головой! Он, я не ошибаюсь! Живет в гостинице!

– Дело не пойдет, – говорит Иштван. – Советская разведка никогда не контактирует с членами коммунистических партий!

Сергей:

– Курт не состоял в немецком комсомоле, Гитлер помешал оформиться. В партии, тем более, не состоял. Курт – честный немец и антифашист по убеждению. Молодежь повсюду разочарована своим положением – что аристократ Адриан, что рабочий Курт. Пусть Вилем узнает фамилию Адриана. Это важно!

Иштван:

– Может быть, это будет новая линия, дополнительная?

Сергей:

– Но Адриан слишком молод. Он, вероятно, еще никогда не служил!

– Тем лучше. Нам нужен не чиновник, а преданный и проверенный друг. Служить Адриан станет там, где мы ему укажем! Материально он обеспечен, его общественное положение прекрасное! Начинаем новую линию! Это большой успех! Очень большой успех! Адриана мы назовем Африканцем.

Старушка поднимается.

– Ну, товарищи, я ухожу! Привет сыночку! До свидания!

Иштван и Сергей дружно:

– Привет вам, матушка Луиза! Спасибо за помощь!

Когда пожилая женщина уходит, Сергей говорит серьезно:

– Рой пьет запоем. Он уже на заметке у начальства. Линия начинает трещать. Год не прошел, а она уже в опасности.

– Год такой работы да с такими блестящими результатами – это много.

– Айхеншток – дурак. Настоящий дуб. Он не заменит Роя.

– Он уже начинает работать. Я боюсь только одного, чтобы Вилем по неопытности не стал давать ему слишком много денег. И потом: как бы Вилем сам не переоценил свое положение в семье полковника Тона! Инстинкт контрразведчика может взять верх над отцовскими чувствами, и тогда оба наших дружка – Вилем и Айхеншток – полетят в пропасть. Руководить ими трудно: оба не слушают советов – Вилем из понятного рвения. Дуб – по глупости.

Иштван закуривает сигару и закидывает ногу на ногу. Он в глубоком раздумье. Наконец говорит:

– Ты понимаешь, Сергей, через год работы с нами Африканец может стать нашим замечательным помощником. Если молодую графиню Равенбург-Равенау мы сумели перевоспитать, то из преданного нам антифашиста вырастет настоящий подпольщик!

Гостиная Дорис. Сергей и Дорис лежат в обнимку на черном диване. Оба курят. Оба полураздеты. У обоих блаженный и усталый вид.

Сергей:

– Дорис, пора морально оформить нашу связь. Я – человек определенного круга и не должен ронять своего достоинства.

– Что ты хочешь сказать?

– Мы прячемся ото всех, как преступники. Тебе не к лицу быть на положении любовницы.

– А что же к такому лицу, как мое?

– Графское достоинство.

Дорис инстинктивно делает движение торжества и восторга, быстро овладевает собой. Говорит с притворным равнодушием:

– Ты хочешь жениться на мне?

– Обязан. Я тебя люблю. Твое лицо не мешает тебе стать гордой графиней Переньи де Киральгаза. Только вот…

– Что именно? Договаривай, милый.

Пауза.

– Я уже твоя жена. Говори откровенно, моя радость!

– Видишь ли, Дорис, тысячелетний графский герб требует позолоты. А я небогат. Денег от американской тетушки нам не хватит.

Пауза. Дорис сосредоточенно думает, пуская дымок в потолок.

– Куда твоя тетушка вложила капитал?

– В британский трест «Империал Кемикл» и американский «Дюпон де Немур».

– Оба связаны с нашим «И.Г. Фарбениндустри».

Пауза.

– Ты когда-нибудь играл на бирже, милый?

– Нет.

– Я тоже. Но у меня в руках секретные сведения о военных заказах: я буду давать их тебе, а ты будешь играть через твой Дрезденский банк. Перед каждым правительственным заказом купишь акции подешевле, а после заказа цена подскочит, и каждый пункт даст нам тысячи марок в зависимости от количества твоих закупок.

– У меня наличных денег немного.

– Займи в банке.

– Боюсь своего неумения. Пролечу в трубу с тобой вместе.

– Не бойся! Я с тобой! Ты знаешь, милый, у меня в руках и сведения о России. Они влияют на движение курса всех военных акций. Скоро будет война, милый, и мы с тобой перевезем этот диван в Кремль. А пока я буду вовремя рассказывать тебе кое-что для биржи.

Дорис поднимается и становится на колени на диване над Сергеем.

– Дай мне руку на жизнь и на смерть!

– На жизнь, Дорис!

– Нет, скажи: на жизнь, графиня Переньи де Киральгаза!

Сергей повторяет. Дорис счастливо и торжествующе хохочет, поводя в воздухе руками, как дирижер над оркестром.

– Повтори еще! Еще! Какая дьявольская симфония в твоих словах… Я им еще покажу… всем насмешникам… Я сделаю из тебя, азиат, северного германского человека, и мы вместе войдем в Валгаллу.

Сергей:

– А по дороге остановимся в Кремле!

Оба дружно хохочут.

Задняя комната аптекаря. За столом сидят суровые и хмурые Иштван, Степан и Лёвушка. Перед ними навытяжку стоят Сергей, Альдона и Ганс.

Степан грозно:

– Ты знал об этом коллективном заявлении Альдоны и Ганса? Отвечай, Сергей!

– Знал.

– Ты его допустил, а допустив, не предупредил нас о столь гнилых настроениях твоих подчиненных. Позор! Ты в ответе за группу. Ты ее разложил! А группа ваша не из последних, и стыдиться вашей работы вам нечего. Лёвушка это вам подтвердит, он знает число и качество завербованных по всем группам.

Молчание. Степан:

– От кого вы получаете задания? Отвечайте, Альдона и Ганс!

Оба недоуменно:

– От вас через Сергея.

– А мы от кого?

– От Центра.

Степан хлопает ладонью об стол так, что звякают пустые стаканы.

– Какие это были задания?

– Обыкновенные, – нетвердо отвечает Альдона.

– Как это «обыкновенные»?

– Ну, как? Я не понимаю… Такие, как всегда…

– Был боевой приказ напасть на гитлеровского фельдкурьера?

– Был.

– Кто был ранен в этом бою?

– Я.

– Так какого же черта тебе еще надо, Альдона?

В ответ Альдона молча и смущенно разводит руками.

– Чем фашистская пуля под Берлином хуже вражеской пули в другом месте? А? Отвечай, Альдона!

– Она… Конечно… Но…

– Тебе нужно военную форму и знамя в руке? Газетную шумиху? А? Парадокс: доросла до двадцати четырех лет и не понимаешь, что настоящие герои не обязательно одеты в военную форму и не всегда держат знамя! А главное – не нуждаются в рекламе! Тебе показухи захотелось, а? Ты не понимаешь, что если в условиях мирного существования добровольно идешь на риск смерти, то ты уже героиня? Не где-то под Шанхаем, а здесь, под Берлином! Не понимаешь, что ты уже давно фронтовой боец! Что фронт может проходить через кабинет итальянского полковника! А, Ганс? Позор!

Иштван:

– Вы хотите дезертировать с поста ради романтики? Плохо, Альдона, плохо, Ганс: плохо потому, что очень глупо. Не ожидал!

Лёвушка:

– Стыдно, ребята. Вы не дети. Поддаться таким настроениям в трудную минуту борьбы – это предательство товарищей, по сути дела – измена делу. Кто сбежит из-под Берлина, тот сможет сбежать из-под Мукдена, а научившись бегать, сбежит из-под Москвы. Сначала будете кривляками-леваками, потом незаметно для себя перескочите боевую баррикаду и очутитесь прямо в стане наших врагов. Именно там любят показную красивую романтику. А мы ценим простоту, искренность и непоколебимую верность делу! Стыдно, ребята! Степан, прошу: верни им их заявления, они, я уверен, поняли свою ошибку и раскаиваются!

Степан с недовольным лицом передает Альдоне и Гансу их бумажки:

– Ладно, идите. А ты, Сергей, останься. Ты получишь вдвое!

Парк весной. Иштван и Сергей гуляют по безлюдной аллее. Иштван:

– Центр утвердил разработку линии Экономиста. Работай осторожно, Сергей. Старайся не показываться с ним на людях.

– Это не всегда возможно.

– Конечно. Избегай людных мест. За всеми сотрудниками Цвайгштелле следят, если не постоянно, то выборочно. А черт никогда не спит, раз в месяц контрразведка пошлет за Экономистом агента и вскроет знакомство с тобой. А если ей уже известно о твоей связи с Цербером? Смотри, братец, можешь потерять не только перспективную линию, но и собственную голову!

Скромно обставленная комната. У окна в кресле сидит красивая седая дама в черном платье с укрытыми пледом ногами. На коленях у нее книга. Входят Горст и Сергей. Оба склоняются к сидящей.

Горст:

– Мутти, позволь представить тебе графа Иожефа Пэре-ньи де Киральгаза. Граф почтил меня своей дружбой, которую я высоко ценю. Граф, познакомьтесь, это моя мать, фрау Розмари Горст. Мой отец, полковник в отставке, умер в прошлом году.

Сергей целует старушке руку.

– Садитесь, граф. Я очень рада вашей дружбе, сын много говорил о вас.

Сергей:

– Мы случайно познакомились в тире Союза стрелков и сошлись вначале потому, что оба увлекаемся коллекционированием марок.

– Это было вначале, а потом?

– А потом знакомство перешло в дружбу. Я – иностранец, мы видим только поверхность немецкой жизни и считаем, что все немцы, поскольку они кричат друг другу «Гайль Гитлер», являются гитлеровцами. Ваш сын – новый для меня тип немца, который разрешает себе мыслить самостоятельно.

– О, да, граф. Мы самостоятельно мыслим и горды этим. Поскольку Конрад мне рассказывал о вас как о прогрессивно настроенном человеке, я сейчас доверю вам нашу семейную тайну. Вы увидите, к кому вы попали в дом.

Мать и сын обмениваются взглядами.

– Надо верить в людей, мой мальчик, не бойся! С некоторым колебанием Горст идет к серванту, открывает его и из-за кипы столового белья достает тоненькую книгу. Оглядывается на дверь и на цыпочках, как готовую взорваться бомбу, несет ее Сергею.

– Что это?

Горст говорит шепотом:

– «Зимняя сказка» Гейне.

И поскольку лицо Сергея не выражает ничего, он добавляет:

– В этой книге – наша судьба. Если ее обнаружат у нас, я вылечу с работы с волчьим билетом, и, возможно, мы будем изгнаны из дома. Благонамеренные граждане, живущие в этом доме, нас не потерпят.

Сергей:

– Мне трудно всему этому верить, уважаемая дама. Но я верю, и мне грустно, что все это происходит на родине Канта, Бетховена и Гёте.

Горст относит книгу на место и говорит веселым голосом:

– А что если я сделаю кофе, мутти?

Он уходит и скоро из кухни доносятся звуки передвигаемой посуды.

Седая дама:

– Вы должны помнить, что Конрад работает в особо важном учреждении. Он окружен фанатиками и должен быть всегда начеку.

– Такая работа чем-то оправдывается?

– Да. Сейчас трудно найти работу по сердцу и приходится крепко держаться за то, что есть. Когда-то мы жили иначе. Теперь моральный гнет дополняется материальным оскудением.

Дама указывает на свои ноги.

– Теперь плед и кресло – это все, что интеллигентная немецкая женщина может позволить себе в случае болезни.

Входит Горст с подносом, на котором стоят чашечки, кофейник и вазочка с печеньем. Он ставит низкий столик между беседующими и сервирует его.

– Да, граф, я слышал слова мамы и подтверждаю их. Сейчас прирабатывать на стороне почти невозможно.

Он целует мать в лоб.

– Разве я допустил бы это, если бы мог помочь?

Мать привлекает его к себе.

– Знаю, знаю, Конрад. Не говори об этом, дорогой мальчик!

Седая дама делает глоток черного кофе.

– Иностранцы полагают, что жизнь честных и культурных немцев в сегодняшней Германии тяжела потому, что над всеми довлеет страх. Но вы ошибаетесь. Я ощущаю жизнь не как постоянную опасность, а как непрерывное унижение. Унижение, господин граф! Года два тому назад ко мне из учреждения, где работает мой сын, явилась группа одетых в белые халаты людей. Они что-то замеряли в моем лице и потом с поклонами выдали мне справку, что у меня лоб, нос и губы имеют такую-то ширину, длину и лицевой угол равен тому-то, что в целом дает какой-то индекс, по которому я принадлежу к человеческой породе, называемой северной готической расой. Меня приравняли к породистой собаке, граф, низвели до уровня животного с дипломом и медалью за хороший экстерьер. Я унижена, и мой сын также ежедневно унижается на работе какой-то наглой девкой в эсэсовской форме. А ведь тридцать лет я работала классной наставницей в институте благородных девиц и знаю, какой должна быть немецкая девушка. И это унижение мы терпим! Обязаны терпеть!

Седая дама вынимает платочек и прикладывает его к глазам.

– Успокойся, успокойся, мутти, – говорит Горст и гладит мать по белым волосам.

– Давайте поговорим о другом, – поддерживает Сергей.

Салон машины Сергея. За рулем Вилем в форме. Сергей и Горст курят на заднем сиденье.

– И все-таки я думаю, Конрад, что вы можете помочь своей матушке.

– Как?

– Приработав достаточно денег для отправки ее на курорт. Я говорил уже, что мой приятель Алексис фон Путилов учился в Праге и Вене, я при случае познакомлю вас. Его отец совершенно естественно интересуется своим бывшим заводом и следит за его состоянием. Скажите, Конрад, как экономист, следящий за развитием промышленности в разных странах, в том числе и в России, вы могли бы написать для герра фон Путилова доклад о том, что нового внесли большевики в поддержание работоспособности завода?

– Конечно, однако, прежний завод Путилова – это только часть теперешнего завода Кирова.

– Понимаю. Но в случае уничтожения советской власти и возвращения экспроприированной собственности бывшим владельцам новый завод Кирова будет возвращен герру фон Путилову как его прежний завод?

– Не знаю. Это сложный юридический вопрос.

– Но дать общую картину перестройки с приблизительной оценкой стоимости новых цехов и оборудования вы могли бы?

– Вероятно, но это большая работа.

– Тем лучше. Она и была бы оплачена немалой суммой. Курортное лечение для уважаемой фрау Горст – в ваших руках, Конрад!

Купе поезда. Фрау Горст сидит у окна.

– Идите, идите, дети! Поезд сейчас тронется!

Горст целует мать в щеку, Сергей целует ей руку. Они выходят. Вот за стеклом видны их возбужденные и довольные лица. Поезд трогается. Лица Сергея и Горста уходят назад. Старушка вынимает из сумочки платочек и прижимает к глазам.

Степан и Иштван среди кустов, тронутых первым дыханием осени: среди еще зеленых листьев первые желтые и красные. Степан встревоженно:

– Ну?

– Не понимаю: не дал условного сигнала об отъезде и не явился на свидание.

– Неужели провал или осложнения?

– Осложнения есть, но не такие, как ты думаешь: у него время встречи совпало с периодом запоя.

Степан облегченно вздыхает:

– Парадокс: и это хорошо при теперешнем состоянии дела!

Иштван озабоченно качает головой:

– Хорошего мало. Пьянство может доконать эту линию. Слушай, Степан, а что если перенести место свидания за границу? Там Сергей может ждать получения сигнала и приезда Роя неделю, две и три.

– А Цербер?

– Да, это сорвет его работу с ней. Тогда разреши принимать материалы мне.

Степан, удивленно:

– А дальше? Везти их из Германии, чтобы передать в другую резидентуру?

– Конечно, везти из Германии и сдать их в резидентуру Петра. Для Роя риск был бы невелик: у него дипломатический паспорт и его на границе не осматривают.

– Я не могу доверить ему перевозку, он стал ненадежен. Материалы придется везти тебе, Иштван. У тебя есть портфель с двойной стенкой?

– Есть. Но я не могу им воспользоваться: материалы Роя – толстая стопка бумаг, и она видна и легко прощупывается.

– Центр пока не разрешил их перефотографировать: бумаги Роя слишком ценны, и Центр желает иметь их в подлиннике.