Текст книги "Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII"

Автор книги: Дмитрий Быстролетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

ПРИЛОЖЕНИЯ

Кроме сценария «Щедрость сердца», в бумагах Д.А. Быстролётова имеется незаконченная книга о разведке. В Приложении приводятся главы из нее, раскрывающие более полно описываемые в сценарии события.

Имена действующих лиц в сценарии и книге разнятся: Сергей – Гай (Ганри) Манинг, Степан – Фриц.

В [Автобиографии Д.А. Быстролётова] автор выступает как Андрей Манин. В одном из вариантов книги эта часть должна была выполнять роль вступления – рассказа о предыдущей жизни разведчика. – Ред.

Такой удачный день

Отвратительная погода бывает в Стамбуле зимой!

Весь декабрь и январь жителей попеременно изводят дождь и снег: если ветер потянет с юга, со стороны Мраморного моря, то начинает лить дождь, а если с севера – тогда с Черного моря хлынет волна морозного воздуха, по мокрым улицам закрутит снег, и тут уж без теплого пальто не обойтись. Но в феврале случаются ясные прохладные деньки, предвестники близкой весны: неяркое солнце мягко серебрит быстрые воды Босфора, с улицы Пэра просматривается голубой силуэт далекой Антигоны, а к вечеру весь город – древние седые башни и султанские мраморные дворцы, черные стрелы кипарисов и белые современные дома, уступами спускающиеся к морю, – все вокруг станет сначала золотым, а потом розовым. После захода солнца на город спускается прозрачная сиреневая мгла, сквозь которую тускло мерцают крупные южные звезды.

Вот в такой февральский вечер к перрону Западного вокзала, как всегда, был подан Ориент-экспресс – синие лакированные вагоны с белыми табличками, указывающими, что скоро поезд ринется в ночь и, громыхая через всю Восточную Европу, умчит путешественников далеко на север.

На перроне к этому времени всегда собирается пестрая и беспокойная толпа: у провожающих на глазах блестят слезы, а уезжающие рассеянно и нетерпеливо улыбаются из зеркальных окон, и в их глазах уже виден иной, далекий мир, куда их сейчас увлечет синий экспресс. У ступенек вагона «люкс» группа американских офицеров провожает седого французского генерала и его молоденького адъютанта.

Вытянулся проводник в синей форме, белых перчатках и кепи. Вместе с другими пассажирами к этому вагону подходит смуглый молодой человек лет тридцати, с темными усиками. На нем прекрасное серое пальто, дорогое кашне, щегольская шляпа. Носильщик несет за ним добротный чемодан с мозаикой пестрых наклеек: они наглядно показывают долгий путь из Голландской Индии в Турцию. Молодой человек закуривает, рассеянно оглядывает перрон. Расплачивается с носильщиком и входит в вагон.

– Господа пассажиры, до отхода поезда осталась одна минута! – вразнобой кричат проводники. – Извольте занять места!

В толпе возникает движение – одни торопливо спрыгивают со ступенек, другие поспешно входят в вагоны. Последние улыбки и рукопожатия… Наспех брошенные слова…

Едва поезд миновал пригороды, проводник начал обход купе – отбирал у пассажиров паспорта и билеты. В двухместных он молча совал их в кармашки своей папки в синем переплете, но в купе класса «люкс» почтительно прикладывал руку к козырьку:

– К вашим услугам, господин генерал! Вы можете вызвать меня в любое время дня и ночи нажатием вот этой кнопки. Спокойной ночи, господин генерал!

И в следующем купе «люкс» – тоже с почтением:

– Спокойной ночи, господин… э-э-э Ганри Манинг! – имя и фамилию смуглого молодого человека с усиками проводник не сразу разобрал в его нидерландском паспорте. – Приятного отдыха, господин Манинг!

Гай проверил замок, прислушался к звукам в других купе, разделся, лег и накрылся синим одеялом с большим белым вытканным вензелем WL.

Гай ехал в новый город на новую работу. И непростую, потому что работа антифашиста в Берлине, под носом у гестапо, среди эсэсовцев – это будет трудное дело, в котором он мог допустить ошибку только один раз – первый и последний. По-существу, ему предстояло выступление на передовую и выбор боевой позиции. Он уже имел почти десятилетний опыт работы в антифашистской группе и даже сам себя считал весьма компетентным специалистом. Но все, что он делал до сих пор и что всегда наполняло его горделивым сознанием хорошо выполняемого ответственного долга, здесь, в гитлеровской Германии, вдруг показалось мелким и простым: «Да, – думал он, стоя с сигаретой в зубах в коридоре вагона, и рассеянно глядя на предутренний туман, – здесь мне предстоит подняться на следующую ступень в технике, осмотрительности и быстроте своей работы… Тут пощады не будет – или я их, или они меня…»

Как раз в этот момент чья-то рука легла на его плечо. Скосив глаза, он увидел черную лайковую перчатку, рукав черного мундира и серебряную тесьму на обшлаге со словами «Мертвая голова». Эсэсовец. Обернувшись, Сергей встретил пристальный взгляд человека, который как будто прочел его мысли. Эсэсовец поднял пальцы к козырьку и вежливо проговорил:

– Моя зажигалка не дотянула до Берлина! Разрешите прикурить?

И оба, стоя плечом к плечу у окна, молча курили и провожали глазами проплывающие мимо серые мокрые поля.

«Начинается, – думал Сергей. – Здесь фронта не будет – мне предстоит не только сражаться с врагами, но и работать и жить среди них!»

Погасив окурок в пепельнице, Гай вернулся в купе. От нечего делать перебрал лежавшие на столике рекламные брошюры. В одной из них его внимание привлек адрес «комфортабельного пансиона для солидных деловых людей» в Берлине близ Виттенбергплац, в центре буржуазной, западной, части города. В нем он и решил остановиться, пока не подыщет себе подходящей квартиры… Гай был недоволен собой. Невинная просьба прикурить заставила его сердце екнуть. А что же будет дальше – там, в Берлине, где таких фашистов, в форме и в штатском, ему придется видеть с утра до ночи и на каждом шагу? Но одновременно он был и доволен: этот легкий внутренний испуг явился как бы последней контрольной отладкой для его нервов.

Остаток пути прошел без неожиданностей.

В Берлине Гай с вокзала приехал на такси в намеченный пансион и получил хороший номер.

Едва устроив его вещи в комнате и открыв краны в ванной, горничная столкнулась в коридоре с высоким мужчиной в спортивном костюме.

– Утренний обход. Иностранцы есть? – спросил он.

– Да, господин блокварт. В триста десятом. Вот его паспорт.

Блоквартами назывались квартальные уполномоченные гитлеровской партии, наблюдавшие за политической благонадежностью населения.

Пробежав глазами странички документа, блокварт постучал в дверь и, не дожидаясь приглашения, вошел в номер.

– Господин Манинг?

– Да. Чем могу быть полезен? – Гай вышел из ванной комнаты и приветливо улыбнулся незнакомцу.

– Позвольте представиться: Эрвин Литке, блокварт. Хотел бы лично познакомиться и задать несколько вопросов. Я не задержу.

Гай жестом пригласил гостя сесть.

– По долгу службы я обязан знакомиться со всеми иностранцами, поселяющимися в моем квартале, и оказывать им посильную помощь. Чем вы думаете заняться у нас, господин Манинг?

– Я хочу изучить постановку дела в большой немецкой больнице.

– В Голландии немало больших больниц, господин Манинг, не так ли?

– Безусловно, господин Литке. Но немецкие больницы поставлены лучше. Финансовая отчетность и экономическая эффективность – вот что меня интересует. А уже после этого я намерен поработать в хорошей частной клинике.

– Благодарю вас. Теперь я все понял, – сказал блокварт и встал. – Завтра в пять вы получите на Александерплац свой паспорт и разрешение на жительство сроком на один год. Но без права занимать платное место – заметьте себе это!

– Я не нуждаюсь в жалованье. Мне нужны знания и практика, они хорошо окупятся в будущем.

Блокварт Литке пожелал ему успеха и покинул номер.

Побрившись и приняв ванну, Гай попросил горничную принести завтрак и с аппетитом поел. Когда горничная унесла посуду, он запер дверь, взял позавчерашнюю турецкую газету, которую купил перед отъездом из Стамбула и которую здесь, в номере, разбирая свой багаж, небрежно бросил на стол. Между страницами этой газеты лежал обрывок другой, тоже турецкой, спрятанный им самим. Газету он бросил в корзину для мусора, а вынутый из нее обрывок разгладил и положил в бумажник: это был явочный документ.

Едва он надел шляпу и пальто, звякнул телефон. Вежливый голос с сильным греческим акцентом сообщил, что говорит Аристотель Какие и в его магазине, помещающемся за углом в первом квартале, уважаемый господин Манинг может купить в кредит и с доставкой в номер сыры, копчености, рыбные продукты, фрукты, сласти и вино. Господин Какие очень просит господина Манинга зайти в магазин и лично ознакомиться с ассортиментом товаров и открыть счет, а также высказать пожелания, какие товары, помимо имеющихся, он хотел бы заказывать лично для себя – например, какие-нибудь специальности голландской кухни. Гай поблагодарил и сказал, что постарается воспользоваться услугами господина Какиса.

Он захватил фотоаппарат и направился к выходу, но снова раздался телефонный звонок. На этот раз приветливый женский голос по-голландски сообщил, что в баре «Квик», недалеко от «Цоо», имеются голландские ликеры и водка, газеты и Библии, а также молодые девушки, говорящие по-голландски. В задней уютной комнате всегда можно отдохнуть, почитать Библию или наедине побеседовать с хорошенькой девушкой.

Бросив трубку, Гай шагнул к двери. Но резкий звонок снова вернул его к телефону. Черт побери, скольким же предпринимателям швейцар гостиницы уже успел продать весть о его приезде?

Неуловимо знакомый мужской голос сказал что-то неразборчиво.

– Алло, я вас плохо слышу, – ответил Гай, силясь вспомнить, где он слышал этот голос, и ожидая, не скажут ли ему еще чего-нибудь.

И мужчина сказал отчетливо:

– Мы – коммунисты, мы еще вернемся!

Гай положил трубку на рычаг. Из номера он выскочил так, словно за ним гнались.

У лестницы встретился блокварт Литке, уже не такой официальный.

– Идете погулять, господин Манинг? Как устроились?

Вот откуда ему знаком этот голос! Что же это было? Проверка? Провокация? Гаю просто не хотелось верить, что этот пышущий здоровьем и, по-видимому, незлой человек может быть настолько глуп.

– Спасибо, господин блокварт, – искренне поблагодарил он. – Тут у вас реклама по телефону поставлена отлично. По-моему, вы мне тоже звонили? Но я, знаете, ничего не понял – телефон хрипит, да и к берлинскому выговору я еще не привык.

Блокварт ничуть не смутился. Наоборот, он смотрел на Гая снисходительно и говорил громко, как с глухим:

– Вы не разобрали, господин Манинг! Я сказал: когда вы вернетесь из полицейского управления, я зайду проверить разрешение!

Гай улыбнулся, поклонился и сбежал по лестнице вниз. Этому Литке можно только позавидовать – врет в глаза, и хоть бы хны! Но все-таки, пожалуй, больше блокварт провоцировать его по телефону не будет. И то хорошо…

Побродив по центру, Гай вышел на набережную позади рейхстага. Было без четверти десять, утро выдалось ясное. На том месте, где ему назначили встречу, одна за одной останавливались и отъезжали частные машины. Бойкое место, подходящее. Сделав несколько снимков рейхстага с тех точек, которые рекомендуют туристам путеводители, Гай ровно в десять подошел к условленному месту. Там как раз остановилась машина. У нее был номер, который Гаю велел запомнить Фриц еще месяц назад.

Из машины смотрел на прохожих немолодой черноволосый водитель. При приближении Гая он взял лежавшую на сиденье газету и положил ее на баранку. Гай закрыл колпачком объектив фотоаппарата и застегнул чехол. Первая часть пароля отработана, теперь с ним должны заговорить.

– Прогуливаться изволите? – спросил водитель.

– Знакомлюсь с городом.

– Издалека приехали?

– Я – кругосветный путешественник. Если у вас есть время, не прокатите ли вы меня по Берлину?

– С удовольствием!

Все было в порядке. Гай сел в машину. Сделав несколько поворотов по аллеям Тиргартена, водитель достал из кармана обрывок турецкой газеты. Гай отдал ему свой. Водитель сложил их – они точно совпали, и только тогда он улыбнулся.

– Меня зовут Иштван, – сказал водитель. – Сейчас мы проедем мимо парикмахерской Шнейдера, запомни адрес. Мы ждем тебя в восемнадцать. В парикмахерской будут работать хозяева, Генрих и его жена Эльза. Скажешь им, что хочешь помыть голову, и их хромой сын Вилли проведет тебя к нам. Вся семья – надежные люди.

Иштван высадил его у «Цоо», и Гай пешком добрался до гостиницы.

Без пяти шесть вечера он вошел в парикмахерскую Шнейдера. В мужском зале было еще пусто. Лишь в одном кресле сидел клиент, которого стриг пожилой мастер – видимо, сам хозяин.

– Я хотел бы помыть голову, – обратился к нему Гай.

– Вилли! – негромко позвал хозяин.

Из маленькой двери в дальнем углу появился невысокий юноша, сильно припадавший на левую ногу.

– Да, отец…

– Господин желает помыть голову.

Вилли пригласил Гая следовать за ним. Они прошли через дамский зал, Вилли толкнул плотно прикрытую дверь, пропустил вперед себя Гая, но сам не вошел. Сидевший в кресле возле умывальника пожилой мужчина в распахнутом белом халате поднялся навстречу Гаю. Это был Фриц.

– Здравствуй! Как устроился?

– Все нормально.

Они обнялись. Но Фриц тут же отстранил его.

– Сядь-ка в кресло, ты же пришел мыть голову.

Однако разыгрывать весь спектакль конспирации до конца осторожный Фриц не счел нужным – стало быть, обстановка позволяла. Он сразу заговорил о деле.

– Очень рад, что ты не задержался. Ты знаком с положением в Германии?

– Читаю газеты, слушаю радио.

– Твое мнение?

– Все это всерьез и надолго. Их демагогия сильно пахнет кровью. Италия и Германия лихорадочно вооружаются. Зачем, если не для войны?

– Вот именно… Поэтому нам нужна самая широкая информация о дальних замыслах Гитлера. В Европе не все понимают то, что понял ты. Мы должны добывать конкретные, точные факты, которые скрыты за демагогией.

Он замолчал, полез в карман за трубкой и табаком. Гай воспользовался паузой.

– Кто ты сейчас?

– Канадец германского происхождения. Имею достаточный капитал, чтобы лечить в германских санаториях свой проклятый суставной ревматизм.

Он действительно страдал суставным ревматизмом, по всей вероятности – неизлечимо.

Гай про себя отметил, что Фриц сильно изменил внешность, чему способствовали галстук бабочкой и платочек в кармане модного костюма. Хотя опытный глаз мог бы определить, что хорошо одеваться он научился не так уж давно.

– Что за человек Иштван?

– Он по образованию юрист, держит контору. Прошлое пестро… Был офицером в австро-венгерской армии, попал в плен к русским, потом вернулся на родину. Теперь, видишь, здесь. Довольно с тебя?

– Вполне.

Фриц наконец набил свою трубку, раскурил ее от спички.

– Теперь слушай. Я буду предельно краток, дам грубую схему… Мне известно, что Гитлер и Муссолини организовали сугубо засекреченную фельдъегерскую связь.

Гай с сомнением покачал головой:

– Есть же совершенно безопасные дипломатические каналы…

– Каналы есть, а традиций у гитлеровцев пока нет, дипломатическая служба засорена старыми дипломатами, преимущественно аристократами-монархистами, и им новая власть не доверяет. Им нужен надежный личный контакт, а для этого нужно иметь своих людей, которым можно было бы довериться.

Гай ждал долгого разговора, но Фриц, помолчав, кончил неожиданно быстро:

– Тебе предлагается найти одну из линий связи.

Гай даже рот раскрыл: все это представилось ему чистой фантазией. Разумеется, теоретически рассуждая, у всякого, пусть самого запутанного, клубка где-то обязательно есть два конца, и если терпеливо искать и найти один, то потом найдешь и второй. Но тут дело шло о главах двух фашистских государств. Связь между ними – линия самого высокого напряжения, а Фриц предлагает взяться за нее голыми руками. Даже если бы, предположим, по этой линии передавались обыкновенные сводки погоды или поздравления по случаю именин, все равно подключиться к ней неимоверно трудно. А в данном случае следовало ожидать, что переговоры касаются подготовки к большой войне… Гай спросил:

– Есть что-нибудь наводящее, хоть какая-нибудь малость?

– Ничего пока нет. Начинай с нуля. Но давай порассуждаем… – Фриц примял пепел, побулькал трубкой. – В политическом смысле отношения у них сложные. Дуче мечтает о восстановлении старой римской империи, Гитлеру это не нравится. В Греции и Югославии их интересы уже столкнулись. Но есть одна вещь, которая их объединяет и которая для обоих очень злободневна…

– Вооружение?

– Да. Идем дальше… В переговорах по этому вопросу активней должна быть итальянская сторона. Почему? – Фриц посмотрел на Гая, но не стал ждать его соображений: чувствовалось, что все эти выкладки обдуманы им раньше. – Немцы в области вооружений обогнали итальянцев. Если кто-то у кого-то просит, то итальянцы у немцев, а не наоборот. Логично?

– Вполне.

– Дальше. Германская военная промышленность – это Рур, а сердце Рура – Дюссельдорф. И тут я могу сделать тебе единственное конкретное сообщение: начальник гестапо в Дюссельдорфе – штандартенфюрер СС Ганс Раушбергер. Он – главная власть в Рурском районе. Деловая переписка по вооружениям должна идти через него. Он может быть передаточным звеном, а может и конечным.

– А что о нем известно?

– Не так много. Старый член гитлеровской партии. До переворота служил в фирме «Немецкие текстильные фабрики» в Хемнице. Потом посадил владельца фирмы – еврея Иосифа Лифшица – в лагерь и присвоил себе его фирму. Дал взятку и быстро пошел в гору… В общем, обыкновенная история…

Оба долго молчали. Курили, глядели в окно, ходили по комнате. Потом Фриц сказал:

– Конечно, может, все наши прикидки – игра воображения, и больше ничего…

– Нет, – возразил Гай, которому дело уже не казалось столь неосуществимым, как вначале. – Из всех возможных вариантов ты выбрал, по-моему, самый дельный.

– Тогда ты говори, а я послушаю.

– Начать, наверное, надо с Хемница… Что за человек Раушбергер? Поговорить со служащими…

– Кое-что можно выяснить и здесь, в Берлине. Частное «Информационное агентство Шиммельпфенга» уже лет двести или триста занимается сбором сведений о всех промышленниках и коммерсантах Германии. У хозяина есть помощник, его старый друг Рафаил Рубинштейн. Он должен много знать…

– Ты, оказывается, тоже знаешь немало. А говорил: «с нуля»…

– Так ведь все это нашему троюродному дяде двоюродные племянники, – усмехнулся Фриц и посмотрел на часы. – Время. Видеться мы с тобой будем редко. Все через Ишт-вана. Он сведет тебя с твоими помощниками – Гансом и Альдоной. Оглядись, обживись… И помни: слепой судьбы не бывает. Твоя судьба – в твоих руках…

Они попрощались. Фриц снял халат, надел пальто и ушел.

Минут через десять покинул парикмахерскую и Гай. В гостиницу он вернулся в половине двенадцатого и сразу лег спать.

Как всякий аккуратный человек, он вменил себе в правило перед сном обязательно перебрать в памяти все события дня, отметить плюсы и минусы. А прошедший день был из ряда вон выходящим: он прямо с вагонных колес включился в дело. Потушив свет и закрыв глаза, Гай поминутно прокрутил минувшие сутки: от курения в вагоне рядом с эсэсовцем – Гай в темноте даже потрогал себя за левое плечо, где утром лежала рука в черной перчатке, – до разговора с Фрицем. Не нарушил ли он правил конспирации? Не просмотрел ли какой-нибудь мелочи, которая позднее, когда этого совсем не ждешь, взорвется, как бомба замедленного действия? Как будто бы нет… Блокварт, по всей вероятности, успокоился на его счет… На встречу с Иштваном он вышел точно… Из парикмахерской исчез чисто…

Засыпая, он чувствовал, что губы его сами собой складываются в улыбку. Таким удачным получился этот день…

Девушка из витрины

Гансу и Альдоне было лет по двадцать пять или семь. Ганс, немец из Праги, сухощавый, белокурый, уже заметно лысеющий молодой человек, с очками в золотой оправе на бледном лице, казался старше своих лет, вероятно, еще и потому, что хотел походить на Иштвана – был немногословен, хмур и рассудителен. Альдона всегда вышучивала его за это. Ганс работал в библиотеке – писал книгу по древнегерманской грамматике. Он окончил в Праге юридический факультет. Альдона, полноватая зеленоглазая брюнетка из Мемеля, отличалась живостью характера и отчаянной храбростью. Она работала медсестрой в частной клинике доктора Пауля. Ганс и Альдона по линии техники связи подчинялись Иштвану, а по линии оперативной работы – Гаю. И еще одно объединяло Ганса и Альдону: их отцы погибли от рук гитлеровцев.

Первая встреча с Гансом была у Гая короткой, они только показались друг другу, зато на следующий день им удалось поговорить как следует. Вспоминали Испанию…

Отправляясь в частное «Информационное агентство Шим-мельпфенга», Гай по пути захватил Ганса и Альдону, с которой Иштван познакомил его неделей раньше.

Ганс и Альдона остались на улице рассматривать витрины, а Гай один вошел в контору. Сидевший в первой комнате чиновник показал ему кабинет Рубинштейна. Он вошел без доклада.

– Господин Рубинштейн?

– К вашим услугам. Но сейчас начинается обеденный перерыв, и я прошу…

Собственно, Гай именно на это и рассчитывал.

– Меня зовут Ганри Манинг, я импортировал немецкие ткани в Голландскую Индию… Не могу ли я попросить вас отобедать со мной?

Рубинштейн не возражал, и они отправились в ресторан «Кемпинский», считавшийся лучшим в деловом центре города. Когда новоявленные знакомые уселись в уютном углу зала, Гай сказал:

– Политические события в вашей стране, господин Рубинштейн, конечно, грандиозны, но многим кредиторам они спутали все расчеты.

Господин Рубинштейн счел за благо промолчать и только кисло улыбнулся.

– Но если говорить конкретно, я имею в виду Иосифа Лифшица в Хемнице, который прекратил оплату векселей фирмы «Немецкие текстильные фабрики».

– У него есть к тому веские основания: фирма перешла в другие руки. Новый владелец – господин Ганс Раушбергер.

– Он принял на себя обязательства господина Лифшица?

– Не знаю. Думаю, что нет, господин Манинг.

– Не могли бы вы уточнить этот вопрос, господин Рубинштейн?

– Новый владелец – лицо очень высокопоставленное, о таких людях мы справок не наводим и не даем.

– Вы советуете мне съездить в Хемниц и обратиться лично к нему?

– Я вам ничего не советую. Адрес господина Раушберге-ра мне не известен, а в Хемнице он не живет.

– Какой же смысл ему жить вдали от фабрик?

– Может быть, смысл в том, что господин Раушбергер недавно женился.

– Кто его жена?

– Нет, господин Манинг, я не смею касаться личной жизни этого высокопоставленного лица. И почему меня должна интересовать какая-то там итальянка?!

При последних словах Гай чуть не хлопнул собеседника по плечу. Ай да Рубинштейн! Ничего не знает, советов не дает, справок не наводит…

– Да, печально все это, господин Рубинштейн… Коммерческие дела не должны страдать от чьих-то честолюбивых или матримониальных устремлений.

В ответ Рубинштейн только посмотрел на него хитро из-под своих свисавших на глаза густых бровей, придававших его лицу выражение неизбывной печали.

Обед был вкусный, вина хороши. Гай попросил принести сигары, и Рубинштейн не отказался покурить, хотя по неумелости в обращении с сигарой было видно, что он некурящий. Может быть, именно это обстоятельство сделало его более разговорчивым: пожилой человек, пускающий дым ради баловства, невольно молодеет и, стало быть, обретает некоторое легкомыслие.

– Не хочу сыпать соль на раны, но не могу удержаться от вопроса… – дружеским тоном начал Гай.

– Пожалуйста, – сказал Рубинштейн, и это прозвучало, как «Чего уж там, валяйте!». Он еще ворчал, но тон заметно изменился.

– Для вас настали трудные времена?

– Что касается старика Шиммельпфенга, то вы несколько запоздали с соболезнованиями. Его вместе со всей семьей арестовали полгода назад. Директор фирмы теперь я.

– Но ведь вы тоже?..

– Да, да… Но… видите стальной шлем у меня в петлице? Я – фронтовик, два раза ранен. Это имеет большое значение.

– Но не настолько большое, чтобы вы осмелились дать мне маленький совет?

Господин Рубинштейн отставил подальше от себя дымящуюся сигару и заговорил сердито:

– Такие штучки еще действовали на меня, когда я торговал средством для увеличения бюста, а хотел торговать машинками для стрижки травы на газонах. Поэтому не затрудняйтесь, – он победно посмотрел на Гая и продолжал: – На той неделе гестаповцы забрали у нас весь архив. Теперь он в подвале нашего дома, только вход не с Ляйпцигер-штрассе, а с Фридрихштрассе. Там раньше размещались архивы давно ликвидированного оптового склада. Все лежит на полках в полном порядке. Дело Лифшица – десятое или одиннадцатое в стопке под литерой «Л». Я сам укладывал папки.

Гай внял совету Рубинштейна «не затрудняться».

– А не можете вы взять это дело хотя бы на час?

– Решительно нет. Кто меня тогда будет спасать? Шлем в петлице?.. Но, прежде всего, я – честный человек.

– О, разумеется!

Глядя в сторону, Рубинштейн сказал ворчливо:

– Если бы вы имели гестаповский жетон… Но такие жетоны стоят дорого, очень дорого, господин Манинг…

– Такова жизнь: все хорошее всегда стоит дорого…

Гай достал из кармана бумажник.

– Нет, нет, не здесь, – спокойно осадил его Рубинштейн.

В тот же день Гай осуществил еще два важных дела.

В главной городской больнице, учрежденной, вероятно, еще во времена Фридриха Великого и носящей с тех пор французское название «Шарите», он договорился о практике – администрация ничего не имела против того, чтобы голландец изучал больничный бюджет и доискивался, каким образом можно при минимальном кредите добиваться максимальных лечебных результатов.

Потом он снял помещение для своей конторы и квартиры. Состоятельному дельцу полагалось это сделать.

Красных бумажек с черными буквами «Zu miten» («Сдается») на окнах и парадных дверях было много на всех улицах, по которым он ходил. Ему приглянулись две комнаты во втором этаже облицованного гранитом старого дома на Уланд-штрассе. Одна комната служила спальней, в другой стоял письменный стол, два мягких стула и книжный шкаф. Ему большего и не требовалось. Телефон имелся.

Хозяйке, очень вежливой немке лет пятидесяти пяти, прилично говорившей по-английски, он объяснил, что сидеть в своей конторе с утра до ночи не собирается и вообще жить по расписанию не умеет. Она была тем более довольна, что плату он отдал за три месяца вперед.

Модную машину последнего выпуска – шоколадный «хорх» – он взял напрокат и сразу заплатил за год.

Блокварт Литке, когда Гай при встрече мимоходом обмолвился, что нашел постоянную квартиру, тоже остался доволен – меньше ответственности.

Через две недели Рубинштейн передал Гаю жетон гестапо. За это время Ганс купил эсэсовское обмундирование, Альдона подогнала форму по его фигуре. Для Гая были куплены сапоги и черное кожаное пальто, в каких ходило эсэсовское начальство.

Поздним весенним вечером из темного подъезда большого углового дома на Фридрихштрассе вышла, дымя дешевой сигаретой, Альдона. Вскоре ее обогнал Гай с портфелем в руках и в сопровождении эсэсовца с лакированной кобурой на поясе. Они подошли к запертой двери, ведущей в подвал, и Гай крикнул в слуховую трубку возникшему за зеркальным дверным стеклом старенькому вахтеру:

– Гестапо. Отворите! – и показал жетон.

Старичок в сером мундире и в форменной фуражке отпер дверь.

– Где здесь подвал с делами фирмы «Шиммельпфенг»?

– Пожалуйте сюда, господин начальник, вниз по лестнице, потом направо. Дверь не заперта, я проверял там подачу света и воды.

Гай повернулся к Гансу:

– Никого не пускать…

Тот щелкнул каблуками.

Альдона перешла на другую сторону улицы и фланировала напротив.

Гай спустился вниз.

Ряды железных полок и сложенные на них папки. Вот литера «Л». Двенадцатое дело с надписью: «Лифшиц Иосиф. Немецкие текстильные фабрики. Хемниц». Он раскрыл папку.

Между тем из ближайшего полицейского участка к подвалу спешил дородный вахмистр.

– У нас сигнал! – набросился он на старичка вахтера, прохлаждавшегося на улице. – Ты кому отпер дверь?

Старичок кивнул на стоявшего в дверях эсэсовца.

– Не видишь? Ищут какие-то документы в архиве.

Вахмистр сразу успокоился:

– Надо было тебе сигнализацию отключить…

– Да не успел за ним! Быстро летает…

Тут из подвала поднялся Гай с портфелем в руке. Вахмистр козырнул ему.

– Вы что? – спросил Гай.

– Это мой участок…

– Все в порядке, вахмистр…

Примерно через час хозяин парикмахерской Шнейдер с книгой в руках вышел во двор подышать воздухом и оставил дверь черного хода незапертой. Туда вскоре скользнули две темные фигуры. Не зажигая света, они прошли через кухню в чулан, заперли дверь и зажгли тоненькую свечу. Сели на пустые бочки, склонились над папкой.

– Я уже просмотрел, Фриц, – сказал Гай. – Не будем терять время на пустяки. Покажу главное. Вот Раушбергер.

Гай поднес свечу ближе. С фотографии смотрело грубое волевое лицо с жесткой складкой у опущенных углов рта.

– А вот его молодая жена…

На фотографии была изображена хорошенькая молодая брюнетка, почти девочка.

Гай засмеялся.

– Что тебя так обрадовало? – спросил Фриц.

– Раушбергер говорит по-итальянски и до гитлеровского переворота представлял фирму Лифшица в Риме. По документам папки, то есть по секретным свидетельствам служащих канцелярии фирмы, Раушбергер давно сватался к Фьорелле Мональди. Но брак дочери с немолодым немецким коммерсантом не соблазнял проконсула – подполковника итальянской фашистской милиции, и он отказал Раушбергеру. Однако после того как этот соискатель захватил фабрики и стал штандартенфюрером СС, положение изменилось, и маленькая Фьорелла стала почтенной фрау Раушбергер.

– Ну-ну…

– Слушай дальше. В Дюссельдорфе супруги живут в сильно охраняемом доме… Как ты думаешь, очень весело двадцатилетней итальянке в обществе пятидесятилетнего штандартенфюрера?

– Всяко бывает… Только не говори мне, что собираешься за нею поухаживать.

– Нет, конечно! Фьорелле нужно подвести женщину… Жалко, Альдона не годится – не тот типаж… Тут нужна красивая, богатая аристократка…

– Утопия…

– Но поискать можно?

– Поищи…

Погасив свечу, они разошлись. Папку с делом Лифшица Фриц взял себе.

Два месяца Гай и его помощники искали ту единственную, идеальную, неповторимую девушку, портрет которой – внешние данные, душевный склад и положение – нарисовали они сами и которая так была необходима. Гай не представлял себе, как впервые подойдет к ней, о чем заговорит, каким образом завоюет ее доверие, как подготовит ее к той роли, которая ей предназначалась. Он надеялся, что все это в нужный момент подскажет ему интуиция…

Альдона, Гай и Ганс заглядывали в церкви, посещали скачки, бывали на автомобильных гонках, в модных дансингах и даже два раза присутствовали на похоронах престарелых кайзеровских генералов. Увы, ничего подходящего не встречалось, и у Гая стало закрадываться сомнение.