Текст книги "Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII"

Автор книги: Дмитрий Быстролетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

И еще понял: этот ненужный ему лист бумаги с фотографией, выданный французским чиновником, в глазах Кляви-на придал ему особый вес. Почему? Непонятно. И Андрей предпочел не гадать.

Товарищ Клявин несколько раз продиктовал ему несколько адресов, попросив выучить их наизусть. Это было похоже на проверку памяти, и Андрей прошел ее успешно. А затем последовала другая просьба: ему надо съездить на один день в Будапешт и послать оттуда по почте открытки по указанным адресам.

Андрей получил деньги, съездил в Будапешт, отослал открытки и без происшествий вернулся в Прагу.

При первой же встрече с товарищем Клявиным он вновь поднял вопрос о возвращении на родину.

– Ну хорошо, – сказал Клявин, – мы запросим нужные справки и примерно через год вы будете восстановлены в правах советского гражданина, если все, что вы сообщили, полностью подтвердится.

– Через год? – упавшим голосом спросил Андрей.

– Привод шхуны в Крым и потом рейс в Варну – это только полгода вашей жизни, а остальные двадцать? Нам надо знать о вас все…

Итак, год ожидания…

Чтобы не терять его даром, Андрей поступил на первый курс юридического факультета по временному удостоверению личности, выданному ему чехословацкими властями как выпускнику константинопольского колледжа.

Начался двадцать второй год, один из труднейших в его жизни. Чтобы зарабатывать на жизнь и не пропускать лекции, он устроился могильщиком на самое большое кладбище города. Ночью копал могилы, а днем клевал носом в аудитории. Тогда он впервые узнал, как может накапливаться в человеке усталость, как ломит тело, не освеженное сном, как с каждым днем все больше тяжелеют руки и ноги и как эта тяжесть вдруг в одно совсем не прекрасное утро не позволит человеку подняться с жесткой постели. Лишь немыслимым усилием воли можно заставить себя встать, чтобы начать новый день, похожий на все предыдущие.

Тринадцать закопченых труб и тяжелые клубы дыма, медленно ползущие по низкому небу, – вот все, что Андрей видел каждое утро из окна своей комнатушки под крышей большого и холодного дома. Это была рабочая окраина Праги.

Проснувшись от протяжного рева гудков, он подолгу глядел из окна вниз, туда, где по тесной и кривой щели улицы в безотрадной мути рассвета бесконечно тянулись вереницы рабочих.

Одевшись, он садился на кровать и напряженно думал, куда бы пойти в поисках хлеба. То, что он зарабатывал рытьем могил, никак не могло покрыть всех расходов, поэтому он начал давать частные уроки русского языка, но добыть их в этом светлом и прекрасном городе было нелегко. Все остальное время суток было поглощено лекциями и практическими занятиями. Потом наступал вечер. В одном магазине хозяин жертвовал студентам обрезки колбас и сала, в другом – непроданный за день черствый хлеб. На маленькие и такие дорогие монетки Андрей прикупал кое-что и к наступлению темноты успевал дотащиться домой. Сняв костюм, чтобы не мять его, садился на кровать и раскладывал на старой газете пищу. Денег на освещение не хватало, и после еды оставалось только глядеть в окно на отблески заводских огней и на черные силуэты труб. Обычно в это время у него начиналась лихорадка, и возбужденный мозг уносил его в будущее, он видел мир свободным от бедности и голода, от власти золотых мешков, от угнетения и рабства. Потом проваливался в темную яму неосвежающего сна. Молодая мать с лучезарными глазами, глядевшими на него из-под синей воды, появлялась теперь редко…

Глава 7

– Ого, – удивился консул Клявин. – Нелегко вам дался этот год!

Он поднялся и торжественно протянул Андрею широкую ладонь. Консул был раньше рыбаком.

– Поздравляю, от души радуюсь! Входите в нашу пражскую советскую семью.

Он сел и вынул из стола папку с надписью «А.А. Манин», а из папки извлек небольшой лист бумаги с красно-черной вязью славянских букв наверху: ЦИК РСФСР. Он протянул ее Андрею. В документе сообщалось, что Комиссия по правам гражданства вынесла решение восстановить в советском гражданстве А.А. Манина, покинувшего страну по независящим от него обстоятельствам. У Андрея пересохли губы, он несколько раз глубоко вздохнул.

– А вот ваш советский паспорт. О прописке не беспокойтесь – все уже устроено.

Консул вручил Андрею заветную книжечку. Андрей мог бы поцеловать ее, если бы был один в комнате.

– Я могу ехать домой? – хрипло спросил он.

Но Клявин, не отвечая, зажег сигару и откинулся в кресле. Андрей не решался повторить свой вопрос. Молчание длилось с минуту. Наконец консул заговорил.

– В последние годы вы пережили большие трудности, организм ваш истощен… По нашему мнению, вы заслуживаете отдыха… И потом… – он сделал паузу, – вам ведь надо доучиться. Стране нужны образованные люди. Хорошие специалисты. Вы должны уехать отсюда с дипломом. А мы дадим вам характеристику. На родине вас будет ждать интересная работа… Так что я бы на вашем месте не торопился…

В тоне и словах консула было так много самого серьезного внимания к нему, что Андрей не знал, как он должен принимать все это. Он испытывал неловкость и потому ответил несколько грубовато:

– Но я не могу окончить факультет… Я ночью работаю, а днем сплю на ходу. Я болен.

– Вы просто устали. Отоспитесь, отъедитесь, успокоитесь. И все будет в порядке.

Консул вынул из папки толстую пачку кредиток. Такого количества денег Андрей давно не видел.

– Вы зачислены внештатным переводчиком при атташе по делам печати товарище Славине. Полпред Антонов-Овсеенко все знает. Он вас ждет. Работой вы, насколько я знаю, перегружены не будете. Следовательно, – Клявин улыбнулся, – ничто не помешает вам учиться на отлично. Не так ли? Снимите себе комнату в приличном пансионе и оденьтесь получше.

– Постараюсь, – сквозь зубы процедил Андрей. И тут же подумал, что товарищ Клявин имеет полное право возмутиться и послать его ко всем чертям. Человеку делают добро, а он дуется…

Но Клявин, видно, хорошо понимал его состояние. Снова улыбнувшись, он протянул Андрею руку и сказал:

– Ничего, ничего, переживете! Желаю успехов.

От консула Андрей пошел прямо к Славину. Атташе действительно уже ждал его.

Работы для Андрея оказалось много, но Славин не перегружал его. Андрей с первого дня почувствовал, что его новый начальник как будто присматривается к нему, словно бы осторожно прощупывает его. Так оно, конечно, и было.

Спустя неделю Славин как бы между прочим сказал:

– Вы бывали в итальянском ресторане «Венеция»? Знаете, открылся недавно на Тыловой площади. Нет? Напрасно! Сегодня же часа в два пойдите туда пообедать. Кстати, посмотрите, пригоден ли он для деловых встреч с местными журналистами и газетчиками. Хорошо?

В ресторане Андрей взял меню, заказал еду и только было приготовился получше оглядеть помещение, как коренастый рыжеватый господин подошел и сел рядом.

Андрей не верил собственным главам: это был Степан Карлович Сурнин, тот самый Сурнин, который темной ноябрьской ночью двадцатого года сошел у болгарского берега со шхуны «Эглон» в форме офицера деникинской армии и который не успел, по его словам, поговорить с Андреем о самом главном. Сейчас Сурнин из-под лохматых светлых бровей глядел с добродушной усмешкой на раскрытый рот Андрея.

– Пора бы и задраить иллюминатор, – проворчал он. – Нужно сказать: здравствуйте.

– Здравствуйте, – и вправду, как попугай, повторил ошеломленный Андрей.

– А воспитанный человек вообще не должен удивляться ничему на свете. Вернее, не должен показывать свое удивление, – учительским тоном продолжал Сурнин. – Зовут меня Степаном. А ты будешь Сергей. Понятно?

– Понятно!

Андрею вдруг стало легко и радостно. То, что говорил Сурнин, походило на игру, но Андрей отчетливо ощущал, что если это и игра, то очень серьезная, игра с еще не известными ему правилами и ставками. Андрей затаил дыхание, чтобы не пропустить ни слова, ни звука, и Сурнин это заметил.

Раскурив коротенькую трубочку, он продолжал по-домашнему просто, словно встретились они не минуту назад и сидели не в пражском ресторане, а на севастопольской набережной.

– Я – рижанин, в Праге бываю часто, потому что лечусь в Карловых Варах от хронического суставного ревматизма. Нам предстоит работать вместе. Я буду твоим руководителем в благородном деле.

– Понятно! – во второй раз горячо откликнулся Андрей.

– Ничего пока тебе не понятно. И говорить надо тихо, – Сурнин пососал трубку, поглядел в окно. – Твой законный голландский паспорт действителен еще одиннадцать дней текущего первого года. Это золотые дни, и терять их нельзя. Объяви на факультете, что хочешь проверить, можно ли перевестись на берлинский медицинский факультет, так как немецким языком ты владеешь, а изучение чешского берет слишком много времени и усилий. Выезжай официально как студент Манин, визу в Германию получишь через Клявина.

В Берлине для памяти побывай на медфаке, а потом садись в поезд и как голландец Ганри Манинг поезжай в Амстердам. Обменяй временный паспорт на постоянный, в Берлине на обратном пути снова перемени национальность и возвращайся сюда. Голландский паспорт сдашь на хранение мне. Ты обязан учиться хорошо, а поэтому скажи Славину, что уходишь с работы у него, что она тебя не устраивает. Все связи с советской колонией придется порвать. Учись и жди – вот пока все, что от тебя требуется. А теперь – будь здоров!

Степан ушел. И, не боясь литературных красивостей, можно сказать, что с ним вместе навсегда ушел прежний, Андрей – ничейный человек, постигавший политэкономию и законы классовой борьбы самоучкой, на собственной шкуре. Раньше его в прямом и переносном смысле носило по воле волн. Отныне есть и руль, и ветрило, и кормчий…

Странно устроена жизнь! Бывает, что один пяти-десяти-минутный разговор определяет характер пятидесяти лет последующей жизни человека – активного, любящего все искушения жизни и, казалось бы, по складу своей натуры предопределенного к причудливым зигзагам жизненного пути! Странно потому, что речь идет о нашем современнике, о человеке нашего трудного времени, времени, когда миллионы людей были вынуждены кружиться по ветру, как листья, сорванные с родных ветвей шквалом революций, контрреволюций, войны, каких не знало ранее человечество, и невиданных ранее социальных потрясений.

Это странно, но бывает. Подобное случилось с Андреем Александровичем Маниным. А произошло это так.

Незадолго перед Первым мая двадцать пятого года советского студента Андрея Манина, учившегося в Праге, куда он попал после бегства из Крыма в Турцию, чтобы не служить у белых, вызвали в советское посольство, или, как тогда говорили – полпредство, где второй секретарь по имени Степан предложил ему съездить в Москву на праздник, по его словам, «на людей посмотреть и себя показать», и, кстати, сделать коротенький доклад на Первом Всесоюзном съезде пролетарского студенчества. Андрей с радостью согласился. В Москве сделал доклад, а затем отдался наслаждению знакомства с городом и через город – со страной и революцией. Дни летели, как минуты, и когда настало время подумать об отъезде, знакомый студент из оргкомитета съезда повел Андрея в небольшой голубого цвета особняк, расположенный неподалеку от Лубянской площади.

– С тобой будут говорить большие люди. Не болтай лишнего, держись солиднее, – предупредил он.

Андрею шел двадцать четвертый год, в жизни он кое-что уже повидал. Внутренне он решил, что ничего лишнего он сказать не сможет, а на вопросы ответит коротко и прямо.

Было заполдень. Андрея ввели в небольшую комнату. Прямо перед входной дверью стояли стол и стул сиденьем задом наперед. Положив руки на спинку стула, на нем сидел сухощавый человек лет сорока, с большими черными глазами в необычной степени раскосыми. При попытке присмотреться человек этот испытывал если не боль, то раздражение, и лицо его на момент искажалось гримасой. Это был мрачный, уязвленный физическим недостатком нервный человек, и его суждения об Андрее, как тому казалось, не могли быть благоприятными, потому что Андрей был здоров, молод, недурен собой и одет по последнему слову европейской моды; а стоявший перед ним человек – начальник – был в старой черной гимнастерке, солдатских брюках и в стоптанных нечищеных сапогах.

Слева у стены стояла железная койка с тонким тюфяком, покрытая солдатским одеялом. Положив ноги в дорогих сапогах на железную спинку кровати, лежал мужчина лет пятидесяти, небрежно одетый в серый «френч» и бриджи. Русые волосы и бородка придавали ему сходство с революци-онерами-народниками. Он дремал, и его правильные черты лица показались Андрею привлекательными и придали ему уверенности и доверия к этим «большим людям». Позднее Андрей узнал, что лежавший человек был начальник контрразведки ОГПУ СССР Артур Христофорович Артузов, а сидевший на стуле – его помощник.

Андрей поздоровался и остановился у двери, ему ответили легким кивком головы.

– Расскажите о себе то, что вы сами считаете главным в вашей жизни, а также то, чего вы ждете от нас, – лежа, не раскрывая глаз, проговорил Артузов.

Пока Андрей говорил, он не мог отвести взор от прямого взгляда другого человека, но иногда чувствовал, что Артузов внимательно изучает его, но когда переводил взгляд на Артузова, тот закрывал глаза и делал вид, что спит. Андрей произнет несколько фраз, смутился, запутался и смолк.

– Это все? – спросили его, когда он замолчал.

– Да, все.

Сидевший на стуле задал ему еще несколько вопросов об адресах и фамилиях людей, которые смогли бы подтвердить рассказ Андрея. Потом Артузов спросил, какие труды Ленина читал Андрей и как их понимает, в чем смысл нэпа и какова, по его мнению, задача борьбы с контрреволюцией, в частности с белогвардейцами, осевшими в Чехословакии. На эту тему с Андреем уже не раз беседовали в полпредстве перед его выступлениями на собраниях и в печати. Андрей ясно и коротко ответил на все вопросы.

Настало минутное молчание.

– Ну, что скажешь? – наконец спросил Артузов, обращаясь к товарищу, сидевшему на стуле.

– М-м-м… м… Что тут скажешь? Он – моряк, может работать у нас на флоте, – неопределенно буркнул тот.

Артузов помолчал и вдруг улыбнулся, поднял руку кверху и пошевелил пальцами.

– Нет, не то. Надо использовать его выгодную наружность… знание языков, общий культурный уровень. Он может нравиться людям наверху общества, и это редкая у наших людей черта. Это дается от рождения.

Лицо помощника Артузова передернулось, одним глазом он скользнул по Андрею так, что у того прошел холодок по спине.

– Мы пустим Андрея Манина по верхам, понимаешь, мой друг?!

Артузов лежал на спине, шевеля пальцами поднятой руки, и улыбался своим мыслям.

– Не надо торопиться, надо терпеливо вложить в него время и деньги, а отдача будет, – он помолчал, потом повернулся к Андрею и сказал: – Возвращайтесь и принимайтесь за напряженную работу. Окончите один-два факультета. Изучите побольше языков – может, десять, двадцать или тридцать. Но, прежде всего, станьте образованным марксистом. Ни приятное лицо, ни хорошо сшитый костюм не сделают из вас хорошего борца. Нужно понять цель борьбы, историческую справедливость ее. Поняли, Андрей?

– Да.

– Все. Идите. Я даю указания в Прагу Степану.

Вот и все. Так Андрея пустили «по воздуху». Пройдя суровую школу на море, он в случае войны мог бы пускать под откос военные поезда или заниматься диверсией на военных заводах. Но ему было предопределено другое. Производственной одеждой стал для него фрак, а оружием – хорошо продуманное слово, внушавшее врагам доверие.

Десять лет готовили Андрея, прежде чем ввести его в группу антифашистов, и к этому времени он уже хорошо освоил искусство перевоплощения, более тонкого, чем на театральной сцене: потому что ошибка в жизни, среди врагов, каралась смертью. Андрей привык верить в ту маску, которую носил, не делал ошибок в мелочах, и это помогало ему успешно выполнять задания. Андрей стал высоко и всесторонне образованным человеком, а это значило – готовым к борьбе в сложных условиях чужбины и конспирации.

История публикации «Пира бессмертных»

Пройден путь длиной в тридцать лет, преодолено множество препятствий, прежде чем «Пир бессмертных» стал достоянием общества, вот об этом пути и пойдет речь.

После смерти деда бабушка уехала жить к матери, она не хотела жить в доме, где стены напоминали о любимом человеке. При переезде на новую квартиру среди вещей я увидел один экземпляр рукописи «Пира бессмертных», глядя на бабушку, еле скрывая радость, молча постучал пальцем по обложке одного из томов. Бабушка прошептала: «И не думай, эти книги тебя погубят».

Дед оставил бабушке приличное состояние, обеспечив безбедную жизнь на многие годы, тем не менее, бабушка жила на полном пансионе мамы, соблюдая вооруженный нейтралитет. Мама в нашей жизни – единственный и самый близкий человек! Война, арест родителей, исключение из института, голодное существование в военные годы. Первое замужество – первый ребенок, второе замужество – второй ребенок. В 1970-х годах у матери появился третий мужчина – талантливый, можно сказать от Бога, художник и скульптор Васильев Дмитрий Юрьевич, самозабвенно любивший мать и с почтением и уважением, относившийся к деду и бабушке.

В предисловии к книге «Залог бессмертия» автор пишет: «Без всякой надежды быть услышанным при жизни я твердо верю в наше будущее и работаю ради него и для него… Будь что будет – я пишу в собственный чемодан, но с глубокой верой в то, что когда-нибудь чьи-то руки найдут эти страницы и используют их по прямому назначению – для общего блага, для восстановления истины». Об издании книг «Возмездия» в СССР не могло быть и речи. Другое дело – книги других частей «Пира бессмертных» – «Цепи и нити» и «Щедрость сердца». О разведке можно писать всякую чепуху, главное – показать подвиг советского разведчика и победу над коварным врагом, да и об Африке можно рассказать любые небылицы. Подобные литературные произведения в разных вариантах и большими тиражами печатали для детей старшего возраста. Вот на эти обстоятельства и была сделана ставка. С разведкой дело обстояло просто, журнал «Наш современник» обнародовал в 1974 году повесть «Рага bellum» («Готов к бою»). Читатель не мог знать, что изложенные в повести события соответствуют действительности. С Африкой дело обстояло хуже: было ясно, что первый вариант книг «Цепи и нити», с которым знаком читатель, в те годы не издадут. Дед хотел рассказать об Африке и несколько раз переделывал книги, получая замечания:

Приключения у вас все какие-то… заковыристые… маловероятные, понимаете ли? Героя похищают! Это в наше-то время!

Перед моими глазами проносится столько фактов. Я отвечаю:

– Людей похищают в наше время днем в центре Парижа и Нью-Йорка, а уж в Сахаре… Там все можно! Там власть силы.

– Или вот, копье у вас протыкает человека насквозь. Разве оно может проткнуть насквозь?

– Может.

– Гм… Но как-то страшно… Или вот здесь: «Ее груди коснулись моей груди». Разве можно печатать такое? Наши журналы читают в советских семьях…

– Но негритянка в лесах Конго тогда ходила только голой.

– Однако можно же написать что-нибудь про одежду, понимаете, какой-нибудь бюстгальтер одеть на нее, что ли… Нет, такой материал мы не можем принять: если после издания критика разбомбит книгу, то ее повесят мне на шею. Поняли? Я дорожу своим местом… Нет, я не могу рисковать!

Редактора не рисковали, они искали выгоду. Дед на переделку книг «Цепи и нити» положил три года. «Грозовой рассвет над Африкой», «Искатели» и прочие названия. В конце концов, пошлая взятка сдвинула дело с мертвой точки. Беленсон Александр Наумович постарался включить в план издательства «Советская Россия» на 1975 год книгу «Искатели». Бабушка радовалась опубликованной книге, однако радоваться было нечему. Дед не видел гранки книги, к тому времени он умер. Редактор издательства Беленсон потрудился над книгой, часть текста удалил, часть изменил. Изменил и название книги, читателю дали книгу «В старой Африке», которая была неизвестна автору.

Ох уж эти чиновники!

Научные и технические достижения СССР поражали мир. За достижения в науке, технике и искусстве творческим работникам присуждали государственные награды и премии. Подобное отношение государства к творчеству принесло плоды – произведения многих советских авторов, именно советских, вошли в сокровищницу мировой культуры.

Государство платило за творческий труд по самым высоким ставкам. Например. Вне зависимости от значимости произведения и тиража автор за авторский лист (40 000 печатных знаков) литературного произведения получал 200 рублей гонорара (авторского вознаграждения). За книгу в 200 страниц – 2000–3000 рублей, за сценарий фильма – до 8000 рублей. Для сравнения: средний месячный заработок инженерно-технического работника составлял 140 рублей. Были созданы союзы творческих работников: писателей, композиторов, художников и т. д. Творческие союзы получали от государства дополнительные блага – дачи, дома творчества, рестораны и прочее. Где были блага, там сразу же появлялись чиновники, управлявшие распределением благ, они создавали себе систему кормушек и сытно кормились, доводя любое дело до абсурда. Для примера. Если ты член «Союза художников», то художник и можешь купить в магазине нужные для художественных работ материалы. Не состоишь в союзе – не купишь. Художник мог посетить «Дом художника» или приехать в «Дом творчества», получить государственную дачу или мастерскую. Только у художника покупали его работы и давали премию. «Союз художников» располагал и своим издательством «Советский художник», регулярно публиковавшим справочники членов «Союза художников СССР», пусть все знают, кто есть кто. Так, на странице 136 справочника за 1973 год указано: «Быстролётов Дмитрий Александрович, 3.1.1901. График. Доктор права Пражского университета, доктор медицины Цюрихского университета» и т. д.

Между чиновниками в творческих союзах за место у кормушки и личную выгоду шла невидимая и жесткая борьба, в которую втягивали чиновников, распределяющих средства на развитие культуры. Личная выгода заместителя председателя КГБ Семена Кузьмича Цвигуна стала причиной разговора с Быстролётовым зимой 1974 года. Цвигун неоднократно обращался к деду с просьбой проконсультировать «своих» авторов или высказать мнение о произведениях на тему разведки. Дед выполнял просьбы, рассказывая с юмором о встречах. Цвигун контролировал идеологию киноиндустрии, распределяя финансы на производство фильмов, утверждал заказы киностудиям. Цвигун заказал киностудии «Мосфильм» производство фильма «Человек в штатском»,

контролировал работу над фильмом и был на премьере фильма в кинотеатре «Художественный» осенью 1973 года. В 1973 году Семен Кузьмич лично решил заняться творчеством. Фантазия? Ничуть. Многосерийный телевизионный фильм «Семнадцать мгновений весны» создавали с 1973 года по заказу Цвигуна. Консультант фильма – Мишин, псевдоним Цвигуна. Цвигун с разведкой дел не имел, тем не менее, был консультантом фильма, сделанного по роману Юлиана Семенова. Затем Цвигун решил заняться более доходным делом. И «Мосфильм» по сценарию Днепрова, псевдоним Цвигуна, создает широкоэкранные цветные фильмы в двух сериях «Фронт без флангов» и «Фронт за линией фронта». Зимой 1974 года Семен Кузьмич, получив от деда новый сценарий фильма, дал понять о конкуренции, намекнув на книги «Пир бессмертных». Во время травли и высылки из СССР Солженицына заместитель руководителя КГБ был опасным конкурентом, дед сжег рукописи, оставив себе один экземпляр. Для меня это был удар, да и дед перенес нервное потрясение.

«Пир бессмертных» был опасным произведением!

В 1979 году бабушка пригласила меня в музей «Чекистский зал», открытый КГБ в центральном клубе им. Ф.Э. Дзержинского. В музее открыли экспозицию, посвященную Быстролётову, созданную, со слов бабушки, консультантом фильма «Человек в штатском» Н. Пекельником, который взял у бабушки документы и рисунки деда, оставив расписку с неполным перечнем взятого. В музее я не увидел документов и рисунков деда, видел лишь фотографии, с которых И. Кедров и С. Шпигельглаз в упор смотрели на Быстролё-това. Еще одним достижением бабушки в 1979 году было переиздание повести «Рага bellum». Повесть была опубликована издательством «Советская Россия» в четвертом сборнике «Чекисты рассказывают», в конце повести стояла лаконичная фраза: «Литературная запись Олега Шмелева». Вновь отличился Беленсон – после смерти автора у автора объявился соавтор. Шмелев обокрал деда и получил контроль над произведением, поскольку у соавторов равное право на произведение. Сегодня для публикации первого варианта книг «Щедрость сердца» мне нужно оплатить разрешение Шмелёва, таков Закон.

В 1983 году тихо, во сне, ушла из жизни бабушка, и вновь ко мне прилетел голубь!

После смерти бабушки рукописей деда в доме не оказалось! Где рукописи? Никто не знал. Правопреемницей Быстролётова по Закону стала мама. Я не хотел повторения ошибок бабушки и отвел маму во Всесоюзное агентство по охране авторских прав (ВААП). В отделе наследования ВААП маме долго объясняли, что за издание произведения умершего автора из авторского вознаграждения изымают 90 % в пользу государства. Мама поняла: выгод не будет, и передала мне право на издание произведений деда, которых у меня не было! В картотеку ВААП внесли мои данные как обладателя авторских прав на произведения Быстролётова.

Я нашел рукописи книг «Возмездия» и первый вариант книг «Цепи и нити» у знакомых бабушки. В 1988 году отменили цензуру, четыре тома «Возмездия» из спецхрана вернули в отдел рукописей Ленинградской государственной публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина. Об этом событии я узнал от главного библиотекаря информационно-библиографического отдела Разумова Анатолия Яковлевича, который просил разрешение опубликовать фрагменты из рукописей Быстролётова. Я не возражал. В ленинградской газете «Смена» появились части из книг «Возмездия» и статьи о Быстролётове. Режиссер И. Масленников с киностудии «Ленфильм» предложил сделать фильм по книге «Путешествие на край ночи». С опозданием в несколько часов такое же предложение сделал режиссер В. Хотиненко с киностудии «Мосфильм». Мало того, два московских издательства изъявили желание опубликовать книги «Пир бессмертных». Я был счастлив – наконец-то свершится мечта деда, однако радоваться было рано.

На «Ленфильме» отказались от сценария Быстролётова, заказав сценарий модному сценаристу Валерию Золотухе. Чтение сценария Золотухи вызвало недоумение, сценарий оказался не нужен, на киностудии «Ленфильм» не было средств. Да и в московских издательствах рукописи покрывались пылью, их даже не открывали, тем не менее, другие издательства начали публиковать книги «Пир бессмертных». Об этих событиях я узнал от мамы. Мама была в шоке! Еще бы. Заместитель главного редактора журнала «КОДРЫ Молдавия литературная» Дмитрий Дмитриевич Ольченко сообщал: КГБ Молдавской ССР в редакции журнала конфисковал рукописи Быстролётова. Письмо Ольченко совпало по времени с телефонным звонком редактора журнала «Советский воин». Ключенков Александр Ильич предупредил маму о возможных неприятностях, поскольку публикацию произведения Быстролётова в журнале запретил КГБ!

Я не понял, о каких публикациях идет речь.

– Ты кому-нибудь давала разрешение на публикацию?

– Нет!

– Тогда не следует так волноваться.

– Это же КГБ, они вначале забирают, потом реабилитируют!

Поехал в библиотеку. Действительно, журнал «Советский воин» в 4 и 5 номерах за 1989 год опубликовал «Записки Дмитрия Быстролётова. Письма из тридцать восьмого», подготовленные к печати Г.И. Босовым. И журнал «КОДРЫ Молдавия литературная» с 3 по 7 номер за 1989 год опубликовал повесть Быстролётова «Как я умер». У деда нет произведений с названиями «Как я умер» и «Письма из тридцать восьмого». Посмотрел публикации, удивительно – разные журналы в разных городах одновременно начали издавать части первой книги «Залог бессмертия». Авторский текст и название книги изменены. Так состоялось мое первое знакомство с литературным грабежом, исключая ВААП. Появились вопросы, на часть которых мне ответил подполковник Ключенков. Оказывается, в журнал «Советский воин» рукописи принес внук Быстролётова, он разрешил публикацию и изменил текст и название книги.

– Внук Быстролётова? Книги?

– Портфель с книгами, на книгах надпись автора: «Моему внуку…» и так далее.

Письмо из КГБ было составлено в виде приказа – прекратить публикацию, и точка! Что тут скажешь. Сожжение книг дедом оказалось инсценировкой! Дед полагал, если у меня будут выяснять судьбу рукописей, я мог сказать лишь одно: «Рукописи сожжены». Дед отдал книги доверенным и надежным людям. Видимо, Босов – доверенное лицо деда?

Босов – псевдоним Еремина Григория Ивановича, трудившегося у художника Ильи Глазунова. Еремин для художника скупал в разных местах и на аукционах антиквариат и книги. До работы у Глазунова Еремин трудился в издательстве «Молодая гвардия», где украл книги «Возмездия» из сейфа умершего коллеги Жимайтиса Сергея Георгиевича, именно Жимайтису дед доверил рукописи.

Еремин решил стать соавтором деда, изменил произведение умершего автора и указал в журнале, что он перечислит гонорар за публикацию книги Быстролётова на памятник жертвам сталинского произвола. Однако, как выяснилось, в обществе «Мемориал» не знали о Еремине и денег не получали. Мелкий мошенник Еремин меня мало беспокоил, вот его работодатель – другое дело.

Глазунов, одетый по моде, на шее – женский платок, привалившись к капоту новенькой спортивной автомашины марки «Мерседес» с номером 007, держался барином. Однако манеры исчезали, когда он видел проходящих мимо хорошеньких девушек, он сопровождал их взглядом не художника, выбирающего модель, а взглядом кота, готового схватить добычу. Глазунов, не стесняясь в выражениях, заявил, что украденные рукописи – его собственность, он может делать все, что ему вздумается! Отсутствие элементарной скромности и порядочности, связь с властями предержащими делали художника опасным человеком. Я испугался. «Письма из тридцать восьмого» могут превратиться в «Воспоминания советского нелегала» скандального характера, которые с удовольствием напечатают в Париже или в Лондоне! В ВААП указан правообладатель Быстролётова – моя фамилия и адрес, потом докажи, что не имеешь отношения к подобной публикации.

Подумав, я решил обратиться в КГБ, предварительно сделав копии рукописей. Дежурный офицер в приемной КГБ на улице Кузнецкий Мост пришел в изумление, когда я выложил восемь томов рукописей «Возмездия» и сказал: «Вот неизданные произведения Быстролётова, я – правообладатель автора, книги не издавал, без вашего контроля книги изданы не будут!» Мне повезло: в тот день дежурным офицером был сотрудник Центра общественных связей (ЦОС) КГБ полковник Васильев Сергей Федорович. ЦОС – единственное подразделение в КГБ, куда могли по личному делу обратиться граждане. Кроме работы с населением, сотрудники ЦОС консультировали писателей и журналистов о работе ВЧК, создали музей «Чекистский зал», сотрудничали со средствами массовой информации и т. д. Я с теплотой и благодарностью вспоминаю сотрудников ЦОС. При поддержке Васильева я вылетел в Кишинев, в КГБ Молдавской ССР мне отдали рукописи книг «Возмездия». В редакции журнала «КОДРЫ Молдавия литературная» Дмитрий Ольченко заявил, книга Быстролётова – его наследство от Александры Яковлевны Тверитиновой?!