Текст книги "Весло Харона"

Автор книги: Дмитрий Алейников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 2

Москва, сентябрь 1998

Борис Беленков слыл большим демократом и всячески поддерживал это мнение о себе у своих подчиненных и партнеров. Будучи директором известной торговой компании «Белтех», он нередко появлялся в офисе в джинсах и старом растянутом свитере. Обращение на «ты» в офисе было нормой, и если кто-нибудь говорил Борису «вы» или тем паче величал шефа по имени-отчеству, то не находил у директора понимания. Если оплошность допускала девушка, то Борис делал обиженное лицо: неужели он и впрямь выглядит таким стариком? Если неписаный этикет нарушался мужчиной, то Борис удивленно озирался и спрашивал: не двоится ли у собеседника в глазах? Впрочем, подавляющее большинство сотрудников компании составляли именно девушки, так что шансов удостовериться, как он молодо выглядит, было у Беленкова намного больше, чем возможности услышать растерянное бормотание какого-нибудь олуха в аляповатом галстуке.

Борис вообще предпочитал иметь дело с подчиненными женского пола, причем отношения, как правило, не замыкались исключительно на служебных обязанностях, а общение не всегда прерывалось по окончании рабочего дня. Выражаясь менее туманно и витиевато, Беленков был редкостным бабником. Рано или поздно в этом могли убедиться в той или иной степени все сотрудницы «Белтеха». Беленков предпочитал своих подчиненных прочим барышням по ряду соображений. Нет, он не был уродом или занудой, для которого служебное положение – единственная возможность овладеть женщиной. Напротив, Борис был человеком весьма обаятельным и импозантным, а некоторая резкость и жесткость при решении деловых проблем воспринимались окружающими исключительно как проявление мужественности. Нет, Борис предпочитал крутить романы с подчиненными именно потому, что их было легче пресечь, когда страсть к познанной особе иссякала и связь начинала тяготить. Для женатого человека (а Борис Беленков был давно и «безнадежно», как сам он любил говорить, женат) это было обстоятельством немаловажным.

Беленков не опасался гнева супруги. Его куда больше страшил гнев тестя, полковника ФСК, который как-то в сильном подпитии взял зятя за грудки и, обдавая перегаром, торжественно поклялся засадить на недельку в камеру к блатарям, если только его чадо унюхает даже отдаленный запашок супружеской измены. Проверять, сдержит ли особист обещание, Борису не хотелось, и до сего дня он не давал своей благоверной даже повода поводить носом. В обмен на свою осторожность он имел уютный семейный очаг и отсутствие проблем с «крышей», ибо полковник был не меньшим демократом и не делал секрета из своих родственных связей. А какой же браток или патрульный милиционер попрет на контору зятя полковника ФСК? Если только очень сильно отмороженный. Так что никто на Бориса не пер, мзды не требовал, бабки не вымогал. Жил Борис как у Христа за пазухой.

И что бы ему не успокоиться, не перестать бегать за юбками и кожаными шортиками! Так нет. Не мог Борис в свои тридцать два угомониться и стать примерным семьянином, тем более что дела шли хорошо, компания росла, штат увеличивался, пополнялся новыми смазливыми и незакомплексованными карьеристками.

И вот Борис, кажется, допрыгался.

Сегодня утром вместе с ворохом рекламных листовок и бесплатных газет он выгреб из почтового ящика плотный конверт без обратного адреса. Небрежным движением разорвав бумагу, он обнаружил в конверте пять фотографий, где были запечатлены он и одна из новеньких сотрудниц. Для порножурнала снимки, конечно, не годились, но понять, чем заняты шеф и его длинноногая подчиненная, не составляло труда. Происходило это очередное Борино грехопадение два дня назад, в его кабинете. Один раз на кожаном английском кресле, один раз – на столе. Были довольно удачно сняты обе ситуации.

К фотографиям прилагалась напечатанная на компьютере записка: «Отольются кошке мышкины слезки».

Подписи, разумеется, не было.

Хорошее начало дня. Борис быстро сунул фотографии обратно в конверт и поехал на работу.

Перво-наперво нужно было успокоиться и обдумать создавшееся положение. Борис любил думать за рулем и сейчас, выезжая со двора на улицу, начал раскладывать факты по полочкам.

Очевидно, что жена пока ничего не знает. Она бы не смогла этого скрыть. Уже хорошо. Но гораздо больше волновал Бориса тесть. Если такой конвертик ляжет ему на стол… Нет, этот вариант развития событий лучше пока отложить. Можно, конечно, звякнуть ему с мобильного, спросить, как дела, и заодно прощупать почву. Но у идеи были два минуса. С одной стороны, тесть мог еще не получить конверта или не успеть его вскрыть, с другой стороны, он мог только сейчас этот самый конверт вскрывать, и Боря угодил бы прямиком под горячую руку. Нет, в этом направлении лучше не дергаться.

Вопрос второй: чья это работа? Из упоминания о «мышкиных» слезках логически вытекал список оставшихся недовольными жертв Бориной любвеобильности. Список-то вытекал, но толку от этого списка никакого уже потому, что был он чересчур длинен. Хотя, скорее всего, дело именно в оскорбленных чувствах какой-нибудь «мышки». Кому же он мог так досадить? Ведь любви до гроба или золотых гор он никому не обещал, и то, что роман будет достаточно лаконичным, подразумевалось с самого начала.

И потом, какая радость от мести, если жертва не знает, что именно ты нанес удар? Конечно, люди разные. Но все равно можно было написать конкретнее. Нет, как-то странно.

А вдруг сработал кто-то посерьезнее? Нет, вряд ли. Серьезный шантажист не стал бы темнить. Он бы выставил требования, получил бы свое и отвалил. И Боря предпочел бы заплатить и забыть об этой истории, чем прокручивать в голове вариант с «обманутой принцессой». Деньги – дело наживное, особенно когда с тестем все ладно, а вот если рассердить тестя…

«Мышкины слезки»… Что, интересно знать, имеется в виду? Кого же он заставил плакать? Что за чертовщина?

Приехав в контору, Беленков прошел в свой кабинет, запер дверь и, усевшись за стол, разложил фотографии.

Вне всякого сомнения, они были сделаны из одной точки. Откуда-то издалека, возможно из окон здания напротив.

Борис поднял глаза и посмотрел на окно. Прикинув угол, с которого велась съемка, он невесело усмехнулся, вспомнив о просьбе этой… кажется, Гали… закрыть шторы. Как же она была права! И как же был прав Майкл, когда предлагал повесить жалюзи!

Да, жалюзи он теперь повесит. Лучше поздно, чем никогда. Но сейчас нужно прикинуть, откуда велась съемка. Был у Бориса спец по таким расчетам. Если он вычислит, откуда щелкал этот долбаный фотокор, то концы сойдутся быстро. Ох, пожалеет фотолюбитель о том дне, когда впервые взялся за камеру…

Телефонный звонок заставил Бориса вздрогнуть.

– Слушаю, Беленков.

– Здравствуй, Беленков.

Боря ощутил вдруг безграничную тоску: голос тестя звучал подчеркнуто, по-садистски ласково. Поскольку иных причин для недовольства Боря ему не давал, не было смысла тешить себя надеждой, что полковник звонит по поводу какого-нибудь пустяка вроде ящика шампанского.

– Как поживаешь, Боренька?

– Здравствуйте, Семен Васильевич. Спасибо, хорошо. – Боря замер, ожидая, что скажет тесть.

– Хорошо – это хорошо. Регулярно, наверное, поживаешь?

Ладони у Бориса вспотели. Он вытер правую о брюки и переложил в нее трубку.

– Чего молчишь?

Боря пожал плечами и закрыл глаза.

– Эй, зятек!

– Да-да, Семен Васильевич. Я слушаю.

– А-а, а то я подумал, что заснул ты. – Елейно-нежные нотки вдруг исчезли, и в следующем вопросе прозвучал рык льва, огорченного поведением газелей на подведомственном царю зверей участке саванны. – А знаешь, на что я сейчас смотрю?

Семен Васильевич был человеком незлым. Чтобы распечь подчиненного, ему требовалось сначала распалить себя, что он сейчас и делал.

Боря решился на контрудар:

– Догадываюсь.

– Вот как? – Семен Васильевич в гневе не учел такой вариант. – И что же это, по-твоему?

– По-моему, это фотографии. Штук пять, я думаю.

Семен Васильевич ответил не сразу, но когда заговорил, голос его звучал спокойно:

– Интересно ты живешь. Но это твои дела. А вот по поводу фотографий… Лялька знает?

– Насколько я понимаю, нет.

– А кто снимал?

– Понятия не имею.

– Бабки просили, а ты пожадничал?

– Нет. Записка была. Это просто подлянка. Месть чья-то.

– Месть?

– Видимо, да.

Семен Васильевич задумался еще на минуту.

– Значит, так, зятек. Могу я тебе башку проломить. Могу «висяк» какой-нибудь на тебя списать. Могу просто магазин отобрать…

От такого многообразия вариантов Борису захотелось превратиться в таракана и слинять в какую-нибудь щель.

– Но Лялька не поймет. Тем более что она еще не в курсе, какой ты есть муженек. Только просто так я тебе этого тоже не спущу, не надейся. Я подумаю, что с тобой делать, и что-нибудь обязательно придумаю, не изволь беспокоиться. Ты меня знаешь.

– Знаю, Семен Васильевич, – откликнулся Борис, сообразив, что страшный приговор отменили.

В дверь кабинета постучали, но Беленков не обратил на это внимания.

– Но! Если я услышу хоть шорох о том, что ты…

– Я понял, Семен Васильевич. Ни-ни. – Борис не особенно пекся сейчас о своем авторитете, тем более что оба собеседника прекрасно знали, чего стоят по отдельности.

– И еще. Если Лялька узнает сама или твой мститель поможет, то… Могу даже сразу назвать номер камеры, где устрою тебе для разминки каникулы. Назвать?

– Не стоит, Семен Васильевич. Я все понял.

Кто-то снаружи нетерпеливо подергал ручку двери, и Борис бросил на крутящийся шарик полный ненависти взгляд.

– Ну, посмотрим, что ты понял, козел. И помни, дерьмо… – Тесть снова начал заводиться, чего нельзя было допустить.

– Я все помню, Семен Васильевич. Повторяю, как молитву, утром и вечером.

В дверь заколотили. Послышались голос секретарши и незнакомый басок, что-то недовольно бубнивший.

– Ну, смотри… – Тесть бросил трубку.

На дверь обрушился целый град ударов.

– Какого хрена?! – заорал Борис, отшвырнув трубку. – Кто там еще?

Он быстро подошел к двери, повернул ключ и распахнул ее. В тесной приемной толпились люди. Кто-то был в форме, кто-то в штатском. Кто они, Борис понял сразу, но один из них счел своим долгом соблюсти формальности, сообщив Беленкову, что его посетила-таки налоговая полиция.

– Безмерно рад, – пробурчал Борис, пропуская людей в кабинет. – Именно сейчас и именно вас мне и не хватало, – добавил он беззлобно, тут же получив в ответ колючий взгляд человека в форме.

За Женькой Зыковым по прозвищу Жук ходила дурная слава садиста, хотя таковым он на самом деле не был. Он, конечно, старался присутствовать на всех разборках и стрелках, следил с интересом за беседой своих молодчиков с каким-нибудь должником или проштрафившимся коммерсантом, но делал это исключительно из деловых соображений. Вид крови или чьего-то круглого живота со следом от только что снятого утюга вызывал у него совершенно нормальное человеческое отвращение.

Но приходилось следить за порядком, чтобы все было по понятиям, ибо Жук был правильным, то есть придерживался старых воровских законов. Боевики же его не видели особого смысла и, главное, выгоды в соблюдении архаичных ритуалов. Только присутствие Жука могло удержать их от беспредела: прав, не прав – пришьют, ограбят и свалят в кабак, а там между собой перегрызутся из-за добычи.

Так что приходилось Жуку поспевать везде, где требовалось его вмешательство. Приходилось, скрепя сердце, наблюдать, как лупцуют несговорчивых хачиков, как шмонают зарвавшегося барыгу, как учат уму-разуму местную желторотую шпану. Нет, Женька не получал никакого удовольствия от этих мероприятий. А то, что он неотрывно следил за процессом, время от времени давая своим людям указания или советы, объяснялось исключительно страстью Жука к справедливости. По воровским, разумеется, представлениям.

Узнав от стукача, что некто Яша Коломиец, еще полгода назад поставленный на счетчик и с тех пор успешно скрывавшийся от братвы, замечен в подмосковном Солнечногорске, Жук не раздумывая засобирался в небольшое путешествие за город. Вопрос серьезный, и пускать решение проблемы на самотек, поручив нанесение визита рядовым дуболомам, нельзя.

Накинув легкий пиджак, Жук повесил на ремень трубку сотового телефона, которая тут же запищала.

Жук поднес трубку к уху. Он всегда молчал, дожидаясь, пока звонивший заговорит первым.

– Э! – раздалось в трубке.

Короткого «фирменного» возгласа оказалось достаточно, чтобы опознать Макса Андросова, на протяжении последних десяти лет бывшего одним из лучших друзей Жука. Сколько было вместе выпито, сколько съедено, сколько потрачено денег на девиц!

– Привет! Давай ляпни что-нибудь по-быстрому, а то я тут еду на стрелку. – Подобная нарочитая фамильярность была нормальной формой общения между старыми друзьями.

– Тут базар есть. У Белого засада, просит срочно помощи.

Борис Беленков был неизменным третьим в их разудалой компании и не отставал ни по одному из упомянутых показателей.

– А чего он сам-то не звонит?

– Да он весь в засадах. К нему еще налоговая приперлась. Он тебе звонил, а ты, видать, дрых.

– Слышь, – Жук взглянул на часы, – я правда отваливаю уже. Это терпит?

– Не знаю. Но Белый на измене. Его, короче, сняли, а потом ему и тестю фотки прислали.

– В каком смысле сняли?

– Ну, с телкой какой-то. Секретаршей или что-то в этом роде.

– А! Ну, это понятно. И чего теперь?

– Теперь – дрова. Нужно срочно вычислить фотографа, иначе этот Буденный сотрет Белого в порошок.

– А снимали откуда?

– Да похоже, что с технического этажа напротив.

– Ясно. Слушай, но что можно сделать-то? Брать всех Бориных девок и по очереди совать их пальцы в мясорубку?

– Да ты подъезжай, а тут уже покумекаем.

– Ладно, сейчас сгоняю на стрелку…

– Слышь, ты кончай воду варить. Приезжай давай!

– Да дело у меня!

– У тебя всю жизнь дела были, есть и будут. Давай не гони, приезжай. Я, в натуре, все бросил, а ты, блин, сидишь шлангуешь!

– Ладно, сейчас попробую переиграть. Если получится, то подъеду. Все, капут связи.

Конечно, никто бы не съел его с кашей, отправься он сначала в Солнечногорск, но…

А может, в самом деле послать кого-нибудь? Никто ведь из бригадиров лично на такие дела не ездит. Не пора ли остепениться? Но если остепеняться, то кого послать? Вопрос не шутейный. Дело не только в ответственности операции, но и в том, что, назначив кого-то из ребят старшим, он автоматически поднимает его, повышая его статус в бригаде.

Объективно у Жука был всего один кандидат – браток по прозвищу Дятел, единственный человек, кто тратил некоторое время на то, чтобы подумать, прежде чем начать что-то делать. Его уважали, так что проблем с вопросами субординации возникнуть не должно. Все бы ничего, но следовало учесть соображение политического плана. Дятел был единственным реальным претендентом на место Жука. Негласная, так сказать, оппозиция. Подняв Дятла, Жук автоматически признал бы его авторитет. Это могли истолковать как уступку сильному сопернику. С другой стороны, продвинув Дятла вверх, можно на какое-то время забыть о борьбе за власть: притязания самолюбивого Дятла будут временно удовлетворены. Потом-то он, конечно, как та старуха, захочет быть «столбовою дворянкой»…

Но, если выдвинуть кого-то другого, это может стать катализатором взрыва недовольства как самого Дятла, так и той части братвы, которая спит и видит Дятла во главе бригады. Нет уж, лучше бархатная революция потом, чем путч сейчас. А делить бригаду на рядовых и сержантов все равно придется.

Решено: в Солнечногорск едут Дятел и еще трое боевиков. Первое самостоятельное задание, тем более проваленное, может, кстати, развеять в прах красивую легенду о братке по прозвищу Дятел, которому никак не дают проявить себя. Посмотрим еще, каков он в роли командира.

Жук отдал все необходимые распоряжения и отправился на встречу с дружками-приятелями.

ГЛАВА 3

Москва, 1986 – Западная Сибирь, 1993

Валентина Коптева не была трудным подростком, не состояла на учете в милиции, не прогуливала уроки и не курила в подъездах с подругами. Напротив, Валентина Коптева была девочкой из хорошей семьи. Кстати, дочерью директора школы. Хорошо училась, читала книжки, уважала старших. С шестого класса серьезно увлеклась спортом – академической греблей. Быстро получала разряды, а к концу десятого класса и кандидатские баллы. Большой спорт был в те годы одним из немногих путей повидать мир. Валентине очень хотелось увидеть мир, и она гребла в своей байдарке с утра до вечера. Вечером – уроки, а утром – снова весла и тренажеры.

Потом она вдруг сошла с этой радушно расстилавшейся перед ней широкой дороги к олимпийским медалям. Причин тому было две.

Главная – безответная любовь. Валя вдруг сделала страшное открытие: оказывается, спорт требовал больше жертв, чем казалось сначала. Одна из них – фигура: за пять лет упорных тренировок стройная девочка превратилась чуть ли не в русского богатыря. Конечно, до «косой сажени» дело пока не дошло, но то, что гордость школы мастер спорта Коптева несколько шире в плечах, чем ее избранник, было очевидно всем. Это обстоятельство сыграло не последнюю роль в том, что субтильный юноша спасовал перед положившей на него глаз одноклассницей.

Примерно в ту же пору отец Валентины, Павел Степанович Коптев, решил попытаться направить корабль вверенной ему школы в русло новых экономических отношений. Начал он с элементарных платных консультаций и факультативов. Дело пошло настолько хорошо, что временами Павлу Степановичу становилось просто страшно от сознания того, каких джиннов он выпустил на свободу и теперь вынужден держать в узде…

Ну, это лишние подробности. Главное лишь то, что к концу восьмидесятых Павел Степанович очень успешно экспериментировал в самых разных областях бизнеса, постоянно расширяя сферу своих экспериментов. Так что Валя получила возможность посмотреть мир – заплатив деньги за путевку и визу.

В общем, из спорта она ушла.

Поступив в институт, Валя очертила для себя новый круг интересов, завела новых друзей. Все было почти хорошо. Почти, ибо спорт успел сделать свое дело: молодые люди влюблялись в Валиных подруг, и никакие прически, макияжи и наряды не могли заставить их признать, что Валя – представительница слабого пола. Хороший человек и интересный собеседник, она оставалась для них существом бесполым. Валя была в отчаянии.

Потом появился Костя Бобров, провинциальный Аполлон, приехавший в Москву, чтобы грызть гранит наук на том же факультете, что и Валя. Уже позднее она поняла, что шустрый, сообразительный мальчик из общаги увидел в ней отнюдь не красавицу, а лишь плацдарм для покорения столицы.

Разумеется, папа разбирался в людях куда лучше своего чада, но, заметив, как расцвела засидевшаяся в девках Валя, махнул рукой, понадеявшись на русское «авось». Мама же… Мама вообще витала где-то в облаках, спускаясь на грешную землю только для того, чтобы поставить на полку томик стихов и тут же, взяв новый, взмыть обратно. В общем, через четыре месяца Валя и Костя поженились.

А через месяц на фирму «Коптев и компаньоны» обрушился град неудач и неприятностей. Какие-то комиссии из общественных и государственных организаций, а заодно самые обыкновенные бандиты, словно сговорившись, принялись терзать не в меру разросшееся малое предприятие.

Павел Степанович отбивался как мог, отдавая спасению фирмы все силы, но кольцо сжималось все сильнее.

А вскоре Павел Степанович погиб. Его машина, на полной скорости пробив ограждение моста, рухнула в Москву-реку. Милиция выдвинула ни к чему не обязывающую версию – суицид.

Но злоключения семьи на этом не кончились. Через пару недель в квартире Коптевых появились люди в форме и в штатском. Во время обыска в комнате у Вали нашли какие-то кульки из газетной бумаги. Развернув один из кульков, следователь продемонстрировал понятым измельченную сухую травку. Дальше начался какой-то кошмар. Сперва Валю пытали, что это. Девушка пожимала плечами и говорила, что не знает. Потом следователь сам объяснил, что это конопля, наркотик. Но кошмар не закончился и на этом. Напротив, Валю с удвоенным упорством принялись мучить вопросами о происхождении этих кульков. Валя опять говорила, что ничего не знает. В конце концов терпение профессионалов лопнуло: они объявили, что гражданка Коптева арестована по обвинению в сбыте наркотических веществ, и дали ей десять минут на сборы.

Костя, узнав о случившемся, развил бурную деятельность и через родственников и знакомых нашел адвоката, точнее, адвокатессу. По совету последней было решено попытаться спустить дело на тормозах, сославшись на нервный срыв. Дескать, потеряв отца, девушка попала под тлетворное влияние, поддалась соблазну… Адвокат была не промах, и вскоре Валю, признав невменяемой, поместили в соответствующее заведение. Косте пришлось взять фирму «Коптев и компаньоны» в свои руки. То ли руки у него оказались золотыми, то ли просто так совпало, но дела снова пошли в гору.

Через несколько месяцев адвокат сочла, что можно попытаться вызволить Валю из психушки. Последовало новое освидетельствование в Институте Сербского. Валю признали абсолютно здоровой, вменяемой и тут же приговорили к шести годам.

Костя молниеносно оформил развод, каким-то ловким маневром подмяв фирму под себя. Вскоре она сменила учредительные документы, офис и название. Теперь это было ТОО «Братья Бобровы»: из родного села прибыли на подмогу младшие братья Константина. Когда Валя начала понимать, что происходит, она уже не в силах была что-то изменить.

В лагере Валентине пришлось поначалу туго, но, раз сорвавшись и дав сдачи, она быстро отвадила охотниц проверить ее. Наконец-то широкие плечи и крепкие руки сослужили ей добрую службу.

Там же, в колонии, ее догнала последняя новость из родного дома: от сердечного приступа умерла мама…

Валька Копец, как окрестили ее в лагере, оказалась вне системы. Блатарки предпочитали не связываться с ней в открытую, ограничиваясь попытками воздействовать другими средствами, но подруг у Вали от этого не прибавилось. Несколько девушек предлагали ей дружбу, вернее – себя, рассчитывая на защиту и покровительство, но это было не то. Валя не курила, не пила, не материлась, не умела наезжать. Она была здесь чужой.

А потом она встретила Ольгу. Рыбак рыбака видит издалека. Валя шестым чувством угадала в затравленной девушке родственную душу. К тому моменту одна из блатных уже положила глаз на симпатичную золушку, но, когда в игру вступила Копец, предпочла уступить.

Валя и Ольга стали подругами. Даже больше чем подругами. И это было совсем не то, о чем подумала бы любая обитательница колонии. Большинство зечек считали девушек именно той парочкой. Но не это сблизило Вальку Копец и Ольку Жмых, как окрестили обитательницы колонии свою хрупкую, худенькую товарку.

Валю и Ольгу сроднили два чувства. Нехороших чувства. Два чувства, которые наполнили их души и, как птенцы кукушки, вытеснили все остальные, жившие там раньше. И хотя многие заключенные испытывают нечто обозначаемое теми же словами, но что может породить мозг недоучившейся в училище хулиганки, или воровки со стажем, родившейся в зоне, или олигофренички, зачатой двумя хрониками в похмельных судорогах? Что он может породить? Уродливых карликов? Недоделанных монстриков?

Валя и Ольга были из другой породы. И их фантазия – пока только фантазия – рождала настоящих чудовищ.

Тоску и жажду. Тоску по несбывшимся надеждам и жажду мести. Тоску по прошлому и будущему, безжалостно скомканному и брошенному в корзину, и жажду крови, теплой крови из руки, сделавшей это.

Далекая Теплая Страна, сентябрь 1998

Откровенно говоря, Алексей Владимирович ожидал от этого глупого турнира большего. На самом же деле назначенные ему жребием соперники играли на уровне… да можно сказать, что ниже всякого уровня. Одного Кирьянов разнес в четырнадцать ходов, на второго понадобилось девятнадцать.

– Что ж, – усмехнулся Кирьянов, набирая Хьюго Рону рапорт о второй победе, – определенный прогресс все-таки есть. Может быть, на следующего соперника я потрачу уже двадцать четыре хода?

Устроитель турнира не заставил себя долго ждать, через две минуты предоставив пану координаты следующего противника.

В своем сообщении Кирьянов не преминул съязвить по поводу уровня участников турнира, но Хьюго ответил, что дилетанты, по-видимому, кончились, и посоветовал впредь относиться к соперникам более внимательно. Он извинился за то, что пану пришлось сыграть две неинтересные партии, и еще раз поблагодарил его за участие.

Уже занеся руку, чтобы закрыть сообщение, Кирьянов обратил внимание на подпись. Под сообщением значилось: «Хьюго Арнольд Рон». На сей раз любитель острых шахматных ощущений подписался полным именем. С чего бы? Возомнил себя знаменитым устроителем шахматных турниров или, наоборот, хочет перейти к более близкой степени знакомства, убедившись в высоком классе игры пана?

Как бы то ни было, Кирьянов решил: если и третий игрок окажется новичком, то надо сообщить мистеру Рону, что пан видел его турнир в гробу в белых тапочках. А лучше вообще ничего не сообщать. И так уже потерял кучу времени. Много чести для какого-то идиота, будь он хоть Хьюго Арнольд Рон, хоть Фрэнсис Форд Коппола, хоть поп и работник его Балда в одном лице.

Москва, сентябрь 1998

Как Жук и предполагал, ничего путного из этой встречи не вышло. Белый матерился, обещая снять скальп с головы, придумавшей сделать ему такую пакость. Макс то сочувственно поддакивал, то ободряюще хлопал друга по плечу и призывал Жука вставить ноту оптимизма в этот реквием.

Через час переливания из пустого в порожнее возникла идея выпить, и троица отправилась в кабак, где просидела до вечера. Ближе к вечеру набравшегося через край Бориса сложили в такси и отправили домой. Макс требовал продолжения банкета и убеждал Жука отправиться в какое-то казино. Жук же, порядком уставший и обеспокоенный отсутствием новостей от Дятла, отнекивался и пытался улизнуть. В конце концов ему это удалось. Макс подцепил какую-то блондинку с пышными формами и, потеряв интерес к нудному приятелю, отправился с ней на импровизированную экскурсию по ночной Москве.

Жук поймал машину и помчался в кафе, где собирались по вечерам ребята из его бригады.

Войдя в небольшой зальчик, Жук окинул столики взглядом. К своему удивлению, он не обнаружил ни одного знакомого лица. Это было по меньшей мере странно. Мелькнула даже мысль: уж не переманил ли Дятел бригаду под свои знамена? Но тогда или Жук уже был бы мертв, или его просто проинформировали бы о прошедшем референдуме. И это не объясняло, почему никого из братвы нет в кафе.

Пройдя через зал, Жук подошел к стойке.

– Здоров! – обратился он к бармену. – А где народ-то?

Бармен бросил быстрый взгляд исподлобья по сторонам и тихо сказал, не поднимая головы:

– Свалили все.

– Как свалили? – Жук уже понял, что произошло нечто чрезвычайное, но пытался изобразить спокойствие.

– Дятла замочили. – Бармен быстро исчез где-то под стойкой, сосредоточенно гремя там бутылками.

Остатки хмеля, еще витавшие в голове после гулянки, исчезли в один миг.

– Кто? – Жук подался вперед, навалившись на стойку.

– Откуда я знаю? – пробубнил из-под стойки бармен. – Мне не докладывают. Я случайно услышал…

Жук схватил бармена за выглядывавший из-под стойки ворот рубахи и рывком вытащил. Бледное лицо халдея оказалось прямо перед налившимися кровью глазами бандита.

– Ты мне фуфел не пихай, – процедил Жук сквозь зубы. – Что значит «случайно услышал»?

Бармен был уже не рад, что попытался услужить авторитетному братку.

– Жук, я… я не слышал ничего… правда…

Жук почувствовал, как парня колотит от страха, но продолжал держать его за ворот, буравя взглядом и ожидая ответа, правдивого ответа.

– Короче, вбежал Гога и чуть ли не заорал, что… ну… Дятла и еще кого-то замочили… Ну, все снялись и рванули на выход…

– Рванули, говоришь? – задумчиво повторил Жук, ослабляя хватку. Он по-прежнему смотрел в перекошенное от страха лицо бармена. Смотрел, но не видел, камнем уходя в омут своих мыслей.

– Рванули, – подтвердил бармен, аккуратно высвобождаясь. – Не заплатил никто даже.

Жук пошел к выходу.

Дятел и еще кто-то из братков убиты. Кем? Когда? Выяснить это нужно немедленно. А у кого? Куда все рванули? Есть два варианта. Обуреваемые жаждой мести, братаны помчались разбираться. Неизвестно, чем это кончится. Если Дятла завалил сам Коломиец, то дело кончится зверской мокрухой. Это ничего, можно считать, что ребята поехали на охоту. Только не был похож Яша Коломиец на человека, способного уложить нескольких боевиков. Небось этот очкарик и оружия-то в руках никогда не держал. А кто грохнул? Менты? Тогда уж началась бы облава, и об этом стало бы известно каждому таракану. Неужели за Коломийца вписалась другая бригада? Черт, это был бы самый скверный вариант. Война, да еще начатая вот так, стенка на стенку… Что могло быть хуже?

Один-единственный раз он не проконтролировал все до конца, не пролез самолично во все дыры, и вот результат: трупы, беготня и паника. Нужно срочно разобраться, что происходит, взять командование на себя. Как?

Жук развернулся уже возле двери кафе и в два прыжка вновь добрался до стойки.

– Телефон! – рявкнул он бармену.

Жук позвонил Дание, подруге Гоги. Вдруг она что-нибудь знает: вопреки неписаным правилам Гога не стеснялся при ней обсуждать дела и, отправляясь на стрелку, мог запросто объяснить, куда едет и зачем.

После шестого или седьмого гудка трубку наконец сняли.

– Алло! – Не дождавшись ответа, Жук дунул в трубку и повторил: – Алло!

– Женя? – Голос Дании звучал едва слышно.

– Да. Слушай, не знаешь, где Гога? – спросил Жук как можно небрежней.

– Здесь.

В трубке стукнуло, очевидно, Дания положила ее на тумбочку и пошла звать Гогу.

Вот те раз! Жук думал, что все ушли на фронт, а этот фраер сидит себе дома и в ус не дует. Может, сегодня какой-нибудь футбол, бармен обкурился до одурения и вообще ничего не произошло? Может, Дятел сидит себе…

– Алло! – ожила трубка.

– Здоров, Гога. – Тон Жука был чисто деловым. – Слушай, что за лажу мне тут трут? Дятла пришили, война…

– А кто трет-то? – Судя по тону, вопрос был не праздным.

– Да в кафе тут наркот один…

– Наркот?

– Слушай, не грузи. Куда все смылись? В кабаке никого из наших...

Гога ответил не сразу.

– Смылись кто куда. А про Дятла, Мару и Зада – правда. Можем сейчас встретиться. Базар есть. Под деревом через час.

Они встретились «под деревом» – в сквере, в условленном месте. Появилось оно три года назад, когда под этим самым деревом был зарезан Леха Жгут, известный в столице катала. С тех пор бригада Жука использовала сквер для встреч, о которых договаривались по телефону.