Текст книги "Комплот детей (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Ахметшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)
Ленка с опаской посматривала на ярко-красный маникюр на ногтях Милы – похоже на орлиные когти, испачканные в крови безвинного зайчишки.
Пётр крутил баранку зло и умело, как фермер, что каждый день сворачивает головы индейкам; на пленников он даже не смотрел. Пистолет преспокойно лежал возле коробки переключения передач, но Игорь оставил всякие мысли на него покуситься.
– Через двадцать две минуты после того, как твой ублюдок увел малыша, мы с женой поехали на поиски, – сказал Пётр. – Кое-кто из глазастых бабок на первом этаже видел, его несли в сторону Парк Хауза. Но дальше я ничего не знаю. И лучше не говори мне, что у вас нет идей.
– Есть, – ответил Игорь. Голос порывался «пустить петуха», но Игорь заставил звучать его ровно и непринужденно. – По крайней мере, знаю приблизительно. Когда я шёл за Кириллом... когда я его потерял... мы были в парке за торговым центром. Там, где колесо обозрения. Было много, очень много детей.
Пётр крутанул баранку, сворачивая на нужную улицу.
– Та женщина на видео... она няня вашего малыша? – спросил Игорь.
Пётр пожал плечами.
– Я пристрелил эту сучку. Валяется у нас в ванной. Не бойтесь, гнить она начнёт ещё не скоро. Там холодно, как в аду. Настоящий морг.
– Сука, сука! – кровожадно взвыла на заднем сидении Мила. Ленка сидела тихо, как мышка. Кажется, она даже перестала дышать.
– Она прохлопала ребёнка, – Пётр дышал спокойно. Как человек, которого вряд ли способно хоть что-то в этом мире заставить расстроиться. – Нашего ребёнка, которого ей поручили и за которого она, чёрт возьми, получала немаленькие деньги. А то, что я её убил... ну так что же, времена изменились, пора бы некоторым это понять. Теперь это будет в порядке вещей. За сына я пойду хотя бы и под землю.
– А за меня, Петя? – плаксиво спросила с заднего сидения Мила. – За меня ты пойдёшь под землю?
У Игоря вдруг пересохло во рту: захотелось, чтобы Пётр вдавил педаль тормоза так резко, чтобы эта крикливая самка врезалась лбом в собственные колени. К его удивлению, Пётр не повёл даже ухом. Очки на его носу восседали с достоинством орла на гребне скалы.
– Примерно оттуда я тебя и достал, если забыла? – сказал он. Бросил короткий взгляд на Игоря. – Знаешь, где я нашёл эту барбариску, приятель? Вырыл из-под земли на кладбище. Её покойный папаша был чокнутым. У него и справка была. Однажды нашло на него что-то, ударил дочурку по голове железным совком для мусора, привёз ранним утром на кладбище и бросил в отрытую могилу, в которой должны были днём покойника хоронить. И принялся забрасывать землёй. А я тогда как раз там рядом околачивался... видишь ли, работал я одно время водителем ритуального автобуса, а по ночам на том же автобусе по клубам народ катал. Вроде «весёлого тура», только для укуренной, спитой в дрянь молодёжи. Я сам же его и придумал. Так вот, забыл ключи от дома на первой работе в кандейке, пришлось возвращаться после ночи. Вот и застал картину. Отсиделся в кустах, дождался, пока мужик слиняет, и вот – выкопал себе жену. Правда, дорогая?
– Настоящая, зайчик, – с покорностью накачанной транквилизаторами львицы ответила Мила. – Очухалась я с землёй во рту. Ничего противнее в жизни не ела... а справку ту папа потом мне подарил.
Ленка сидела сзади, не смея пикнуть. У Игоря возникло вдруг нестерпимое желание ткнуть Петра в бок пальцем, чтобы проверить, действительно ли он состоит из плоти и крови, или всё-таки из горячего газа. Между этими двумя – мужчиной за рулём и женщиной на заднем сидении – пульсировало нечто, похожее на живую пуповину.
С одной стороны дома кончились и замелькали ряды посадок за низкой каменной оградой: тот самый парк. Игорь прилип к стеклу, пытаясь разглядеть хоть что-то. Пётр завернул на стоянку, Мила пробормотала что-то вроде «страшно-то как».
– Приехали, вылазьте, – коротко скомандовал их похититель.
Фонари в парке уже не работали. Темноту как будто заносило сюда ветром. Надвигалась она стремительно и отъедала у города кусок за куском, щёлкая белыми челюстями у самых лиц. В пятнадцати шагах уже затруднительно было что-то разглядеть.
У Петра был фонарик, но толку от него было немного.
– Митяй! – завопила Мила, приложив ладони ко рту и повернувшись в сторону, где выгибали спины нехитрые парковые аттракционы. Она одёрнула свитер, смахнула с волос успевший угнездиться там снег и, размахивая руками, устремилась к входу. Пётр с пистолетом в одной руке и фонариком в другой последовал за ней, напоследок бросив:
– Не отставайте.
– Он настоящий псих, – зашептал Игорь жене, как только удостоверился, что на них, как это ни удивительно, больше никто не смотрит.
Ленка не ответила. Кажется, она даже не помышляла о том, чтобы сбежать. Она хотела найти сына, желательно раньше, чем его найдёт Пётр, который, вне сомнения, пристрелит каждого, кого увидит рядом со своим малышом, и поэтому устремилась вперёд, загребая носками сапог снежные наносы.
– Мы частенько здесь гуляли с сыном, – сказала она достаточно громко, чтобы слышали те, двое, впереди. Там, слева, на островке посреди пруда есть двухэтажный ресторан. Это самое большое здание в округе... самое большое. Если они не там, то я скорее поверю, что они построили где-нибудь крепость из снега.
– Где это? – спросил Пётр, не оборачиваясь.
– Прямо будет перекрёсток. А потом налево. Я скажу.
Лучик фонаря, удивительно слабый не то из-за замёрзших батареек, не то просто притихший перед величием парковой темноты, делал из каждого сугроба чудовище, при виде которого Мила теряла часть своей бравады и хваталась за руку мужа. Тогда у них возникала короткая перепалка: Пётр дёргал руку, ругаясь на жену, а та тихонько скулила.
Вереницы ларьков и открытых кафе казались спичечными коробками в неполной упаковке, за ненадобностью задвинутыми в самый тёмный угол шкафа. Сюда, в тесный проход между ларьками Лена и дёрнула мужа, когда Пётр и его подруга, затеяв очередную свару, свернули на указанную Ленкой дорожку.
– Куда ты... что ты делаешь? – задыхаясь, спросил Игорь.
– Не хочешь же ты, чтобы эта крашеная сучка, когда они ничего не найдут, растерзала меня своими когтями? – приблизившись к самому уху Игоря, зашептала Ленка.
– Но ресторан...
– Может и ресторан. Но я лично ставлю на другое место. Ты забыл, что я положила здесь половину юности, сидя в билетной кассе или убирая сраные листья?
Точно. Они и познакомились как раз здесь – иногда этот факт вылетал у Игоря из головы.
Ленка тем временем пела свою старинную песню, вцепившись в воротник пальто:
– ...нас могли пристрелить! Послушай, мужик ты или тряпка? Я почти готова поверить, что тебя побили за благородное дело, а не для того, чтобы отнять бумажник или за то, что ты по пьяни нассал кому-то на ботинки. Не разочаровывай меня. Нам нужно было бежать, иначе нас просто убили бы и бросили здесь, посреди парка.
Игорь посмотрел на её живот, который зелёная ткань пальто очерчивала так явно, облегала так туго, что у него к горлу подступил комок тошноты. Если это случится... если их убьют... малыш так и сгниёт там, не вдохнув настоящего воздуха своими крошечными ноздрями, не увидев папу и не подержав за руку маму.
Десяток секунд спустя они услышали взбешённый вопль Петра.
– Эй, вы там! Я знаю, что вы где-то прячетесь. Выходите, и вам ничего не будет. Мы просто пойдём дальше.
Казалось, если бы не стены тесных коробок-ларьков, можно было протянуть руку и взять его за рукав. Казалось, было слышно, как скрипит под ногами снег, хотя умом Игорь понимал, что это не более чем шумы в голове. Вспомнилось, как Пётр говорил: «я пристрелил эту сучку». Ленка тянула его за руку, призывая идти прочь по тропе, но ноги не подчинялись.
– Нам нужно выйти к ним, – прошептал жене Игорь. – Иначе он начнёт стрелять по стенам, а они тонкие... там же сплошная фанера. Если он ранит тебя, я... я...
– Ты чокнулся? Он точно нас пристрелит.
Голос Петра на этот раз послышался чуть левее, из-за киоска, с которого, если Игорю не изменяла память, торговали воздушными змеями. Осторожно выглянув из своего укрытия, Игорь увидел, как Пётр пытается протиснуться в щель между двумя киосками, но там было достаточно узко, кроме того, требовалось перебраться через мешки с песком. Мила скулила где-то поблизости. Даже не скулила... подвывала, как будто Игорь и Лена унесли с собой остатки её бедного разума.
– Я всё равно вас найду! Давайте, вашу мать, вести себя как взрослые люди...
Что он под этим подразумевал, так и осталось загадкой. Потому что как только грохнул первый выстрел, Игорь, стиснув запястье жены, рванулся в указанном ею направлении. Высоко вверху с одного из деревьев сорвалась стая ворон, и это привело Петра в настоящее неистовство. Началась беспорядочная пальба. За рядами лотков (кое-где было трудно пройти из-за самого разнообразного хлама, который убрали сюда на зиму) обнаружилось кирпичное сооружение – старый туалет, перед которым теперь, как дошколята перед ветераном, выстраивались новенькие голубые кабинки. Здесь они остановились перевести дух. Постепенно вопли Петра затихли вдали, хотя раз или два чета Евсеевых слышала эхо выстрелов.
– Так каков теперь план, товарищ капитан? – спросил Игорь.
– Идём к чёртову колесу. Я, помнится, рассказывала Кирюхе про подземелья под ним, и даже показывала вход. Если в нём осталось хоть немного детскости, он не забыл. И привёл свой отряд туда. Там вернее всего мы найдём их... их всех.
Игорь сказал:
– Как раз в здравом уме он никогда бы туда не попёрся. Ползать под землёй – не для него. Ему бы всё книжечки...
– Ты плохо знаешь сына, – холодно сказала Ленка. – Она взяла Игоря за руку и увлекла дальше по тропинке. С каждым шагом они проваливались в снег всё глубже. – Он прямо загорелся этими подземельями. Когда мы здесь гуляли, прямо из кожи вон лез, чтобы я отпустила его там побродить. А потом, когда стал постарше... мне кажется, он там уже бывал, только никому, конечно, не рассказывал. Считай это женским, материнским предчувствием. Может даже, подружился с кем-то из окрестных сорвиголов.
Игорь фыркнул.
– Если б я хоть раз увидел его в компании молодых разбойников – вроде тех, с которыми я сам гонял в детстве – я бы, может, не считал его таким странным. Может, даже попытался бы с ним подружиться.
Ленка смерила мужа долгим взглядом. Глаза её в темноте влажно поблёскивали.
– Кирюхе не нужна была толпа. Он – сам себе толпа и племя. Поверь, такие люди гораздо сильнее и самостоятельнее. Те, кто умеет никому не подчиняться и никого не подчинять себе, сейчас редки как неразработанные золотые залежи. Но вот, опять же, если подумать трезво – теперь он с толпой. Стал частью толпы. И что, ты доволен?
Игорю нечего было ответить. Он поскрёб под шапкой голову и промолчал.
Сначала далеко впереди появились тусклые огоньки фонарей в ореоле, казалось, висящих в воздухе снежинок. Потом из темноты величаво выкатилась громада колеса обозрения. Кабинки раскачивались в своих путах – на зиму их снимать не стали, но закрепили дополнительно какими-то канатами. Казалось, будто там поселился гигантский паук. Рядом пристроилась ещё парочка каруселей, автобус, который раскачивал на одной оси специальный механизм, картинговый трек, сложенный из старых автомобильных покрышек. Билетные будки и кабина техника колеса обозрения стояли заколоченные и пустые.
Ленка нервно хихикнула.
– Ну, сможешь угадать, где прячутся наши мышки?
– Я уже понял, что всё самое интересное здесь не для глаз простых посетителей. И располагается в какой-нибудь помойке.
Ленка смешно сморщила носик. На ресницах у неё повисли снежинки.
– Эта помойка, знаешь ли, была моей жизнью на протяжении четырёх лет... но ты почти прав. За декорациями всегда происходит всё самое интересное.
Она не торопилась двигаться. Водила подбородком, как будто хотела немного ослабить шарф. Потом спросила:
– Как ты думаешь, нам удастся вытащить Кирюху?
Игорь пожал плечами.
– Это зависит от того, захочет ли он быть вытащенным. Я в этом сомневаюсь. Пацан стал сильно самостоятельным. И, прежде всего, нужно разобраться, что же с ним – и со всеми ими – происходит. Это работа не для нас. Это работа для учёных. Психологов. Медиков.
Ленка дёрнула плечиком и пошла вперёд.
Здесь был наполовину утопленный в бетонную основу колеса проход. Арка дверного проёма располагалась под небольшим углом. Сразу за ней – знала Лена – ступеньки, которые круто уходят вниз, в подземелье. Там – механизмы колеса обозрения, вереница тесных пустых помещений, непонятно для чего предназначенных. Их заполняли всем, чем могли: старой верхней одеждой, костюмами с давно отыгранных представлений, какими-то непонятными железяками, колченогими столами и хромыми стульями, складывали на зиму велосипеды, а на лето – санки и тубы. У потолка ютилась изумрудно-зелёная плесень, а из вентиляции долетали искажённые до неузнаваемости отзвуки с поверхности. Между коллег Ленки ходили самые разнообразные легенды относительно происхождения «чёртовой ямы» – так они называли подземелья, хотя правда была банальна – просто ещё одно бомбоубежище, отстроенное во времена Советского Союза и подчистую разграбленное в девяностых. И какими бы таинственными и страшными не казались для новичков тамошние стены, выкрашенные кое-где облезшей уже зелёной краской, ничего необычного там не происходило. Лампочки не гасли и не мигали, никто не стучался в стены, пытаясь выбраться из замурованных областей наружу, ни разу ни в одном даже самом тёмном уголке никто не нашёл обтянутый искусственной кожей противогаза череп. Кому-то всё это казалось странным: учитывая многочисленные легенды, рассказываемые в посвящённых городской истории книжках. Доподлинно известно, что за сорок лет до того, как здесь появился в восьмидесятых годах парк, в эти края свозили и закапывали расстрелянных НКВД людей. Несколько старинных дач в окрестностях, непонятно кому принадлежащих, зарастали молодой дубовой порослью.
Позже это место начали окультуривать, вырубать лишнее, прокладывать дорожки. А когда стали
рыть котлован под убежище, костей нашли просто уйму. Отец Ленки рассказывал, что мальчишками долго они ещё бегали сюда за четыре километра, чтобы поиметь нехитрые трофеи: клочки одежды, какие-то ржавые значки, а если повезёт – то и обломок кости или челюстную кость.
Место обросло легендами и преданиями, ни одно из которых не находило подтверждения, несмотря на все надежды жадных до чего-то таинственного молодых умов.
Сейчас Ленка завела мужа за опору колеса. Возле её бетонной основы земля резко уходила вниз. Под ногами мешались старые велосипедные покрышки. Фонарный столб здесь заменяла мутная лампа без абажура, с грехом пополам защищённая металлическим козырьком. Крепилась она прямо к бетонной плите и, как ни удивительно, работала. Перемотанные изолентой провода, которые уходили внутрь облезлого щитка, напоминали древесные корни. Игорь решил, что не хотел бы работать здесь электриком.
– Шшш, – прошептала Лена, приложив к губам палец. И показала под ноги. Впрочем, Игорь и сам видел: не далее чем днём здесь ходили. Следы замёл свежий снег, но всё же они были различимы.
Дверь прикрыта, замок был сорван вместе с петлями. Ещё один шаг оставалось сделать, прежде чем забудется всё – переживания последних часов, воспоминания о молодости, рассуждения-внутри-себя, которыми Игорь и Лена делились друг с другом короткими взглядами, забудется даже чокнутая семейная парочка с пистолетом, которую они отправили в другой конец парка.
И Лена сделала этот шаг. На что-то наступила, посмотрела под ноги.
– О Господи...
Игорь почувствовал даже сквозь рукав пальто, как её пальцы стали влажными.
Там были лица. Белые, равнодушные, холодные, как маски к хэллуиновскому карнавалу, которые кто-то просыпал из коробки. На три четверти заметённые снегом и всё-таки различимые в тусклом жёлтом свете. Несколько детских трупов, без сомнения, промёрзших до самых костей. Скрюченные пальцы, торчащие из снега.
Ленка бросилась вперёд, принялась голыми руками разгребать снег, сдувать его с лиц, чтобы разглядеть каждое. Игорь стоял, глотая ртом воздух и не зная, что предпринять.
Все они умерли, похоже, по разным причинам. У кого-то была проломлена голова, открывая самую нелицеприятную картину, которую Игорь видел в жизни, кто-то, похоже, замёрз насмерть, будучи одет в лёгкую маечку и штаны. У других – повреждения разной степени тяжести и совместимости с жизнью. Так или иначе – все они здесь были похожи на замёрзших во время ледникового периода мамонтов. Одежда смёрзлась друг с другом, застыв коркой, которую, казалось, не получилось бы пробить даже топором. Глаза, похожие на линзы микроскопа, слепо смотрели в небо, их покрывала лёгкая изморозь.
Они не случайно здесь лежат. Они, наверное, все погибли там, внутри, и их, как мусор, слишком громоздкий, чтобы тащить до мусорного бака, просто вышвырнули за порог.
Наконец, Лена поднялась на ноги, закончив свои ужасные изыскания. Кирилла – вот кого она искала – их пацана среди мертвецов не было. Была одна девочка лет четырёх, другие немногим старше. Самый большой выглядел на одиннадцать, и по его щекастому лицу расплылась глуповатая полугримаса-полуулыбка. Игорю отчего-то вспомнилось выражение на лице любителя хурмы.
Они отступили под чёртово колесо. Игорь со второй попытки достал из пачки сигарету (первую он уронил и не стал поднимать), раскурил и глубоко затянулся.
– Дай мне.
– Тебе нельзя. Ты...
– Дай мне чёртову сигарету! – заорала Лена, и Игорь просто не посмел сжать пальцы, когда она вырвала у него «L&M».
Никто не стал говорить «это ужасно». Невозможно было представить, как такими простыми словами можно было передать всю растерянность, которая охватила их умы. Они собирались, словно дети, искупаться в пруду на мелководье, а вместо ласкового песка на дне нащупали склизкий ил и бездну.
– Во что они превратились, Игорь? – спросила Лена вместо этого.
Игорь ответил не сразу. Он как следует покрутил в голове вопрос, рассматривая его со всех сторон сквозь призму замёрзшей у кого-то из тех детей на щеках слёзной жидкости. Потом сказал:
– Во что-то, что вне нашего понимания.
– Какое, к чёрту, понимание? В любом понимании это монстры... монстры, которых не заботит смерть других детей, таких же, как они, кем бы они теперь не стали. Может, это психотропное оружие, а? Вроде того, что разрабатывали немцы во вторую мировую.
– Ни одно психотропное оружие нельзя распылить так, чтобы оно начало действовать по всему миру одновременно. Что-то поменялось в головах. Знаешь, что я думаю – может этот переключатель всегда был у нас внутри? Просто у взрослых он так далеко за повседневными бытовыми проблемами, что уже и не нащупаешь. А у детей здесь, рядом, только протяни руку. У тех, кто не там и не здесь, он тоже переключился, но как-то неправильно. Один парень мне говорил про шум в голове, как от сломанного приёмника – якобы, это то, что он слышит с недавних пор, и оно мешает ему думать. Может, дети слышат что-нибудь совершенно иное, нежели шум? Что-нибудь, что говорит им делать так или этак? Может, это нечто вроде наказания свыше, – Игорь и сам не понимал, что заставило его, убеждённого атеиста, такое сказать. Но, как говорится, в окопах под огнём атеистов не бывает, а они сейчас вроде как на передовой. – Мы старались сделать из детей что-то, похожее на нас самих, при этом совершенно не подозревая, что они из себя представляют. Мы ведь знаем только себя, да и то плоховато. Мы уже забыли, какими были, когда были маленькими. Мы были как учителя, которые пытались учить, сами не зная предмета, просто по учебникам.
– Да кому какое дело. Всех этих детей... этих детей уже невозможно вернуть.
Игорь долго изучал её профиль с догорающей до фильтра сигаретой в уголке рта, пытаясь понять, кого она имеет ввиду – тех, кто погиб, или тех, кто остался жив. Наверное, и тех и других.
– Если бы я могла... – сказала она, крупно вздрагивая, – Если бы я только могла... я бы замуровала эту дыру в земле навсегда. Я бы сожгла там всё напалмом, как в «Апокалипсисе сегодня».
– Ты никого не сожжёшь, стерва, – вдруг произнёс голос рядом с ними. Он был тих, но и Ленка, и Игорь почувствовали, до каких температур разогреты там, внутри, эмоции. От очкастого флегматика не осталось и следа. Звук этого голоса – шипение реактивных двигателей ядерной ракеты, не иначе.
В затылок Игорю упёрся ледяной ствол. Пётр подошёл неслышно, снежная подушка съедала звуки шагов, а скрипы гигантского колеса над головой – злое его дыхание, слушая которое Игорь просто не мог теперь не понять, как они не услышали его раньше. Тут же откуда-то выскочила его жена. Она схватила Ленку сзади за волосы, оттянула так, что голова той запрокинулась почти на девяносто градусов.
– Там никого не было, слышишь, ты? Там не было ни нашего малыша, ни кого-то ещё. Теперь говори... говори, где он! Я знаю, что вы в сговоре. Твой пацан унёс моего Митьку, чтобы продать на органы. Думаешь, я не знаю, сколько сейчас стоят здоровые дети?
– Отпусти её, она не может так говорить, – сказал Игорь, держа поднятыми руки. Просто удивительно, как Пётр ещё не начал жать на спусковой крючок.
– Так пусть уже говорит! – завизжала Мила, чуть ослабив хватку.
– Там... – прохрипела Ленка, показав рукой в сторону бомбоубежища. – Там, внизу. Они все внизу.
Мила исторгла нечленораздельный вопль и, отдавив напоследок Игорю ногу, бросилась в указанном направлении. Она почти сразу скрылась из глаз, разъярённая медведица, ринувшаяся в погоню за похищенным медвежонком. Вопль, который она издала при виде ледяной братской могилы, содержал ещё больше ярости и ещё меньше смысла, чем предыдущий.
– Стой, – заорал Пётр. – Стой, Милка!
Ответом ему послужил грохот двери, который стряхнул нависающий над нею снежный наст.
Пётр бросился за ней, потрясая оружием, потом, будто что-то вспомнив, обернулся. Очки его съехали на бок, кончик носа посинел и выглядел отмороженным. Как будто занесённый снегом проход к «Белому Лебедю» он раскапывал собственным шнобелем. По верхней губе текли сопли. Ленка и Игорь переглянулись и взялись за руки. Как тогда, когда они пришли к Ленкиному отцу. Она – сдаваться, он – свататься. У дяди Володи, заядлого охотника, тоже, помнится, было дома оружие. Отнюдь не маленький пластиковый пугач.
– Я... мне нужно догнать Милу, – словно извиняясь, сказал он. И исчез внизу, кажется, даже не заметив трупы. Впрочем, скорее всего их укрыл собой, как одеялом, обвалившийся снежный наст.
Глава 6. Исход.
Касаясь кончиками пальцев стены, Пётр продвигался вперёд. Луч фонарика метался по стенам и потолку, изморозь ловила его и заключала в своё хрустальное тело, в надежде хоть немного приукрасить. Свет замирал на мгновение в длинных сосульках, металлических трубах, в слепых лампочках и оставленном кем-то на синем пластиковом столе, заваленном упакованными в полиэтилен китайскими игрушками с символикой «Сочи 2014», стакане. Где-то далеко впереди слышались голоса: казалось, Милка зовёт сына разом с нескольких направлений. Будто она каким-то образом смогла разделиться, разослав части своего тела в разные стороны. Эта безумная картина сверлила Петру мозг.
Он не очень-то понимал, что в данный момент делает. Он с удовольствием вернулся бы к своему кожаному дипломату и бумагам, к отдыху за стаканчиком виски в мало-мальски приличном баре в центре этого паршивого города. Даже к поездкам по городу в нетрезвом виде, от которых уже неоднократно зарекался. Пусть его снова остановит полицейский и отберёт права, которые уже, к слову говоря, отобрали пару месяцев назад – пусть даже так, только бы это всё вернулось. Вернулись каждодневные истерики, которые закатывала жена, толстеющая день ото дня и красящая свои короткие волосы в невероятные цвета, эти уютные, тёплые выбросы энергии. Он так их любил...
Пётр мечтал сейчас о невероятной для себя вещи: он готов был пожертвовать толикой личного благополучия, лишь бы всё в мире вернулось на свои места. Да черти с ним – забирайте машину, квартиру, деньги из банковской ячейки, лучше быть бомжем и знать правила, по которым играешь. Правила всегда важны – это Пётр выбил долотом на внутренних стенках своего черепа. Он сидел бы в ночлежке на пропахших клопами нарах, поглядывая на всех с хитрецой и немым вопросом: а знаете, отчего всё такое, каким оно является? Отчего мир кажется нормальным? Благодаря кому всё это?..
Но, увы, как бы ни вопили, как ни бились эти мысли, повернуть время вспять они не могли. Оставалось только шажок за шажком продвигаться вперёд. Мир дрожал в перекрестье прицела и иногда расплывался, когда на глаза Петра набегала непрошенная злая влага.
Про оставшихся снаружи он не вспоминал: их дорожки разошлись раз и навсегда. Он даже, наверное, не стал бы убивать того ребёнка с видео, что утащил их малыша, если бы тот выглядел, как и полагается ребёнку: заплаканным, замёрзшим и зовущим родителей.
Но он пристрелит каждого чёртового маленького зомби, который соизволит к нему выползти со своим невозмутимым видом и фосфорицирующими глазами.
– Милка, ты где? – позвал он. – Я не могу тебя найти. Стой на месте!
Если свод правил расползается на лоскуты у тебя на глазах, наверное, стоит создать свой. Эта чёрная хромированная малышка долго ждала своего часа. С тех пор, как Пётр приобрёл её у одного полковника в отставке два года назад. Это травматический пистолет Ярыгина, переделанный под боевой патрон, и Пётр доставал его раз в неделю и чистил, чувствуя в руке прекрасную гладкую тяжесть. Предавался безудержным мечтаниям, начинающимся обыкновенно со слов: «Вот однажды...», и заканчивающихся триумфальным, как салют, выстрелом. Когда Мила кричала ему: «Убери ты уже свой пугач и пойдём жрать», он кричал что-то вроде: «Однажды ты скажешь мне за него спасибо!»
За первой залой последовал узкий коридор, полный ненавязчивого таинственного шуршания, как будто где-то наверху вращались огромные вентиляторы. Потом проход раздваивался, слева тянуло болотом. Милка больше не орала дурным голосом, она как-то удивлённо, по детски, звала мужа: «Пе-етя! Петя!» Эхо разносило голос по казематам головы Петра.
– Я иду, дорогая. Скажи... здесь развилка, где на стене маска клоуна. Куда ты повернула?
Резиновая облезлая маска, чем-то напоминающая противогаз, который – Пётр вдруг очень ясно это вспомнил – они когда-то давно, ещё в школе, надевали и снимали на уроках ОБЖ, а потом умыкнули и пугали в женском туалете девчонок. Глазницы без стёкол, вместо фильтра – вульгарный алый нос. Дрянь.
Он повернул направо. Слева проход уходил вниз. Наверное, он как-то связан с канализацией.
Следующий зал был наполнен гулом непрестанно двигающегося песка. У стены были сложены велосипеды с жёлтыми табличками «ПРОКАТ», которые, стоило отвернуться, начинали дружно шуршать шинами, наматывая виртуальные километры. На другой стене – нарисованные прямо по ржавчине картины. Выглядело это так, будто у художника был самый утончённый вкус на земле, но в его распоряжении имелось только два вида малярной краски и большая кисть, вроде той, которой красят заборы. Пётр не больно-то вникал, что там изображено. Он пошёл дальше, в очередную дверь, пока не уткнулся в неё носом, поняв, что она тоже нарисована. Тогда он поискал дверь среди картин (изблизи они превращались в набор уродливых мазков) и сам не заметил, как попал в следующий зал, пахнущий, будто заброшенная оранжерея. Кажется, у стен здесь стояли какие-то растения, но Пётр не стал разбираться. Он побежал, слыша зов жены впереди, однозначно впереди, перепрыгнул через внезапно возникший на пути журнальный столик со старым кинескопным монитором. В следующую дверь... луч фонарика метался по стенам, выхватывал фрагменты изморози на потолке, трубы вдоль одной из стен, иногда закрытые решёткой, иногда нет. Потом трубы переместились под ноги, и стало казаться, будто ковыляешь по стене, как таракан.
Откуда-то спереди на него надвинулась обвешанная водорослями невысокая рогатая фигура. На мгновение Петра захлестнула волна облегчения: ему показалось, будто мальчишка просто заигрался. Он был перемазан ваксой и выглядел как ботинок из белой замши, который кто-то по ошибке попытался почистить чёрным обувным кремом. На голове наподобие рогов был укреплён изогнутый руль от шоссейного велосипеда. Неработающая гирлянда лапшой спускалась с его плеч почти до пяток, а ходил он босиком, смешно чавкая при каждом шаге. «Наверное, здесь нечто вроде теплотрассы и можно ходить раздетым», – решал Пётр. Ему было жарко, под курткой струились водопады пота.
В сумраке казалось, что мальчишка смущённо улыбается, сокращая шаг за шагом расстояние до заглянувшего в гости взрослого, но когда Пётр осветил фонариком его подбородок – чтобы не дай Бог не ослепить и не напугать малыша – он увидел немигающие глаза в прорезях маски. Маска была дешёвая, пластиковая, изображала не то панду, не то хорька. Улыбка тоже была похожа на прорезь, прорезь, в которую, словно через щель в лифте, заглядывает какая-то иная вселенная.
Совсем рядом Милка захлёбывалась счастьем.
– Петечка, я нашла его! Мне его принесли. Они такие добрые... я попросила и мне его принесли. Теперь мы будем все вместе. Я чувствую себя как в сказке. Как будто Алиса, попавшая в зазеркалье. Только, кажется, я немного порезалась осколком стекла. Я не вижу где конкретно, но немного чувствую кровь.
Тогда он направил фонарь на жену. Она держала на руках малыша... Пётр не больно разбирался в малышах, но материнскому инстинкту Милки можно доверять. Да, он был похож на их сына. Пётр краем уха слышал что-то о таких модных на западе штуковинах, как 3D-принтеры. Якобы на них можно напечатать всё, что угодно. Даже маленькую точную копию самого себя из пластика. Так вот, малыш выглядел ровно так, как будто его напечатали на чуде техники... или слепили из воска и раскрасили, нарисовав вместо всегдашнего плаксивого выражения какую-то чудовищную полуулыбку. Как будто лицо его – окно в белые питерские ночи, где кое-как, шиворот-навыворот, карабкается на своё обычное место месяц.
Но не это вывело мужчину из себя и заставило уронить пистолет. В конце концов, он уже видел своего ребёнка таким. А вот низ живота Милки, ставший огромным кровавым пятном, в мгновение ока превратил его горло в пустыню, лишив возможности говорить и издавать какие-либо звуки.
