Текст книги "Комплот детей (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Ахметшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 35 страниц)
Ощущение чужих горячих ладоней под ключицами... если, конечно, остались они, ключицы, голова опустилась на грудь и сместившееся вновь зрение отозвалось вспышкой боли и недоумения – каково это теперь будет, жить с четырьмя глазами? Как осознать изменившуюся картину мира, когда ты, оказывается, помимо двух глаз обзавёлся ещё двумя – на животе, глаза под высоким лбом и над распахнутым, обвешанным нитками слюны, ртом?
И когда мир рывком устремился вниз – подняли и понесли, скандируя безумные, растерявшие всякое значение гимны, под бездушный солнечный свет, выжигающий обрывки мыслей, что, как потерянные кутята, ползали в... головах? – откуда-то из области живота исторгся безумный вопль, растерявший всякое сходство с человеческим голосом.
– И всё же, что за изощрённый ум мог такое сотворить, – услышало то, что когда-то было Евой, чей-то изумлённый, испуганный шёпот.
В жизни другой, новой, Евы это останется единственной на все времена загадкой – такой, с которой не смогут сравниться даже бесконечные вопросы Эдгара.
Эпилог
Когда человеческая лавина сошла дальше по тракту, где на горизонте вставал город с точёными башенками, повозка, про которую все позабыли, распахнула рот для одинокого путника. Свою лошадь он привязал к кусту жимолости, с полминуты смотрел, как мягкие губы срывают с веток жёлтые листья. Потом вздохнул и пошёл вперёд.
Ещё можно было расслышать крики: «Иерусалим! Вот он, благословенный город». Самозванное господне воинство называло так любое мало-мальски крупное поселение, которое встречалось на пути. Они взяли уже дюжину иерусалимов.
Путник – совсем молодой человек с подрезанными у шеи светлыми волосами и почти детскими чертами лица. На поясе не было ни меча, ни даже обычного ножа, только небольшой кошель да сумка из лосиной кожи. На груди – простой деревянный крест, говоривший о принадлежности к церковной братии.
У цирюльника была лошадь, но её, видимо, увели. Самого Эдгара хотели разорвать на части, но сумели отделить разве что голову от шеи. Пытались отпилить руку и оторвать ногу, но не довели до конца ни одно из этих кровавых дел. Обломок пилы из инструментария цирюльника торчал из его плеча; топор, которым, видимо, пытались отрубить ему ногу, забрали. Хороший инструмент всегда будет в цене.
Голова лежала здесь же, рядом – глаза зарыты, лицо, вечно дёргающееся, будто в лихорадке, впервые за долгое время (может, впервые в жизни) находилось в покое и даже выглядело умиротворённым. Август взглянул на изломанные пальцы на правой руке, перекрестил тело, неуверенно пробормотав короткую молитву. Кто знает, подвинет ли она хоть что-то в небесной его судьбе?
Девочка, конечно же, исчезла. Забравшись на один из окружающих тракт холмов, Август видел, как её уносили на плечах, передавая друг другу на вытянутых руках, так, что голова болталась из стороны в сторону... и, каким-то образом, понял, что это уже не та Ева, что говорила со смешным и немного озабоченным выражением на лице: «Представьте, если ноги у них вдруг превратятся в куриные лапы?»
Крик, хриплый, надрывный, на одной высокой ноте, как будто тревожное гудение в глубине осиного гнезда, превращался в голоса холмов, что перекрикивались, точно стая гусей, за спиной Августа.
Священник забрался в повозку, вдохнул застоявшийся воздух. Значит, здесь эти странные путешественники отбывали в ночь, чтобы достичь дня, и в день – чтобы добраться до ночи. Точно подводные, заросшие илом валуны, маячили на расстоянии нескольких шагов тюки с одеждой. От сундуков пахло болотом, ото всех, кроме одного. Насколько Август мог разглядеть, красное его дерево, только чуть потемневшее от времени, было богато изукрашенный резьбой. Если той саранчой в человеческом обличие двигала жажда наживы, они могли бы начать своё обогащение отсюда.
Священник заметил на полу лампу; масло там ещё оставалось. Из сумки появились трут и огниво, и скоро на грязном, оплывшем стекле плясали пятна живого огня. Опустив фонарь между ног, так, что по стенам протянулись две огромных тени, Август принялся завязывать на верёвке-памяти узелки, за которые позже можно было уцепиться.
Безголовое чучело, привалившись к одной из стен, напоминало растерявшего всякий человеческий облик выпивоху. Жирные грифельные линии на полу изображали какую-то дикую, сюрреалистическую картину. Что-то вроде траектории движения небесных сфер: Августу довелось какое-то время послушничать в монастыре, где такие вещи изучались более, чем пристально. Посередине мокла груда каких-то тряпок – дерево жадно поглощало кровь и другие выделения из человеческого тела, но переварить всё ему было не под силу.
Откуда они приехали, два странных человека? Куда направлялись? Девочка говорила – в аравийские земли, и – хоть Господа в свидетели призывай – не хватило совсем чуть-чуть, чтобы до них добраться.
Ещё никогда Август не видел столь вопиющей ереси. Но так же решительно он мог сказать, что эти двое стали для него самым впечатляющим знакомством за последнее десятилетие, с тех пор, как он юношей совал нос в дела старых, седых монахов. Было что-то, отчего нутро, напряжённое при виде незнакомцев, в одном из которых больше двух метров росту, а у другой – глазища натуральной ведьмы, расслаблялось, а тревога таяла. И в Эдгаре, и в девочке, по разному, но в каждом.
Именно поэтому они его так заинтересовали. Именно поэтому через два дня после того, как телега укатила в ночь, а кожевник пошёл на поправку, Август, следуя безотчётному порыву, оседлал лошадь и поехал в монастырь Святого Креста, что возле венского леса, в пристанище красных монахов.
По случаю, именно в это время из Святого Креста отправлялся на восток небольшой отряд с чёрным крестом на красном поле – сочетание цветов, от которого у многих начинали трястись поджилки. Ничего хорошего ни в какие времена оно не несло.
Настоятель монастыря очень подробно расспрашивал у Августа об Эдгаре.
«Чернокнижников много в наши дни», – сказал он. – «Отправлялись бы вы домой. Мои люди едут по важному поручению в ту же сторону. Они присмотрят за вашим цирюльником. Уродливый гигант с маленькой девочкой – думаю, они его не пропустят, если только он не отрастит себе крылья, как у стрекозы, и не улетит прочь.»
Но священник проявил недюжинное упрямство. Он оставил в своём приходе паренька-служку – не лучшая замена, но Август намеревался ещё раз увидеть Эдгара.
«Если позволите, я поеду с ними», – сказал он настоятелю.
«Война на пороге» – слышалось отовсюду, звучали призывы – «Выдвигаться на восток!» Империя превращалась в бурлящий муравейник, обитатели которого пронюхали о муравейнике по соседству. Если у неверных и был господень гроб, то услышав, какой здесь поднялся шум, они, наверное, сами бы с удовольствием с ним расстались.
И, конечно, распахнули бы ворота Иерусалима.
То, что он, Август, видел сегодня, было причиной медлительности государственной машины. Всем этим большим шишкам, важным птицам, лишь бы посидеть за столом и поговорить, в то время, как головастики в иле у их ног всегда скоры на решения и остры на язык.
Неизвестно, что слышали они насчёт иудеев, насчёт свирепых иранцев и так далее, но слухи о сокровищах и несметных богатствах святой земли всегда находят жадные уши.
Позже Август отделился от святых братьев и продолжил путешествие самостоятельно, сказав, что планирует вернуться домой. Он видел, как красные братья действуют в отношении еретиков, было совершенно ясно – если Эдгар попадётся, ему будет уже не до разговоров.
Везде, где Эдгар и Ева оставляли более или менее заметный след, было ещё одно имя: барон фон Кониг. Конечно, Август слышал о бароне. Ревностный католик, он чтил заповеди, не позволял себе лишнего ни в еде, ни в чём ином. Может, кое-где перегибал палку, может, его и побаивались, но исключительно ввиду строгости и принципиальности. Добродетель всегда строга, твердокаменность и неотступность от принципов может вызвать уважение, но никогда не вызывает излишнего сочувствия.
Была ли какая-то связь между этими тремя? И – случайность ли, что на крышке сундука из красного дерева гербы барона? Вряд ли. Не имея никаких существенных подтверждений, Август ловил себя на мысли, что думает о великане, маленькой Еве и влиятельном бароне, от чьего имени до сих пор веет холодом, как об одном человеке.
Барон мёртв, Август знал это точно. Брат-экзекутор красных братьев шепнул ему по секрету, что голову фон Конига, оставшегося благодаря своим принципам и нежеланию заводить семью последним представителем рода, семь лет назад привезли с побоища при той горе... как она там называлась? Ходили слухи, будто барон спасся, но подтверждения тому нет. Зато голову его видели некоторые люди, честность которых не подвергается сомнению.
«Как же он умер?» – не удержался от вопроса Август.
Брат приблизил лицо к его уху.
«Это и есть самое странное, и одновременно, самое печальное в этой истории. Дети.»
«Дети?»
«Маленькие ублюдки, воспитанные таким образом, чтобы сражаться и умереть в битве.» – лицо красного брата тускло, как далёкая гроза, озарила гримаса возмущения. – «Сердце сжимается, правда? Они напали пешими на конных воинов, и знаешь, что сделал барон? Он приказал спешиться. Да, да, именно. Говаривали, будто последние секунды жизни он потратил не на то, чтобы вытащить оружие, а чтобы обратить к своим будущим убийцам мольбу. Мольбу о том, чтобы сложить обоим сторонам оружие».
Красный брат покачал головой, словно от возмущения растерял все до единого слова.
Август знал – отношение барона к детям было особенным. Он никогда не позволял ни себе, ни своим людям обречь на смерть ребёнка. Детям его светлость мог простить любые провинности, взрослых же не умел прощать совсем.
И что теперь? Его тело отделено от головы руками десятков сарацинских детей, малышей, которых можно было крестить и спасти от гиены огненной...
Август тёр виски. Всё прах, всё зазря. Что бы ты ни делал, к чему бы ни стремился, всё будет разрушено. Воистину, что есть воля человеческая против воли небес?
Прах.
Ему стало странно среди этих вещей, что смотрели со всех сторон, будто мыши, пауки и призраки из углов дома, безмолвные его обитатели, терпеливо ожидающие, пока вернётся хозяин. Святой отец вскочил, пинком отшвырнул с дороги кадку, служившую когда-то пугалу головой, и вышел прочь. Ноги его больше здесь не будет. Он похоронит великана и отправится в обратный путь, постарается забыть девочку, передаваемую на вытянутых руках, будто святыню, постарается забыть пятно крови посреди фургона, разбросанные инструменты, наконец, куски чьей-то кости.
Но Август уже предчувствовал на языке солёный вкус кошмаров, что будут мучить его по ночам все последующие годы. Потому что такие вещи, даже будучи разгаданными, не оставляют тебя в покое. Потому что стоит коснуться их – и ты уже там, по другую сторону. Ты уже часть мозаики.
Конец
