Текст книги "Комплот детей (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Ахметшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)
– Вот ты! – сказал он, и палец, изогнутый, будто древесная ветвь усеянный «глазками», бородавками, уткнулся в грудь великану. – Ты похож на... на...
– На рыбину, – услужливо подсказал Эдгар, и шея его зарделась.
Священник как будто растерял весь свой гонор. Он продолжил скрипучим голосом, всё больше походя на расколотое корыто:
– Ну и как же ты – рыба! – смеешь обращаться к Христу, будто настоящий человек? Ты, тронувший подбородок свой бритвой...
– Она не растёт, – сказал Эдгар. Снял шляпу, чтобы показать, как до этого Еве, последствия травмы. – С самого детства – ни одного волоска.
– О... – сказал Густав Сероносый. – Тогда ты правильно делаешь, что простираешься перед волей Творца нашего Небесного. Ты вроде и человек, и навечно, до старости и смерти, мальчик. Страшное наказание. Советую совершить паломничество в святые земли, но не подходи, заклинаю, не подходи к Храму Гроба Господнего, если, конечно, слухи врут, и он ещё зиждется на израильской земле, ещё не разрушен неверными, ближе, чем на пятьсот шагов.
– Так и сделаю, отец, – смиренно пообещал Эдгар. Ева, спрятавшаяся за одной из деревянных лавок, наблюдала, затаив дыхание, как великан искренне потупился перед вновь впавшим в буйство человечком, похожим в своей истрепанной рясе на сморчка.
Наконец, отец Густав успокоился. Смерив Эдгара взглядом, он сказал:
– Для тебя здесь найдётся другая работа, и как раз касательно твоего брата-чужеземца. Живёт тут у нас один... впрочем, христианин, и живёт давно. Меня зовёт отчего-то «падре»... но мы к нему уже привыкли. Сейчас он не может работать. Третий день уж из дома не выходит. Воспалился-де какой-то нарыв.
– Где этот чужеземец?
– Пятью домами дальше. Не пропустишь, у него даже дом выстроен шиворот-навыворот. Когда сделаешь работу, ты и твой лысый подбородок, и твоё странное умение, все вместе, должны будете покинуть город. Покинуть и постараться впредь обходить его стороной.
– А мне сначала показалось, что люди здесь милые, – шёпотом сказала Ева, когда они покидали церковь. Эдгар на это ничего не ответил.
Они пошли до указанного дома пешком, ведя ослика под уздцы. Повозка весело грохотала разболтанной осью, дети снова носились вокруг, и Эдгар, если в него вдруг попадала шальная шишка, улыбался половиной рта и не то скулил, не то хихикал, вызывая настоящую панику среди мальчишни. Ева цеплялась за полу его рубахи, напуганная и вдохновленная звуками, что издавал великан: мерещилось, будто где-то под повозкой живёт целая стая гиен, смеющихся над всем и вся, так, что даже синяки и шишки, оторванные конечности подвергались дружному осмеянию.
Указанный дом и вправду заслуживал того, чтобы его описать.
Он выглядел так, будто пытался оторваться от земли, оттолкнуться и взлететь, как большая саранча. Ему это почти удалось – несколько свай, как тонкие ноги насекомого, казалось, вот-вот дрогнут под весом здания, но сколько Ева ни пыталась уловить момент, этого не случилось, даже когда великан ступил на лестницу. Между сваями, будто гнездо какой-то огромной птицы, громоздилось собранное из половинок сосновых брёвен жилище с декоративными башенками и окнами, стилизованными под бойницы, с неумело, явно на скорую руку вырезанным флигелем, который величаво и надменно выслушивал приказания ветра. Ева от изумления даже поздоровалась с грандиозной конструкцией, в то время как Эдгар пришёл в буйный восторг, и даже, прежде чем постучать, обошёл дом кругом и заглянул под него, спугнув семейство мышей.
Над дверью и вокруг окон щеголевато притулились резные треугольные пластины, будто пухлые губы. Печная труба устроена в виде башенки, какую можно увидеть на замке какого-нибудь землевладельца, обращённый к гостям скат крыши был явно длиннее другого, и покрыт черепицей из обожжённой глины. Хотя всё сделано достаточно неуклюже и второпях, видно, с какой любовью и намёком на тщание. Эдгар, осматривая конструкцию, цокал языком и приговаривал:
– Смотри-ка – строитель этого места понимает божественный промысел.
– Почему это? – спросила Ева. – На храм не похоже. На монастырь тоже, наверное. Монастыри ведь не такие, правда?
Палец Эдгара упёрся в макушку девочки, как будто цирюльник хотел таким образом донести до неё свои идеи.
– Божественный промысел хитёр. Посмотрела бы ты хоть раз на устройство живых существ, пригляделась... да хоть к букашке. Эх, да что там!
Здешний двор также отличался от дворов соседних построек: никаких тебе заборов, воловьих шкур, ползающих котят, крыс, звериного дерьма, треснувших чарок и вынесенных «подышать» бочек с сидром. А были выложенные каменьями грядки с травами, расположенные так, чтобы днём какие-то были на солнце, а какие-то в тени дома и растущих здесь же молоденьких буков. Эдгар наклонился испробовать незнакомую травку на зуб: запах она имела резкий, такой, что хотелось чихать и расчёсывать лицо. Был здесь также засохший ствол какого-то очень странного деревца: кора очень светлая, а ветки, обращённые к небу, как будто ладони, имели добрую сотню пальцев. Кем бы ни был этот чужеземец, видно, он попытался привезти с родины небольшую её частичку. Да вот только не во власти человека смешивать миры: если человек такая тварь, что имеет власть идти, куда хочет и жить, хоть в язычниках, хоть добрым христианином, то природа и животный мир не таковы. Они уж куда честнее.
Ева, кряхтя, подняла сумку с инструментами.
– Хочу с тобой. Буду тебе помогать.
Эдгар застыл. Он ожидал найти на пороге восседающего на мешке ангела, своего попутчика, которого встречал чаще, чем кого бы то ни было, но не ожидал удара в спину. На шее его напряглись и покраснели жилы, это было так неожиданно, что Ева почувствовала, как по телу с головы до пят прошила дрожь.
– Ты дитя, а не лекарь, – сказал Эдгар.
– Я тебе уже помогала, когда ты лечил дедушку.
– Это другое дело. Он был тебе родичем.
Ева сморщила нос, глядя, как Эдгар повернулся к ней, в задумчивости оттянул нижнюю губу и продемонстрировал белесые дёсны. Будто вид этих дёсен смог бы донести до неё, Евы, какие-то мысли.
– Дед даже не запомнил, как меня зовут, – сказала она, и топнула ногой, превозмогая внезапный свой испуг. – Нет уж, господин цирюльник! Он бы выгнал меня из дома, как только полностью поправился... Уже пытался так сделать, когда был здоров, но мама всегда за меня заступалась... я хочу научиться приносить людям добро.
– Это не добро, – сказал Эдгар, и в голосе его совершенно неожиданно прорезались нотки обиды. – Врачеватель оставляет умирающих людей грешить дальше грешной земле. Разве это добро?
– За это время они могут сделать и что-нибудь хорошее! – закричала девочка, чувствуя, что ещё немного и её оставят здесь, снаружи, совсем одну. Это будет второе предательство, и если Ева какими-то шалостями настолько осточертела небесам, что те готовы тратить на неё одно предательство в день, то девочка, по крайней мере, готова была попытаться это оспорить.
Взвалив на себя сумку с эдгаровскими инструментами, она сделала несколько шагов и, крякнув, осела на землю. А потом копыта Господа и мокрый нос подошедшего поздороваться щенка остались где-то далеко внизу – Эдгар поднял перед собой и сумку, и девочку, ухватив её, как котёнка, за шкирку, и, непрерывно гримасничая, понёс на крыльцо. Сумку же взял под мышку.
К хозяину их проводила жена – тихая женщина с очень белой кожей и длинной косой, в которой, будто искусно вплетённые туда колоски конского хвоста, затерялись седые прядки. Ева, разглядывая женщину, подумала о ночных мотыльках, таких же тихих и белых. Шла она так, будто легко могла перейти с пола, скажем, на стену, а оттуда на потолок. Открыла дверь и сразу, даже не дослушав Эдгара, повернулась, чтобы уйти вглубь дома.
С хозяином они познакомились более обстоятельно. Звали его Ян, и у него, прежде всего, не было столь обожаемой многими в этих краях бороды, а была невразумительная щетина, кое-где склеенная засохшей слюной. Лицо длинное и плоское, в изгибах черт угадывалась лёгкая, неуловимая грусть, а на висках блестел пот, оставлявший на ложе влажные пятна. Ева подумала, что это пришелец с далёких северных регионов, и тёплый климат, позволяющий с утра и до захода солнца играть на улице в лёгких одеждах, размягчает его тело, как солнце размягчает по весне снег. Однако Эдгар сказал позже, что это «типичный баск», что бы это не значило.
– Повезло, что вы здесь проезжали, – сказал Ян. Он сумел встать, чтобы поприветствовать пришедших, но после сразу опустился на кушетку. Одну руку он всё время придерживал другой. Рукав рубашки отсутствовал, в районе подмышки надулся синюшный бугор. Ткани там блестели, будто их недавно смочили водой. На высоком, прямом лбу баска выступили бисеринки пота, поры и текстура кожи стали сквозь них особенно заметными. Ева с увлечением их разглядывала.
Эдгар выглядел так, как будто готов был сбежать через окно. Ян побледнел:
– Я совсем плох, да?
Ева взяла цирюльника за огромный палец, дёрнула что есть силы, как звонарь дёргает за верёвку колокола.
– Эдгар?
Что бы ни довлело над его душой, великан нашёл силы взять себя в руки.
– Нет... нет, о раненая зверюшка, выползающая из лесу на поживу жестокосердным людям. Гангрена не успела завладеть твоей плотью.
Руки проворно забегали по воспалённой коже, ощупывая плечо. Ян молчал и глядел на великана. Кажется, задумчивое выражение на его лице могло в любой момент смениться ужасом. Но не сменялось.
– Ты очень странен, баск, – признался Эдгар. – Тому, кто имеет дело со смертью, в каждом доме приходится сталкиваться с отвращением.
Лицо Яна перекосила ухмылка. Лицо у него подвижное, нервное, как будто под кожей у него живут змейки, в этом – заметила какой-то частью сознания Ева – между двумя мужчинами можно найти сходство.
– Нет, что ты, я не собираюсь помирать. Но нужно работать. Каждый день без работы я вынужден слушать, как урчат животы у жены и детей. Так что, если вы не возражаете, я не буду пугаться, а просто попрошу тебя сделать свою работу.
Он прибавил с поспешностью.
– Если, конечно, ты примешь в качестве платы мои скромные сбережения.
Эдгар выпрямился, едва не касаясь плоской макушкой потолка, покачал головой. Уголки губ его стремились вниз, костяшки пальцев непрерывно двигались. На шее пульсировала жилка. Вот теперь великана стоило пугаться. Работа его отнюдь не принадлежала к той, во время которой можно смеяться, пить хмельное пиво или распевать песни.
Ева внимательно наблюдала за ним ещё у себя дома. Прячась в комнате братьев, она смотрела, как болтается на петлях незакрытая дверь, как следы костоправа обозначают опавшие, отвалившиеся с подошв его сапог листья Бог знает с какой осени, как движутся локти цирюльника и как отливает краска от его ушей, делая их похожими на свиные. Интересно и пугающе, а ещё это странное чувство... как будто Эдгар одной лишь своей волей изменяет мир вокруг.
А теперь получила возможность рассмотреть метаморфозу, что называется, в лицо.
– Есть брага? – спросил у Яна Эдгар. – Хорошо, чтобы была крепкая. Смочишь рану – сразу меньше боли. Подкожные черви не переносят – умирают. А если выпьешь, будет ещё лучше.
Белая, точно призрак, жена кровельщика принесла бутылку браги. На этот раз Ева успела заметить испуганные глаза двух мальчуганов, младше её на пару лет. Оба они исчезли, стоило матери повернуться. Будто растворились в складках юбки.
Повинуясь жесту цирюльника, Ева сбегала и распахнула настежь дверь, а когда вернулась, всё уже было другим. Кровь оставила лицо Яна, как вода во время отлива, он смотрел то на краешек плеча костоправа, то в потолок, и непрестанно молился. Через окно потянуло сырым холодком, и в углу заколыхалась паутина. Мальчишки, что, совсем осмелев, игрались в телеге цирюльника, ретировались. Огромный травоядный комар кружил по комнате; один раз он задел щёку Евы, и та вскрикнула.
Эдгар успел разложить нужные инструменты – заточенные с разных концов, изогнутые под разными углами скальпели. Жестом показал жене баска: нужно принести что-то, чем можно промокнуть кровь, а когда получил желаемое, нетерпеливо погнал её прочь из комнаты.
– Больно будет? – спросил Ян, растеряв всю свою браваду, хотя уже на треть опустошил бутылку.
– Мастеру нельзя разговаривать, – шёпотом ответила ему Ева. Потянулась и взяла его за запястье, холодное и скользкое – если закрыть глаза, можно подумать, что держишь в руках жабу.
– А ты, вроде как, подмастерье? – спросил Ян. Глаза у него потускнели, речь стала невнятной.
– Лежи и не двигайся, – как могла сурово, одёрнула его девочка. – Когда-нибудь, может быть, я тоже смогу овладеть всеми этими инструментами, но тебе к этому времени лучше бы выздороветь.
И тут же, не удержавшись, сама задала вопрос:
– А откуда ты приехал?
Ян расхохотался. Ева подавила желание заткнуть уши кулачками – она никогда не видела человека со столь громким голосом.
– Я здесь родился. И отец родился. Вот прадед – тот приехал. Но в стране франков не так-то легко стать своим. Так что я таскаю свою родину за собой, – Ян ткнул пальцем в лоб. – Я даже, наверное, думаю, как южанин. Хотя никогда не видел других людей своего племени. Кроме собственного папаши, конечно.
– Ты работаешь здесь баском? – спросила Ева.
Усиленное брагой добродушие, которое, казалось, вот-вот польётся у Яна из ушей, и в котором, к слову, утонул страх, уступило место лёгкой задумчивости.
– Смотря с какой стороны смотреть... да, я, конечно, здесь на важной службе – службе объекта для насмешек, человека, к которому местные жители учат своих детей относиться с подозрительностью. Во всяком случае, все таковым меня считают. А по призванию я кровельщик. Помогаю людям заиметь крышу над головой.
Эдгар, звякая инструментами, глупо улыбался, так, будто смысл тирады франка оставался для него загадкой. Ева, однако, всё поняла.
– Будь уверен, – сказала она строгим тоном, – что изнутри ты устроен не лучше и не хуже, чем все остальные.
Ян скосил глаза на железо, которое Эдгар, для удобства, раскладывал прямо на кушетке, под боком у пациента.
– Только это меня и утешает.
Напугав всех, в стену дома ударилась какая-то птаха, растерянно чирикая, улетела прочь.
Эдгар действовал почти так же, как минувшим вечером. Только в этот раз перелома не было, и он ограничился тем, что выпустил дурную кровь, избавился от отмерших тканей, выскребая их специальной кареткой на расстеленную на полу тряпку. Капли чёрной крови, тягучей, как смола, ударялись в неё с громким стуком. Ян утратил власть над телом – его сотрясала крупная дрожь, а когда лезвие скальпеля начало взрезать ткани и кровь полилась ручьём, мужчина засипел и начал вырываться, так что Эдгару пришлось пригвоздить его к лежанке ладонью. Для великана удержать щуплого баска не составляло труда.
Костоправ привлёк внимание Евы, показав на разрезанное плечо – туда, куда девочка смотреть избегала. На этот раз она посмотрела и с изумлением обнаружила, что открывшаяся картина не вызывает у неё какого-то особенного отвращения. Мясо розовое, с белесыми краями, а под ними что-то, похожее на пучки толстых тёмно-красных волокон. Что-то подобное видишь, когда срываешь стебель, например, подорожника. Нет, даже очень похожее. Ева подалась вперёд, опираясь обеими руками о койку Яна и стараясь дышать ртом – запах был отвратителен. В глубине раны, там, где была плотная масса этих волокон, ей показалось, проглядывает кость. Как же интересно устроено всё на свете! Она делала кукол, и, стараясь придать внешности как можно большее сходство с человеком, даже не задумывалась о внутренностях. А между тем, этот скрытый под кожей мир гораздо интереснее, чем то, что снаружи. Всё оставшееся время она наблюдала за пульсацией какого-то капилляра, из которого по капельке стекала кровь, а потом отодвинулась, давая великану место.
Эдгар взял специальным образом обработанную рыбью кость, что служила ему иглой, вытащил катушку каких-то тонких и прочных ниток. Глаза пациента были затуманены алкоголем, но сопровождали каждое движение костоправа.
– Уже почти всё, – прошептала девочка, обтерев вокруг раны кровь. Не по велению цирюльника – просто ей показалось, что так надо. Эдгар должен видеть, куда втыкает иглу.
На миг почудилось, что время вокруг них замерло. Этот миг тянулся и тянулся, поэтому когда Ян закончил свой бесконечно долгий вдох, девочка тоже вздохнула с облегчением.
Губы великана шевельнулись, и это движение напомнило Еве движение падающего дерева, которое сметает, разрывает в клочья сонную, бархатную тишину бора. Она ни разу не была тому свидетелем, но много раз представляла, как лесной гигант, будучи уже стариком, устаёт подпирать небеса, устаёт соревноваться с горами. Гонка сезонов изнуряет его, расшатывает, как больной зуб, и вот, наконец, вместе с листьями и семенами, целый пласт древесины медленно, величаво отправляется на встречу с землёй. Гуляя по лесу, Ева то и дело вертела головой, пытаясь поймать самый начальный миг этого падения, когда дерево решает, что оно не может больше противостоять ветрам, но всё, что она видела – разлагающиеся стволы, которые в лежачем положении уже не первый год.
– Рука твоя будет похожа на змею какое-то время, – звучал пронизывающий голос Эдгара, прогоняя туман из глаз пациента. – Но ты не забывай, что она всё-таки рука.
Ян стонал через плотно сжатые зубы. Ева дала ему допить бутылку до конца, взяв её двумя руками и аккуратно приложив к губам, после чего они собрали инструменты и молча покинули дом через открытую дверь. Мир показался девочке чересчур ярким. Она была уверена – даже когда появилась из утробы матери, он не был таким. Насекомые с оглушительным звоном носились вокруг, где-то монотонно – «стук, стук» – рубили дрова. Близился вечер.
Не говоря ни слова, Эдгар запряг осла в телегу и повёл его под уздцы по дороге, которую указал ему чернобородый.
– В нашей деревне у тебя ведь был только один пациент? – спросила Ева. Она шла следом, на каждый шаг великана приходилось четыре её быстрых шага. – Мой дедушка?
– Да, – коротко ответил Эдгар. Кажется, он приходил в себя.
– И здесь – всего один, – вслух рассуждала Ева. – Люди что, так редко болеют?
– Один пациент – хорошо, – сказал Эдгар.– Таким как я место в помойной яме, а не на глазах потомков Ноевых. Все так говорят, и я знаю, что истина есть то. К нам обращаются, только когда всё становится совсем худо. Если бы я заболел, я бы сам к себе ни за что не обратился.
– А что бы делал?
– Молился. Будь я всеми, все непременно просили бы Господа о прощении, – Эдгар продемонстрировал девочке одну из своих фирменных гримас. – Я лечу тело только потому лишь, что не умею лечить душу.
Глава 3
Хвоя скрадывала любые звуки, делала их мягче – пушистыми, как облака. Путники почти не заметили, как кончилось человеческое поселение и начались заросли папоротника. Они покачивали резными листьями, будто звали свернуть с тропы, подманивали звоном ручейка и крупными чёрными бабочками, которых так хотелось рассмотреть поближе. Эдгар был невозмутимым, как гора. Он не оборачивался, не слез, чтобы отыскать воду и вымыть руки, и не уделил внимания даже детям, бегущим за повозкой. Они где-то прослышали, как девочка называла своего спутника, и теперь в спину им неслось издевательское «Эдгар!», «Эдга-ар!», выкрикиваемое на разные голоса и лады, и даже в комарином звоне Еве чудились повторяемые их имена.
Быстро темнело. Ритуал, в который великан превращал врачевание, как будто отворял двери ночи, распускал удавку на шее, и странный её голосок Ева теперь различала, даже запрокидывая голову, чтобы послушать, как шумят верхушки сосен. Великан сказал, что до темноты они успеют ещё найти пристанище и поужинать, но Ева ему не поверила. Казалось, стоит закрыть и открыть глаза – попросту говоря, один раз моргнуть – чтобы ночь содрала с окружающего мира последние краски.
Тракт здесь действительно был. Отличная, мощёная камнем, широкая дорога. Может, недостаточно хорошая, чтобы по ней могло пройти войско, но для торговых дел – в самый раз. Столетия пробивались сквозь камни пучками жёлтой травы. В лихие времена, когда колосс старой империи рухнул окончательно и бесповоротно, а дикие и пока ещё многочисленные племена втягивали головы в плечи и зажимали ладонями уши, чтобы не слышать грохота, из шкуры этой гигантской змеи понадёргали чешуек. Но позже заботливо восстановили. Хорошая дорога на руку всем, хотя никто так и не взялся повторить подвиг римлян и сделать что-то подобное. Сейчас, спустя века, можно с уверенностью сказать, что главное римское чудо не сам Рим или Константинополь, ни его курии или акведуки, ни следы битв и завоеваний, истлевающие на полях сражений черепки, а эта вездесущая паутина, до сих пор разносящая по всему свету вести о павшей империи.
Перекусить путники остановились на краю тракта, не пройдя и четверти лиги от туманной деревеньки – ни Ева, ни Эдгар не смогли вспомнить её название, после того, как выехали на тракт: оно, будто бы, рассосалось, расползлось белесыми клочками-слизнями по тёмным уголкам в головах.
У девочки был припасён кулёк с орехами и пара липких лепёшек. Она старалась не думать о том, как быстро кончается еда, но не могла об этом не беспокоиться. Чем питается этот здоровяк? Уж не маленькими ли девочками? Может, как в старинных сказках, великан не прогоняет её, потому что ждёт, когда тощие бока накопят немного жира, чтобы положить в рот и с аппетитом прожевать. Ева уже видела, с каким аппетитом он поглощал сырые грибы и какие-то одному ему известные корешки, едва отряхивая их от земли.
Великан оттёр руки травой, потом более тщательно вытер их о полы котты, прибавив к уже имеющимся бурым пятнам несколько новых. Шляпу он оставил лежать на козлах, обнажив потную верхушку головы (назвать её макушкой не поворачивался язык), пятна и шрамы на которой стали заметнее. Освобождённый от пут Господь бродил неподалёку, срывая самые яркие цветы, а Эдгар тем временем тоже принялся за еду. Еве казалось, она видит, как зубы его увеличиваются в размерах, будто бы даже мешая друг другу, начинают лезть в разные стороны. Нет, это совершенно точно зубы хищника. Существо с такими зубами не может довольствоваться одной растительностью да грибами... Ногти на пальцах, под которыми остались полоски крови, принадлежащей не то баску, не то ещё её деду, становились всё крупнее, будто панцири жуков-носорогов, а сами пальцы напоминали лапы хищных птиц. Весь он расползался, распадался на части, будто становился воплощением дикой природы, сонма различных существ, которые чудом оказались в одном теле. Хищной её части, конечно.
– Не смотри на меня так! Я не съедобен и потроха мои оставь при мне, – сказал цирюльник, прокричал голосом какой-то птицы. Ева уронила взгляд – она даже не заметила, когда крохотные в сравнении со всем остальным, утопленные в череп глаза стали за ней наблюдать.
– У тебя все руки в крови.
– То есть признак моего ремесла и моего проклятья. Сходи-ка лучше за водой, да спрячь свои глазки за пазуху. Вон с той стороны тёк ручей.
У Эдгара в повозке были сшитые из воловьей кожи мехи для воды, числом три штуки. Они булькали, когда ослик преодолевал очередной холм, иногда смешно, иногда томно, будто бы и не булькали, а вздыхали, словно вспоминая резвую стрелу реки, откуда их забрали, и бескрайние водоёмы, которых им никогда уже не достичь. К тому времени, как Эдгар подобрал себе спутницу, два из них уже опустели, и маленькой девочке было едва под силу поднять даже пустой. Впрочем, в тот момент она об этом даже не подумала. Она размышляла только о том, что из себя всё-таки представляет это странное существо – Эдгар, а великан думал о том же в отношении Евы.
– И что, теперь ты смоешь её только кровью другого бедняги?
– Чёрти с тобой и демоны степных оврагов! – воскликнул Эдгар и тут же торопливо, боязливо перекрестился. – Сам схожу.
Наполнив ёмкости водой и отправившись вслед за тем опорожнить мочевой пузырь, Эдгар набрёл на дохлого енота и позвал Еву. Девочка склонилась над тельцем, ковыряясь в носу.
– А отчего он умер?
– Видишь эти следы? – Эдгар показал отметины на шее зверька. – Его задушили собаки.
– У нас в деревне собаки тоже гоняют енотов и лис – задумчиво сказала Ева. – Когда я была совсем малышкой, я думала, что у них такая игра. Одни крадут яйца и цыплят, другие пытаются их поймать. Ещё я думала, что еноты по ночам жуют лица людей и от этого люди становятся старыми. Думала, лицо бабушки пожевали еноты. А потом с собаками меняются ролями. Еноты примеряют шкуры собак, а собаки – енотовы. Не вечно же одним гоняться за другими, правда?
Эдгар покачал головой.
– Ты всё больше изумляешь меня, крошка-зверёк. Да. Как будто борода, которая растёт задом наперёд. Пойдём, я покажу тебе, что живёт внутри зверей.
Эдгар положил тельце на сгиб локтя и понёс его к повозке. Заинтригованная, Ева побежала следом: на один шаг Эдгара пригодилось четыре её шага, или два больших прыжка. Правда, чтобы прыгать в таком платье, приходится задирать его до колен.
Великан положил тушку на край повозки животом вверх, пододвинул к себе сумку с инструментами. Тускло сверкнул в солнечных лучах скальпель, и Эдгар под тихое «ой» девочки сделал надрез на белом животе зверька. Стёр листком лопуха кровь, пальцами подвернул кожу, и лезвие скальпеля продолжило движение. Повозка качнулась – Ева забралась на неё с другой стороны, на четвереньках подползла ближе.
– Сие зовётся «толстая кишка», – сказал костоправ, раздвинув пальцами плоть, – то – «сердечной мышцей» называли древние. Вот здесь, между рёбрами – лёгочные мешки.
– А для чего это всё?
Ева сморщила нос – мясной запах, наконец, достиг её ноздрей.
– В этих скользких штуках сосредотачивается божья искра. Любая живая тварь может двигаться и дышать, если есть эта искра.
– Такая, как в лампе?
– В лампе не живое, не-ет! – Эдгар посмотрел на Еву со странным торжеством, которое, затем, сменилось задумчивостью. – Хотя отчасти ты права, улитка на ежевичине, всё на свете есть творчество Господа.
– Нашего ослика?
Он уставил палец в небо так внезапно, что Ева подпрыгнула на месте.
– Того Господа! А теперь смотри, куда ведёт моя мысль. Если бы звери были полые внутри или заполнены мясом, они бы не смогли существовать. У нас внутри то же самое, и различается только размерами. Искра помещается вот здесь, в печени. Сердце нужно лишь для того, чтобы гонять кровь. В лёгочные мешки попадает воздух, когда зверь дышит...
– А зачем нужна кровь?
– Затем же, зачем водяной мельнице нужна река.
– А она зачем?
Эдгар рассмеялся, потёр ладони. Видно, что его увлекал этот разговор. Ева тем временем продолжала:
– Я думала, что на водяных мельницах ускоряют движение воды. Ну, чтобы она быстрее дотекала туда, где люди живут рядом с пустынями, а ещё до больших городов. Я ни одной не видела, но брат рассказывал, что работники там запрягают в мельничное колесо самых больших рыбин, которых только смогут поймать. На мордах у них уздечки из водорослей...
– Глаза человека-цирюльника видели множество мельниц, – авторитетно заявил Эдгар. – Нет, маленький воробышек, всё не так.
Он ткнул пальцем в развороченное пузо зверька.
– Кровь своим напором заставляет двигаться суставы. Если снять кожу, видимо станет, что все суставы перетянуты верёвками. С этими верёвками и связаны артерии, по которым бежит кровь... её поток настолько силён, что все на свете реки кажутся болотами. Также, и сие писал один греческий философ именем Гиппакрат, она переносит жизненные соки. Ты хоть раз видела что-нибудь подобное?
Девочка хмыкнула.
– Я видела всё это, когда отец потрошил поросят. Потроха он отдавал обратно свиньям. Наверное, им нравится на вкус божья искра.
Скальпель в руке Эдгара дрогнул.
– Свиньи – животные, которые живут в грязи, – сказал он.
– Пусть и в грязи, но, они довольно милые, – сказала Ева. – Эта, как ты говоришь, искра, наверное, погасает. Или улетает в рай. Иначе мы бы сейчас увидели, как она светит.
– Слишком яркое солнце, – скулы Эдгара топорщились, придавая его лицу схожесть с грозовой тучей. – Ты сомневаешься в замысле Божьем?
Он накрыл ладонями тушку. Нагнулся и заглянул в щель там, где смыкались ладони. – Светит. Посмотри сама!
Ослик шлёпнул губами, и это отвлекло Еву и Эдгара от спора – как раз вовремя, чтобы увидеть, как качнулись кусты. Эдгар вскрикнул – тонко, пронзительно, словно мышь, чей хвост пригвоздила к земле кошачья лапа.
– Это какой-то мальчишка, – сказала Ева. – Их тут несколько – следят за нами. Все мальчишки любопытные, как щенята.
– Они глядели? Сколько? Что видели?
– С тех пор, как мы приехали. А что?
– Енота – видели или нет?
– Конечно. А что тут такого?
– Может, и ничего, – пробормотал Эдгар. – Но лучше поберечься. Сохрани и спаси, сохрани и... нужно бежать нам.
Он вытащил тряпицу, всю в бурых пятнах, будто оленья шкура – видно, что ей вытирали не пот – завернул туда тушку и убрал подальше с глаз. Осёл был недоволен, что его оторвали от чертополоха, но, видимо почуяв в лесной чаще что-то вкусное, весело припустил по дороге, помахивая ушами. «Шлёп-шлёп-шлёп» – звучали копыта по влажной листве, и Ева начала прихлопывать в такт по коленкам. До тех пор, пока шлёпающих звуков не стало слишком много, и девочка окончательно запуталась, какие из них принадлежат ослу.
А потом их окликнули и приказали остановиться.
Восемь человек, шестеро лошадей, всегда ленивых и всегда мечтающих откосить от работы деревенских кляч, что не привыкли ездить под седлом. Тем более в большой компании себе подобных. Так что теперь они с подозрением косили глазами и раз за разом норовили столкнуться крупами или поймать губами соседский хвост.
Ева узнала бородача, который первым встретился им в посёлке, узнала также и похожего на блоху священника. Остальные были незнакомы. Все они – мужчины, жители деревни, которую цирюльник с Евой только что покинули, – неприязно их разглядывали. Кто-то здесь был родителем мальчишкам, которые, кстати, как раз подоспели, и наблюдали с безопасного отдаления. Эдгар смотрел на пришельцев идеально круглыми глазами и, похоже, никого не узнавал.
