Текст книги "Комплот детей (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Ахметшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)
Эдгар молчал, и старик с неожиданной, непонятно откуда взявшейся весёлостью, растолковал:
– Ты странник, мараешь руки весьма специфическим мастерством. Кроме того, как мне донесла на хвосте птичка, весьма необычной внешности. За одну только внешность любой меченосец может упечь тебя в темницу или отрубить голову. Так просто присядь на траву или сюда, ко мне на ступени, забудь всё плохое, о чём думаешь, и жди. Сейчас начнёт пребывать твоя плата.
– Я ничего от них не возьму. Я не знаю, как отдать то, что у меня, поневоле, уже есть.
Эдгар, забыв, что старик не видит, стянул шляпу и яростно принялся теребить розоватую кожу на макушке.
– Где они, недавние воспоминания? Здесь? Или здесь? Как мне от них избавиться?
– Эдгар... – шепнула Ева.
Старик больше не проявлял к ним интереса. Он сосредоточенно постукивал пальцами по зубам, словно надеясь таким образом заглушить вопли великана.
Цирюльник развернулся, шумно выдохнул и пошёл прочь.
Когда они отъехали от села на порядочное расстояние, Ева спросила:
– Они же попадут в ад?
– Не знаю, – великан всё ещё злился. – Моя голова не настолько высоко возносится над землёй, чтобы заглянуть за облака и подсмотреть планы Господа.
Мгла, которую так и не распрягли, отправилась на запах воды, и телега теперь торчала из камышей на берегу реки, в то время как лошадь утоляла жажду и весело плескалась, стуча копытом по воде. Вместо того чтобы спасать повозку и вещи, которые непременно намокли бы, вздумай Мгла искупаться, цирюльник и девочка застыли на берегу, думая каждый о своём.
– Тогда почему ты злишься? – спросила, наконец, Ева. – Они же всё равно сгорят в адском огне.
Девочке было бы жалко того красного новорожденного малыша, которому она зашивала пуповину, тихую стайку дебориных детей, похожих на лупоглазых совят, да и саму Дебору – полную, душную, строгую, но отнюдь не злую. Она бы с удовольствием сожгла дебориного мужа, но, возможно, у него был такой злой взгляд потому, что он боялся Эдгара.
– Я злюсь оттого, что они никого не обманывают, – признался великан. – Они живут в своей ереси, не выпячивая её, но и не пытаясь скрыть. А я, притом, что хожу под Господом, петляю как заяц, пытаясь придумать для себя оправдание, когда наступаю на ясно описанные и сотню раз высказанные вслух заповеди. Я злюсь на свою злость.
– Вот оно что, – сказала Ева и полезла вызволять лошадь из камышового плена.
Всё-таки очень это сложная штука – быть кому-то верным. Особенно если этот кто-то никак не даёт знать, что он от тебя хочет.
Эдгар ходил печальный и торжественный, как будто достал головой до облаков, и даже восседая на козлах мог изучать небесный купол с таким видом, будто за каждой малой и простой вещью он видел чуть ли не работу мысли всех древних мудрецов, которых так уважал. Всё это не давало Еве покоя.
А к вечеру у девочки созрел план. Она не очень понимала, что ей движет, но если бы попробовала разобраться, то нашла бы: гнев на великана за его нерешительность и паранойю. Взрослые не ведут себя так, как он. Взрослые либо пытаются пустить корни, окапываясь на одном месте, разводя вокруг себя хозяйство, которое тоже требует внимания, и тем ещё больше углубляют и ветвят свою корневую систему. Либо тянутся ветвями к небесам, учатся читать и писать в монастыре и возносят молитвы. Можно было бы подумать, что Эдгар принадлежит ко второму типу, но Ева обила на нём всю скорлупу и знала доподлинно: – нет! Он ведёт себя крайне беспечно, и словно ради забавы иногда обращается к кладези разума.
Ещё – горячее желание помочь. Это детское любопытство Эдгара очень нравилось Еве, но слишком резко по её мнению на его пути вставали эти громады измышлений и колебаний, так, что горные тропки оказывались непроходимы для такого великана, пусть даже детская внутренность, безрассудная храбрость побуждали на них ступать. И это последнее желание побудило девочку действовать.
Они остановились возле заброшенного, покосившегося забора, когда-то основательного, но ныне давно уже не знавшего рук хорошего хозяина. За забором виднелись поросшие быльём руины. По всей видимости, дом принадлежал зажиточным людям, и кто знает, что заставило крышу, в конце концов, сравняться с полом первого этажа? Может, все ушли на войну и не вернулись. Рядом лохматые, как нестриженные овцы, одичалые яблоневые деревья, да земля, когда-то забороненная, причём так основательно, что даже время не смогло полностью разгладить эти складки, но рожала она теперь только чахлую сорную траву.
Эдгар не захотел приближаться к руинам. Он сказал: «в таких местах могут бродить неупокоенные души», и сел у колеса повозки, скрестив руки. В то время как Ева, напевая и кружась, унеслась собирать яблоки и исследовать останки строения.
– И к этим яблокам я не притронусь, так и знай! – крикнул он ей вслед.
Сегодня дождя не было, а к вечеру даже выползла огромная, круглая, как яблоко, луна, на которую Эдгар посматривал с суеверным страхом.
– Восславим Господа за величие ночи, и будем молиться о скором приходе утра, – пробормотал он и заполз под телегу, чтобы предаться там своему оцепенелому сну.
Ева знала, что в этот раз его сон будет сродни зимней медвежьей спячке. Запасы великанских травок, а именно – сон-травы и ещё одной травки, которые вместе, при заваривании в одном чане, по Эдгару, дают крепкий сон без сновидений, – немного похудели. Сама Ева не стала пропускать традиционный ритуал распития трав – это было бы странно, – но вместо отвара налила себе простой воды.
И тут же начала действовать. Госпожа Женщина охотно, доверчиво подалась ей в объятья. «Сейчас мы сделаем из тебя настоящего человечка», – сказала девочка кукле так тихо, что даже если бы костоправ не пребывал сейчас в джунглях сон-травы, вымахавшей выше облаков, он бы не проснулся.
Света хватало. Ева готова была делать всё на ощупь, но луна оказалась неожиданно кстати. В конце концов, это она, будто большой, висящий в воздухе кусок сыра, выманила Еву из-под навеса и усадила на козлы. Казалось, свет лишился всех и всяческих границ – любая неровность почвы, любой её капризный перепад обозначался глубокими и вместе с тем прозрачными, как вода в озере, тенями. Дубовая роща, которой они так и не достигли, сейчас будто бы состояла из молоденьких хрустальных берёз – настолько там всё было прозрачно. Девочка поглядывала в сторону руин в робкой надежде увидеть призраков и готовясь испытать приятный, сладостный испуг, но те оставались безмолвны.
Руки исполняли задуманное. Для этой операции Ева достала один из эдгаровых скальпелей, стараясь, чтобы инструмент ненароком не звякнул. Нужно было разрезать пару швов, затем умножить и усложнить устройство игрушки, а после этого наложить новые, дабы внешне всё казалось по-прежнему. Для начала от тела отделилась голова, и через получившееся отверстие в мягкий полумрак извлеклись неопрятные комки. Не поймёшь сразу, из чего они состояли, то ли из ткани, а то ли из древесной стружки. Закусив губу, Ева резала и распарывала, вытаскивала и складывала содержимое кукольного тельца рядом с собой. Любой, увидев её со стороны, мог бы, наверное, сказать, что малышка просто играет, пусть и таким странным образом. А если вспомнить об её компаньоне и покровителе, становится понятно, кому она подражает.
Но Ева осознавала серьёзность своего занятия. Тряслась и сжимала руки при мысли о том, как изменит то, что она готовит, буквально всё.
Она трудилась почти до зари. Скрупулёзно и тщательно подбирала каждый элемент, заботясь в первую очередь о его похожести. На длинный, похожий на располневшего червя, орган полностью пошёл обрывок шнура из запасов костоправа, на то, что Эдгар называл почками – подходящие по размеру комки земли. Желудком стал жёлудь. Нижнюю часть человеческих внутренностей Ева воссоздала в точности, а всё что выше, подумав, решила не заполнять ничем. Взяв куклу в руки, Эдгар должен это почувствовать.
Критически оглядев работу, Ева выбралась наружу, где уже зачинался рассвет. Кажется, вот-вот небесный желток выскочит из-за горизонта, но девочка знала, что это только иллюзия, и до настоящего рассвета солнца можно ещё успеть выспаться. На небе – впервые за целую вереницу дней, казалось, уходящую в бесконечность – ни облачка! Воздух гладок и как будто отполирован рукой какого-нибудь мастера. Ева представила какая, к примеру, у него могла бы быть вывеска – с щёткой и мочалом, и с кадкой воды; попыталась сама себя насмешить, но смогла почувствовать только усталость. Казалось, за одну ночь она стала старше на целый год.
Кукла нашла приют на одном из кольев покосившегося забора. Вскоре её немного замочит роса, а потом... потом душная влага, превращающаяся под солнцем в россыпь алмазов, разбудит великана.
Передвижения Эдгара всегда были направлены на восток.
Сейчас все устремления и порывы великана наглым образом перечёркивал косой забор, жалкий перед Господним взглядом и, к слову сказать, не такой уж самоуверенный – в составляющих его кольях наблюдался великий разброд. Видно, глядит иногда на землю Господь, слышит даже самых недостойных из своих подданных, раз не позволил встать между собой в лице чистого, как слеза, рассвета и цирюльником даже такой материальной и, в сущности, вовсе незначительной штуке.
Проснувшись и выглянув из повозки, Ева увидела великана и подумала было что он находится в молитвенном трансе, но, понаблюдав пару минут, поняла, что это не транс. Должно быть, только закончив молиться, он посмел поднять взгляд на небо и, конечно, увидел её.
Когда Ева приблизилась, стараясь дышать и шуметь погромче, чтобы Эдгар её заметил, девочка поняла, что он напуган до безумия.
– Это кукла, маленькая птичка?
– Кукла...
– Госпожа Женщина. Зачем она туда забралась? Слышала ты что-нибудь ночью, маленькая сойка? Какой-нибудь шум? Может, видела свет? Я спал, как убитый. Мне теперь кажется, даже сон был особенным. Никогда ещё я так крепко не спал.
Ева заверила, что ничего не слышала и спала, как будто дома над очагом.
– Это неспроста, – Эдгар пришёл в сильнейшее возбуждение, видно было, как его колотит и трясёт: члены вздрагивали, а с лицом и вовсе творилось что-то невообразимое. – Это знак, который мы с тобой, маленькая капля росы, долго ждали... Поди, принеси. Я... я не смею касаться её, если это создание Господне, и боюсь, если вдруг она окажется знаком Сатаны... Никого нет? (он быстро огляделся). Никто не видит... поди же, принеси её скорее!
И Ева проделала обратную процедуру: залезла на деревянную колоду, встала на цыпочки, сняла куклу, влажную на ощупь, внутренне обмирая – что теперь будет? Она сама, своими силами, столкнула колесо под откос, и теперь оно, подпрыгивая на кочках, стремительно несётся вниз.
Эдгар, видимо, ждал, что её поразит удар молнии или поглотит геенна огненная. Лицо великана вытянулось, когда ничего не произошло.
– Дай сюда.
Он принял у Евы куклу, осторожно взяв за ноги, словно в любой момент та могла превратиться в огромное насекомое. Живот выпирал, грудь, напротив, казалась впалой, как будто вся набивка, потяжелев, утрамбовалась в брюшной полости. Разгладив складки кожи, на которых у любого другого человека имели место быть брови, Эдгар разглядывал шов на животе и прошитое нитками горло.
Он поворачивал руку так и этак, придерживая болтающиеся конечности, а потом, повернувшись к Еве, приказал:
– Неси скальпель.
Когда живот вспороли (Эдгар всё же секунду поколебался – видно, подобие куклы человеку навело его на какие-то мысли), великан и Ева одновременно зажмурились, словно ожидая брызжущей в глаза крови. Великан, конечно, узнал все органы, которые изображала девочка на восковой табличке. Закусив губу, он продолжил разрез и, когда предсказуемо нашёл в груди пустоту, будто бы сам стал одним из колышков забора, слишком уродливым, чтобы стоять рядом с собратьями. А те, заваливаясь вперёд, беззвучно хохотали над его изъянами.
Ева ждала. Она успела уже несколько раз пожалеть, что вообще затеяла эту штуку, но не решалась прерывать такое оцепенение – хоть это и было странно, Эдгар ведь помнил, с какой нетерпимостью относилась она ко всем остальным.
– Она такая потому, что моя голова пуста и никчёмна, – наконец, медленно произнёс великан. – Я не знаю, что там, дальше. Я страшусь нарушать древние запреты – кто меня за это осудит? Но Он не судит. Он подсказывает путь.
– Кто – он? – спросила Ева и услышала, как странно зазвучал её голос. Будто кашель.
– Я всё ещё не знаю. Буду пока называть его просто Он, но мне кажется...
И Эдгар вдруг повернулся, чтобы Ева могла видеть его глаза, до краёв (словно бадьи, что таскают от реки женщины) полные влагой.
– Кажется, имя ему – мой Господь. Сказано – диавол приходит в телах, прелестных взгляду, и задабривает сладкими речами. Личины же Господа уродливы, и потому многие от них отворачиваются. Но я не отвернусь, ибо сам уродлив. Я...
Он как будто онемел. Жестами попросил у Евы иглу с ниткой, и в несколько стежков зашил распоротый живот.
С этого дня великан начал вести себя по-иному. Он был как маленькая зверушка, что внезапно почувствовала в себе медвежью храбрость. Часто Ева видела на бледных губах улыбку; Эдгар улыбался горизонту и словно притягивал его. «Скорее, скорее – словно молил он – Я знаю теперь, что должен действовать. Мой молот занесён, меха готовы, так дай же скорее теперь железо, которое нужно ковать».
К каждому новому пациенту он пристально присматривался, будто ждал от него обещания открыть все на свете тайны. Или хотя бы какие-то маленькие, но из тех, что не давали великану покоя. И каждый раз, слыша «подравняй-ка мне бороду», Эдгар брался за инструменты так, будто убрав лишнюю щетину, он узрит символы, которые с вопиющей ясностью дадут ему представление о следующем шаге. Иногда Еве мерещился на белых губах волчий оскал, и тогда она, бросив все дела, уходила в повозку и тихо плакала, молясь, чтобы то, что она совершила, не превратило Эдгара в чудовище.
Почти всегда он делился успехами с девочкой. По-прежнему всячески избегая смертоубийства, великан бурно радовался, когда удавалось найти ещё не остывшее тельце какого-нибудь животного. Один раз он со всех ног бросился бежать по деревне, услышав, как собаки загоняют пробравшуюся в курятник лисицу. И в итоге оказался в эпицентре противостояния между хозяином одной из собак, что хотел получить себе шкуру, и владельцем подавленных кур, который жаждал мести, угрожал передушить всех лис в округе, но при этом не думал отказываться и от хвоста. Робкие заверения Эдгара в том, что ему нужна только тушка с потрохами, вызвали подозрительные взгляды с обеих сторон и ропот среди сбежавшихся на шум зевак.
– Что-то с тобой неладно, приятель, – говорил один мужчина, и его сосед сплёвывал на землю со словами: «уж не чернокнижник ли ты, мастер бород и волос?»
Словом, пришлось уносить оттуда ноги.
– Я вижу их, – говорил великан девочке в сильнейшем душевном волнении. – Ты видишь? Они мерцают как паутина.
Если удавалось найти подходящее тело, он засиживался в фургоне, приспособив под стол заляпанный кровью сундук, иногда до самого утра. Лампа потрескивала, поглощая масло, пятна на стёклах рисовали на стенах фургона замысловатые рисунки. Казалось, полотно шевелится, будто с другой стороны к нему прикасаются одновременно десятки ладоней. Нос цирюльника плавал над разверстым брюхом очередной куницы или бобра. На стёклах для чтения его светлости, которые Эдгар одалживал из сундука (Еве он говорил, что в них на самом деле лучше видно, хотя когда она пробовала нацепить на нос эту странную конструкцию, мир расплывался, и начинала болеть голова), плясали язычки пламени и появлялись крапинки различных жидкостей.
Ева теперь старалась собирать плату за услуги великана маслом. За ночь, бывало, его уходила целая склянка, которая у торговца стоила отнюдь не маленьких денег. Во время ночных бдений великана она сворачивалась клубочком у его ног или уходила наружу, в ароматную ночь, чтобы завернуться в плед между колёсами повозки.
Мерцающую паутину, о которой с таким восторгом говорил великан, она со временем тоже начала различать. Тончайшие нити оплетали все органы, не упуская, казалось, ни одного выступа, ни одного покрытого слизью нароста, и устремлялись вдоль позвоночника, соединяясь и расходясь вновь, к голове.
– Именно здесь, – вещал Эдгар, осторожно разделяя плоть кончиком ножа. – Именно здесь они должны сходиться... вот, посмотри!
И Ева смотрела. Там, в черепной коробке, среди серого вещества нитки сходились в единой точке, и комочек мозга восседал на ней, словно паук.
– Это приближает нас на шаг к тайне бытия его светлости, – торжественно говорил Эдгар, отложив скальпель. Кивал на крышку сундука, на которой доблестные рыцари лишали голов разномастных чудовищ.
Ева вспоминала череп с ютящейся в нём, как птица в клетке, душой.
– А как же бродяга, скелет которого мы нашли? У него нет этих розовых мягких хрящиков, нет ничего, кроме косточек...
Эдгар поморщился.
– Мы ещё только ступили на тропу познания, моя маленькая. Только учимся открывать раковины. Откуда нам знать, как там растёт жемчуг?
Ева не стала спрашивать, что такое жемчуг. Дрёма ела её заживо, но бормотание Эдгара вкупе с собственным животным любопытством вновь и вновь выбрасывали из сна. Ева думала о том, чтобы пойти наружу, когда в голову ей пришла одна великолепная идея. Откинув крышку сундука, она забралась внутрь, устроив голову его светлости на животе, словно большого кота. И пихнув ногой крышку, Ева очутилась, наконец, в привычной вязкой темноте.
Ещё никогда сон не был так крепок.
Глава 9
Несмотря на то, что Эдгар отлично ориентировался по знакам и отметинам на рыхлом теле окружающего мира, один они умудрились заблудиться. Осень заняла остывающий после лета престол, и всё вокруг внезапно, почти в один день, превратилось в единую хрустящую массу. Дубы роняли клочки одежд; Еве казалось, будто они сворачивались и таяли в полёте, падая к ногам уже высохшими трупиками. Налетевший ветер иногда приносил целый ворох лесного мусора и разбрасывал по всей округе. Тепло лета вернулось, но уже подмоченное дождями и подмороженное дыханием нескольких последних дней, когда вода в шляпках грибов-лисичек по ночам застывала крошечными ледяными озёрами.
Видимо, эта пляска сезонов и сбила Эдгара с толку. Они углублялись в лесную чащу до тех пор, пока деревья не сошлись настолько, что нельзя было проехать, а потом долго мучились, пытаясь высвободить из цепких лап запутавшуюся поводом лошадь, долго мучились, выталкивая повозку на ближайшую поляну, туда, где можно было развернуться (Эдгар делал это сам, упираясь в ось повозки спиной и раздувая мышцы так, что Ева, в конце концов, испугалась, что он просто лопнет), и, наконец, так и заночевали на той поляне.
Ещё два дня они плутали среди взбесившегося леса, наступали на переползающие дорогу корни, успокаивали чего-то испугавшуюся Мглу. В конце концов, сделав крюк по лесу, выбрались на опушку, где Ева уселась прямо на землю, не в силах надышаться солнцем и простором.
– Где же мы? – спросила она, наконец, обретя возможность ориентироваться в пространстве.
Оказалось, что путники вышли к той же деревне, где были два дня назад.
– В возвращении есть что-то притягательное, – задумчиво сказал Эдгар, качая пальцем соломенную лошадку, которая рассохлась и потеряла всяческую форму от дождей и ветра. – Если я куда-то и возвращался, то спустя многие-многие годы, когда всё поменялось, и там, и здесь.
С этими словами великан приподнял свою шляпу.
В этом селении Эдгар вырвал пару зубов (если бы люди не испытывали особенный пиетет перед вырванными зубами и не стремились оставить их себе, он сделал бы себе из них уже несколько ожерелий), помог местному пасечнику со спиной, оставив необходимые травы и посоветовав прикладывать вымоченную в их отваре марлю к больному месту, и срезал какое-то количество волос. Здесь, на берегу медлительной реки, располагалась маленькая парная, из которой по вечерам валил пар и пахло горьким пеплом. Эдгар разделял точку зрения Мглы – вдвоём они боялись горячей воды и предпочитали купаться под ливнем, либо пахнуть собственным запахом, а вот Ева не прочь была счистить с себя грязевую корку.
Они успели уже въехать в деревню, когда увидели, что от близлежащих полей к ним бегут люди. У многих в руках были вилы – самая пора уборки урожая – и Эдгар, дёрнув повод и взмахнув хлыстом, заставил лошадь развернуть повозку. Девочка еле успела уцепиться за край, стало слышно, как позади грохочут вещи. Ева от души понадеялась, что его светлость не получил никаких увечий.
– Лучше бы вам здесь больше не появляться, – сказал один из мужчин. Он достиг их первым и теперь, бросив орудие и уперев в колени руки, пытался отдышаться.
Ева не знала его имени, но отлично помнила лицо и то, с каким живым интересом он расспрашивал Эдгара о мире, что скрывается за горизонтом. Про себя она именовала его Полнолунием за вечно унылый вид, почти идеально круглое лицо и глубокие морщины в уголках рта и глаз. Подбежавшие люди сгрудились за его спиной, ощетинившись всем, что попало под руку. Лица были темны от страха, костяшки пальцев побелели. Они оглядывались друг на друга, словно не зная, что предпринять, потом Полнолуние сказал:
– Вчера здесь проезжали красные братья. Они спрашивали про тебя, чернокнижник.
– Это не чернокнижник! – с обидой крикнула Ева.
– Может быть, да, – он со смешанным чувством глянул на Еву. – А может, и нет. Твой папаня срезал позавчера моему племяннику целую уйму волос. Почём мне знать, что он не сотворил в лесу какую-нибудь чёрную мессу? Может, он заклял его на вечное рабское служение, а теперь вернулся, чтобы забрать нового слугу? Эй, племянник! Иди-ка сюда. Не хочешь поехать с этим человеком и разминать ему по вечерам ступни?
Видно было, что мужчина отчаянно храбрится, но на самом деле возможная чернокнижничья личина Эдгара приводила его в ужас.
– Волосы остались лежать там же, где я их срезал, – сказал Эдгар.
– Что это были за люди? – спросила Ева.
– Красные братья – повторил Полнолуние. Лицо его склонилось вправо и ещё больше стало напоминать небесное светило, которое собралось рухнуть за горизонт. – На своих страшных чёрных лошадях.
– Они искали нас? – спросил великан. Кажется, ему не мешало бы заварить немного успокаивающих травок.
Полнолуние с силой стукнул древком вил о землю, и толпа за его спиной вздрогнула, как будто не знала, бежать ли ей прочь или бросаться на чужаков. Шум, который при этом возник, кажется, был крутящимися в головах мыслями, хлопками, выходящими из ушей.
– Послушай, здоровяк. Я не знаю, что им было нужно, но мы рассказали, что некий цирюльник, похожий на большого слизняка, день тому назад стриг нам бороды и врачевал раны, а его маленькая дочь, или как-тебя-там (он бросил короткий взгляд на Еву), собирала награду. Они спросили, в какую сторону ты уехал, и были таковы. Был совсем небольшой отряд, без вещей, седельных сумок, телег, передвижных гильотин и прочего. Даже оружия, кажется, не было. Только эти страшные чёрные плащи да паломничьи сумки.
Он повёл плечами, и у Евы на языке возник солоноватый вкус, словно напоминающий о страхе, который натерпелись вчера жители деревни.
– У нас тут, знаешь ли, не тракт и такие гости забредают редко.
– Среди них был кто-нибудь, от кого пахло луком? – спросила Ева.
– Не знаю, луком, говяжьей вырезкой ли, или пареным редисом. Уж точно на них не росли цветы. Был один священник в серых одеждах. Не из их, стало быть, ордена... Очень молодой, такой, наверное, годится мне в сыновья... и как он не боялся этих коршунов? – Полнолуние сплюнул. – Когда те, другие, говорили, он только слушал и кивал, и больше ничего. А теперь, когда я всё рассказал, знаете-ка что, разворачивайтесь и катитесь ко всем чертям. Не знаю, чем можно заинтересовать красных братьев, но ничего хорошего их интерес не несёт. Ни для кого.
Путникам пришлось уехать. Наползали сумерки, в каждой взмывающей в воздух и описывающей круги над горизонтом стае птиц Еве мерещились облака пыли конного отряда.
– Это тот священник – сказала она. – Именем Август. Зачем он нас ищет?
Эдгар ничего не ответил. Голова его, похожая на фоне темнеющих небес на голову какого-то большого, печального животного, качнулась.
– Господи, имею ли я ещё право обращаться к тебе с мольбами? – сказал он, и больше не сказал ничего.
Ночь была тревожная. Они не стали разводить костра, Эдгар ворочался под повозкой и, судя по доносившемуся оттуда чавканью, чтобы успокоиться, пытался жевать землю. Ева два раза просыпалась, чудом успевая сжать челюсти и задавить рвущийся крик. Она не сразу понимала, где находится, и, барахтаясь, пыталась слезть с кровати, чтобы пойти разбудить кого-нибудь из братьев и рассказать, что её мучают кошмары. Бесплотные чудовища истаивали в воздухе, оставляя после себя лишь влажный след на роговице глаза. В конце концов, девочка забралась в сундук к его светлости. Грохот крышки разбудил Эдгара. Под его хныканье девочка заснула до утра.
О красных братьях они больше ничего не слышали, однако продвигались с великой осторожностью. Рельеф пошёл вверх, из-под земли кое-где начинали вылезать белые или серые, будто останки древних захоронений, скалы. Ева видела горных козлов, недвижных и похожих на каменные изваяния. Дороги залегали иногда по глубоким ущельям, и великан сторонился их, как будто это были не дороги, а бурные реки. Приходилось идти пешком и тащить на себе вещи, чтобы Мгле было проще тянуть повозку по бездорожью.
Эта местность была абсолютно дикой. Почва сыпалась под ногами, иногда просто и без изысков оборачиваясь песком. Деревья не чувствовали корнями опоры, вырастали чахлыми и больными, а засохшие уже экземпляры Ева, казалось, могла вывернуть из земли, просто повиснув на ветвях. Здесь никогда бы не смогло расти ни одно культурное растение, а жёлтая трава под ногами казалась упрямее самого несносного старикашки.
– Ты бывал здесь раньше? – спрашивала Ева.
Эдгар теперь по большей части молчал. Промолчал он и на этот раз, ответив на вопрос девочки кивком. Ева догадывалась, что за этим скрывается. Эдгар бродил по снежным шапкам многих гор, ел соль с солончаков далёкого севера, мерил ногами глубину доброго десятка морей. Листья самых редких деревьев вызывают у него живой отклик, и девочка иногда видела глубоко в глазах отражения бродящих там диковинных тварей. Но вряд ли он всё это помнил. Во впадине на черепе ютился туман, и туман покрывал почти все воспоминания великана.
Позже они впервые услышали по-настоящему чужую речь. Курлыкающие звуки, странные сочетания которых заставили Еву то хлопать от восторга в ладоши, а то испуганно замирать, ожидая, что произносящий их вот прямо сейчас отрастит себе змеиный язык. Люди, которые здесь жили, выглядели так, будто они сами – пришельцы с далёкой заморской земли. Они строили, выпасали скот, пытались торговаться и готовили пищу, но всё как-то невпопад, не так и не вовремя. Еве начало казаться, что она со своим куцым жизненным опытом могла бы делать многие вещи лучше, чем эти никудышные люди. Жилища их были построены, по мнению Евы, в самых неудобных местах, из материалов, из которых можно построить землянку или загон для скота, но только не человеческое жилище, в тарелках лежало что-то несъедобное, пастух дремал на камне, в то время как грязные овцы разбредались по округе.
– У этих людей есть города? – спросила Ева у великана, пока он обрабатывал плачущему малышу вывихнутую коленку. Плакали они, во всяком случае, ровно как люди.
Путники ночевали сегодня в открытом всем ветрам хлеву, среди пышущих жаром тел каких-то животных, и здесь же принимали пациентов. Животных недавно постригли, и теперь Ева не могла определить их принадлежность. Больше всего они были похожи на гигантских кроликов с дрожащими, тонкими, как прутики, ногами. Мужчины в странных шапках, беспрестанно улыбаясь, принесли молодого вина в четырёх кувшинах, тёмного, как кровь и похожего на вкус на перебродившие ягоды.
– Конечно есть, – ответил Эдгар не отрываясь от коленки малыша. – Города южнее. Там проживают другие народности, и они постоянно спорят между собой за скот, виноградники, лошадей, воздух. Когда они ругаются между собой, шум стоит как в курятнике, куда забралась куница.
– А как они себя называют? Вот эти, например?
Эдгар сказал, но Ева не смогла бы повторить это слово при всём желании. Язык этих смешных людей со странными круглыми лицами и усыпанными коричневыми пятнами носами имел другое строение, а у великана за годы путешествий он, по-видимому, научился принимать любую форму.
На рассвете двинулись дальше и вскоре набрели на небольшой католический храм, одиноко стоящий на вершине холма. Стены его и единственный четырёхугольный шпиль напоминали по цвету и фактуре мокрый песок. Ева загодя решила, что не будет прикасаться к стенам и вообще к чему бы то ни было, чтобы не дай Бог не разрушить хрупкое строение.
Красных братьев нигде не было видно, но они могли скрываться в храме. Он производил впечатление безопасного убежища. Пока церковь увеличивалась в размерах, Ева раздумывала, могут ли внутри поместиться разом четыре-пять лошадей, но, в конце концов, решила, что прятать в церкви животных – неуважение высшей меры. Хотя, вроде бы, Иисус въехал туда на осле, но всё же...
Заправлял там седенький старичок такой явной германской наружности, что Ева улыбалась ему во весь рот всё время, пока взрослые разговаривали. Эдгар возвышался над священником на целых три головы. И казалось, что, раздвигая плечами стены, поминутно кланяясь и крестясь, бормоча извинения, к алтарю пытается протиснуться сам господь Бог, живое воплощение всех тех качеств, о важности которых он не устаёт напоминать неразумным.
– Как прекрасно снова слышать родную речь, – затараторил священник, тыкая пальцами Эдгару в ляжки, как будто желая удостовериться, что он настоящий.
Серые одежды, обычные для священнослужителей, были украшены широким поясом; такие можно заметить на местном бестолковом люде. Из-под подола одеяния выглядывали туфли с необычайно загнутыми и привязанными к лодыжке верёвкой носками, и это страшно развеселило Еву. На голове – натуральное воронье гнездо, которое птицы покидали в панике: седые волосы торчали во все стороны. Лицо пористое и рыхлое, хочется сгрести ладонями в кучку разъехавшиеся черты; между тем, оно просто лучится оптимизмом. Ева подумала, что точно так же может сверкать в солнечных лучах римский профиль на монете: единственное отличие в том, что здесь самый что ни на есть анфас.
