Текст книги "Комплот детей (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Ахметшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)
Понять, день за окном или ночь, можно было только по свету, пробивавшемуся через узкие прямоугольные окна под потолком.
Так прошло два дня. Светлые пятна под потолком казались всё более яркими.
– Если бы этот ребёнок появился на свет в те, прежние времена, – утверждала Лена, дырявя глазами как дыроколом. – Я больше чем уверена, было бы так же, как с Кириллом.
Игорь почувствовал, как ему жжёт уши.
– Ты знаешь, что это не так. Мы... мы же... помнишь – задумали этого ребёнка очень давно.
– Проиграешься и бросишь, не позже чем ему исполнится четыре года.
– Нет, – горячо воскликнул Игорь, – я бы брал его с собой ремонтировать велосипеды. Я бы рассказывал ему, чем занимается его папа и как лучше радовать маму. Он бы не вырос таким аутистом, как... как Кирилл.
Ленка разрыдалась. Она плакала тонко, беспомощно, размазывая по щекам жидкость. От лица в свете примуса поднимался едва заметный парок.
– Кирилл был лучшим, кого можно было только пожелать. Он был волшебником себе-на-уме, он читал Гарри Поттера и всерьёз каждую осень ждал письмо из Хогвартса. А потом придумал свою волшебную школу, изрисовал ею все тетради. Там был план помещений, расписание всех занятий и имена преподавателей, восхитительные рисунки. Ты просто не хотел ничего этого замечать. Тебе нужно было от него только одно – чтобы он повернул своё взросление вспять и просто исчез из нашей жизни.
– Я ничего не знаю о детях, – признался Игорь, удержав себя от позыва заключить жену в объятья. Она сейчас без наручников, но даже в них Игорь не рискнул бы её обнимать: не хочется получить укус в шею – дурную традицию всех фильмов про зомби.
– И не узнаешь. Всё... все эти знания теперь бесполезны. Слушай, побыстрее бы сюда кто-нибудь пришёл и остановил этот каменный век. У меня рука затекла. Хочу, чтобы меня убили. Как животное. Просто и без изысков.
Ленка смотрела на него мутным взглядом посаженого на цепь зверя.
– Я пойду, – деревянным голосом сказал Игорь. – Много чего нужно сделать.
В подсобке нашлась портативная радиостанция. После изящных сотовых телефонов с обтекаемыми формами, она была похожа на вальяжный, пузатый обломок астероида. Ещё пара часов ушло на поиски необходимых аккумуляторов к ней.
Усилия Игоря оказались вознаграждены не только шипением пустого радиоэфира. На волне УКВ 107.7, где некогда помещалась музыкальная волна с медлительными дачными песнями, круглосуточно сидел самоотверженный старичок, должно быть, работавший прежде в помещении радиостанции не то вахтёром, не то уборщиком. Он ставил попеременно русские романсы и американский блюз, плакал, напивался в прямом эфире и обсуждал сам с собой последствия столь снежной зимы для «селекционных яблонь» на собственном дачном участке. Другая волна оказалась чуть поживее. Её занял проповедник с достаточно здравыми, пусть и слегка по-грустному поэтическими, суждениями. Как бы не относился Игорь к религии (откровенно говоря, он не относился к ней никак), слушать было интересно. Звали его отец Василий, а свою нескончаемую передачу он называл «Последним голосом на земле». Игорь вспомнил цитату из библии, написанную на стене того злополучного дома, и пожалел, что не может рассказать о ней отцу Василию. Он, наверное, нашёл бы, что сказать о детях, вошедших в Царствие Небесное.
На третьей, волне «Эхо Москвы», признаки жизни оказались лишь иллюзией – механический голос там повторял о введении на государственном уровне чрезвычайного положения и призывал сохранять спокойствие. Это было странно: не пропало электричество из розеток... ладно, ладно, пропало, но при наличии пары специалистов и некоторого количества рабочих рук всё ведь можно запустить снова, верно? Не было ни ядерного взрыва, ни метеорита из глубин космоса, ни на худой конец, свирепого вируса, так в чём же причина столь позорного бездействия людей, которые и в самом деле могут что-то сделать? Например, делиться информацией на радио... где они? Где, в конце концов, хоть какая-то спущенная сверху директива – что делать простому населению? Цивилизованный мир мгновенно разлетелся на тысячи осколков, и собирать их снова, клеить, искать подходящие – гиблое дело.
Ночью к Игорю начали одинаковые сны. В них он то и дело оказывался за школьной партой. Крашенные самой скучной на свете краской – грязно-синей – стены школы номер тридцать два, школы, в которой он когда-то учился. Этот цвет уже почти выветрился из памяти, оставшись только на школьных фотоснимках, затерянных дома в среднем ящике комода, под старыми микросхемами, звеньями велосипедных цепей и прочим хламом.
Класс был полон малышей; никого из них Игорь не знал. «Новые ученики» – решил он, так и не сообразив для себя, что он, здоровый мужик с недельной щетиной, здесь делает. Он щёлкал пальцами и разглядывал облезлые стены, читал похабные надписи и рисунки, вырезанные на столешнице. Подумывал прибавить к этому что-нибудь своё, в то время как преподаватель разжевывал для класса самую пресную на свете тему. Игорь не слушал и не смотрел; фигура у доски расплывалась до однообразно-серого пятна, а иногда Игорю казалось, что там вовсе никто не стоит, а голос доносится из ниоткуда. Он был похож на голос диктора на радио – то плакал, как старичок с дачной волны, то вещал густым басом проповедника. Закурив сигарету, Игорь раскрывал учебник и видел там, на развороте, единственную надпись.
«Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царствие Небесное».
Эта цитата казалась Игорю невероятной, космически важной. «Что же это? Что это значит?» – думал он, и готовился слушать учителя, полагая, что тот сейчас всё объяснит. Но голос сливался в монотонное бормотание, и Игорь просыпался.
На фоне проблем на семейном фронте, темноты и вечной мерзлоты, начала развиваться новая мигрень – теперь голова у Игоря болела за безопасность. Кто-то, наверное, уже стоит там, снаружи и разглядывает исполинские фасады, под аккомпанемент урчания живота думая, как бы добраться до тамошних сокровищ. А может, бродит кругами рядом, как лиса, приноравливающаяся к мышиной норе, чтобы сделать подкоп. Игорь не ждал гостей. Он открыл этот необитаемый остров и был готов на всё, чтобы избавить его от прочих робинзонов.
Сейчас на ум ему пришёл оружейный магазинчик, располагавшийся в той части торгового центра, которую Игорь привык называть «прочей». Конечно, там продавались не настоящие пушки. Но газовые пистолеты, вполне могущие сойти за травматическое оружие и оружие устрашения, звучали в его голове вполне серьёзно. Он бы, во всяком случае, серьёзно подумал, прежде чем погрузиться в бассейн с тёмной болотной водой, зная, что у того притаившегося на дне парня есть ствол.
Ругая себя за беспечность, перво-наперво он отправился по обратному маршруту – туда, откуда пришёл. На первом этаже он обзавёлся ручным погрузчиком со сломанным шасси, ржавеющим здесь с тех самых пор, как Игорь работал на вольнонаёмных началах, и подпёр им дверь, которой вошёл. «Беспечно могут позволить себе жить женщины и дети. Я – не могу», – пробубнил он себе под нос, подражая Вито Корлеоне. Конечно, Вито Корлеоне сказал не точно так, но примерно это имел ввиду.
Было ещё множество дел помимо внезапно возникшей необходимости раздобыть оружие. Надо было исследовать самые дальние уголки торгового зала. Сосчитать количество газовых баллонов. Необходимо было найти пристанище в служебных помещениях, которое станет для них более или менее постоянным... И, наконец, найти подход к жене, к этой упрямице – чуть поколебавшись, добавил в хвост своего списка Игорь. Эта короткая ремарка тут же испортила ему настроение. Относительно всего остального он, по крайней мере, имел представление, с какого конца взяться за дело.
Идти на дело Игорь решил нынешней же ночью, справедливо рассудив, что по ночам никто не будет шляться по торговому центру. На сервисной зоне нашлись ключи от пластиковой шторы, и, отперев одну из секций, Игорь вышел на разведку.
Поджидал его здесь разве что сквозняк. В его стылых поцелуях чувствовалась весна. Это была хорошая новость... чёрт, да лучше новости за последние дни не было! Остаётся только надеяться, что пальма сама выпустит свежие побеги, намекнув, что пора уже выходить. А дальше... дальше по первоначальному плану – в глушь, где наверняка найдётся пара-тройка заброшенных деревень.
Из скупого ассортимента оружейного магазина он присмотрел себе самое внушительное: помповое ружьё, стреляющее круглыми металлическими пульками. Кто-то побывал уже и здесь: всё, что могло быть сброшено со своих стеллажей – было сброшено. Стеллаж с патронами выглядел как склад семечек, подвергшийся нашествию голубей.
Осмелев и слегка повеселев, Игорь опробовал оружие, выстрелив в темноту. Хлопок вышел что надо. Далеко в темноте послышался укоряющий звук осыпающегося стекла. Игорь присмирел. Тихо распихал по карманам патроны, воровато огляделся и отправился восвояси.
Отныне первой скрипкой в сознании Игоря было нетерпеливое ожидание весны. Он наблюдал, как растёт у жены живот: словно фермер, засеявший по осени семена и всю зиму оберегавший их, обогревая своим телом и грудью защищая от ворон-вредителей. Потухшие глаза Лены утверждали, что она верит отныне только в сорняк. Они почти не разговаривали – все слова, сказанные за много дней Игорем, обращены к самому себе, потому что у Лены ответа на них не находилось, а она, как старая, умудрённая жизнью ворона, изредка разражалась разве что бранью, простыми односложными выражениями, просьбами в туалет или воды.
– Ты превратил меня в инкубатор для своего выродка, – сказала она как-то.
Игорь растерянно подумал, что план по воссоединению со второй половиной, похоже, потерпел фиаско. Ну и ладно. Он знает лучше, как нужно поступать. Она многие годы пилила его за безынициативность – пускай-ка теперь попробует. После того, как Ленка один раз попыталась сбежать, но заблудилась в крыле для менеджеров, он теперь держал её прикованной всё время. Тогда пришлось как дикого зверя загнать её в угол, а после, матерясь, тащить за руку.
– Помнишь, как ты первый раз меня ударил? – спросила как-то Лена.
– Нет. Когда это такое было?
– В день, когда всё это началось. На кухне.
Игорь с трудом вспомнил, что когда-то пространство его комфорта ограничивалось стенами.
– Я никогда бы не смог такого забыть, милая, – ласково сказал он. – Но сейчас ты должна мне подчиняться. Испокон веку ведь как было? Женщина следит за очагом, а мужчина думает о будущем. Так почему же сейчас ты не следишь за очагом, и мне приходится успевать везде? Глупенькая.
Газовая горелка шипела, не замолкая ни днем, ни ночью. Игорь готовил еду. По карманной книжке «Тысяча рецептов» он осваивал простые, но вкусные блюда из необычных ингредиентов, нарезая повядшие манго и туша их с королевскими креветками и мидиями.
Изредка из-за шторки доносились различные звуки. Неясный грохот, как будто кто-то волок по просторным, отделанным кафелем коридорам консервные банки на верёвке. Один раз пытались высадить шторку плечом. Игорь сидел тихо, держа наготове ружьё.
Когда штору попытались разломать, как тараном, чем-то тяжёлым, Игорь заорал:
– У меня здесь помповое ружьё! Двигайте-ка отсюда, полиция уже выехала. Ведётся видеонаблюдение.
Для устрашения он выстрелил в воздух. Звук получился так себе, но за шторкой, похоже, его услышали. Они улепётывали, натыкаясь в темноте на стены и разбивая оставшиеся витрины.
– Так-то, – сказал себе под нос Игорь и пошёл доваривать макароны по-флотски.
Последний свой день в убежище Игорь посвятил работам на складе. Он ещё не знал, что этим вечером им придётся выйти наружу, поэтому никуда не торопился и, зажав один фонарь в зубах, а другой укрепив на одной из полок, вскрывал коробки с влажными салфетками. Ленка сказала: «Если ты всё ещё хочешь увидеть меня под слоем грязи, принеси хотя бы салфеток», и Игорь видел в этом первый шаг к покорности, которой он давно добивался от жены.
И вдруг что-то шевельнулось в темноте. Ясно, как день – там, в углу, возле лестницы, кто-то стоял.
– Эй, там! – нашёл в себе силы крикнуть он, несмотря на то, что сердце колотилось как бешеное и грозило выпрыгнуть из груди. Луч фонаря по-прежнему светил в пол: Игорь напрочь про него забыл.
Эхо, как заправский пересмешник, ответило ему собственным же голосом с разных концов здания. Но гость молчал. Игорю показалось, что за ним наблюдают чьи-то спокойные, насмешливые глаза. Это выводило из себя. Разглядывая пространство у лестницы, Игорь сосредоточил внимание на том, что могло быть чужаком.
– Я же сказал вам, уходите! – заорал он в темноту. – Здесь уже занято, и нас... нас много! Поищите себе лучше другое убежище.
Возникло странное чувство: Игорь не понимал, как он ещё не разучился изъясняться разумно. Тень сделала движение рукой. Она будто давала человеку фору, фору не чтобы бежать, а чтобы осознать нечто, и это нечто, постепенно проникая всё глубже, заполняло всё существо страхом.
Присмотревшись получше, Игорь увидел, что силуэт был очень маленький. Ростом примерно по грудь взрослому мужчине. Игорь ясно видел пятна света из окошка в том месте, где, по идее, должна быть голова. Либо это вовсе не человек – скажем, тележка с пирамидой коробок, на которую вспрыгнула приснопамятная кошка, либо...
Шажок за шажком, Игорь начал отступать туда, где он так неосмотрительно бросил ружьё. Оказаться с ребёнком, запертым в огромном тёмном помещении... прощай, спокойный сон. Зачем они пришли? Быть может, хотят основать здесь новое гнездо? Он вдруг подумал, что Ленка чувствует себя куда как хуже. Она-то заперта с неведомым существом в одном теле. Он, Игорь, не оставил ей выбора.
Возникла несколько неожиданная мысль, что самым простым выходом было бы сейчас приставить к собственному горлу ружьё и спустить курок. Лучший выход для эскаписта, беглеца прочь, от цивилизации и от себя, коим он, по сути, является. Все мысли, как слепые кутята к мамке, визжа от ужаса, сползлись к одной этой идее. Чем этот способ умыть руки хуже? Тем – ответил сам себе Игорь – что он не сможет взять с собой жену и ребёнка. Может, он смог бы прицелиться в Ленку – ну, гипотетически, – но спустить курок... нет, никогда.
Игорь зажмурился, заставив себя больше об этом не думать. Тем более что ружьё у него не настоящее. В лучшем случае, пробьёшь артерию и будешь медленно, мучительно истекать кровью.
Тень шевельнулась снова, на этот раз не оставив никаких сомнений. Ребёнок. Игорь схватил ружьё, молча прицелился, пытаясь убедить себя раз и навсегда, что готов убить. Спустить курок при полной темноте будет куда легче, но сможет ли он простить себя после, когда в красках увидит, что натворил? И когда он собственноручно выписывал себе индульгенцию, кто-то с затруднением сказал:
– Не... нужно... стрелять...
– Что? – Игорь опешил. – Ты говоришь?
Тишина. Неуверенная, будто маленький человек перетряхивал, как мешок с коллекцией голышей, свой словарный запас в поисках чего-то конкретного. Чего-то, что смогло бы убедить небритого человека с ружьём сразу и навсегда. Игорь не был уверен, что такое вообще возможно. Палец на курке вытянулся по струнке, как бравый солдат.
Но то, что сказал этот ребёнок, вышибло Игоря из собственной головы не хуже удара битой по затылку.
– Я заблудился. Был у цыган и заблудился. Пил у них чай.
У Игоря на лице завёлся нервный тик. Сначала начала дёргаться правая скула, потом дрожание перешло на всё лицо. Тень как будто что-то ждала. Туман от одной ледяной бетонной стены к другой плавал над головой. Можно было бы сдвинуть фонарь, чтобы полюбоваться хотя бы на коленки незнакомца, но Игорь боялся.
– Кто ты?.. Нет, нет, стой, где стоишь! – завопил Игорь. – Мы с тобой ещё не закончили!
Но карлик сделал шаг вперёд и вышел в круг света. Пальцы примёрзли к оружию, будто пластиковое ложе превратилось в ледяной металл, а пальцы – в слюнявые, влажные, безвольные языки. Будто ружьё пытается держать своими щупальцами осьминог. Игорь подумал, что глаза, наверно, заросли паутиной и пылью, а может, он просто надышался газом, когда менял баллон в горелке. Любая мелочь может стать предпосылкой к умопомешательству... а как иначе назвать то, что видишь перед собой собственного сына, которого давно уже записал в мертвецы, если не физические, то есть телом, то, по крайней мере, моральные, то есть не способные к жизни в современном обществе?
Игорь судорожно вдыхал, сжимая в пальцах ружьё.
Глава 8. Шум и голоса.
Кирилл сильно изменился, но не узнать его было невозможно.
Светлые грязные волосы вились, спускаясь по тонкой шее. Лицо, прежде с налётом хитрецы, стало более простым и открытым. Слой грязи был чем-то вроде грима, которым кто-то надеялся замаскировать мальчишку необычного под мальчишку заурядного, однако, скупые повадки, движения, каждый угол которых просчитан будто бы по линейке и прочерчен циркулем, с головой его выдавали. На плечах – незнакомая тёмная куртка на пару размеров больше, тёплые джинсы принадлежали Кириллу, но похожи были больше на две ржавые канализационные трубы, чем на одежду. На поясе болтался кассетный магнитофон; он негромко жужжал, будто прокручивал, помимо кассеты, какие-то мысли в голове ребёнка. Наушников Игорь не увидел. Руки мальчик независимо держал в карманах куртки. Нос всё так же вздёрнут, но теперь в этом не осталось ни капли задора, а вот глаза...
Глаза натурально сияли. Всю чувственность всех детей мира закапали туда специальной пипеткой, знать бы, как приготовили эту эссенцию?
«Чай у них пил». Игорь, как ни странно, помнил точную цитату. «Я заблудился. Был у цыган и заблудился. Чай у них пил», – вот как она звучала в устах четырёхлетнего Кирюхи, который вернулся домой после полуторачасового отсутствия. Ленка потеряла его посреди рынка и сбилась с ног, разыскивая и боясь позвонить домой, мужу, чтобы позвать его на помощь. А малыш сам пришёл домой и огорошил открывшего дверь отца этой фразой, которую Игорь, как оказалось, запомнил не хуже домашнего адреса.
Теперь существо с внешностью Кирилла использовало её для своих дремучих целей... хотя, почему дремучих? Простая, вырванная из контекста фраза поразила Игоря, как пуля в сердце.
– Зачем ты вернулся? – хрипло произнёс он, почувствовав, что что-то в его голове внезапно провернулось и встало на место, будто ржавые винты под напором матюков и плоскогубцев неведомого слесаря-сантехника, который привык хватать мысли и стремления людей мозолистыми пальцами и править их молотком.
– Я пришёл... – выдохнуло существо. Кажется, будто каждое осмысленное слово требовало от Кирилла просто-таки нечеловеческих усилий. Впрочем, Игорь был уверен, что сын его теперь имеет слабое сходство с человеком. – Чтобы показать тебе... правду. Ты... иди... за мной.
– Ружьё-то я смогу взять? – опасливо спросил Игорь.
– Не нужно. Мы идём. К твоей женщине и маленькому знатоку.
– Маленькому знатоку?
– Маленькому неродившемуся. Сидящему на пороге между-тем-и-этим. Знатоку.
Фразы были рубленными и короткими, однако, они давались пацану всё легче. Будто блины молодой хозяйке. Кирилл покачался с носка на пятку. Чего было больше в этом движении – неуверенности или неумения донести некую прописную истину?
– Твоя женщина? Так ты, значит, теперь называешь мать? Ты не причинишь ей вреда? – Игорь опустился на корточки, глядя в чёрные, как перезрелые вишни, глаза мальчика. Колени его дрожали. – Сын, сначала я должен потребовать от тебя объяснений. Ты не представляешь, как мы с Ленкой переживали. Особенно твоя мамка. Мне до сих пор приходится запихивать ей в рот пищу и поить её насильно, чтобы она не впала в кому... чтобы не причинить вреда твоему брату. Ты знаешь, что она хотела сотворить с собой? Впрочем, мал ты ещё, слушать такие вещи. Просто... не удивляйся, если вдруг она будет реагировать не слишком разумно. Будет кричать, бесноваться, или что-то ещё. Её будет сложно куда-то отвести против воли. Поэтому, пацан, говорю тебе: будет гораздо легче, если мы с тобой сядем и поговорим, как отец с сыном. Я вижу сейчас, что ты уже значительно лучше, и можешь рассказать мне хотя бы часть всего, что произошло. А я потом в как можно более мягкой форме объясню всё твоей маме.
Какие-то секреты активизировались, заполняя речь фальшью, но Игорь уже не мог остановиться. Он говорил и говорил, выплёскивая всё накопившееся, всё несказанное и недооформленное в слова.
– Сказ будет потом, – сказал Кирилл. Человеческая речь давалась ему всё легче, но проблема выбора слов, похоже, вставала высоченным забором, через который следовало перелезать вновь и вновь. – Сейчас пора уже. Веди меня к ней и нему. Не причиню им боли.
И Игорь повёл, оставив ружьё валяться на полу. Он переставлял ноги, как оглушённый, как человек, внезапно открывший, что в банке с огурцами, с которой он бок-о-бок прожил уже десяток лет, живут свои собственные крошечные разумные человечки.
Игорь смотрел на Ленку так, будто только пробудился от долгого сна. Только теперь как будто рассыпалась шаткая преграда перед глазами, мешавшая разглядеть вещи полностью, как они есть, и оставляющая десяток маленьких дырочек, в которые Игорь мог заглядывать как в дверные глазки. Он помнил синяк от наручников на запястьях Ленки – вроде, не слишком серьёзный, стерпит. Видел грязные разводы под глазами. Видел вздувшийся живот, прожилки на котором проглядывали даже сквозь облегающий свитер. Слышал односложные, тяжкие ответы на его поверхностные однообразные вопросы; они казались обычным делом. И теперь забор рассыпался, не то от старости, сам собой, но скорее от ровного дыхания Кирилла. Он увидел жалкую женщину, падшую, но не сломленную, неуклюжего зверёныша, который, судя по следам зубов, пытался даже перегрызть ствол пальмы. Попробовал загородить жену от глаз пацана, но не больно-то в этом преуспел. Впрочем, выражение глаз сына не поменялось ни на йоту. Он как будто знал всё заранее, более того, знал наперёд всё, что Игорь попытается сказать в своё оправдание, и всё, о чём он умолчит.
– Что же у нас получилось? – спросил не то себя, не то жену Игорь. Он походил на человека, долго решающего сложный математический пример и вконец запутавшегося в собственных записях.
Она подняла голову, будто не поняв, к кому он обращается. Ленка будто поменялась своими карими глазами с какой-нибудь пробегающей кошкой. Белки стали прозрачными и водянистыми. Она смотрела на сына и как будто не видела его.
– Кто это? – спросила она, переплетя пальцы за спиной. – Освободите меня, прошу вас. Мне скоро рожать. Отведите меня к врачу.
Кирилл подошёл к ней совсем близко. Склонил голову на бок, разглядывая раздувшийся живот матери, потом сказал:
– Мы встретились, чтобы решиться, Слышащий первым. Встретились, чтобы решиться.
Игорь, у которого кто-то отнял дар речи, наклонился, чтобы включить прожектор. Когда фигуру Кирилла выхватил из темноты яркий луч, горло женщины, как расстроенный музыкальный инструмент, исторгло длительную высокую ноту. То, что было когда-то Кириллом, просто ждало, ничего не предпринимая.
– Зачем ты вернулся? – прошептала она. – Я, должно быть, уже брежу.
Уделив матери долгий внимательный взгляд, Кирилл повернулся спиной.
– Я вас смотрел. Все нужны всем. Теперь пойдёмте.
Интонации... мальчик как будто пытался пользоваться интонациями, но они выходили у него совсем не те, которые положено употреблять в данном контексте. Словно некто, дорвавшись до какой-то комнаты управления в недрах детской головы, дёргал за все рычаги подряд, не слишком заботясь о результате.
Игорь принялся шарить по карманам в поисках ключа от наручников, но не нашёл. Он не смог даже вспомнить, когда последний раз расстёгивал браслеты на запястьях жены. Тогда он сходил за садовым секатором, перекусил блестящую цепочку и спросил:
– Эй, пацан, у нас будет время собраться?
– Сюда вы больше не вернутся. Идёмте.
Игорь только теперь заметил, что на ногах у мальчишки ничего нет. Гладкая кожа отливала красным. На левой ноге отсутствовал мизинец, на правой – два средних пальца, а мизинец выглядел помертвевшим и как будто готовым вот-вот отвалиться.
– Это от обморожения? – спросил он.
– Возможно, – сказал Кирилл, не посмотрев ни на него, ни вниз, на свои ноги.
– Болит?
– Боль мало что значит теперь, когда есть Голос.
Игорь потёр виски. Связанная, ладная, по сравнению со всеми остальными, фраза звучала в устах мальчишки как нечто чужеродное. Словно речь политика на губах бродяги.
– Вы и вправду чужаки? Вы пришли откуда-то из другого мира и захватили наших детей? – спросил мужчина, водрузив на себя жену. Она пыталась идти сама, но получалось плохо.
Кирилл повернулся и последовал прочь, будто готов был в любой момент растаять в воздухе. Казалось, будто спина ребёнка может сию секунду треснуть и расползтись под внимательным взглядом, как размокшая картонка. Игорь не отрывал от неё луча фонаря и крупно вздрогнул, когда то, что было когда-то Кириллом, вдруг обернулось к нему и улыбнулось.
– Не говори глупых слов, папа, – сказал он, отчаянно переигрывая и фальшивя. – Я тот же, кем был. Просто кое-что произошло. Нам всем открылась тайна.
– Какая тайна? А всем старшим ребятам тоже открылась тайна? Что-то, из-за чего они дружно свели счёты с жизнью?
– Придётся рассказывать давным-давно. Долго.
– Уж потрудись, – зарычал Игорь, внезапно почувствовав горечь за погибшее поколение. Когда всё в одночасье рухнуло в пропасть, какое право они имеют приходить и рассказывать о какой-то тайне? Нет такой тайны, которая своим открытием способна обратить смысл существования человечества в источник его ненависти.
– Игорь, – зашептала на ухо Ленка. – Скажи ему, чтобы уходил к чёрту. Я его уже похоронила.
– Я обязательно так и сделаю, дорогая, – сказал Игорь, дотронувшись до распухших от попыток освободиться костяшек пальцев. – Только после того, как он расскажет нам всё.
Шажок за шажком, как неуклюжее и смешное четырёхногое животное, они стали спускаться по лестнице. Спина Кирилла то скрывалась в темноте, то выступала из неё, как могильная плита, сброшенная с гроба воскресшим Иисусом. Внизу, возле двери, споро разобрали баррикады. По мере того как ширилась полоса света от открывающейся двери и свежий воздух, пахнущий уже теплом, вползал в лёгкие, в душе Игоря наступало какое-то благоденствие. Как будто бесплодная земля, которую он поливал исключительно керосином сидя между картонными коробками возле примуса, вдруг дала один-единственный зелёный побег.
Когда солнце отправило в глаза вышедшим на свет людям сотни и сотни метких своих стрел, Кирилл повернулся и начал рассказ на своём нелепом, ломаном языке.
Всё началось с голоса в голове. Нет... не голоса, а – Голоса. Для всех детей это случилось в одно и то же время, четырнадцатого февраля, с трёх до четырёх утра. Все они проснулись от голоса в голове, как будто кто-то наклонился к самому уху и заговорил... только глубже. Куда глубже. Голос был в самой голове. Он звучал так громко, так торжественно, что услышишь, даже если будешь затыкать уши. Даже если сам будешь орать, что есть мочи. Всё остальное померкло и перестало иметь значение. Всё стало как в больничной палате, где даже в глазах медсестёр всё белоеЈ чистое... стерильное до тошноты. Только Голос всё вещал и вещал, слова – каждое, как гул в турбине самолёта, – начисто выдували из головы все другие мысли. Нет, тогда Кирилл не больно-то понимал, что говорит этот голос, потому что было слишком громко... и был какой-то шум на фоне, вроде как радиопомехи или рёв турбин взлетающего самолёта, что заглушает голос капитана. Но как же хотелось понять, о чём он говорит! Больше всего на свете. Там были такие прекрасные слова, которые не найдёшь ни в одном словаре. Но куда удивительнее был смысл этих слов. Голос будто диктовал ответы на самую запутанную шахматную партию на земле. Открывал несколькими словами все тайны и делал их незначительными, меркнущими перед одной, великой Тайной, как свет фонаря меркнет перед солнцем. Нет, серьёзно, это было так громко, что если бы Игорь с Ленкой не ругались, они бы тоже, наверное, могли бы услышать: достаточно просто приложить ухо к уху ребёнка и послушать.
Даже сквозь весь этот многозначительный шум Кирилл слышал ссору. В то утро он слез с кровати и пошёл на звуки. Видел всё от начала до конца, но не было ничего на целом свете, что могло бы его тогда взволновать. Всё было таким, будто ты очнулся от сна и обнаружил, что всё вокруг – картонная коробка с игрушками. Что другие люди – просто пластиковые солдатики, и сам ты недалеко от них ушёл... вместе с тем, если бы, скажем, ты вдруг сгорел или был разломан на мелкие клочки, всё равно остался бы сам собой, цельным и полным, и никуда бы не исчез.
Тогда он начал выбираться под солнце... под настоящее солнце, то, которое Кирилл чувствовал, есть впереди. Проделал в коробке одну дыру, другую, и вылез... да, он ушёл из дома. «Эта смешная штука, в которой вы чувствуете себя спокойно, больше не была моим домом», – обретя вдруг красноречие, сказал Кирилл. Он чувствовал, что должен воссоединиться с остальными. Он знал, что есть ещё многие и многие открытые души, с которыми нам достаточно просто быть рядом, чтобы испытать... Господи, какое мелкое слово! Не удивительно, что люди всё время ссорятся и воюют, как можно в этом варварском языке отыскать что-то хоть мало-мальски годное к использованию? – испытать притяжение душ.
– Но почему ты не отвечал, когда мы к тебе обращались? – спросил Игорь.
– В мире не стало слов, которые... которые могли иметь хоть какое-то значение, – ответил Кирилл. – Это как если бы горы вдруг стали меньше Я-меня, и вся планета стала меньше Я-меня, а вы бы так и остались у моих ног, словно песчинки. Разве я мог бы рассказать, что вижу за краем вселенной?
Ленка начала оживать. Стекая по груди Игоря, она шепнула:
– Это наш сын. У него всегда хватало фантазии на такие метафоры.
Кирилл, посмотрев на них строго и как будто бы с бесконечным терпением, продолжил рассказ. Он нашёл других, таких же. Это было несложно. Они чувствовали друг друга и шли друг на друга, как на свет. У каждого из них, у любой девочки и у любого мальчика, было теперь по кусочку чего-то великого в голове.
