Текст книги "Комплот детей (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Ахметшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)
Эдгар задумчиво похлопал себя по ляжке.
– И созданию не пристало повторять за создателем.
– Но ты же хочешь сделать кентавра и других сказочных существ?
– Это другое дело, – объяснил Эдгар. – Я буду использовать ткани и части тел из того материала, что оставил нам Господь. И душа, он будет управляться душой! Один греческий философ, именем Гален, говорил, что если бы человек мог по своей воле отрастить себе третью руку, это стоило бы сделать. Потому что трёхрукий человек всяко лучше двурукого.
Они не стали въезжать в город в темноте, а заночевали неподалёку от рва: слишком поздно было искать лучшее пристанище. Здесь был постоялый двор для тех, кто не успел добраться до места назначения перед наступлением темноты, но Эдгар гордо проехал мимо, даже не обернувшись на крики зазывалы. Он попросил Еву выбросить деньги, которые они заработали в Лошадиной Голове, и знал, что она не послушалась, но тратить их не собирался.
Запах со стороны рва шёл прескверный: там копились нечистоты, наслаиваясь друг на друга и застывая на зиму пластом. Эдгар сказал, что вместе с уличной грязью в ров иногда попадают тела людей, и ночью они могут услышать вой непогребённых.
– Непогребённые – скверное дело, – сказал он и перекрестился. – Навряд ли они сумеют выбраться из этой своей могилы, иначе давно бы уже разгуливали по всей округе, да постоялого двора бы тут не было.
Ещё он сказал, что город изнутри смердит во много раз хуже.
– Как любые внутренности. Естественный запах человека сам по себе не сильно хорош, – неодобрительно заметил великан, – но когда люди собираются вместе в таком количестве и долго живут рядом, становится ещё хуже.
Ночь выдалась беспокойной. Эдгар растянулся под повозкой, его дыхание шумело внизу как вода. Половину ночи Ева гадала: слышны ли ему те странные звуки, что не дают покоя ей?..
Она пыталась уйти ушами в ночь, как учил её Эдгар, но это оказалось не так легко. Здешняя ночь не ступала вкрадчивым шагом – она разъезжала по округе на скрипучих колёсах, бубнила что-то на придуманном ей же самой языке, словно деревенская дурочка. То и дело со стороны города доносились неясные отголоски: звон колоколов, крики стражей, похожие на голоса ворон; эти птицы врывались в сон девочки, клевали его прямо у неё на глазах. Пару раз ветер приносил звуки пения, звучащие так, будто песню пели задом наперёд. Ева пыталась понять, что из этого может принадлежать мертвецам, что хоронятся в канаве.
В эту ночь она плакала во второй раз с того дня, когда покинула родную деревню. Старалась делать это бесшумно и утирала слёзы рукавом – они могли просочиться через изобилующий щелями пол и разбудить Эдгара. Только Господь её утешал. Он был рядом и тоже не спал – Ева слышала, как переступали по дёрну копытца, как чесал он морду о камень, как иногда вздыхал и шлёпал губами, будто пытаясь поймать пролетающего мимо мотылька. Меланхолично хрустела на зубах трава. Осла Эдгар не привязывал никогда – по его словам, с утра вероятнее было обнаружить, что небо украли язычники, чем, что Господь стоит не там, где ты его оставил накануне.
Когда наступил рассвет и Эдгар заворочался, сопя через заложенные ноздри, девочка уже крепко спала – провалилась в звуковых своих блужданиях в яму, да там и оставшись.
Выпавшая росой свежесть заглушила вонь, загоняла её обратно в ров. Утро вышло замечательным, даже рядом с мрачной громадиной, которая только и мечтала, что окрикнуть тебя хриплым, пропитым голосом часового.
Через ров вёл перекидной мост, цепи которого лоснились от ржавчины. Его не поднимали уже очень давно, следы последних врагов погребены под более чем сорока добротными листопадами, и, тем не менее, Ева перегнулась через борт повозки в надежде рассмотреть детали механизма. Она дала себе зарок при первой же возможности сбежать из-под присмотра великана и поглазеть подольше, возможно, с одной из тех башен, если, конечно, туда можно пробраться.
Поднимать мост не было нужды – теперь все войны велись на востоке. «Нельзя оставлять гроб Господень в руках неверных» – было у всех на устах, «грех оставлять неверным такие богатства» – было в сердце. Копыта и колёса гремели по мосту, и эхо от этого грохота многократно распространялось по округе. На лице Эдгара была напряжённая, будто бы вынужденная задумчивость – «что, если эхо звучит в голове?» – вслух думал он, видимо, просто чтобы немного себя отвлечь от грядущего пугающего путешествия по внутренностям большого города. – «Как там всё устроено? Вот бы посмотреть! Если звук проникает через уши, то почему бы ему не звучать снова и снова, отражаясь во внутренних изгибах черепа?» Ева слушала вполуха – всё больше глазела по сторонам. Стража проводила осмотр, лениво роясь в чужих повозках, разглядывая содержимое ящиков. Девочке эти смешные люди с блестящими от жира щеками и подбородком напоминали кур, а точнее, самые толстые и самодовольные их экземпляры.
На телегу Эдгара стражники бросили лишь мимолётный взгляд. Сам цирюльник их даже не заметил; пробив лёд подступающей паники, он погрузился в водоём размышлений.
Итак, вокруг большой город, и Еве казалось, что они бредут среди рядов почерневших зубов, какие обычно бывают у стариков, что их пережевывает огромный рот. «Этот великан даже больше моего», – с трепетом думала она, вышагивая по мостовой и держась за гриву ослика. Из домов выходили и заходили люди, мутные стёкла сверкали в восходящем солнце, таблички над входными дверьми скрипели, когда путники проходили мимо. В выложенных белым с серыми прожилками камнем канавах текла коричневая вода, кое-где возникали естественные запруды с крупными пузырями, похожими на болотных жаб. Там плескались совсем маленькие дети. Ева чувствовала себя так, будто её взяли за шкирку и упрятали внутрь огромного сундука. В таких сундуках всегда есть жизнь: Ева, поднимая крышку, видела, что там душно и пыльно, в складках старых вещей таится густая тишина, но с пылью через ноздри проникало понимание, что здесь только сейчас кто-то был. Спрятался, но основательно перед этим наследил, оставив это неуловимое ощущение.
И вот теперь она сама пребывала под крышкой, пробираясь складками и прорехами, с шелков на мешковину. И, пока ни одна девочка не подняла крышку, маленькие человечки, сохраняя деловой вид, спешили по своим делам, словно моль или иные какие букашки.
Едва они въехали в Ульм, Господь, проводник, которому Эдгар доверял выбор пути, потерял к этому занятию всякий интерес. Мол, пойдём теперь, куда хотите вы. Великан с радостью вернулся бы к любимым гнилым пням и затерянным в лесах озёрам, но даже чтобы развернуться, нужно было добраться до какой-нибудь площади.
– Если ты боишься, поедем отсюда, – шёпотом сказала Ева, хотя на самом деле в ней разгоралось желание заглянуть ещё во-он за тот угол... – Я уже насмотрелась этого города.
– Нельзя, – сказал Эдгар – Этот день будет плохим, страшным, но страшные дни тоже нужны.
– Зачем же?
– В конце всего Господь посмотрит на мою жизнь и спросит: «зачем ты бежал всю жизнь, как кролик?» А что я отвечу? Я отвечу – «да, я кролик», и тогда он скажет: – «Зачем же ты не попытался сделаться человеком?» Этого я боюсь больше всего.
Эдгар выбрал направление на шпили собора. С одной улицы их прогнал страж, куда более бдительный, чем те, что были на въезде в город. Дорога на ней пролегала между домами, которые, если продолжать сравнение с великанской челюстью, были не в пример выше и здоровее остальных. «Должно быть, то передние зубы», – решила для себя Ева. Они свернули в нижний район, где твёрдая поверхность под ногами истончилась и, в конце концов, проступила земля, древняя, как кости римлян, серая, лишь слегка присыпанная соломой. Детей здесь было больше, взгляды тяжелее, походка менее твёрдой. Из переулков несло плесенью и рвотой, из питейных заведений – кислой выпивкой. Ева разглядывала людей: пьянчужки, шатаясь, разбредались по домам, деловито сновали по своим делам женщины и откормленные крысы, шли на работу, сгибаясь от проблем и запланированных на день дел, мужчины, борода каждого их которых могла рассказать о роде его занятий. К примеру, борода пекаря была коротка и черна внизу, хотя волосы его и усы были песочного цвета. Щёки запеклись коркой жара. У подмастерьев ещё не было бороды, и они смотрелись все одинаково, со сбитыми руками, изодранными коленями, сгорбленной от натужного труда спиной и синяками на лице. Методами вколачивания своего искусства мастера не отличались.
Мимо проследовала группа суровых мужчин, одежда которых топорщилась опилками, как шкура ежа.
– Эти – мастера коры и рубанка, – зашептал Эдгар. – Делают из живого искусства искусство мёртвое. Посмотри на них. Разве есть на свете что-то более мерзкое и величественное?
– А у тебя есть какой-нибудь цех? – спросила Ева, провожая глазами мужчин.
– Лекари и отворители крови состоят в цехе, – сказал он. – Это очень влиятельный цех. Обо мне же никто не знает, и даже те, кого я лечил, стараются поскорее забыть. А у брадобреев цеха не было отродясь. Они – то есть мы – разбрелись по земле, словно блохи по собаке, и просто делаем своё дело.
Потом колёса повозки снова натужно заскрипели, и ослик начал взбираться в гору. Один раз они едва не застряли, но Эдгар, уперевшись спиной, практически вынес повозку на плечах.
Вот он, собор. Ева никогда не видела таких огромных сооружений; когда она встала возле одной стены и запрокинула голову, казалось, будто он качается, вот-вот рухнет и накроет собой всё на свете. Возведён, будто из соли или снега, однако, подойдя вплотную и пощупав, Ева поняла, что это камень. Но как искусно он обработан! Каким чудесным нужно быть мастером, чтобы высечь, там, на высоте, все эти библейские сюжеты! Девочка-карлик, что (как иногда представляла себе Ева) сидит у неё в голове и отвечает за фантазию, напомнила о странной сказке, услышанной когда-то из уст бабушки: на один город – говорилось в ней – упала прямо с неба гигантская рыбина, и в том городе не осталось никого живого.
Люди входили и выходили из собора самые разные: в рванине или в шелках, как римские принципы, с оживлённой речью на устах, оглядывающие друг друга, толкающиеся плечами, звенящие связками ключей, считающие монеты, опирающиеся на палку и несущие корзины со всякой снедью, либо же вовсе с непонятными и никак не соотносящимися с храмом предметами. Казалось, будто там, внутри, располагается вселенский базар, либо же ещё один город, в который вход есть через огромную арку с высеченными в составляющем её камне библейскими сценами, Град Небесный, куда так просто заходят одной толпой и нищие, и богачи.
Некоторые простёрлись ниц перед огромной двустворчатой дверью, словно их сразила внезапная сонливость; жители Ульма равнодушно обходили таких людей с двух сторон, а иногда и просто переступали.
Ева думала, что великан сейчас по своему обыкновению пойдёт искать местного настоятеля, и к нему непременно выйдет важный толстый человек с крыльями и нимбом, который (дабы тот не нависал над просторной лысой головой и не бросал тень на глаза) надел временно на сгиб локтя; а с ним добрая сотня горбатых бойцов в стоптанных сапогах и со спитыми глазами. Но Эдгар опустился на мостовую рядом со входом в собор. Это излюбленное место местных нищих, и по тому, какие злобные взгляды доставались Эдгару, было понятно, что задница великана сейчас покоилось на чьём-то, можно сказать, пригретом камне. Но никто, видя размер великаньих рук, не решился возразить.
– Я отдохну, – сказал Эдгар.
– А я – сказала Ева по хозяйски оглядываясь, – пойду добуду нам еды.
Девочка рассматривала расположенный рядом лоток с фруктами и овощами так пристально, будто хотела понадкусывать все лежащие на нём плоды.
– Вон из того проулка пахнет едой сильнее – там наверняка рынок, – сказал Эдгар.
Направив босые стопы в указанную сторону, Ева буквально видела, что воздух там дрожал от ароматов. Сандалии она берегла – мало ли где ещё пригодятся? – А по такой гладкой, подогретой солнцем и смоченной коротким утренним дождиком поверхности ходить босиком одно удовольствие. Сбоку от собора действительно пристроился рынок. Он топорщил загривок полотняными тентами над головой торговцев. Везде были люди. Они торговались, бранились, отбирали лучшие куски, а собор взирал на это с надменным высокомерием. Ева миновала ряд, где продавали ткани. Голод гнал её дальше, мимо лотков с сырой рыбой (возле копчёной сельди она всё же на несколько секунд задержалась), к румяным пирогам, лежащим стопкой один на другом. Ева выбрала те, что поменьше – каждым из них можно утолить голод на добрую половину дня.
– Можно четыре? – Ева протянула на ладони все четыре монеты, что у неё были. Торговка проворно сгребла деньги, после выпрямилась, поглядывая то себе на ладонь, то на оборванную, грязную девочку, чья макушка едва торчала из-за прилавка.
– Ларс! – крикнула она.
Появился, вытирая о фартук тыльные стороны ладоней, дородный мужчина, чья голова была похожа на обглоданный козами куст орешника. Немногие мужчины знают, что такое гребень, но этому господину не помешала бы расчёска. Ева порадовалась про себя, что у Эдгара нет волос вовсе. Руки у незнакомца чистые (разве что, мокрые), фартук тоже, так что род его занятий остался для Евы загадкой. Хотя она предположила, что он может заниматься отскребанием с денег грязи, глины и навоза.
Торговка представила на осмотр монеты, и он, щурясь и поворачивая ладонь под разными углами, внимательно их изучил.
– Это же унции, – наконец, сказал он.
– Что? – спросила Ева.
Глубоко запрятанные в складках жира глаза нашли девочку.
– Римские унции. Я видел такую единственный раз, в детстве. Один мальчишка хвастался, что нашёл под пирсом в воде. Откуда у тебя их столько?
– Это моего друга. Мы заработали их в деревне под названием «Конская голова», когда лечили там одному господину зубы, а другому стригли баки.
– Ах, баки, – покачал головой мужчина. – Ах, «Конская голова»... в любом случае, больше они не в ходу.
Кулак сжался, и монеты звякнули в его недрах. Ева с трудом удержалась от того, чтобы не попытаться разжать мужчине пальцы.
– Значит, мне нельзя купить пирог? – спросила она.
– Приходи с нормальными деньгами. Тогда будет тебе пирог.
Вернувшись, Ева поведала Эдгару о неудаче. Жалобное урчание в животе она старалась заглушить, сжимая кулаки и пуская в ход самые резкие слова, которые слышала некогда от братьев и от мужчин в родном селе.
– От твоих денег никакого толку, – хмуро сказал великан. – Только и годны, что в зубах ковыряться.
Живот Эдгара молчал, однако молчал очень красноречиво.
– Это были какие-то плохие деньги, – пробормотала Ева. – У меня остались ещё, другие. Вот увидишь, скоро ты будешь накормлен. – Соврала она и опять ушла на базар.
Когда девочка вернулась, Эдгар пристраивал на коленях деревянную табличку, на которой было довольно топорно вырезаны незнакомые символы.
– А я не знаю алфавита, – поведала она, складывая у ног цирюльника добычу. Ею оказались: несколько побитых слив, хлебные корки, да маринованная луковица. Всё, кроме луковицы, не очень хорошее, зато за этим не очень-то хорошо следили. Но луковица добротная. Ева утащила её, пока хозяйка прилавка любезничала с соседкой. Рука сама тянулась ещё к огурцам в бочонке, но Ева вовремя себя одёрнула – ей и так слишком везло.
Девочка мудро не стала просвещать великана, каким образом добыла завтрак, да он и не спрашивал.
– Какого алфавита? Я тоже его не знаю, – простодушно сказал Эдгар. – Это не алфавит. Это просто знаки. Особые знаки. Я вырезал их однажды ножом, во времена, когда дорога стала слишком похожа на ту, другую дорогу, что была днём до этого. Вырезал ножом. Перед нами с Господом ехал какой-то пастух. Он спал всю дорогу, но хвост его лошадки отгонял всех мух прямо нам в морды. А как раз перед этим я сращивал одному человеку кость. Называю их моими особыми знаками.
И действительно – на картинке были изображены кинжал, клок волос, похожий на конский хвост, и берцовая кость, сломанная под прямым углом. Вместе, расположенные один над другим, они составляли слово, высказывание, которое заставляло прохожих на мгновение замирать перед этим заявлением и громадным человеком, сидящим за ним.
– Почему ты раньше их не показывал? – спросила Ева.
– Потому что в сёлах нет толку. Там нужна глотка, чтобы тебя услышали. Тогда уж или примут, или выгонят, если, как истинные слуги Господа, полагаются всецело на него, а не на мои руки, которые прикреплены к телу, к которому прикреплена также грешная голова. А здесь нужна тишина. Нужно быть безмолвным среди охрипших от крика. Если будет на то воля Всевышнего, нужный человек сам к тебе подойдёт.
– И сколько ты так собрался сидеть? – спросила девочка. Она устроилась возле ног Эдгара, пододвинув к себе подстилку, которой в холодные дни цирюльник укрывал своего осла, и закинула себе в рот первую сливу.
– Сколько потребуется, – ответил Эдгар. – Бывает, я сижу четыре часа, бывает, пять. Чаще всего прямо на месте и ночую. А на следующее утро Иисус ко мне, обыкновенно, благосклонен. На следующее утро находится тот, кому нужны мои услуги.
– Нет, так не годится. Целый день сидеть, ожидая, пока кто-то снизойдёт до тебя и наберётся смелости подойти к такому уроду, чтобы спросить, что значат те закорючки?
Ева и сама понимала, что собирается сделать неправильную вещь. Но досада, как волна от рухнувшего в озеро камня, уже перехлёстывала через берег и катилась к устам. Эдгар уставился на неё острыми, как иголки, глазами. Девочка не стала ждать, когда машина в плоской голове произведёт какие-то слова, а вскочила и, выплюнув под ноги сливовую косточку, заорала:
– Только сегодня! В вашем городе странствующий ци-рюль-ник-ко-сто-прав! Подстрижёт волосы! Вправит кости за бесценок и возьмёт за это только немного еды... если можно, немного еды. А если вы вдруг потеряли свою косточку, он выправит вам новую, из дорожного посоха, из детской игрушки, из черенка лопаты...
Здесь Эдгар дотянулся до девочки и схватил её за голень. Притянул к себе, перехватил другой рукой за горло, заставив замолчать.
– Не нужно.
Ева почувствовала, что он весь трясётся.
– Почему? – девочка дёрнулась, пытаясь вырваться, но это было равносильно тому, как если бы из Эдгарова кулака попыталась освободиться муха. – Многие торговцы расхваливают свой товар. Женщины вон там, на углу, не знаю, что они продают, но у них тоже рот всё время открыт. Всё время! Так почему ты молчишь?
– Помнишь, что я тебе говорил? Мы должны быть незаметными, как тени. Так, чтобы только нужный человек меня увидел и подошёл. Если во всём городе отыщется один-единственный человек, нужный человек, этого будет достаточно.
На первый взгляд потуги Евы не смогли сколь-нибудь поколебать человеческий поток, что тёк перед ними разом в обе стороны. Однако теперь они заметили, что в постоянно движущемся, меняющем очертания человеческом мире появилась одна неподвижная фигура. Тени, которые солнце рисовало с прохожих, все вместе были похожи на копошащихся в муравейнике муравьёв, а от этого человека тень напоминала врытый в землю позорный столб. Увидев, что добился внимания, он подошёл, нагнулся, обдав странным сочетанием запахов мёда и чеснока:
– Я знаю одного господина, которому понадобятся ваши услуги.
Выглядел незнакомец как обыкновенный вассал, но вассал высокого сюзерена. Цепкие глаза девочки сразу заметили блестящую, отполированную многочисленными прикосновениями рукоятку кинжала на поясе в деревянных ножнах. Рядом потёртый кошель, а ещё блестящая, очень красивая пряжка в виде бараньих рогов. И блестящие носки сапог. Кожа на голенищах потрескавшаяся, кое-где уже залатанная, но эти носки... ах, эти носки! И камзол...
Эдгар не обращал внимания на такие мелочи. Он видел перед собой среднего возраста господина с забранными в хвост волосами, с короткой, но достаточно неопрятной бородой. Внимание сразу и надолго приковывал чуть крючковатый, большой нос – его обладатель мог бы быть злодеем, но в общем и целом этот человек выглядел достаточно миролюбивым... настолько, насколько миролюбивым может выглядеть высокородный. Нос был поистине выдающимся, как жест, как символ, его можно было сравнить с гербом, разве что, исполненным по живому материалу самым искусным в мире скульптором. На щеках отслаивалась кожа – следствие какой-то болезни. Лоб тёмный от пота – день сегодня выдался необычайно душным. Вокруг ноздрей следы раздражения. Может, его господин не такой уж и богатый, но за выправкой слуг следит строго. Или же этот человек сам горд быть слугой. Такое встречается нечасто. Истинное ли это достоинство, или воспитанное с малых лет поркой и наказаниями? Скоро станет видно.
На ножнах выгравирован герб, но подробностей Эдгар не разглядел. Это и ни к чему – в гербах знатных семейств он всё равно не разбирался.
– Идёмте за мной, – сказал незнакомец в свою очередь внимательно изучив цирюльника.
– Собирайся, – шепнул Еве Эдгар, но она была уже готова – свернула накидку с едой в куль и судорожно запихивала в себя половину луковицы.
Мужчина терпеливо ждал, пока Господь соизволит тронуться с места, а после провёл их небольшой караван на улицу, где селились зажиточные. На этот раз их пропустили, и «улица малахитовых домов», как прозвала её про себя Ева, развернулась во всей красе. Красивый зелёный мрамор, несомненно, очень дорогой, здесь был заметен на фасаде каждого дома; владельцы как будто пытались перещеголять друг друга количеством и тщательностью отделки. Это была непостижимая для Евы игра, соревнование, сути и правил которого она не понимала. Встречался мрамор и под ногами, будто поросшие травой полянки с разным количеством углов, а иногда и вовсе почти круглые. Дома справа и слева все разной формы, разных, точно грибы, размеров, но во всех, в каждом фасаде, виделось достоинство и роскошь, показанные или скрытые. Кое-где Ева и Эдгар видели трепещущие на ветру флаги с гербами. Полоски, цветы, даже камни, звери, о доброй половине из которых Ева не слышала. Но фантазии ей хватило с лихвой, поэтому почти все звери к тому времени, когда они дошли до нужного дома, обрели свои фантастические названия.
– Смотри вперёд, – велел Эдгар, когда Ева едва не влетела в его лодыжку. Голос великана снова стал самой тонкой струной на арфе.
Дом, возле которого они остановились, не уступал статью соседям, разве что выглядел чуть более потрёпанным. Круглые газоны перед крыльцом, раньше хвастающиеся кустовыми розами, заросли сорняками. Кажется, там, в центре этого противоестественного союза благородных растений с мелкими жёлтыми соцветиями спрятана какая-то тайна. Теперь Эдгару ничего не мешало разглядеть герб, который был выложен камушками на одной из стен прямо под окнами. На чёрном полотне белый крест, каждый из четырёх концов которого заканчивался орлиной лапой с растопыренными когтями. Ева почувствовала, что в животе у неё завелось нехорошее предчувствие – будто съела сегодня на завтрак слизняка. Когти выглядели так, будто рвать и терзать плоть – единственное занятие, которого они достойны, а крест, вступающий в какое-то эпическое противостояние с чудесными зверьми и затейливыми рисунками на соседних гербах, казалось, одним лишь своим видом перечёркивал всю патетику и чувственность тех изящных рисунков.
Он просто был, и от этого факта вся эта крылатая, зубастая, рогатая масса с яркими глазами и хвостами отступала во тьму, из которой когда-то вышла.
В длинной тёмной прихожей сидел единственный привратник, который с натугой стал подниматься, когда дверь начала открываться, и закончил свой манёвр, когда оставшийся неназванным провожатый, Эдгар и девочка были внутри. Широкоплечий, с длинными седыми усами, напоминающими о вождях кочевых племён, что, по слухам, бесчинствуют на востоке, глаза, покрытые сеточкой вен. Эдгар нашёл, что они похожи на глаза старого больного быка, почти сошедшего с ума и готового наброситься на любого, кто приблизится к стаду. Дырявая в нескольких местах кольчуга звякнула, когда он потянулся за топором на длинном древке, прислоненном к стене.
– Это Бернард, наш капитан стражи, – небрежно представил воина их провожатый. – Бернард, не нужно хвататься за топор. Это всего лишь новый лекарь для господина.
– Костоправ и цирюльник, – поправил Эдгар, и Бернард вздрогнул, едва не уронив топор себе на ногу. – А всё-таки, кто вы?
– Меня зовут Валдо. Пойдёмте, пойдёмте, не нужно заставлять господина ждать.
Господа с телегой они оставили снаружи, ослик с энтузиазмом принялся восстанавливать справедливость на газоне, уничтожая сорную траву, которая была не в пример вкуснее чахлых роз. Инструменты Эдгару сказали пока оставить в телеге, и он с неохотой повиновался.
Ева никогда не была в доме богача. Холодом камня, шорохами и стуками, которые как будто бы раздавались где-то в недрах, он пытался донести: «мы разговариваем с тобой на разных языках, маленькая чёрная лягушка. Да, посмотри, я обнищал, вся позолота осыпалась, пурпур выцвел, но я – это ладонь, а ты – насекомое на этой ладони».
Витая лестница привела на второй этаж, где за счёт большого количества окон было значительно светлее. На шум со всех концов дома сбежалось множество собак. Цоканье когтей сопровождало гостей даже на лестнице. Ева никогда так пристально не рассматривала животных: сложно было определить, какие породы послужили источником для этой странной крови. Но самым удивительным было то, что у всех были отрезаны уши, а вместо ушных отверстий – кое-как затянувшиеся раны, уродливые шрамы, зачастую хорошо видимые за счёт того, что шерсть на этом месте не росла. Девочка поглядывала на Эдгара, ожидая, что он задаст волнующий её вопрос, но великан хранил молчание и, кажется, пытался сжаться в одну большую точку.
Поднятый кулак хозяина оборвал рык, поднявшийся было из собачьих глоток. Ева заметила, что каждую шею, вне зависимости от толщины её и шерстистости, обхватывал коричневый ремешок с теснённым гербом.
Господин Валдо оставил их в приёмной, где кроме нескольких псов (остальные, сопроводив их до дверей, разбежались по своим делам) не было ни единой живой души, а сам скрылся за дверью. Изнутри дом как будто вымер. Гуляющий на правах хозяина сквозняк поднимал с подоконников пыль. Мягкий пурпурный когда-то ковёр, который подобно огромному коровьему языку расстилался по всему этажу, выцвел до равномерно-серого цвета.
Когда они уселись на одной из длинных скамей, Ева потянула великана за рукав.
– Как думаешь, хороший это человек?
Эдгар впал в оцепенение. Краска отлила от лица так, что стало видно, как сереют губы и рассасываются багровые пятна на лбу. Может, эти надменные стены тоже что-то ему сказали? На мгновение Ева испугалась – вдруг камни, из которых сложен дом, древние и мёртвые, заслонкой встали у него в ноздрях, заложили всё пространство во рту и препятствуют обращению воздуха в лёгких?
Она ущипнула великана за руку и быстро взобралась с ногами на лавку, когда голова, точно, часть тела деревянной марионетки, куклы на верёвочках, дёрнулась в её сторону. Нижние зубы стукнулась о верхние, но ничего угрожающего в этом звуке не было. Было понятно, что у Эдгара это вышло непреднамеренно.
Однако напряжённая поза, и пронзительно-белые белки, и нитка слюны, свешивающаяся из уголка рта – всё это складывалось в послание: «ты одна здесь, девочка-улитка, одна-одинёшенька среди двигающихся кукол, и пыльных гобеленов, и мха под лавками, и люстры, свечи на которой так давно не зажигали и не меняли, что они стали похожи на грибы. Тебе не на кого рассчитывать». На мгновение Ева почувствовала себя такой одинокой, что захотелось дать волю слезам – в третий раз с того момента, как она покинула родную деревню. Непозволительная роскошь.
– Рабо... – проскрипел внезапно Эдгар. Сделал вторую попытку, которая завершилась более удачно: – рабо...тать на зажиточных – дурная примета. Чуешь, какой она источает запах?
Ева ничего не чувствовала, но на всякий случай кивнула. Только после этого Эдгар продолжил:
– Они могут отплатить целой грудой медяков, а могут вздёрнуть тебя у ворот. В любом случае, ты уже не будешь плыть, как лист по течению. Ты станешь зависеть от мальчишек, которые будут тыкать в тебя палкой. Как тебе такое понравится?
Девочка пожала плечами и, допустив на минуту, что к Эдгару вернулся обычный для него набор чувств, опустилась на скамейку.
– Не люблю мальчишек.
– Теперь поздно прятаться. Мы теперь как мышки в клетке.
– Почему все богатые живут в таких огромных домах? – спросила девочка немного погодя. – Мы ютились в нашем домике впятером, а у них здесь можно совершать путешествия из одной части дома в другую на телеге! Может, все богатые любят путешествовать, но не любят дождь и не любят выходить из дома?
Дверь приоткрылась, к ногам гостей вывалилась сначала длинная тень, похожая на огромную змею, а потом появился господин Валдо. Игра света и тени, что испокон веку велась в этих залах, превратила его в глубокого старика, словно надеясь, что мужчина тоже скоро присоединится к молчаливому бдению теней. Он поманил их внутрь. Эдгару пришлось завернуть в себя плечи, чтобы протиснуться через дверь, а их недавний провожатый отступил к одной из стен, жеманно придерживая себя за локти, как будто опасаясь, что сейчас развалится.
Первым делом Ева огляделась в поисках важного старика в короне, окружённого слугами и бойцовскими петухами, но в зале кроме них не было больше никого. Это была длинная и узкая комната с просторным камином, в котором, как глаза полчищ кошек во тьме, светились угли. Слегка успокоившись (никому не придётся демонстрировать хорошие манеры, о существовании которых Ева, разве что, наслышана), девочка тут же вытянула ладошки, чтобы ощутить этого трескучего красного кота, и двинулась вперёд. Взгляд скользнул по деревянной мебели, на мгновение прилёг на подушках, набитых пухом. Замер возле гобеленов на стенах, таких старых, что в их ворсе, кажется, можно заблудиться, как в дремучем лесу. Всё, на чём останавливался взгляд, рассказывало истории о лучших временах, от которых сейчас осталась разве что пыль. Хотя девочке достаточно было настоящего, живого камина, чтобы почувствовать себя в земном раю.
