Текст книги "Комплот детей (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Ахметшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)
Эдгар обработал живот мужчины специальной мазью, ещё раз отметил, какая горячая и твёрдая кожа вокруг непонятного нароста. Крепкий спирт, который Эдгар иногда использовал, чтобы опоить пациента и притупить его болевые ощущения, так и остался стоять в прохладном полумраке под полом повозки – он здесь ничем не поможет. Бедняга всё равно сойдёт с ума от боли. Он и сейчас уже почти сошёл с ума, поэтому то, что собирался сделать Эдгар – просто жест милосердия...
Он исполнил это милосердие, взяв мужчину за лицо и, приподняв, ударил затылком о край сундука, который отозвался низким возмущённым гулом. Глаза мужчины поблекли и закатились, в уголках рта выступила густая слюна. Краем уха Эдгар слышал, как буянит внизу великанша, но неизвестные сочувствующие цепко держали её за локти.
Ева подавала нужные инструменты, суетилась вокруг мужчины с марлей. Эдгар не следил за девочкой. Сейчас он чувствовал потребность доверять Еве во всём. Она была его частью, странным придатком, который ходит, говорит и думает сам по себе, но вместе с тем является чем-то вроде одним из твоих пальцев. Не станешь же проверять, что делают собственные пальцы?
Чтобы проникнуть сквозь чахлые мышцы на животе потребовалось колоссальное усилие. Бедняга зарычал, дёрнулся, но верёвки, которыми предусмотрительно спутали ему руки, держали крепко. Судя по тому, что глаза, как впавшие в спячку животные, не торопились показываться из-под век, мужчина по-прежнему оставался в забытьи.
Эдгар вёл надрез, придерживая одной рукой грудную клетку. Он не стал протыкать опухоль, но резал рядом, так, будто подкапывает дерево и хочет долезть до самых корней. Тряпки и отрезки ткани, которыми обложили живот, быстро намокали от крови. На них пошла собственная же одежда мужчины – он лежал на козлах в одних только подштанниках и походил на какой-то непонятный корнеплод, вывороченный из земли проходящей коровой. Еве его плоть напоминала гриб; она смотрела из-под локтя Эдгара и боялась, как бы всё, что есть там, внутри, в человеке, сейчас не вывалилось, как из худого мешка.
Эдгар работал, иногда наклоняясь так, что кончик носа касался живота мужчины. Он дул на выступающие крупные, как градины, капли крови, и те превращались в длинные полосы.
Ночь полностью вступила в свои права. Молодой священник исчез. Через несколько минут в церкви должна начаться служба. Придёт ли на неё кто-нибудь, если почти весь город и все, кто приехали с караваном, собрались сейчас на закутке, называемом центральной площадью? Те, кто приходил позже, подходили, привлечённые необыкновенной тишиной. Казалось, в воздухе витает запах грозы, и хотя небеса заполнены тучами, настоящей грозы не ожидалось. Ожидалась только та, что разражается в людских душах.
Лекарь резко, судорожно сглотнул. Кадык на его шее болезненно дёрнулся. Надрез уже достаточен, чтобы отогнуть край плоти и заглянуть в нутро живота, и Эдгар сделал это, искусно орудуя кареткой. Тёплый мясной запах налетающий ветерок рвал на части и разносил по окрестностям. Вороны, им привлечённые, рассаживались по заборам и козырькам крыш. Мотыльки бились в стекло лампы; Ева как раз наблюдала за ними, боясь, как бы один случайно не залетел в рану, когда Эдгар, отстранившись от надреза, бросил на неё взгляд.
– Посмотри. Ты тоже это видишь?
По тому, как дёргалось, будто плохо подогнанная маска, лицо цирюльника, Ева поняла, что выдержка вот-вот изменит Эдгару. Она просунула голову между его рук и заглянула в кровоточащую расселину.
– Что это? Рука?
Это и правда была рука, крохотная, как будто детская, ручка. Покрытая красноватой слизью, она начиналась где-то у позвоночника и, изгибаясь в локте, упиралась костяшками пальцев в живот мужчины, создавая то напряжение тканей, которое они видели, когда осматривали живот. Было ещё много чего – кишки, размером и длинной, насколько могла судить Ева, почти как у свиньи, какие-то мешочки, колышущиеся, будто дышащие, свертки и трубки... Но всё не так – всё это смещено, раскидано, повергнуто в хаос неведомо откуда взявшейся конечностью. Девочка увидела желудок в сетке синих вен, и подумала, что он выглядит точь-в-точь как мешок, полный птичьих перьев. Если его сжать, может, они фонтаном взметнутся изо рта мужчины.
– Неисповедимы мысли господни, – бормотал Эдгар без остановки. – Мысли господни... нельзя, чтобы это видел кто-то, кроме нас. Что мне делать?
Ева взглядом спросила разрешения, но Эдгару не было никакого дела – он был занят очередным разговором с самим собой, скорее всего, как и прочие, бесплодным. Тогда девочка дотронулась до конечности. Холодная, скользкая, неживая... или нет? Какое-то внутреннее сопротивление, такое, что сразу не почувствуешь.
– У него родится ребёночек?
– Такого не бывает, – Эдгар бросил на Еву короткий взгляд. – Никогда мужчина не сможет родить ребёнка. Это знак, символ, но вот только – какой?
В толпе возникло движение – то в толпу влились уличные музыканты, артисты, нищие, женщины, расхваливающие себя на все лады; словом, все, кто сопровождает сборища народу везде, где бы этот народ не изволил собраться. Они вылезли откуда-то все разом, словно многоножки после захода солнца, тут же принялись баламутить людскую массу, требуя у всех подряд денег, запевая хриплыми голосами песни, наигрывая продрогшими руками что-то на музыкальных инструментах... первые шарики, пущенные руками жонглёров, взмыли в воздух – в сером мире они тоже казались до странности серыми. Ева дежурно поразилась, откуда бы в столь мрачном месте взялся столь яркий и разношёрстный люд, но потом подумала, что все эти бродяги, наверное, вроде мошек, что сопровождают стада коров – повсюду следует за мастером каравана и его свитой.
Но люди мало реагировали на развлечения. Они все, как один, смотрели в сторону их невзрачной телеги, где Эдгар пытался прекратить бешеную пляску своих рук.
Пар от доброй сотни ртов поднимался к небу, обесцвечивая его на манер города.
Девочка дёрнула великана за рукав.
– Что ты будешь делать?
Эдгар как будто забыл о необходимости что-то делать. Он шевелил губами, не то проговаривая про себя молитву, не то пытаясь успокоиться, и только когда Ева спросила повторно, глаза великана сфокусировались на ней.
– А что мне делать? Скажи, что ты думаешь, приведение несвершившихся моих поступков?
– Ты хочешь оставить его умирать? Ведь если она будет расти, то этот мужчина умрёт, верно? Нужно её отрезать.
Эдгар схватился за голову, измазав себе виски тёмной кровью. Скальпель, отскочив от сундука, упал на пол, и девочка наклонилась, чтобы нашарить возле сундука холодную его ручку.
– Зачем ты задаёшь мне все эти загадки?
Ева выпрямилась, собравшись было уже ответить, и только потом поняла, что Эдгар ждёт ответа вовсе не от неё. Вряд ли он вообще ждёт ответа. Он привык задавать свои вопросы в пустоту.
– Становятся ли объятья тремя руками крепче, или же третья рука тянется к горлу, пока две других тебя обнимают? Я глуп, Господи, как я глуп! Я не знаю, что мне делать.
– Но у нас нет времени, – сказала Ева одними губами. – Они ждут.
Мужчина дёрнулся, колени вздрогнули, будто от щекотки. Под веками стало заметно движение, видимые полоски белков будто порозовели. Эдгар отдёрнул руки, а потом придвинулся к пациенту и вслушался в дыхание.
– Прости меня, Господи! – из груди великана, напугав Еву и стоящую у лестницы женщину, вырвался хриплый рёв. Рука со скальпелем нырнула в живот, будто хищная птица, что сорвалась с небес, растопыривая лапы, за добычей, и Ева увидела, как костоправ, схватив крохотную руку за запястье, отсёк её у самого основания. Брызнула кровь, Ева, поневоле зажмурившись, была уверена, что слышала, как хрустнула косточка.
Эдгар, закусив до крови губу, перетягивал обрубок нитками, превращая в культю. Если мужчина и выживет, в будущем, возможно, она доставит немало неудобств.
– Боже мой, что это?
Великанша с недюжинным проворством взлетела по лестнице, но Ева уже упаковала отрезанную конечность в мешок.
– Опухоль, которая убивала вашего мужа, – ответил Эдгар. Он закончил с культёй и торопливо сшивал теперь брюшную полость. Иголка белела, погружаясь в плоть, и выныривала уже ярко-алой. Одна, та, которую Ева не раз видела в руках у цирюльника, сломалась, и девочке пришлось торопливо рыться в коричневой медицинской сумке в поисках другой, пока Эдгар специальным пинцетом извлекал из плоти обломок.
– Вы отрезали это у него из... изнутри? – женщина со страхом смотрела на окровавленный свёрток. – Он теперь умрёт?
Палец Эдгара взлетел вверх.
– Если будет на то Его воля. Просите, и воздастся вам. Со своей же стороны скажу, что он должен лежать так долго, пока не почувствует, что способен подняться на ноги. Не жалейте браги, ещё можно давать маковое и полынное молоко – не более нескольких капель каждый новый божий день. Прикладывайте к животу речные камни, завёрнутые в марлю, листья папоротника, лучше те, что красные – они отлично вытягивают боль.
– Я ни разу не видела, что у человека что-то вырезали изнутри и он выживал, – сказала женщина. Её трясло, Ева опасалась, что лапищи с обкусанными ногтями сейчас метнуться к горлу костоправа и помешают ему закончить работу.
– Я тоже, – сказал Эдгар. – Просто поверьте, что я сделал для вашего мужа всё, что было в моих силах. Он бы умер, если бы мы не предприняли никаких мер. Где-то здесь – может, у вашего левого плеча, – стоит сейчас ангел, что относит человеческие души в чистилище.
Словно ставя точку в монологе лекаря, затянулся последний стежок. Уродливый рубец был похож на гусеницу, мохнатую от обилия ниток.
Ева видела, как тяжело Эдгару – вряд ли он сам верил в то, что только что сказал. Он не поднимал глаза на собеседницу. Руки, вздрагивая от напряжения, пытались расстегнуть пуговицу на сумке. Девочка бросилась помогать, думая, что в какой-то мере это она повинна в том, что великан стал проще относиться ко лжи. Когда их совместное путешествие только начиналось, фантазии Евы, бывало, заставляли великана затыкать себе уши.
Внизу прослышали, что операция завершилась, и кружки взлетели вверх. Словно нимбы, качались они над головами в руках пьяных и не очень людей, которые поздравляли друг друга и пили за здравие излечённого. Жонглёры принялись жонглировать с новой силой, нищие ещё громче стенали о милостыне. Женщина повернулась, словно получила неожиданный удар в спину, лицо её, до этого бывшее смертельно-бледным, теперь багровело, наливаясь кровью как-то странно, одной половиной.
– Хорошо, – сказала она, кажется, силясь сказать сразу так много вещей, что слова застревали у неё в горле. – Ладно. С Божьей помощью... но если вы... эй! Эй, кто-нибудь! Помогите мне донести мужа до дома.
Вызвалось сразу двое, откуда-то появились переделанные из снятой с петель двери носилки. Им обоим пришлось взяться с одного конца, хотя мужчина был не тяжёлым, если не сказать субтильным. Жена сама ухватилась с другого.
Они ещё не исчезли из виду, а Эдгар уже принялся запрягать Мглу. Кто-то излишне подвыпивший пристал к великану с претензией, что, мол, видел он ровно такую лошадь в караване, и нужно бы выяснить, не перепутал ли чего здоровяк-цирюльник. «Ты же, вроде, сам тащил свою телегу», – сказал он. Но Эдгар просто отодвинул пьянчугу в сторону, предложив ему самому осознавать собственную ошибку.
Ева исчезла, чтобы попрощаться со всеми, с кем успела познакомиться за этот вечер, и Эдгару спустя какое-то время пришлось привести её обратно. Разглядывая лицо великана, Ева с ужасом поняла, что он был готов даже отправиться в путь без неё.
Когда Мгла уже била копытом, требуя немедленно тронуться с места, ещё один человек преградил им путь.
– Эй, погодите-ка!
Перед ними стоял, запыхавшийся, тот молодой тонкорукий священник, у которого великан ещё вечером просил благословения.
– Что же вы не спите, святой отец, – сказал Эдгар, глубоко вздохнув и приведя, насколько это возможно, голос в порядок. – Разве время и место пребывать проводнику господней веры среди таких, как мы?
– Не время, – ответил священник. Он смотрел на Эдгара прямо и пытливо. На ризе расплывалось пятно пота. Видно, что толком не разоблачался после того, как вернулся с вечерней службы, а ходил, наверное, в беспокойстве по комнате, даже не сняв сапог. – Мне нужно с вами поговорить.
– Мы уезжаем, – закричала из повозки Ева.
– Я и не собираюсь вас задерживать, – сказал молодой священник, однако, не сходя с места, и даже придерживая за повод лошадь, как будто для того, чтобы тот не болтался. – Что с кожевником? Что вы сказали его жене? Что-то не давало мне покоя весь вечер, я вышел из дома и пошёл сюда, чтобы по дороге встретить их четверых, возвращающихся от вас. Таких бледных, словно прямиком с аудиенции у Смерти. Про двоих сзади я не говорю – бледные они, должно быть, от выпивки и оттого, что насмотрелись на чудовищную рану на животе бедняги.
Этот священник был единственным на памяти Евы священником, который производил впечатление живого человека, а не ворона, зачем-то принявшего облик человека. Звали его Август (просто Август, не нужно мне никакого подхалимства, – сказал он Эдгару при знакомстве), и служил при этом приходе чуть больше года. Даже запах лука, от которого, если долго стоять рядом, начинало чесаться в носу, не вызывал у девочки рвотных позывов. Сразу становилось понятно – такой любитель лука на завтрак, обед и ужин не горит желанием заниматься сухим пересказом проповедей. Во всяком случае, Еве отчего-то так казалось.
У Августа было нервное лицо, с тонкими как у девушки чертами, длинные светлые волосы и невнятная речь. Отчасти Ева прониклась к нему сочувствием из-за внешности: казалось, этот юноша не сможет и дня прожить без посторонней помощи. «Наверное, в детстве он мог умереть даже от крапивного ожога», – подумала она.
– Я сказал ей, что её муж теперь в ложке у Господа Бога, – ответил Эдгар, хотя для ушей Евы это звучало, как «я теперь в ложке у Господа Бога».
Август уцепился за великана глазами. Выглядело это так, как будто он готов грохнуться на колени и умолять Эдгара добровольно вывернуться наизнанку, и в этом случае Ева готова была бросить цирюльника и остаться жить у священника, чтобы варить ему обед и вынимать занозы из пальцев.
На колени он не грохнулся, однако сказал, старательно отводя глаза:
– Ещё одна вещь не даёт мне покоя: я видел там кровь, но вы ведь не лекарь и не можете резать вены. Ещё видел что-то... что-то похожее на шов, которым сшивают животы смертельно раненым в бою.
– Я просто... просто...
– Просто выпустил гной из опухоли, – закончила за великана Ева, полагая, что разговор этих двух не уверенных в себе существ грозит никогда не закончиться, и Эдгар кивнул, выдавив из себя смущённую улыбку.
– Для этого пришлось делать надрез.
Стоя на козлах, он нависал над священником, словно исчезающая в небесах Вавилонская башня. Еве казалось, что юноша должен видеть разве что его плечи или могучую грудь – она искренне так надеялась, потому как выражение лица гиганта представляло собой жалкое и неубедительное зрелище.
– Это был очень большой шов, – сказал Август словно про себя. Голова его качнулась, так, будто не крепилась к шее позвоночником, а была подвешена на спущенных с небес ниточках. Казалось, он никак не может решиться что-то сказать или спросить у великана. Вот слова уже готовы сорваться с его языка, но в последний момент тормозят и прячутся за зубы. Руки его то складывались на груди, то сцеплялись мизинцами за спиной.
Видя эти колебания, Ева поторопилась перегнуться через низкий борт и закричать, стараясь хоть немного превзойти шум толпы:
– Нам нужно ехать. Чтобы мой Эдгар успел отдохнуть и выспаться перед рассветом. Знаете, куда мы едем? В сторону самых что ни на есть аравийских земель! Нельзя медлить. Если он будет вправлять кости не выспавшись, это может не очень хорошо закончиться для тех, кого мы будем врачевать. Представьте, если ноги у них вдруг превратятся в куриные лапы?
– Что? – Август, казалось, был поражён напором девочки.
– Куриные лапы! – набрав воздуха, закричала Ева. – Как у куриц, такие кривые...
– Ах, лапы... что же, тогда езжайте, – сказал священник, но по тону его было ясно, что отпускает он их отнюдь не с лёгким сердцем.
Отошёл в сторону, но когда Эдгар тронул лошадку кончиком хлыста, вскочил на подножку.
– Если не возражаете, я проеду с вами немного до своего дома.
Он повернулся и с нескрываемым любопытством оглядел заляпанный кровью пятачок. Сундук всё ещё стоял там и походил на алтарь, где только что закололи ягнёнка. Завёрнутую в тряпицу руку Ева успела унести в темноту и положить пока к другой, не менее загадочной части тела, если так, конечно, можно назвать голову барона.
– Давно вы в странствиях? – не поворачиваясь, спросил он у великана.
– Почти всю жизнь, отче, – сказал Эдгар. Из уст великана такое обращение к субтильной внешности юноши звучало так странно, что у Евы закружилась голова. – Хотя на зиму, в холодную пору, иногда задерживаюсь на два-три месяца там, где меня застанет непогода. Однако этой зимой мы будем в таких землях, где не будет нужды останавливаться. Там не бывает снега, а питаться можно сушёными финиками. И молиться в маленьких старинных часовнях на вершинах гор, едва ли не воздвигшихся вместе с этими горами во времена Оно.
– Вижу, вы почитаете Господа.
– Очень! – горячо воскликнул великан. – Без его милости не было бы и моих рук, которые иногда приносят людям облегчение, хотя истинное облегчение приносит только смерть.
Август серьёзно сказал:
– Ваши руки заслужили благодарных поцелуев куда больше, чем руки некоторых королей и благородных господ, которые их удостаиваются.
От такой горячей поддержки Эдгар замолчал. Священник, видно, сообразив, насколько неожиданными для великана стали такие речи, смущённо улыбался.
Они медленно выехали с площади. Запах вьючных животных, жар от их туш и тел человеческих, хриплое пение и гомон преследовали путников по затихшим улицам до самых ворот.
– Удачи вам в дороге, – сказал Август; с губ его никак не могла сбежать улыбка, с которой он, по-видимому, и сам был рад расстаться. – Я зайду завтра утром к кожевнику, посмотрю, как заживает его живот.
Он спрыгнул на землю, приласкал собаку, что, виляя хвостом, подбежала к нему от церкви.
– Господень человек, – произнёс великан. Лицо у него, насколько позволял рассмотреть лунный свет, было пасмурно. – Он не сможет нас выдворить из своей головы так быстро, как того бы хотелось. Очень плохо оставаться у кого-то в голове, когда ты должен быть в это время далеко. Это всё равно, что запутаться в паутине. Как ни брыкайся, тебя будут помнить всё сильнее, всё крепче, и рано или поздно отправятся догонять.
– Он что-нибудь поймёт, когда зайдёт завтра к этой большой женщине? – Спросила Ева.
Эдгар качнул головой.
– Скорее всего, он пойдёт туда прямо сейчас. Слишком уж беспокоен. Для нас это не больно хорошо, но, с другой стороны, сегодня погоню за нами не отправят. Все ведь на празднике... воистину, возлияния опасны для любых дел. В любом случае мы успеем затеряться в этой пустоши, где всего лишь одна дорога из пяти ведёт туда, куда нужно, а для нас, слава Богу, верная – любая.
– Мне он понравился, – вытянула губы Ева. – Похож на мои соломенные фигурки, только пахнет по-другому. Мне кажется, они так же смешно между собой говорят, когда никто не слышит, в точности, как вы вдвоём. А ещё, я хотела бы познакомить его с нашим осликом. Мне кажется, они бы друг другу понравились. Как ты думаешь, мы могли бы взять его с собой? Рассказать наш секрет?
И Ева мечтательно уставилась в пространство. Эдгар разглядывал девочку, видно, пытаясь понять, всерьёз она говорит или нет.
– Мы ему, наверно, тоже понравились, – сказал он. – Но осёдлому человеку нельзя доверять людям странным, таким как мы.
Глава 8
Ночевали они прямо в поле, откуда при свете дня можно было наблюдать как будто вырезанные из грозовых туч дома, а сейчас – только робкое зарево, которое бередило фантазию и позволяло легко представить, что там, за холмом, рассыпаны сокровища, что искрятся и переливаются, тая в себе энергию зашедшего солнца. Эдгар не захотел оставаться в городе, хотя многочисленные гуляки приглашали врача присоединиться к ним, и вообще, обдавали слишком уж непривычным и, скажем прямо, приятным радушием, пусть и слегка отдающим брагой. Но после того, как чета кожевников исчезла, после того, как они чуть ближе познакомились с Августом, улицы начали казаться Эдгару разверстыми глотками, что грозят поглотить их вместе с лошадью, повозкой, со всеми инструментами и резным сундуком из красного дерева, несмотря даже на всё величие его светлости.
Тряпицу с кровавым трофеем они развернули, только когда удостоверились, что в ночи за ними никто не следует. Ева запалила лампу, наскоро заменив там масло: вечер предстоит долгий.
– За такие штуки в нашем багаже мы можем легко отправиться на костёр, – сказал Эдгар. Он успокоился внешне, но в глазах плескался самый натуральный страх. – Но зарывать этот обрубок нельзя. Я хочу сначала хорошенько всё рассмотреть. Это чудо природы – но господне чудо или диаволово, для нас это загадка.
– Может, это самая обычная вещь, – вынесла своё предположение Ева. Она бодрилась, как могла: после такого насыщенного вечера хотелось только одного – поскорей пристроиться в какое-нибудь тихое место и закрыть глаза. Но пока бодрствовал Эдгар, Ева не могла себе такого позволить – боялась пропустить что-то интересное. – Может, внутри каждого из нас растёт по маленькой руке, просто у кого-то она вырастает чуть-чуть больше, чем надо?
– Хорошая мысль, – признал Эдгар. Но, подумав, сказал: – Наверное, это невозможно. Иначе тогда о руке в животе было бы известно всем. Подумай, скольким беднягам в тюремных застенках вспарывают животы и обрекают таким образом на долгую смерть? А в битвах – сколькие погибают от того, что им выпускают кишки? Наверняка такой необычный предмет обрёл бы какую-нибудь известность. Давай-ка её сюда.
При втором, не таком беглом, взгляде, форма необычного органа не изменилась. Это совершенно точно была рука, покрытая коркой подсыхающей слизи. На пальцах, под тонкой белой кожей, чётко видны были суставы.
– Нет рисунков, – удивлённо произнёс Эдгар.
– Каких ещё рисунков?
– Рисунков на коже. Посмотри на пальцы... ну да ты сама знаешь, что там увидишь. У каждого человека кожа имеет определённую фактуру. А здесь ничего. Гладкая, как будто у червя.
Это, пожалуй, оказалось единственным, что обращало на себя внимание. Во всём остальном это была обыкновенная рука, которых у любого человека две штуки. С той стороны, где она была отрезана, выделялись уродливые синюшные вены и торчал обломок косточки.
Эдгар отстранился, закрыл глаза и сглотнул.
– Мы не будем её зарывать. Я чувствую... предчувствую, что эта рука означает нечто очень важное. Нам нужно её сохранить. Вот что мы сделаем. Мы погрузим её в винный раствор. У меня как раз найдётся подходящая ёмкость. А раствор можно получить, если развести соль небольшим количеством воды и большим – крепкого вина.
– Где мы возьмём столько соли? – спросила Ева.
Великану, судя по всему, нужно было её немало.
Соль всегда была дорогой, и в блюда мать клала её буквально по щепотке. Ева соскучилась по соли: то, что получалось у неё на костре, не всегда можно было есть не посолив. Но Эдгар съедал всё, не моргнув глазом. Он вполне мог питаться в лесу пищей любого дикого зверя, травоядного ли, или, может, даже плотоядного. Ева ни разу не видела, чтобы он ел сырое мясо, но почему-то девочке казалось, что Эдгар не привередлив в еде. То есть совсем не привередлив.
– Может быть, завтра купим на каком-нибудь рынке, – сказал он, всё ещё разглядывая руку и зачем-то пересчитывая на ней пальцы. – У тебя остались ещё эти глупые медные кругляши?
Ева кивнула. Деньги, за которые Эдгар поневоле продавал своё цирюльничье мастерство, она почти не тратила. Другое дело – и оба они это понимали – чтобы найти рынок, они должны для начала найти достаточно большой город, а его в ближайшее время на пути не предвиделось.
Они могли также выйти на тракт и встретить какого-нибудь проезжающего торговца, но когда ты путешествуешь не дорогами, а направлениями – это не так-то легко. В этом, пожалуй, единственный недостаток такой разновидности путешествий. Ну, ещё и в том, что тропа, которой ты пробираешься через лес, может запросто исчезнуть из-под твоих колёс.
– Что ж, есть ещё один способ.
Эдгар по-хозяйски огляделся.
– Кажется, вон там орешник... нарви мне его веточек, тех, что посуше.
Ева исполнила его поручение, но Эдгар, к её удивлению, бросил их в костёр.
– Завтра у нас будет соль, – сказал он. – Это один из небольших лесных секретов, которые узнаешь, если долго соприкасаешься с природой.
Когда ветки прогорели, он собрал золу и сварил её в котелке, залив небольшим количеством воды. Ева, до последнего ожидавшая волшебного действа, к тому времени уже клевала носом. Так и заснула она возле остывающих углей, и великан, подняв девочку на руки, отнёс её в повозку.
С рассветом Эдгар, кажется, немало удивился, что из города за ними никто не пришёл.
– У злоупотребляющих вином от радушия до агрессии всего полшага, – сказал он девочке. – И на этих полшага человека может подвинуть всё что угодно, в том числе и другой человек.
– Какой ещё человек? – спросила, безуспешно пытаясь проковырять в глазах щелочки, Ева.
На это Эдгар ничего не ответил. Он слил солёную воду с пеплом в глиняную склянку с крепким вином, поместил туда вчерашний их трофей и накрепко закрыл пробкой.
– Главное, чтобы туда не поступал воздух, – сказал он. – Тогда рука сохранится такая, какая есть. Не знаю зачем, но есть предчувствие, будто она нам ещё пригодится.
Тронулись в путь. День прошёл без особенных происшествий, а вечером, во время ставшей уже традиционной беседы за приготовлением пищи, Эдгар сказал:
– То, что мы сделали, то, что мы проникли в человеческую брюшину... такое ещё никому не позволялось. Все... даже великие врачи, те, кто сидит в университетах и несёт свет знаний остальным, те, кто пишет великие медицинские труды, все они на самом деле проводят операции лишь в собственном уме. Да ещё над свиными телами, которые считаются подобными человеку... – великан помолчал, растерянно моргая. – Ну, не будем возводить хулу на достойных учителей, если, конечно, среди ныне живущих есть достойные.
– Почему всё так строго? – спросила Ева. – Ведь это человеческое тело. Мы ходим в нём, как... как в платье! Что плохого, если кто-то захочет взглянуть на изнанку платья? Хотя бы для того, чтобы посмотреть, где требуется её починить?
– «Да не разъединит кто-то тела человеческого, и да не отъемлет его части, ибо грядёт великое воскрешение, и не только души воссияют на земле, но и тела дедов и прадедов, и прочих предков, живые, восстанут из могил», – нараспев произнёс Эдгар. – Справедливости ради, эти слова хорошо бы зачитать любому из великих завоевателей древности и современности... любому из великих убийц. То, что мы выбрались оттуда живыми – наверное, недосмотр одного из ангелов. Вот так – даже небесные так увлекаются созерцанием человечьих пороков, что не замечают происходящего у них перед носом преступления.
Он неодобрительно покачал головой, как будто осуждая самого Всевышнего, которому с такой неистовостью молился при первом удобном случае, свободном от созерцаний, собирания трав и экспериментов над живой природой. А потом вскричал:
– Но всё же! Как дивно всё там устроено, как странно, и... необычно. Древние были неправы, не существует животных, подобных человеку, и это, если подумать, очень правильно. Человек подобен Господу, так что я имел возможность одним глазком созерцать божественное устройство. Остаётся только сожалеть о том, что так мало успел разглядеть...
Он задумался, провожая взглядом птичий клин. Шляпа была сдвинута на затылок и из-за формы головы завалилась на бок, пояс расстёгнут, позволяя одежде свободно ниспадать до земли. Эдгар походил на древнюю греческую статую, наполовину погребённую под землёй.
– А что мёртвые? Разве не всё равно будет, если кто-то заглянет к ним внутрь и всё хорошо изучит?
Иногда мир взрослых представлялся Еве наполненным странными и дикими правилами, которые те сами себе устанавливают, чтобы помешать нормально жить.
– Тела почивших – великое искушение, – покачал головой цирюльник. Прибавил кратко: – Но они принадлежат Господу. Уж куда больше, чем живые, которые, словно обломанная ветка, мотаются туда и сюда, покорные порывам ветра и собственным желаниям.
– Если хочешь, я могу тебе нарисовать, что было в животе у того человека, – в порыве великодушия сказала Ева.
Эдгар отмахнулся.
– Кому под силу такое изобразить? Разве что человеку, который помнит каждый свой день, начиная с рождения.
– Мне под силу, – упрямо сказала Ева. Костоправ с изумлением посмотрел на неё – почувствовал, что она злится. – Я всё запомнила! Бывало раньше, я запоминала, где мать сажала те или иные овощи, помнила каждую грядку и куда упало каждое семечко! Честное слово, я не хвастаюсь. Сейчас покажу...
Она огляделась в поисках ровного участка земли, на котором можно было бы рисовать.
– У меня есть дощечка для письма, – Эдгар хлопнул в ладоши, и с ближайшей ёлки сорвалась стая ворон. Он не на шутку разволновался.
Ступни великана гулко загрохотали по дощатому настилу повозки, и Ева навострила уши: неужели она что-то пропустила?
В груде Эдгаровых пожитков было очень интересно рыться, и девочка занималась этим в долгие часы переездов с места на место, когда глазеть по сторонам надоедало. Великану, казалось, было всё равно, что его вещи перетряхиваются снизу доверху и внимательно изучаются юными и жадными глазами: вряд ли он сам помнил, что где лежит. Но всё заносилось в голове костоправа в специальный перечень – что и как выглядит, как пахнет и звучит, для чего пригодно... Ева была уверена – он может потеряться в развалах собственного же барахла, но зато всегда может вспомнить и долго искать какую-нибудь вещь, которая была похищена в одном из городов местными нищими, или вывалилась за борт в те времена, когда под весом Эдгара скрипела и грохотала телега в разы меньшего размера. Особенности его памяти приводили девочку в восторг, особенно когда Эдгар рассказывал о случившихся на днях событиях как о чём-то давнишнем, или же вовсе не мог их припомнить.
