Текст книги "Комплот детей (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Ахметшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)
Голова отобедала и теперь покоилась на кресле с огромными подлокотниками, на высокой подушке, вплотную пододвинутая к письменному столу, так, что глаза оказались чуть выше столешницы, а высокого лба почти касались корчащиеся в вазе цветы. Выражение лица не изменилось, уши казались вылепленными из гипса. Несколько свечей в огромном медном подсвечнике, собирающим на своих гранях капельки света, разгоняли полумрак.
Темнота здесь поселилась настолько прочно, что во время паломничества по длинным залам и коридорам дома Эдгар, привыкший встречать ночь опущенными наглухо веками, открытыми ушами и заячьей настороженностью, пребывал в граничащей с паникой тревоге. И сейчас лицо в ореоле света сияло ему, как луна, и, казалось, ничего не могло изменить направление его взгляда.
– После обеда господин предпочитает работать, – шёпотом сказал Валдо; он указал на стоящую на специальной подставке книгу. – Штудирует военные науки, доставшиеся от римских полководцев, и читает о деяниях Божьих. Я захожу иногда, переворачиваю ему страницы.
– Мы можем его побеспокоить? – деликатно спросил Эдгар.
Кажется, он готов был приближаться к голове хоть на цыпочках, хоть на коленях, словно к только что выпущенной из земляного плена святыне, плащанице с ликом Христа, давно утерянной, и всплывшей из глубин столетий.
– Куда деваться, – пожал плечами Валдо, прокашлялся и сказал: – Смею отвлечь, ваша светлость, но опять пришёл тот лекарь. Думает, что сможет помочь вашей небольшой беде.
Ева притихла: она силилась услышать крик. Морщилась, закрывала глаза, и в то же время держала ладоши наготове – на случай, если понадобится вдруг быстро заткнуть уши.
Валдо бережно взял барона, придерживая его двумя пальцами за подбородок и затылок, положил на стол, на заранее расстеленную на одной его половине тряпицу. После чего вздохнул и отступил в тень.
За дверью, ругаясь и гремя сапогами, прошёл Бернард. Судя по стуку когтей и поскуливанию, за ним следовала целая собачья делегация. Старый воин, похоже, окончательно спятил на службе у бестелесного барона и общения с тенями, однако обход совершал ответственно. Он без стука заглянул в кабинет и добрых две минуты сверлил злобным собачьим взглядом спину Эдгара, пока Валдо не прогнал его прочь.
В кабинете пахло луком, травами, какой-то настойкой. Ещё, кажется, серой и ладаном. Видно, что здесь его светлость проводил гораздо больше времени, чем в каминной зале. Ева, изнывая от любопытства, ни на что конкретно не направленного, но которое, тем не менее, трудно было заглушить, забралась на второй стул, деревянный и жёсткий, предназначенный для посетителей, и понюхала бокал барона. Вино, тёмное, как кровь, и, наверное, очень хорошее. Во встроенном в стену шкафу – несколько толстых книг, которые тоже по-своему пахли. Они были аккуратно расставлены по каким-то одному хозяину ведомым принципам. Ева никогда не видела настоящей бумаги. Она слышала, что в монастырях веками ведутся записи на тонком, как паутина, пергаменте, но чтобы увидеть его своими глазами... Запах был для Евы незнаком, но показался достаточно приятным. Он чем-то напоминал орехи. На специальной стойке – оружие в ножнах и чехлах, рукояти выглядели холодными и мёртвыми. Их не касались уже очень долго. За узким окном видно частичку улицы, под каким углом в него не загляни, эта частичка всегда останется одной и той же. Время там застыло, наверное, ещё с тех давних врёмён, когда барон мог расхаживать по кабинету своими ногами.
Трогать книги никто не разрешал, и вряд ли этот мрачный человек с волчьим загривком пойдёт навстречу, не говоря уж о его светлости, который может на неё, Еву, только накричать. Поэтому девочка, заложив за спину руки, стала наблюдать за Эдгаром, дав себе зарок при первой возможности ощутить книжное волшебство на подушечках собственных пальцев.
– Приступайте, – скомандовал Валдо, так, будто давал начало некому судебному процессу.
Эдгар начал осмотр с того, что неловко споткнулся о ножку стола, едва не уронил со стены какую-то железяку. Огоньки свечи, до этого копейными остриями уставившись в потолок, беспокойно закачались. Руки его дрожали, глаза вылезали из орбит, словно таким нелепым образом цирюльник пытался подражать его светлости. Однако, как только пальцы коснулись тряпицы, что закрывала шейный обрубок и была намотана почти до подбородка, дрожь унялась, а лицо великана превратилась в сдержанную, пусть и слегка гротескную маску. Внимательно осмотрел он шею, причмокивая и щёлкая пальцами. Рана была рваной, оставленной каким-то тяжёлым оружием. И, конечно, недостаточно острым. Говорят, на востоке есть клинки, которые режут ткань, как воду, а кости разрезают, как влажную землю, но так далеко на восток бедный барон не зашёл.
Позвонок белел, точно распахнувший крылья тукан, реющий над морским побережьем. Мышцы высохли и стянулись, стали похожи на потемневшие яблочные огрызки. Чернели перерубленные артерии – выглядели они так, будто их прижгли угольками. Кожа к краю пожелтела и сморщилась.
– Открыть бы великую тайну – каким образом он может кричать, – пробормотал Эдгар.
– С языком у его светлости всё в порядке, – с оттенком недовольства сказал Валдо.
– Дело не в языке. Вот здесь – голосовые трубки. Видел такие у свиней, у коз и у птиц – у птиц они прочные, как бычьи жилы. У человека, видимо, тоже, ведь он может издавать разнообразные звуки. В том числе петь, реветь рычать... и прочая, и прочая. И, как видите, эти трубки тоже перерублены. Чтобы человек, или иная тварь, мог издавать звуки, их надо связать с лёгочными мешками. Так как же он кричит?
– Я не знаю, – признал Валдо. – Вы мне скажите.
– Я тоже не знаю, – покачал головой Эдгар. Обезьянье его лицо выражало глубокую задумчивость.
Он внимательно исследовал уши, рот, бесцеремонно влезая туда пальцами (Валдо дёрнулся, но понял, что мешать цирюльнику уже поздно), заглянул в глаза, где расширившееся, необычайно влажные зрачки приглашали окунуть в них палец. Надавил на слёзные мешки и внимательно изучил реакцию. С минуту сжимал его светлости нос, наблюдая, не проявится ли как-нибудь дыхание. Мышцы затвердевшие, будто дерево, кость очень хорошо прощупывается – кажется, между ней и кожей нет ничего. Эдгар попытался ощутить подушечками пальцев серое вещество, но не смог. Не смог он услышать и как оно плещется. Это серое вещество – единственное, что осталось у барона, и оно каким-то образом сумело взять на себя функции остальных органов.
Ева не отрывала взгляда от костоправа, поражаясь внутренне происходящим с великаном переменам. Когда тот берётся за работу, из взгляда исчезает кроличье выражение, руки теряют свою почти всегдашнюю дрожь.
Пальцы оттянули веки, сначала вверх, потом вниз, Эдгар внимательно осмотрел глазное яблоко и зачем-то на него подул. Проверил пульсацию крови на висках.
Когда Эдгар вновь повернулся к Валдо, тот был сам не свой от беспокойства.
– Его светлость действительно жив, если это можно назвать жизнью. Но, по меньшей мере, какие-то процессы в его голове имеют место быть. И отнюдь не процессы гниения. Кровоток в венах присутствует, хотя они далеко не полноводны. Как реки в годы засухи, что превращаются в ручьи. Зрачки не реагируют, дыхания, вроде бы, тоже нет... но мне кажется, что он дышит. Он много времени проводил за книгами, когда был... жив в полном смысле слова.
– Да, я вам уже говорил, – ответил Валдо.
Эдгар не обратил внимания на язвительный тон хозяина. Задумчиво он отодвинул пальцем прядь волос его светлости.
– Он начал терять близкое зрение, хотя далёкое оставалось отличным. Любил сладкое, и ещё подслащенное вино, но таился этой привычки. Старался создать образ не ведающего сомнений, иногда жестокого в деле карания еретиков, воина Господня, но часто изнурял себя вопросами, которые не находили ответа. Привык быть всегда впереди, умел мастерить из лица маску, чтобы одной ей внушать ужас врагам и трепет соратникам. Говорил мало, но держащий оружие, которое отделило голову его светлости от тела, слышал его последние слова.
Ева смотрела на своего спутника, распахнув рот: Эдгар говорил как ведун, что может, заглянув в глаза человека или мертвеца, а в данном случае – и то и другое одновременно, рассказать его историю и даже то, что не предназначено было для ушей первых попавшихся.
– С чего вы взяли, что его светлость будет болтать со своим убийцей?
Большая часть этих невероятных вещей не произвели на Валдо никакого впечатления. Зато последний факт заставил его наклониться вперёд. Пальцы на правой руке дёрнулись от недовольства.
Эдгар коснулся нижних зубов его светлости.
– Язык свело судорогой мышц, он остался в том положении, в каком бывает при произнесении речей. Для крика язык не нужен вовсе. Значит, барон с кем-то говорил перед тем, как перейти из той жизни в эту.
– Предположим, – тяжело сказал Валдо. Скулы его выпучились, отражая внутреннее колебание. – Ты описал барона так, будто знал его ранее, притом очень хорошо. Не знаю, как тебе это удалось, не знаю, да и не буду спрашивать. Наверное, это ведовство, которым владеют бродяги. Но один вопрос у меня остался. Что это нам показывает?
– Связь очень многих элементов дала то, что мы видим сейчас перед собой. Я хочу в ней разобраться. Что-то из этого, может, не имеет значения, но что-то просто не может не иметь. Мне хватило куцего ума описать твоего господина, но как же мало его, чтобы сделать выводы! Но я разберусь, пусть даже положу на это всю жизнь.
– Божественное вмешательство теперь уже, по-твоему, здесь не при чём?
Эдгар посмотрел прямо в глаза Валдо.
– Божественное вмешательство всегда при чём. Всё, что ни делается, делается для одного его промысла. Но кто мы такие, чтобы знать лодку, на которой рыбачит со своими учениками Господь? Множество людей умирают без всякой вины. Взять хотя бы младенцев, из которых выживает хорошо если треть. Почему же Господь оставил на земле именно твоего барона?
– Он был благостным бароном, – сказал Валдо, скрестив руки на груди. Он нервно расхаживал взад-вперёд по помещению. – Везде, где попирались божии заповеди, был его огненный меч. Язычники в страхе валились на колени при одном лишь сочетании звуков, которые складывались в его имя. Наш герб... герб барона виделся им в самих чёрных кошмарах.
– Благостный, но не благостнее детей, – мягко возразил Эдгар. Было видно, что он хочет ещё что-то прибавить, но никак не может решиться. В конце концов, он задал другой вопрос: – Ты не участвовал в том походе?
На лицо Валдо набежала туча.
– Я провинился перед сюзереном. Он оставил меня в его отсутствие управлять делами.
– Сидеть дома очень скучно, – авторитетно сказала Ева.
– Что, простите, маленькая госпожа?
Ухо Валдо нависло над ней, точно хотело накрыть малявку с головой, и Ева почувствовала тяжёлый аромат духов, скрывающий обычный для любого горожанина, да и деревенского жителя, запах тела. Этот аромат её поразил, хотя Ева и не подала виду, но крепко задумалась: насколько скрытным должен быть человек, чтобы маскировать свой запах под запах цветов и фруктов? Во всяком случае, Валдо не прикладывал к носу кулёк с благовониями и не морщился, как многие господа и дамы из тех, что она видела на рынке.
– Сидеть дома очень скучно! – прокричала девочка. – Я просидела дома семь вёсен – сколько же, сколько ты!
Ева не купилась на «маленькую госпожу». Она знала, что никакая не госпожа, а просто деревенская девчонка, теперь уже без дома и без приданного, и Валдо хватит подушечки одного пальца, чтобы её раздавить. Если, конечно, позволит Эдгар. Костоправ, может, думает, что сделай он неверный шаг, появится десяток воинов с мечами и изрубит его, как капусту, но она-то знала, что кроме Валдо, старого Бернарда у ворот, собак, да, может, нескольких рабов, шныряющих по дому, как мыши, здесь больше никого нет.
– Ай! Тихо, тихо, зачем же так кричать, – поморщился Валдо, ковыряя указательным пальцем пострадавшее ухо. – Да, я бы предпочёл быть с господином бароном. Я был ему там нужен, ах, чёрт!
Эдгар, судя по выражению лица, был солидарен с Евой. Они в этом тёмном доме не значительнее пыльных штор, закрывающих окна. Не значительнее любой из тарелок с фамильным гербом барона.
– Как он погиб? – задал новый вопрос цирюльник.
– Я вам уже сказал. Его зарубил сарацин. Верно, это был сам дьявол, которому надоели богоугодные дела барона. Первый удар был, как рассказывают, в живот. Он был не смертельным. Но после этот шакал стащил с господина шлем, положил его, слабо сопротивляющегося или не сопротивляющегося вовсе, на этот шлем, и перерубил шею.
– А лошадь убили раньше?
Вадло помолчал. По лицу слуги Ева поняла, что великан задал правильный вопрос. Слуга сказал, медленно выбирая слова, будто семечки из дынной дольки.
– Лошадь осталась жива, вместе с ней доставили голову барона. Он зачем-то спешился. Спешился, хотя все – и его люди, и сарацины, сражались конными. Никто не знает мотивов поступка, но говаривают, будто он спешился потому, что увидел среди павших кого-то знакомого. Как по мне, это бред прокажённого. Барон не отличался излишней щепетильностью к собственным людям. Дьявол, да он проехал бы верхом по любому из них, лишь бы догнать удирающего неверного!
– А ты его любишь, – вставила Ева, пиная от нечего делать стену. И Эдгар, и Валдо воззрились на неё с нескрываемым изумлением.
– Он мой господин, – ответил Валдо, высокомерно накинув на локоть плащ. – Конечно, я его люблю. Я бы отдал за него жизнь, если бы мог.
– Я знаю точно – плохих королей никогда не любят. Вокруг них собираются завистники и бастарды, и все ждут удобного момента, чтобы завладеть короной...
– Мой барон был не королём.
– Тем более, – сказала девочка и привстала на цыпочки, чтобы мысль вернее достигла понимания Валдо. – Когда погибает король, случается большой скандал. Когда погибает плохой барон, все только жмут плечами. Даже если его светлость (Ева смешно растягивала слова – «Иивосве-етлость», получалось у неё) ни с того ни с сего задрал медведь или загрызли собаки из собственной псарни. Мне рассказывали множество сказок и историй, где с баронами так и поступали. Сама я их не очень любила – всё больше про далёкие земли и разных существ, которые не водятся даже там, куда можно доскакать на лошади за четыре дня, а водятся только на краю света. Но про графьёв, да королей, да баронов сказки любили даже взрослые. Они всегда очень смешные.
Валдо будто стал выше ростом, нос загнулся ещё больше и стал напоминать клюв грифа. Перехваченные железной заколкой волосы напоминали драконий хвост.
– Твоя девчонка слишком много болтает, – сказал он цирюльнику.
– Твоя забота об этой бессловесной голове и впрямь очень велика, – промямлил Эдгар. От его голоска угли в камине трещали и возмущённо плевались в потолок искрами. – Это достойно многих похвал. Сам Иисус делал бы так же, будь у него господин на земле, а не на небе.
В уголках губ Валдо появились глубокие складки – будто пытался удержать рвущиеся наружу ругательства.
– Идите-ка, занимайтесь делом, – сказал он, сделав жест, которым больше пристало отправлять в атаку конницу. – Что же ты намерен делать дальше, пыльный врачеватель?
Эдгар выпрямился и произнёс:
– Больше, чем увидеть святой лик Христа или любую из его реликвий, я бы хотел вскрыть твоему господину череп.
Валдо дёрнулся, врезавшись затылком в книжную полку. Оружие звякнуло на своих стойках, не то переживая за барона, не то насмехаясь над его слугой.
– Прежде я вскрою череп тебе! – воскликнул он, потирая ушибленный затылок.
– Я бы хотел этого, но этого делать нельзя, – спокойно пояснил Эдгар. – Если Господь захотел оставить ему жизнь, так и должно быть. Нельзя вскрыть кошку, чтобы посмотреть, как она устроена, если кошка эта имеет долгом уничтожать по округе мышей.
Он доверил Валдо вернуть его светлость на прежнее место, где тот устало облокотился затылком на спинку стула. Уголки рта барона печально стремились вниз, волевой подбородок, плотно обтягивающая который кожа подчёркивала это свойство, как будто даже размяк.
– Так что же? – ядовито сказал Валдо. – Есть у тебя в голове хоть зернышко идеи о том, как нам увидеть этот промысел? Или, может, мне взять плётку и подстегнуть полёт твоей мысли?
Ева нашла глазами кубок на столе (судя по отливу, из настоящей, хоть и коричневой от времени бронзы) и прикинула, сможет ли до него дотянуться. Если Валдо сейчас озвереет совсем, а великан превратится в ледяную статую, нужно будет его спасать. При одной мысли об этом у девочки затряслись поджилки.
Но Эдгар был на удивление спокоен. Он ткнул пальцем в барона, а потом, спохватившись, быстро и смущённо поклонился, не переставая при этом говорить:
– Что-то случилось там, где голова его светлости рассталась с телом. Ты рёк, будто произошло это в сарацинских землях?
– Да, под некой горой под названием Намида. Барон очень уверенно шёл в авангарде войска короля, он предал огню несколько окрестных селений...
– Умеешь ли ты делать некоторые чудесные вещи, как-то: рисовать карты?
– Хочешь туда ехать? – лицо Валдо потемнело. – Мы с бароном никуда тебя не отпустим.
– Он поедет вместе с нами, – спокойно возразил Эдгар. – Ты, если желаешь, тоже.
Великан подвигал ногой сумку с инструментами.
– То есть единственный выход. Я могу взять нитки и иголки, пришить эту голову к другому телу, если божья глина необходимой формы и достоинств, уже расставшаяся с прежней жизнью, найдётся у тебя в закромах. Это будет иметь великий интерес, так как всё, что до этого я делал с материалом Господа – это шлифовал небольшие шероховатости, исправлял вмятинки, которые оставила на человеке Его воля. Но не должно что-то делать от незнания. Что-то делать должно только от великого знания, а его у нас сейчас нехватка. Значит, мы должны отправиться на поиски.
Когда Эдгар замолчал, Ева ещё некоторое время крутила головой, пытаясь поймать под каменными сводами хвосты его значительных речей. Эдгар показался ей ещё выше, складки кожи на его шее ещё глубже, и девочка подумала: не превратятся ли они прямо сейчас в стаю грачей, гордых и хмурых птиц, которые разлетятся по округе и наполнят криками, похожими на голос костоправа, всю округу. На лице Валдо отразилась вся глубина думы, глаза пошли ко дну водоёма его зрачков, как два камня.
– Мне нужно разрешить с собой кое-какие вопросы, – сказал он, сопровождая слова очередным жестом, исполненным скучно и заученно. – Поговорим завтра утром, господин цирюльник. Ты устал с дороги, так что лучше поспи, подкрепи силы. Еду, должно быть, уже доставили вам в комнату. Возможно, завтра мы тронемся в далёкий путь.
Они выбрались из покоев барона (втайне надеясь на ласковый дневной свет из высоких окон, но погрузившись в ещё более непроницаемый сумрак, поскольку день уже успел смениться глубоким вечером, а высокие стрельчатые окна упрямо преграждали путь тем крохам света, что оставались снаружи) и отправились извилистыми коридорами в крыло дома, где им выделили комнату.
Ева была полна вопросов.
– Откуда ты так много знаешь про старого барона? Он на самом деле был таким страшным?
– На самом деле он вовсе не страшный, маленькое ночное приведение. Он был себе на уме, как и все люди, умел показать себя таким, каким не являлся. Я описал слабости и болезни его светлости, так как сумел прочитать их у него на лице, по напряжению мышц и родовым пятнам. На самом деле это не так сложно...
– Для цирюльника тоже?
Эдгар оттянул двумя пальцами веки.
– Люди вроде меня, люди многих моих дел обязаны уметь читать зашифрованные письмена и тайные знаки. Я прочёл их, о делах и поступках барона же мы узнаем во время нашего путешествия на юг.
Ева была особенного мнения о мыслительных способностях великана. Некоторые его измышления приводили девочку в восторг, но вместе с тем она была изумлена, что этот строгий человек с огромным носом, который также символизировал его серьёзность, выслушал Эдгара с открытыми ушами.
Шаги шумом водопада отдавались в коридорах и залах. На самом деле дом был не таким уж большим, но с наступлением сумерек он казался настоящим замком. Вмонтированные в стены держатели для ламп так и оставались холодными – если там и были лампы, никто так и не сподобился наполнить их маслом и зажечь. Те, на которых ламп не было совсем, смотрелись, как некоторые самые страшные кутьи обитателей Конской головы.
– Быстрее, быстрее, – бормотал Эдгар и буквально тащил за собой Еву, которая уцепилась за рукав его одежды. – У нас же нет света! Пока солнце здесь, хотя бы краешком, мы должны успеть до нашей с тобой комнаты.
Глаза великана вращались в глазницах, и казалось, будто то копошатся в могилах мертвецы. Ева старалась не смотреть на него, решив, что ещё немного, и она сама испугается, и тогда придётся полагаться на погруженного в пучины мыслей великана. А это всё равно, что спасаться от шторма в севшем давным-давно на мель, пропахшем водорослями судёнышке, в котором опасаются селиться даже ящерицы. Её занимали некоторые мысли, и девочка хотела поскорее получить ответы.
– Ты смог бы копаться в человеческом теле столько, сколько захочешь. Делать людей, как плотник строит дома! Почему ты отказался?
Эдгар помолчал, уставившись в пустоту. Кажется, сознание на минуту перестало фиксировать сумрак, который он всегда так боялся.
– Это сложный вопрос, маленький крылатый сверчок, и ты верно угадала. Я многое воображал здесь, в своей голове, – палец, который был чуть тоньше, чем запястье Евы, ткнулся в прошитый венами висок. – Но воображать не значит – действовать.
– Ты просто боишься, – сказала Ева, в её голосе мелькнули издевательские нотки. – Боишься того, чего не можешь понять.
– Я не могу понять почти ничего, – Эдгар улыбнулся беззащитной улыбкой, какая могла бы быть, наверное, у травоядных животных, если бы они умели улыбаться. – Я очень глупый, пусть и большой. Мироустройство такое тонкое, такое ловкое, что кажется, будто сделаешь неловкое движение – и оно развалится прямо на глазах. Но если начнёшь думать о некоторых вещах, понимаешь, что не можешь их объяснить. Тогда говорят, что это Божий промысел или происки дьявола. Но если попытаешься изменить порядок вещей – скажем, посадишь дерево кверху ногами – будет ли это шагом наперекор воле Божией? Будет ли это плохо или хорошо? Греческие философы говорили, что человек совершенен в той оболочке, в какой его создал Всевышний. Наши земные властители с ними соглашаются, но, по-моему, они даже не задумываются. Если бы у меня кто-то спросил, что бы ответил я? Я же не знаю. Я всё время в сомнениях. Спроси кто-нибудь, лучше ли, если у человека будет больше пальцев на руке, или хуже – Эдгар печально покачал головой, – не отвечу.
– Глупый и трусливый, – безжалостно сказала Ева, пытаясь таким образом спрятаться от собственного страха. – Но хотя бы ты умеешь воображать. Мои родители никогда в жизни ничего не воображали.
Эдгар помолчал. Кажется, он хотел сказать «я до смерти боюсь, что Бог прихлопнет меня на месте, точно муху», и девочка почти слышала, как его голос звучит у неё в голове. Но чуточку позже она поняла, что он на самом деле говорит, только немного другое: «я до смерти боюсь, что Господь мой отправит меня так далеко от себя, что я больше никогда не смогу сказать ему ни слова».
Пахло собачьей мочой. Коридоры и лестницы отодвигались и прятались от двух людей. Расстояние, которое, казалось, можно было преодолеть за несколько Евиных шагов, требовало их с добрый десяток, а то и вовсе оказывалось не тем, чем сначала. Один раз они наткнулись на огромное бронзовое зеркало, самое большое, которое Ева видела в своей жизни. Чуть попозже она поняла, что зеркал, вообще-то, не видела наяву никогда.
Поверхность его, точно ряска гладь заросшего пруда, покрывала пыль и паутина. «Нам нужно в тот проход» – бурчал Эдгар, щуря правый глаз (днём он видел, как сокол, зато темнота застигала врасплох все его органы чувств, кроме слуха), а Ева чуть не перепугалась насмерть, когда из дверного проёма им на встречу устремились две смутные тени.
Эдгар коротко всхлипнул и свернул в смежный коридор, примыкающий к внешней стене здания. Сюда проникало немного света снаружи, и у каждого светлого пятна они грелись, словно кошки возле горящей лампы.
– Значит, мы теперь двинемся на восток? – спросила Ева. В пыльных залах её голос звучал как комариный писк, но тишина была ещё страшнее.
– Если будет на то воля Господа... и этого господина, Валдо.
– Я приготовлю к путешествию ослика! Ему не помешает чистка. А ещё я могу сшить для него новую попону. Здесь много пыльных тряпок, которые никому не нужны. Как думаешь, Валдо не заметит их пропажи?
В голове Евы уже зародились и начали расползаться пустыни востока. Словно огромный слизень, подгребать под себя безлюдный Рим, просыпаться песчаными ручейками сквозь окна и дыры в стенах. Эдгар мог различить в голосе девочки характерный скрип.
– Стоит только отпороть все эти гербы. Если кто-то увидит на осле покрывало с гербом знатного дома, наши с тобой сердца попробует на вкус железо какого-нибудь стражника.
– Эти глупые гербы недостойны Господа, – высокомерно сказала Ева.
– Конечно, недостойны. Но земные законы таковы, что наш Господь для всех остальных всего лишь грязный ослик.
Ева выпятила нижнюю губу.
– Именно поэтому я его завтра же отмою.
Солнце, уже вроде бы отправившееся на покой, хитрым образом продевало свои лучи-нитки сквозь игольные ушка декоративных башенок и верхних этажей самых высоких зданий. На улице догуливали какие-то молодые повесы – приставали к торговке сладким пшеном, которая стояла прямо напротив их дома.
– Почему они ещё на улице? – спросила Ева, когда они замерли, буквально дыша светом, у очередного окошка. – Неужели не видят, что близится ночь?
– Это город, – сказал Эдгар. – Здесь тьма не имеет такой власти. Здесь по улицам задолго до заутрени ходят стражники с огнём. И у загулявшего не может быть страхов, кроме как расстаться с кошельком в переулке. Ну, и с жизнью, если будет сильно неосторожен. Но это, согласись, сущий пустяк. Другое дело – жизнь под городом, в сообщающихся между собой казематах и подвалах. Вот куда ныряет тьма, когда наступает её время. И она там злится, мечется в четырёх стенах, и горе человеческому существу, которому не посчастливится там оказаться.
Глаза костоправа сделались круглыми от нагнанного им же самим ужаса. Там, за окнами, был мир сродни миру грёз, там щипала травку на лужайке перед домом какая-то приблудшая коза, там вышагивали, гремя сапогами, стражи, хмуро обводя глазами вверенную им территорию, там спешили завершить дневные дела люди, ставшие вдруг маленькими, как будто её, Евы, голова вознеслась к небу на гигантических плечах. Она видела то, что в обычной жизни было от неё скрыто: щеголеватое перо в шапке какого-то господина, ярко-красные пятна на лысине бродяги, непонятно как оказавшегося в малахитовом квартале.
– И что с ними тогда происходит? – еле слышно спросила девочка.
– Никто доподлинно не знает. Но они теряют человеческий облик. Превращаются в оборванных, неряшливых существ. Ты их ещё увидишь – днём они, обыкновенно, выползают наружу, словно улитки или слизни.
– Для чего?
– Чтобы взглянуть на солнце. Даже улитки любят солнце.
В комнате их ждала единственная свеча на столе, сгоревшая уже на добрую треть, да поостывший ужин. Ржаной хлеб высился руинами замков древних королей. На огромных металлических тарелках в окружении кружков кабачков лежали рёбра какого-то животного. Ева предположила, что это останки водящихся в подземельях зверей, безглазых, покрытых чешуёй, с жабрами и с усами, как у кошек, но Эдгар сказал, что это оленина. Ева в первый и, наверное, в последний раз пробовала оленя – такое мясо считалось пищей благородных. Когда графья и всяческие корольки выезжали на охоту, они охотились именно на этого рогатого императора леса. Судя по жёсткости мяса, олень был достаточно старым. Эдгар ел, похоже, без всяких задних мыслей, Ева же всерьёз призадумалась – что значит олень в их тарелках? Выказанное им уважение, как важным гостям, или нечто другое?
Принимаясь за еду, Ева бросала настороженные взгляды по сторонам – комната оставалась такой же, какой была, когда они её покидали. Кто принёс всю эту еду? Кажется, хозяин упоминал о слугах... во всяком случае, девочка была уверена, что упоминал, хотя в каком контексте, доподлинно не помнила.
Ночь прошла примерно так, как воображала себе Ева. Дом раскачивался, будто ему приделали две птичьих лапы, и девочка, расположившаяся на перинах прямо на полу, откатывалась то к одной, то к другой стенке, замечая это сквозь дрёму, мимоходом. По коридорам кто-то бродил – может, это был Бернард, может, псы или загадочные рабы-слуги – неясное эхо, будто заблудившаяся летучая мышь, прилетало из неведомых пространств и заставляло цирюльника на кровати приподнимать голову и, сонно моргая, вслушиваться в ночь. Дверь Эдгар запер на засов, и Еву это немного огорчило: этим он, будто своим скальпелем, отрезал их и от этой реальности, и от той, превратил огромный тёмный загадочный мир, в котором Ева уже привыкла засыпать, в щепку, влекомую потоком Времени от заката к рассвету.
Несколько раз за ночь она просыпалась, думая, что слышит крик барона, но всякий раз это оказывалось не в меру разыгравшееся воображение. Эдгар покоился на своей постели как камень.
На улице не прекращалась жизнь. Где-то всё время что-то делалось, как будто там, по улицам, бродит огромное существо о девяноста ртах и семнадцати огромных, как у великана, руках, которое смеялось на разные голоса, кашляло, дралось само с собой, буянило и распивало брагу. Ева думала, что темнота, которая должна быть там, нашла лазейку из катакомб прямиком сюда, в старый дом семейства Кониг, от которого осталась одна только голова.
Господа на ночь отвели в заброшенный сад, где ослик остался бродить среди кустов акации, меланхолично срывая влажные соцветия.
– Тебя не пугают эти крики? – спросила Ева, когда, выкроив минутку перед ужином, забегала его проведать: – Крики его баронной светлости?
Похоже, ослика ничего не беспокоило. Девочка же, когда шла в дом, нашла тельце воробья, который, видно, чересчур разогнался, да врезался в арку эстакады.
