Текст книги "Комплот детей (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Ахметшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)
– Меня прогнали из дома. Не знаю, где был дом у моего Эдгара, но думаю, его тоже прогнали. Не только я – он сам как брошенный ребёнок.
Она не старалась разжалобить этих женщин, она просто хотела донести до них, что великан внутри не такой страшный, как снаружи. Но старшая и, похоже, главная женщина внезапно превратилась в змею. Шея её вытянулась, на спине выпятился горб, ровно такой же, какой появляется, когда гадюка принимает боевую стойку.
– Этот бездомный народ может похищать детей для чёрных месс, которые проводят они для хулы на Христа и во славу тёмного князя. Уж я-то знаю...
– Что мы будем делать? – спросила другая.
– Скажем управителю? – подхватила третья.
– Скажем всем! – отрезала старшая, вырвав, наконец, руку из хватки девочки и потирая места, которых касались подушечки её пальцев, так, будто там остались ожоги. – Этому уроду самое место болтаться на осине, а не калечить людей своими дремучими познаниями.
Ева со всех ног бросилась к Эдгару.
– Нам нечего боятся, – сказал великан, торопливо упаковывая свои пожитки. Скальпель, не отряхнув от щетины последнего клиента, он завернул в тряпицу и запихал в сумку.
– Тогда почему ты так торопишься? – спросила Ева. Казалось, кожа великана сейчас полопается на плечах и ляжках от внутреннего напряжения.
Эдгар не ответил. Не успел последний клиент допить в питейном заведении, рядом с которым они расположились, заказанную им кружку эля, как они уже выезжали на дорогу. Лошадь похрюкивала, слизывая соль с ремешков удил.
– Те женщины казались сначала такими добрыми, – Ева раздувала от возмущения ноздри. Чувство такое, будто ты, юркая рыбка, успела выпутаться из сети прежде, чем она со всем уловом выползла на сушу. Как огромная, доисторическая улитка. – Спрашивали, когда я родилась. А потом... сказали, что тебя стоит вздёрнуть на осине.
– Здесь всё стоит на голове. Едва ли не чаще, чем в бросовых землях, где люди развлекаются тем, что нарочно обращаются к небу срамом и стоят так часами.
– Что значит «стоит на голове»?
Ева попыталась вспомнить, не были ли испачканы землёй головные уборы тех женщин. Но на самом деле она едва доставала им до середины груди и многое разглядеть просто не могла.
– Значит, что солёное может обернуться сладким, чёрное – белым, а холодное – таким, что можно ошпарить руки.
Ева рассмеялась в кулачок.
– У тебя плоская голова. Тебе на ней, должно быть, удобно стоять.
Цирюльник не стал спорить, а только глубже надвинул свою шляпу.
В тот день Господь не захотел продолжить свой упрямый, молчаливый пост возле телеги костоправа. Они только что проехали ещё одно село, уже сбавив ход и никуда не торопясь – Эдгар справедливо рассудил, что если кто-то и захотел за ними поехать, то самый вероятный исход тому – липкая паутина дорог и тропинок. «Мы в неё ни за что не попадём – объяснил он Еве. – У нас есть направление, и нет в округе места, куда мы хотели бы добраться, и человека, которого хотели бы найти. Мы в безопасности».
Ни в одном из этих пяти-шести домиках не слышали о женщинах, которые так напугали Еву. Цирюльник сделал здесь свою работу, Ева, поймав в сторонке старика, которого великан избавил от страшной боли в спине, надавив на нужную точку, собрала с него единственное ценное, что тот мог отдать – прочную пастушью сумку с широкой ручкой.
– Каждый должен заплатить, – сказала ему девочка, вешая сумку на плечо. Та колыхалась у неё где-то на уровне коленей.
Когда они уезжали, ослик остался щипать травку возле крайнего дома. Ева, думая, что Господу просто захотелось набить желудок, не слишком-то смотрела назад. Но вот Мгла перешла на рысь, и серая шерсть ослика превратилась в пятно и готова была уже исчезнуть за поворотом дороги.
Они с великаном слезли с козел и пешком отправились обратно.
– Эй, Господь! – позвал Эдгар. – Иди-ка сюда, не то уедем без тебя.
Ослик даже не повёл ухом. Кисточка на хвосте взлетала и падала, отгоняя насекомых. Сад горе-хозяина весь зарос сорной травой, с которой крупные зубы осла срывали цветы.
– Тебе и правда хочется остаться рядом с этой развалиной? – громко спросила Ева. – Смотри, крыша вот-вот провалится. Думаешь, здесь кто-то ещё живёт? Кто-то будет о тебе заботиться, вычёсывать блох и выгонять из твоих ушей полевых мышат?
Ева выдохлась и замолчала, глупо таращась на круп осла. Цветы волновали его в последнюю очередь. Господь будто врос копытами в землю, словно говоря – «нигде для меня больше нет места, кроме вот этого заросшего сада». Говоря, что останется здесь до скончания веков.
Они так и не удостоились от Господа прощального взгляда.
Весь следующий день Эдгар ничего не ел. Он сник на козлах, будто грязный, начавший уже истаивать сугроб. Ева не стала его донимать, пытаться напомнить, что не далее, как пару дней назад, он сам гнал ослика прочь. Однако странный этот осёл! Будто человек. Великан говорил, что животное было его верным спутником долгие годы и что Эдгар бывал в тех местах, куда направлял перестук своих копыт вот этот, с доброй печальной мордой, его молчаливый друг.
– Как думаешь, даст он себя кому-нибудь поймать? – спросила Ева, и ответ прозвучал расплывчатый, такой же непонятный, как выражение на лице костоправа:
– Только тем, кто его достоин, искра моего костра. Только тем, кто его достоин.
Очередной вечер наступил неожиданно быстро. Только что на западе плавал алый кружок солнца, похожий на яичный желток, и вот уже темно. Ева устала от бесконечного сиденья на козлах и нырнула в повозку, Эдгар же задремал, опустив подбородок к коленям и как будто пробивая своей плоской, как головка молота, головой, дорогу. Когда он проснулся, разбуженный врезавшимся в лоб шмелём, небо уже заволокло сплошной пеленой. Наступала ночь, а они ещё в дороге.
Ход повозки стал другим, возникло ощущение, что они переваливаются через невысокие бугры. Темп шагов Мглы, которая теперь совершенно растворялась в темноте, тоже изменился.
– Что случилось? – спросила Ева из повозки. – Приехали?
– Дорога кончилась, – сказал Эдгар. Он напряжённо вглядывался в темноту. – Остановимся здесь. Дальше ехать нельзя.
Он натянул поводья, и Мгла отозвалась где-то там, далеко, в темноте – насмешливо фыркнула и остановилась. Послышался мягкий шлепок, с которым сбрасывают в воду что-то тяжёлое – то Эдгар спустился с козел и был приятно удивлён растительностью, которая касалась его ног, щекотала впадины под коленными чашечками. Высокие растения с тяжёлыми головами будто бы кланялись и притягательно шуршали, стоило пошевелиться.
Великан сорвал несколько колосьев, пожевал. Еву умиляло его стремление всё пробовать на зуб, обонять запах, слушать, если интересующий предмет имеет свойство звучать.
– Рожь, – с удовольствием сказал Эдгар. – Где-то рядом человеческое поселение. Завтра утром мы обязательно его отыщем. Поле не заброшено – слишком уж много колосьев. Ещё не сезон для спелой ржи, но и такая тоже хороша.
– Значит, сегодня вечером мы без горячего, – заключила Ева, но, упав в душистое море, взвизгнула от восторга.
– Зачем горячее, когда у нас есть рожь? – Эдгар бродил где-то рядом, как огромное, шумное приведение. – Срывай да ешь.
Они наелись ржи до отвала, запили водой из бурдюка, чтобы немного облегчить горечь на языке. Ева ощупью добрела до Мглы, расстегнула у той на подбородке подпругу. В виде исключения лошадь не старалась свалить девочку с ног или укусить, – она тоже была занята поглощением хрустящих, как хлеб, колосьев. К утру здесь будет небольшая полянка, обглоданная до самых костей земля. «Нужно убраться отсюда до рассвета», – пробормотал Эдгар, забираясь под повозку.
В колосьях, наверное, спать просто прекрасно, но Ева не могла доверять обонянию и ощущению от кончиков пальцев и подошв, как Эдгар, и предпочла заползти в повозку, где, свернувшись калачиком, прислушалась к токам жидкостей в своём теле. Обычные ночные звуки.
Ей удалось уснуть, но почти сразу пришлось проснуться: повозка накренилась, заскрипела, прогнулась под весом вползающего в неё. Эдгар больше не дышал. Наверное – подумала с замирающим сердцем Ева – это она: живущая во ржи тварь задушила великана, а теперь полезла исследовать нутро повозки. Нашла её, Еву, спящую и ничего не подозревающую. Склизкое тело, белое брюхо и скребущие по дереву когти... о Боже, Господи, не допусти, чтобы меня съели...
Не сразу Ева поняла, что это великан. Он раздвинул головой пожитки и затих, будто большая рыбина, зарывшаяся головой в ил.
– Идёт дождь? – спросила девочка.
– Там кто-то стоит, – шёпот Эдгара искажён до неузнаваемости. Он словно пытался говорить, вообще не двигая языком.
Повозка тряслась. Эдгар дрожал, как маленький ребёнок.
– Кто стоит? Где? Может, это фермер...
Великан всхлипнул. Кажется, он даже не услышал вопроса.
– Что он делает здесь среди ночи? Ни один господень сын не позволит себе гулять в ночи. Только порождения сатаны...
Он захлебнулся и затих, только плечи, похожие в полутьме на гору, непрерывно вздрагивали. Ева молчала тоже. Эдгар её не на шутку напугал – знала, что когда дело касается плохих людей, толку от него, что от гнилой груши. Но кто, в самом деле, может там стоять? В зрение цирюльника приходилось верить.
– Эдгар, – зашептала девочка, но ответа не дождалась. Великан будто ушёл в себя, огромные ладони обнимали плечи, колени прижимались к животу, словно стал камнем, надеясь таким образом пережить всё – и град бранных, злобных слов, и огонь, которым его, как еретика, непременно попытается сжечь любой уважающий себя человек, только прослышав, что говорит он сам с собой. Света хватало, чтобы разглядеть его ноздри, похожие на две огромных пещеры, и когда Ева поднесла к ним вспотевшую ладошку, то едва ощутила дыхание.
Сама не своя, она подобралась к выходу, прислушалась. Может, тот человек не заметит, как она, маленькая коричневая ящерка, выскользнет из фургона и скроется в траве... получив тем самым шанс как следует рассмотреть того, кто напугал большого ребёнка.
Повозка едва слышно качнулась, когда она спрыгнула вниз и шмыгнула между колёс.
Ночь была тёплой, безветренной, тихой. Колосья стояли прямо, как колья в волчьей яме. В той стороне, куда Эдгар в фургоне боялся даже поворачиваться, никого не видно. Насекомые в отдалении затеяли представление на своих крошечных музыкальных инструментах. Прямо между коленей Евы деловито ползла куда-то личинка светлячка.
Она выбралась из-под повозки с другой стороны, занозила палец о колесо и, пробираясь между колосьями ржи, как между древесных стволов, вдыхая запах почвы, поползла вперёд, чувствуя, как в ладони впиваются комья земли. Весь мир с самого начала путешествия был скользким, как мокрая рыбина, здесь же было сухо, так, что, кажется, земляная кора готова треснуть. Рожь, наверное, настолько жадная до воды, что высасывает всё подчистую, как огромный ребёнок из груди щуплой и маленькой матери. Недаром там, где копьями устремляются к небу коричневые колосья, не растёт больше ничего.
Наконец, Ева остановилась. Она увидела то, что разглядел своими кошачьими глазами Эдгар. Человек стоял не так близко к их повозке, как подумала было сначала девочка, либо же успел отойти. Он и правда, вроде бы, удалялся. Ева поднялась на ноги и побежала, стараясь, тем не менее, производить поменьше шума. А потом внезапно влетела прямо в отвисающий, хрустящий живот незнакомца.
Спустя несколько минут Ева уже карабкалась на край повозки, вопя во весь голос:
– Эдгар! Просыпайся... Ну очнись же! Бояться нечего, это всего лишь чучело!
Гора зашевелилась, треснула там, где у неё должно было быть лицо – на самом деле это всего лишь открылся рот, и голос великана, слабый, будто мышиный писк, всплыл на поверхность его громоздкого тела:
– Встретить чучело среди ночи – плохая примета.
– У тебя всё... всё – плохие приметы.
Ева едва не плакала от облегчения и, отчасти, от злости на великана.
– Ты что, выходила наружу?
Эдгар поднял голову. Он выглядел как медведь, пробудившийся от длительного сна.
– Конечно я выходила! – в сердцах воскликнула девочка. Подняла руки и ударила великана в грудь.
– А зачем? Разве не говорил я тебе, что ночь только для ночных тварей создана, дневные же должны исчезать из неё, будто те самые бабочки, что живут всего один день, а с закатом умирают... я ведь тебе их показывал? Чудо природы, а не бабочки...
Палец Евы обличительно примял рубаху на груди великана.
– Ты ничего не помнишь! Всё забыл! И как приполз ко мне, точно сурок, придушенный кошкой, и как разглагольствовал про страшного человека, которого видел в ночи, и как сам начал притворяться мёртвецом...
Эдгар молчал так долго, что в голове у Евы промелькнула мысль – «а не провалился ли он снова в свой колодец?» В голове что-то шумело, как будто там извергался с большой высоты поток воды, или то, может быть, кровь падала на водяную мельницу его мозга. Но нет, вот снова заскрежетала его челюсть.
– Скоро ли рассвет?
– Не знаю. Наверное, ещё не скоро. Там сейчас всё видно так, будто даже луну занавесили.
– Это всё ночь... ночные демоны пробрались ко мне в голову, – раздумчиво произнёс Эдгар. В его голосе не было страха, он просто размышлял про себя – как же так получилось? – Наверно, они прятались во ржи. Ползали по земле, как будто муравьи, и заползли ко мне в ухо. Их же совсем не видно, а сами они могут забираться по стеблям трав и выглядывать таких, как я...
Еве захотелось сказать что-нибудь обидное, но она вполне могла поверить в демонов, которые прячутся на полях. Могут жить, например, за одним из зубцов плуга или в хлеву, под старой соломой. У деда был добрый десяток ритуалов, позволяющих уберечь себя и скотину. Он мог молиться Христу об изгнании с поля «дьяволовых ноготков», выкладывать первый десяток пожатых снопов в виде креста животворящего перед полем. А маленькая Ева тем временем наблюдала, как пробегали по полю какие-то маленькие существа, раздвигая крошечными ручками пшеницу. Как ни вытягивала она шею, разглядеть их в подробностях не удавалось, только неясное движение да тени, но девочка была точно уверена в их существовании.
Отец относился ко всему с усмешкой, но – Ева была уверена – когда деда не станет, он будет повторять всё в точности, до мельчайших деталей. Пока же бремя общения с высшими силами было возложено на старика. Его место за столом куда ближе к ним, чем у всех остальных.
Движение в темноте – Эдгар принялся раскачиваться, будто пытался выпутаться из невидимой паутины. И тут, как по волшебству, фургон настигли первые лучи рассвета. Великан рассматривал пятна света на полотне стен с таким удовлетворением, будто это он проковырял собственным пальцем в ночных сводах дырку.
– Пойдем, посмотрим на это чучело.
Время постоянно напоминало о себе – становилось всё светлее, роса на траве была пронзительно-холодная, и вскоре Ева настолько бы промокла, что смешно бы хлюпала при каждом движении, если бы Эдгар не поднял её и не посадил себе на шею. Пора было уезжать – домов в округе не было видно, но чувствовалось, что поле отнюдь не заброшено, и хозяева не поторопятся принять и накормить путников, а, скорее, передадут их местному землевладельцу. Поди, объясни тут, что просто сбился с дороги...
Путники, наконец, смогли разглядеть место, где накрыл их непроглядно-чёрный колпак. Рожь, казалось, светилась изнутри. Перепады холмов и растущий на них козий лишайник предлагали вскарабкаться по ним к самым облакам. Воздух прохладный, и – как заметил мимоходом Эдгар, – похож на тот, что бывает в горах. Старый, гнилой насквозь плуг о двух зубьях маячил впереди – если бы они проехали в темноте ещё немного, то вполне могли сломать об него колесо. Мгла стояла такая, будто какой-то рисователь изобразил волшебной кистью её прямо в воздухе. Грива слиплась от росы, ноздри принялись хмуро раздуваться, когда появились люди. «Никакого покоя с них нет», – должно быть, думала лошадь.
Да, чучело никуда не делось. Соломенное тело, чем-то перевязанное в двух местах, обрывки рубахи, которой, будто верёвкой, крепились к телу руки. Единственная нога – костлявая и кривая, будто не нога вовсе, а посох какого-то монаха, который тот по недосмотру оставил посреди поля. И настолько беспечным был тот монах, настолько приземлённым и непостоянным, что разродился посох не деревом, а соломенным истуканом с глазами из узелков верёвки.
Беспечно помахивая держащимися на лоскуте руками, пугало смотрело в их сторону. Кажется, голову его, увенчанную худой деревянной бадьёй, облюбовали под насест голуби.
– Как живое, – зачарованно сказал Эдгар.
Ева бы так не сказала. Она бы, наверное, могла смастерить получше. Уж вороны и голуби, во всяком случае, не использовали бы голову этого хрустящего, душистого добряка в качестве перевалочного пункта.
Потом Ева вспомнила реакцию великана и решила, что от существа, которое могла бы она изобразить, кое у кого остановилось бы сердце.
Она подъехала к пугалу на плечах Эдгара, а через мгновение обнаружила, что сидит уже на костлявой перекладине, к которой у пугала крепились руки.
– Заберём его с собой, – сказал Эдгар. Он обхватил торс соломенного человека и, резко выдохнув, выдернул его из земли. Ева удержалась наверху только потому, что обхватила деревянную голову, вызвав среди живущих внутри многоножек настоящую панику. – Он как Христос. И, да, если ты хочешь это сказать, я боюсь Христа до смерти. Мы его возьмём. Поедет с нами.
Скоро колёса уже вовсю счищали кожуру тайны с убегающей вперёд дороги.
Ева и великан уселись по обе стороны от чучела и стали наблюдать, как неуклюже болтается на плечах деревянная голова, стукаясь о стенку, когда под колёса повозки попадала кочка. Из глубин соломенного живота доносилось урчание – там, должно быть, поселилась мышь.
– Он похож на бедного рыцаря из южных земель, – сказал, наконец, Эдгар.
– Я никогда таких не видела, – отозвалась Ева.
– Видела. Помнишь человека, которому я резал ногу? Жил в таком странном доме, похожем на целый летающий город.
– А как же!
Ева пыталась разыскать сходство между помнившимся ей баском по имени Ян, весёлым и, казалось, готовым ко всему, лишь бы жизнь вокруг не перестала вертеться, и новым их спутником. Если бы соломенный человек обрёл все свойства человека настоящего, он бы тоже был добродушным. И, может, немного глуповатым.
– Назовём его господином Сено-де-Солома. На такой манер кличут баскских лордов.
– А разве он лорд? Ты же говоришь, он бедный.
Ева подумала, что отличить лорда от простого человека на самом деле не так легко. Хотя в его светлости – в нём, например, аристократ узнаётся сразу. У простых людей не может быть вот так брезгливо опущенных уголков рта.
– Повелитель полей и победитель ворон, – сказал Эдгар. – Бравый воин. Конечно, по-своему он лорд. Только, может, сейчас производит впечатление немного напившегося лорда... ох... держи её!
Голова в деревянном шлеме не выдержала неровностей дороги, с которыми приходилось сражаться, и особенно большая кочка, словно молодецкий удар топором, отделила эту голову от шеи. Она покатилась к переднему борту, где были намотаны на перекладину вожжи, потом обратно, где её и поймала, бросившись грудью, Ева.
В ведре оказались: пахучие тряпки, в которых мыши одну или две зимы назад устраивали себе гнездо, ныне покинутое, комки засохшей соломы, а так же прибежище для насекомых самых разных форм и размеров. Бадья не выдержала удара и треснула с одной стороны.
– Погиб наш лорд, – печально сказала девочка. – Наверное, он очень любил то поле и не пережил разлуки с ним. Не удивительно, с таким количеством многоножек и паучков в голове...
Эдгар, до этого недоумённо смотревший то на чучело, то на кадку в руках девочки, словно изумляясь про себя – как соломенный человек мог такое учудить? – внезапно оживился. Кликнул барона и тот появился из своей комнаты, лохматый и, кажется, не выспавшийся. Конечно, появился не сам, а на широких ладонях костоправа.
– Что ты будешь делать? – озадаченно спросила Ева.
– Познакомлю его с нашим господином Сено-де-Солома. У одного гнилая голова, другой давно лишился тела – вдруг они друг другу понравятся?
Глядя на надменные скулы барона, стоило бы сказать, что ему бы больше подошёл для знакомства одетый в кольчугу манекен, пропахший потом и, может быть, ладаном. Но Эдгар не знал колебаний: он расписывал для барона все прелести обладания телом, пусть даже не настоящим, стараясь отворачивать голову от пугала. Нос его светлости, жёлтый, как будто поражённый какой-то кожной болезнью, оскорблено маячил на фоне клубов дорожной пыли; он – Еве хотелось утешить барона – очень подходил по цвету к животу пугала.
В том месте, где к телу крепилась прежняя голова, к шесту, исполняющему роль позвоночного столба, было примотано ржавое, рассыпающееся от старости лезвие, которое Эдгар избавил от пут и выкинул. На его место пристроил драгоценный свой скальпель; лезвие его блестело от масла и напоминало остриё скалы, которую они видели несколько дней назад. Настолько острое, что намертво, занозой вошло в память Евы.
Девочка потянулась к уху сидящего на корточках великана и спросила:
– Думаешь, его светлость сможет двигать соломенными руками?
Локти его подрагивали, на висках выступил пот.
– Если я собираюсь сращивать живое, я должен научиться сначала обеспечивать взаимодействие неживого с живым. А если живое на самом деле не такое уж живое – это, возможно, не нарушит замыслы Божии. Будет больно, ваша светлость.
Голову он возложил на плечи соломенного пугала, точно срастив лезвие стилета с позвоночником барона. Ева выдохнула. Ей показалось, что в широко раскрытых глазах мелькнуло какое-то новое выражение, как будто лёд, которым покрылось окошко твоего дома, по весне дал трещину.
– Попробуйте почувствовать конечности, – сказал Эдгар.
– Мне кажется, ему чего-то не хватает, – сказала Ева. – Ты говоришь, что те связки канатов нужны, чтобы двигать руками, ногами, даже пальцами, и вообще, всем, что движется. Но у пугала нет никаких мышц!
– Это не так, маленькая сойка.
Пальцы Эдгара ловко закатали один из длинных рукавов, и Ева увидела, что руки пугала значительно изменились. Из веток Эдгар собрал подобие костей, скрепил гибкой корой суставы. А вдоль них, изредка перевивая «кости», протянул верёвку.
– Я немного над ним поработал, пока ты готовила завтрак, – сказал Эдгар, и один уголок рта у него приподнялся, что означало какую-то степень смущения. – Я думаю, эти мышцы в человеческом теле связаны с костяным обелиском. Вот здесь, в районе спины, где самое большое их скопление. Сюда сходятся пучки волшебных верёвок со всего тела. Правда, ничем, кроме рук, он шевелить не сможет, но если сможет хотя бы потянуть за путеводные нити, которые я для него оставил, это будет сродни знаку.
– Знаку от Бога?
Эдгар вскрикнул, не то от возмущения, не то от неожиданности. А может, от всего сразу.
– Не задавай мне такие вопросы, а то в моей голове начинают работать машины. Крутиться и раскачиваться, шуметь и завывать грозными голосами, и я от этого становлюсь неуверенным. Я не знаю, куда ведут знаки, которыми я иду. Они могут быть дьяволовым искушением так же, как могут быть от Господа.
Ева вскочила.
– Тебе нужно делать всё так, как будто ты играешь... или сочиняешь сказку.
– Сказку? – Эдгар хлопал глазами. – Играть?
– Сказку наяву. Будто ты – её главный герой. Я иногда так делаю, и это помогает. Неважно, хорошо она окончится или не очень... но лучше, конечно, чтобы хорошо, ты можешь думать, что всё идёт так, как нужно.
Жилка на виске великана дёрнулась.
– Я пытаюсь нащупать свой дальнейший путь. Бреду как в тумане. Не нужно развлекать меня придуманными историями. Это вовсе не придуманная история. Всё серьёзно, как... как господни помыслы.
Их разговор прервал протяжный стон. Он зазвучал прямо нал ухом, страшный и вызывающий боль в ушах, будто не стон вовсе, а падает гнилое дерево. Ева отступила под тень великана, укрылась в ней, как будто в душной земляной норе. Мгла подкинула задние копыта и бешено завертела ушами.
– Слышала? Ты слышала?
Эдгар пришёл в неописуемое волнение. То, без сомнения, был барон – голова выглядела как никогда угловатой и костистой, будто скульптура из камня, которую ученик камнетёса неумением своим испортил, превратив бюст Александра Македонского в страшного старика с орлиным носом и щеками до того натянутыми, что по ним, кажется, вот-вот начнут разбегаться трещины.
Ева и Эдгар приблизились к пугалу, чтобы рассмотреть детали. Эдгар возлагал надежды на свою самодельную систему мышц – он наблюдал за руками неотрывно, но как ни старался, видимых изменений разглядеть не мог. Ева же, встав на цыпочки, всмотрелась в лицо его светлости. Сеточка вен, что опутывала глаза барона, наполнялась кровью – что заметно было даже при отсутствии белков.
– Ну же! – цирюльник шипел и извивался точно змея. – Шевельните этими подделками, ваша светлость. Шевельните, и я соберу для вас такое тело, каким вы будите гордиться.
– Ему больно, – сказала Ева, дёрнув Эдгара за руку.
Искажённое лицо великана повернулось к девочке. Ладони лихорадочно тёрлись друг об друга.
– Хорошо, если у него болит не только голова, но и всё тело.
– Эдгар! Ему больно!
– Боль – это всё, – сказал Эдгар. Черты его лица внезапно разгладились, казалось, ещё мгновение, и он улыбнётся. – Боль есть символ бытия. Если наш барон хочет почувствовать себя живым, он должен терпеть. Как терпели Павел, и Андрей, и Лука, и многие другие...
Ева, забывшись, замолотила по рукам великана, и только тогда Эдгар, вдруг изменившись в лице, подался вперёд и снял голову с лезвия. На пол повозки упали три густых, как смола, капли крови. Девочка сказала уже более спокойно, но всё ещё сердито.
– Может, он хочет отрастить себе из ушей крылья, как у ласточки и порхать над миром, не зная забот. А ты хочешь заставить его чувствовать эти глупые верёвки.
Уши у барона и впрямь были большие, под стать носу. Быть может, укрывшись волосами, они медленно, год за годом увеличивались в размерах – о том, думала Ева, не знает никто, кроме, собственно, его светлости.
Сердце бешено колотилось, и девочка прижала ладони к груди. Эдгар держал между ладонями голову, словно не зная как с ней поступить. Наконец, редкий, но громкий стук кровавых капель привёл его в чувство, и великан перемотал горло барона тряпицей, а затем положил его на крышку сундука. И только после этого повернулся к Еве.
– Ты – скрижали, которые я не умею читать, но которые сами говорят мне, когда я делаю что-то не так, небесная звезда, которой всё видно.
– Я... я – очень глупая. Я бы хотела извиниться перед бароном, – сказала девочка. И после этого обращалась уже к голове. – За то, что хотела скинуть тебя в ров.
Барон, как всегда, ничего не ответил. Из уголка его рта свисала ниточка слюны, казавшаяся сухой, как сосулька. Ева подумала, что если бы Валдо увидел такое недвусмысленное свидетельство того, что его господин всё-таки жив, он бы ни за что не отпустил их одних в такое путешествие.
Когда на дорогах никого не было, а человеческое поселение с ночлегом и тёплой едой могло путешественникам только сниться, голова барона гордо реяла на носу их корабля как символ крестового похода против незнания и невежества. Эдгар укреплял её на плечах чучела, правда, несколько другим образом, нежели в первый раз – просто приматывал к позвоночному столбу верёвкой. В загашнике костоправа нашлась вторая шляпа, ещё более потрёпанная, чем его собственная, и великан стал носить её, презентовав барону шляпу с чёрной лентой. Поля там были получше, они загораживали большую часть лица его светлости от любопытствующих взглядов встречных пастухов.
Эдгар сказал, что приближаются границы империи. Рано или поздно люди, которых они встретят, заговорят на другом языке. Ева задумалась, каким образом Эдгар это понял, если единственными собственными его границами были конец предыдущего и начало следующего дня, и великан признался, что это ему поведала старая женщина в какой-то из череды бессчётных деревушек. Старым женщинам можно доверять – так считал Эдгар.
Но Ева и сама видела перемены. Каждый новый закат наступал всегда чуть позже предыдущего, в воздухе с каждым днём было чуть больше тепла, и девочка, вдыхая новые запахи, думала, что вот он – запах песков. Другая старая женщина, однако, сказала Эдгару, что рано ещё называть окружающие пространства тем, что подразумевает под собой глубокое и таинственное слово «юг», а до песков ещё и вовсе не один месяц пути, но Ева решила этому не верить.
По утрам видно, как от земли поднимался пар, а по вечерам, если удавалось, следуя старинной забаве, разогнать веточкой крапивы облака, можно было попробовать пересчитать все до единой звёзды на небе. Было много деревьев с жёсткими зелёными грушами, а ещё маленьких кудрявых кустиков, которые появились как-то неожиданно и сразу заполонили всё вокруг. Дубовые рощи, под сень которых удавалось заглянуть, если туда поворачивала дорога, встречали частыми и крупными, словно драгоценные камни, полянами и какими-то незнакомыми грибами с маслянистыми шляпками. Эдгар поглощал такие грибы за обе щеки, Ева же относилась к ним настороженно – шляпки скользили у неё по ладони, как будто живые, да и пахло от них не так как от белых грибов, которыми в зажаренном виде у них в деревне угощались даже собаки.
Как-то раз, вечером, Эдгар принёс мёртвую птицу. То была птаха размером с пару великаньих кулаков, с белой грудкой, с длинным, встопорщенным хвостом и жёлтыми лапами, которые беспомощно торчали вверх, как стволы деревьев посреди дремучего болота. По перьям ползали муравьи, и Эдгар бережно собрал всех букашек – они разбежались по его необъятной руке, очевидно, считая мускулы и выступающие вены за горы и полноводные реки.
Голова у птички почти отсутствовала. Она была размозжена так, будто, увлёкшись полётом, пернатая врезалась в дерево или была сбита повозкой какого-то важного человека, которому нет никакого дела до птиц. Клюв свёрнут на бок, мягкий пух у шеи пропитан кровью.
– Ей было больно? – спросила Ева.
– Искры жизни здесь больше нет. Это просто косточки и мясо на них, и всякие хитрые связки, которыми всё соединяется, и перья... нет, это больше не птица. Это вроде как жидкая глина, как кирпичи для церквей, или доски, из которых собирают дома.
