Текст книги "Комплот детей (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Ахметшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 35 страниц)
Ева замотала головой. Эдгар удовлетворённо кивнул:
– Конечно не сумеешь. Но дым трав сделает для его клюва наше тело каменным и помешает найти тебя на поляне. А значит, для того, чтобы мы опомнились и обратились на путь исправления, бдений, каяний и молитв, – Эдгар противно захихикал, – не останется шансов. Воистину, костёр – то столб дьяволов. И ты останешься его поддерживать.
На этот раз Ева кивнула, по привычке теребя нижнюю губу. Следить за костром, от которого зависят их жизни! Столь важной миссии ей ещё не доверяли.
– Я подслушал рецепт этого дымного сбора у одного схимника, у которого однажды гостил целую неделю. Лечил его больную спину. Нужно брать одну часть лебеды, три части сушёных мятных листьев, две части сосновых иголок. Лепестки ромашек и толчёный степной колюч-цветок, который так любят лошади. Вон же он, у тебя в корзине. Бросать в костёр мерами твоей ладони, и дальше каждый раз, когда дым будет ослабевать.
– А можно, я буду смотреть, как ты работаешь?
– Ты будешь смотреть за костром.
– Так я прям отсюда...
– Отсюда ты, скорее всего, ничего не увидишь, – сказал Эдгар. – Настолько плотным будет дым. Ты сможешь развлекаться, разве что, тем, что ковырять в нём дыры и смотреть, как они зарастают.
С этими словами он отошёл, чтобы облачиться в самые странные одежды, которые Ева видела в своей жизни. Руки спрятались в плотные красивые перчатки, суставы и сгибы которых выполнены из тончайшей кожи – лучшей кожи, которую можно выменять на что-то на базаре. Перчатки эти доходили почти до локтей, где терялись в складках другой странной одежды – холщёвого мешка, который костоправ выпотрошил прямо в повозке и накинул на плечи, проделав дырку для головы. К лицу – вот чудеса из чудес! – привязал плотный кожаный мешочек, сшитый в виде клюва, с огромными ноздрями, ну точь-в-точь как у голубей. Разве что, голуби вряд ли пользовались скальпелем, прорезая эти дыры. Мешочек, судя по торчащим из ноздрей веткам, листьям, смазанным какой-то смолой росткам и мятым сушёным цветам, призван был фильтровать неприятный запах и ограничить доступ заразы ко рту и носу цирюльника. Оставшаяся часть лица была защищена собранным из полосок кожи колпаком, вроде тех, что можно увидеть в некоторых городах на палачах. Открытыми оставались только глаза – они смотрели из неправильной формы отверстий так, будто Эдгар не вполне понимал, как собирается двигаться, работать скальпелем и шить этой одежде.
– Где ты всё это взял? – спросила Ева.
– Сделал только сейчас, пока ты собирала травки, – голос великана звучал так, будто это говорил не он, а кто-то, забравшийся в его чрево. Например, тот карлик по имени Бахус, – На самом деле всё это – в том или ином виде – у меня уже имелось. На клюв, например, пошёл один из лучших наших мехов.
– Ты сделал из хорошего меха вот это?
Ева превратилась из девочки напуганной в девочку рассерженную. Теперь существо, которое невольно олицетворял Эдгар, казалось ей жалким и потерянным, будто его, пролетающего над этим миром чудаковатого ангела, сбил с неба камнем из пращи какой-то пастушок.
– Это был наш самый хороший мех!
– Ну прости...
– Надеюсь, ты станешь за сегодняшнюю ночь гораздо умнее. Только попробуй не узнать ничего нового!
– Да, да! – испуг великана был так явен, даже за всеми этими несуразными тряпками, что Ева отступила на несколько шагов. – Прости меня, маленькая сойка, я буду стараться, сделаю свою голову такой, как самая сухая земля. Как земля всей Аравии, куда мы рано или поздно придём...
Всё было готово, осталось только дождаться Мириама. Конечность Ева извлекла из колбы, положила на лоскут ткани рядом с иглой и нитками Эдгара. Выглядела она, будто необычная разновидность речного рака. Было странно думать, что к утру это станет чьей-то новой частью тела.
Древесные грибы пахли так, будто хотели докричаться до всех и каждого в лесу. Ева обошла те, что росли на стволах деревьев по краям полянки, рассеянно говорила в эти огромные лесные уши какую-то чушь. Подобрала с земли и сунула в подготовленные для Мириама мешки несколько птичьих перьев – может, они хоть немного его порадуют? Не разоблачаясь, Эдгар шатался по поляне, вокруг повозки, бормоча молитвы и завывая иногда, точь-в-точь как призрак. Он смотрел на небо, и по мере того, как оно становилось из лилового непроглядно-чёрным, помешательство великана всё больше выплывало наружу. Эдгар сопел, хлопал руками, отчего одеяние плескалось, точно мантия. Клюв мотался вверх и вниз, великан походил на голубя, который пытается пропихнуть особенно большой комок пищи через зев.
Ева, предвидя момент, когда им придётся тронуться в путь, занялась делами. Она запрягла Мглу, проверила, как держатся подковы, хватаясь за огромные, точно древесные стволы, ноги и вырывая их с корнем. Потом из заготовленного хвороста в заранее вырытой Эдгаром яме развела костёр, плеснув туда немного масла из лампы, чтобы быстрее загорелся. Раньше Эдгар пожурил бы её за расточительность, но сейчас ему было не до масла. Кроме того, денег и всяких менных вещей у них было достаточно, чтобы получить столько масла, сколько нужно. Проверила ещё раз мешки для Мириама, которая сама же чуть раньше собирала. Кусок копчёного свиного окорока будил в животе маленьких голодных зверьков. Несколько краюх хлеба, сытные плотные лепёшки, которые долго не портятся. Кочаны капусты. Небольшой мешок, набитый пшеницей. Девочка полагала, что Мириам будет доволен. С таким запасом в одиночку он продержится в лесу больше месяца. Она стащила всё это на центр поляны, отнесла лампу, под завязку заполненную маслом. Девочка могла быть собой довольна – всё, что нужно, она предусмотрела.
Наконец, среди руин показался огонёк, замелькал, прикрываемый рукой, пока его хозяин перебирался через останки стены. Ночные птицы смолкли на миг, а потом запели все разом, ещё сильнее, чем раньше, будто хотели замаскировать, скрыть присутствие троих человек в покинутом солнцем мире. Как только огонёк, точно большой светляк, выполз на поляну и стало возможно разглядеть фигуру Мириама в несуразном колпаке, на этот раз сдвинутом на лоб (тень от него была, точно от тучи), Ева кинула в костёр первый пучок травы.
Мириам, кажется, с трудом удерживался от того, чтобы не броситься наутёк. Его слова – «прокажённые тоже боятся», но всё-таки Ева изумилась. Их самих, этих ходячих мертвецов, предназначенных для медленного исчезновения из мира живых и такого же постепенного появления в лимбе, в чистилище, так сказать, выцветания, боялись до колик, и всё-таки, до чего странно было видеть калечные пальцы свободной правой руки, которая, трясясь, то и дело осеняла владельца её крёстным знамением. Девочка хотела кликнуть Эдгара, но тот сам уже заметил фонарь и, тяжело ступая, двинулся в ту сторону. Ева, вытащив из костра лучину, чтобы поджечь лампу, присоединилась к Эдгару. Пока ещё возможно что-то разглядеть на расстоянии в несколько шагов, нужно поприветствовать гостя. Но он не двигался с места – как будто замёрз, увидев в свете костра спешащие к нему фигуры.
Позже Ева смогла себе в красках вообразить, что видел Мириам (конечно, ничего такого не ожидавший). Лоскуты эдгарова одеяния в полутьме вполне могли сойти за местами оборванные, местами встопорщенные перья, одетое в них существо о двух человеческих ногах и без передних конечностей отклонялось то вперёд то назад под весом могучего клюва. Это он увидел, и маленькую девочку, уцепившуюся за пучок перьев, или же демоническую карлицу. Он завизжал, грохнулся на колени, выронил фонарь (слава Богу, тот приземлился на ножки и не прибавил к болячкам Мириама ещё и боль от ожога), причитая и пытаясь отползти, сдирая свои язвы о колючую траву и размазывая по щекам слёзы.
Эдгар и Ева остановились – великан был изумлён до крайности, он не мог соотнести свой внешний вид с реакцией Мириама, – переглянулись, не представляя, что делать дальше.
– Дорогой Мириам! – Ева сделала шаг вперёд и собиралась сделать ещё один, но поняла, что не может – Эдгар крепко держал её за воротник. Поэтому она продолжила с безопасного расстояния: – Милый Мириам! Это же мы!
Первый приступ испуга уже прошёл. Прокажённый сидел на земле и всхлипывал, не отрывая глаз от Евы. Ева видела, как двигался в его рту, будто червь в яблоке, язык, но до них не доносилось ни звука. Когда Мириам вновь сумел заговорить, в его горле поселилась жестокая икота.
– Я понял... простите... простите... просто мне вдруг привиделся бес, сатана в перьях и с головой дохлой вороны. Я знал, что странный народ может изобретать странные методы защиты от зла... не поверите, знал, с са-амого детства, но вы всё равно сумели застать меня врасплох. Но теперь-то я сам такой. Что же, буду знать.
Он отдышался, выпрямив ноги, и облокотив своё туловище на дрожащие, выпрямленные руки.
– Впрочем, я уже снова владею собой, и вижу, что вы – это вы, и птичьей головой здесь и не пахнет, а только странного покроя платьем... будьте добры, что у вас там за тень на плече? Ага, вижу, ничего такого, что вообразила себе моя больная голова.
Голос его говорил об обратном. Еве мерещилось, что в глотке засела целая уйма сверчков, все они поют и скрипят своими крылышками. Она всерьёз ждала, уставившись на полуоткрытый рот прокаженного, что оттуда сейчас вылетит несколько насекомых.
Так прошло некоторое время, мелькнуло выстрелившим в небо искрами костром, стряхнуло с ели шишку. Какое-то очень короткое, но того хватило, чтобы все участники действа поняли что-то своё: Эдгар понял, что запретные тайны так и останутся для него сегодня под печатями. Он просто не сможет протянуть руку, чтобы сорвать их. Мириам, безуспешно боровшийся с икотой, подумал, что сейчас, когда свет лампы освещает несуразную фигуру великана, когда «клюв» смещён на подбородок и мешается с густо намазанными тенями, она напоминает куда больше не то неуклюжего ангела, ударившегося головой о землю и забывшего, откуда он родом, не то кого-то из библейских гигантов в их странном и просторном одеянии и с украшением из пальмовых ветвей на плечах. Ева, оторвавшись от созерцания рта Мириама, поняла, что всё закончилось вовсе не так, как должно было. Это обмен мгновенными образами, который произошёл между мужчинами, нарушил что-то в обговорённом днём плане.
Эдгар повернулся и тяжело потопал к повозке, где лошадь, уже, вроде бы, привыкшая к новому облачению костоправа, настороженно повернула голову. Ева бросилась забрасывать костёр землёй, потом приблизилась к середине поляны, чтобы забрать инструменты. Мириам уже маячил на краю поляны – кажется, он восседал на осколке стены. Фонарь исчез из виду, однако его трепещущий, рассеянный свет разливался там, будто отсвет солнца из-за края земли, подсвечивая древесные корни и листья красного вьюнка.
Ева приложила ко рту руки и крикнула:
– Мы оставляем вам еду! Всю эту еду. Кушайте и не забывайте благодарить Господа.
С этим они отбыли восвояси, впервые отправившись в путь по проложенной госпожой Ночью тропой.
– Я чуть было не стал для этого бедного существа одушествлённым, вещественным дьяволом, – сказал Эдгар, стянув свой ужасный клюв и бросив назад, в повозку. – Бедное-бедное существо, как оно тряслось при виде ножа в моей руке!
– Его зовут Мириам, – напомнила Ева.
– Какая разница, как его теперь зовут? Мы его никогда больше не увидим. Проказа съест его заживо, переварит, и выплюнет в какую-нибудь канаву, как и всех прочих.
– И ножа у тебя в руке не было... он лежал там, на траве, вот в этой сумке. Я-то знаю, я проверила.
– Я был для него воплощённым сатаной, – сказал Эдгар. – А ведь я наивно полагал, что молитвы искупят чудовищное злодеяние, которое готовился совершить. Слава всему, святые не допустили тому случиться. Теперь, покуда меня не сверзли на месте в яму адскую, а отпустили, поджавшего хвост, снова в дорогу, настало время для долгих мыслей. Долгих мыслей, скрипа колёс и простого выбора. Ах, был бы где рядом Господь, мой ослик, уж он-то подсказал бы путь...
– Я подскажу тебе путь, – сказала Ева.
Но он как будто не слышал. Повозка, покачиваясь, утекала в ночь, а великан бормотал себе под нос обычные для него заговоры и присказки. Причмокивал и позволял какому-то жуку ползать по своей нижней губе, даже того не замечая.
– Я ведь так уже делала, – сказала Ева. – Подсказывала тебе дорогу. Ты просто не замечал.
– Если бы я мог, я бы проводил эти страшные, богохульные операции на себе. Но я не выдержу такой боли. Я боюсь боли! И погрузить себя в сон не могу... Говорят, где-то на востоке языческие мудрецы знают травы, которые могут лишить чувствительности твоё тело, но оставить голову холодной, а руки – точными, как укус комара. Говорят, их использовали, чтобы человек мог пройти всю пустыню, не почувствовав ожогов ни от солнца, ни от песка, создавать настоящих убийц, нечувствительным к укусам стрел и к приступам страха.
– А разве бывают ожоги от песка? – спросила Ева.
– В арабской земле бывает всё, – с суеверным страхом сказал Эдгар. – То земля нехристей. Воздух там ядовит, люди ходят задом наперёд и черны, как уголь, солнце встаёт из кипящей воды на краю мира.
Ева недоверчиво задрала подбородок.
– С высоты твоего роста не видно, что там происходит?
– Залезь на крышу и сама посмотри. Земля неверных ещё далеко, хотя тёплые ветра уже две недели овевают нас и тащат за собой. Чуешь, как тепло спать по ночам? Даром, что приближается день святого Михаила, что скоро наступят зимние холода и твои родные земли занесёт снегом.
– Снег – чудеса,– сказала Ева. – Он прилетает из далёких горных пиков, там, где камни высотой с самый высокий городской собор, но целиком изо льда. Волки там о копытах, как горные козлы, и с длинной шерстью. Колдуны с бородами, достающих кончиками до пальцев ног, насылают друг на друга вьюги и метели... в зимние месяцы, когда падает снег и дует ветер, если долго смотреть на небо, можно увидеть кончик этой бороды. Я видела сама. Там, откуда ты родом, он должен идти каждый день. Каждый день!
И Ева хлопнула ладошами от переизбытка чувств. Эдгар поскрёб затылок.
– Моё детство скрыто туманом. Иногда кажется, будто я всегда был таким большим, всегда бродяжничал на пару с моим дорогим Господом и своим умением.
– Ты мне сам рассказывал. Про травму, про камни в своей голове, про речку...
– Да, рассказывал, наверное, – ковыряя в носу, сказал Эдгар. – Но со временем туман завладевает всем. Я пытаюсь вспомнить, но в голове бродят разве что заблудившиеся идеи и какие-то странные, далёкие друг от друга мысли. Я не знаю, откуда они взялись. Я подвожу их одну к другой, но они не знакомы. И не желают друг друга знать. Как родственники, находящиеся в давней ссоре, как это заведено у высокородных – ссоре, уходящей корнями в глубину веков.
Эдгар вращал глазами, ни на чём не фокусируясь.
– Мнится мне, что там, откуда я родом, не было снега. Мнится мне, что там даже не разговаривали на ломбардском и на северных наречиях, таких, – здесь он сделал паузу, набрал в лёгкие воздуха, как будто собирался сдуть белые шапки разом с целого поля одуванчиков, прижал язык к нёбу, и раскатисто, долго произнёс: – будто растут горы и плывут по морю галеры. Будто дышат в спячке медведи. О чём это я?.. Ах, да, такого языка на моей родине не было. Там росли кипарисы, было тепло и всё время светло, а когда выпадали дожди, они ливнями могли извергаться на землю целыми неделями, от дня святого Дмитрия до дня святого Михаила.
– Странные вещи ты рассказываешь. Разве там водятся великаны?
– Получается, водятся, – Эдгар выглядел до крайности удивлённым. Он рассматривал свои ладони, словно надеялся обнаружить застрявший в линиях песок.
– Ты забываешь меня, да? – с сожалением сказала Ева. Что-то дёрнуло её сказать. – Забываешь, зачем я здесь?
Эдгар смотрел на неё сверху вниз, словно спрашивая, «о чём ты?» Ева подумала, что он, наверное, уже не помнит, как так получилось, что они начали путешествовать вместе.
Теребя на коленках платье и глядя в сторону, она продолжила, стараясь, чтобы голос ступал медленно и вязко, подбираясь к великану на кошачьих лапах.
– Ты видишь, но не замечаешь человека, который готов сделаться твоей куклой. Наше путешествие вместе уже очень, очень долго тянется. Даже Мгла уже не различает, где кончаешься ты и начинаюсь я. Я твои дополнительные руки, твои вторые ноги и голова. Но ты... ты больше обращаешь внимания на свою тень, чем на меня.
– Тень... – сказал Эдгар, и замолчал. Медленно-медленно его желваки шевелились, будто принадлежали не человеку, а большому жуку. – Их будет царствие небесное. Твоё есть царствие небесное. Зачем тебе я, с моими греховными поползновениями?
Ева положила руку ему на колено, толстое, как колода.
– Я выдержу. Что ты хотел услышать больше всего, как не добровольное согласие?
– Хотел услышать, что Бог меня простит. Хотел больше не знать сомнений, – Эдгар имел намерением сказать это твёрдо, но голос его плыл и плавился, точно масло на огне. – Нет, я не могу.
Девочка решила идти до конца.
– Я как второе твоё лицо. Если ты хочешь испытать на себе свои безумные идеи – используй меня. Я полностью могу тебе довериться. Как если бы ты был Иисусом.
Эдгар вздрогнул, как от удара. Темнота была – выколи глаз, но это движение не укрылось от Евы. Великан бросил повод и зажал уши руками.
– Не богохульствуй! Искорка, от которой вспыхнет кровля дома, я не стану тебя слушать!
Он кричал, и девочка почувствовала, как все заготовленные, бережно вынашиваемые речи смываются потоком слёз.
– Не кричи! – сказала она. – Не кричи, пожалуйста...
Но великан не слышал. Он раскачивался из стороны в сторону, прижав ладони к ушным раковинам. Лошадь, почувствовавшая, что повод больше не сжимают ничьи руки, с лёгкой рыси перешла на шаг, а потом и вовсе остановилась.
– Ты забыл уже, зачем меня подобрал, – сказала Ева, когда он опустил руки. Ей показалось, что великанский профиль сейчас покроется трещинами, словно статуя в заброшенном греческом городе. – Меня выгнали из дома, я пришла ночевать в сарай, где уже был ты. Ты сказал, что покажешь мне всю империю, земли, лежащие за её границей, сказочные земли с необычными людьми, которые разговаривают на курином языке. А я за это разверну всё, о чём ты думаешь, в другую сторону. Стану твоей мадам Женщиной. Теперь ты можешь забыть о мёртвых телах, забыть Мириама. Ты всё время ждёшь какого-то знака, а, между тем, малейшие знаки нарушают твои планы. Что ты всё время ищешь?
– Ищу того, что хочет Господь, – прохрипел Эдгар. В его горле клокотало так сильно, что Ева испугалась, как бы он не рухнул замертво прямо на месте.
Она охотно впускала в своё сердце беспокойство за Эдгара, мысли о грядущих днях (что же будет, когда они войдут в Константинополь, и, переправившись через канал, углубятся в пустынные земли?), лицо Мириама, испуганное, жалкое, которое необычайно чётко отпечаталось на подкорке сознания – потому что боялась, что другого рода страх найдёт лазейку в её сознание. Липкий, скользкий страх за свою жизнь – не лезь сюда. «Уйди» – говорила ему Ева, как говорила когда-то крикам родителей и хриплому, птичьему голосу деда, когда они обсуждали судьбу своей младшей дочери и внучки. Задолго до того дня, как дед слёг с болезнью, и в их дом зашёл вместе со свежими весенними сумерками заезжий цирюльник.
Тебе здесь не рады.
Чего хочет Господь?.. Ева сочла этот вопрос слишком сложным для маленькой девочки, но великан не отрывал от неё взгляда. Хотелось немного света – кажется, ещё немного и начнёшь задыхаться. Всё вокруг как тухлая вода. Девочка испугалась, что забыла фонарь в дубовой роще, но обернувшись и пошарив вокруг себя, нашла его прохладную медную ручку. Он лежал на боку (дерево было влажным и скользким), но немного масла внутри ещё оставалось.
– Скажи мне, – попросил Эдгар. – Ты всё ещё ступаешь по следам Господа? Я их уже не вижу. Сказано было: «Будьте как дети, ибо они наследуют царствие небесное». У кого мне вопрошать ответа, как не у тебя?
Он довольно неуклюже сполз с сиденья и грохнулся на колени, так, что Ева едва не полетела кубарем вниз. Мгла, подняв голову, посмотрела на них одним глазом. Укромное его мерцание, казалось, отдаляло и отдаляло до бесконечности утро.
Девочка гнала от себя страх.
– Я не хочу, чтобы твои мысли растворились в голове так, как растворилось твоё прошлое. Не хочу, чтобы они потерялись по дороге – новая идея сверкнула в её голове, точно вспышка молнии далеко над горизонтом. – Я... его светлость должен обрести новое тело. Что, если им стану я?
И, не давая Эдгару даже секунды для сомнения, опережая процессы в разбитой его голове, скрипучие расшатанные валы и колена, которыми высказанная мысль доставлялась ему в сознание, выпалила:
– Им стану я!
Эдгар не стал спрашивать что-то вроде «ты точно этого хочешь?», или говорить категорично «этому не бывать», хотя Ева ждала, пока он откроет рот, сжав кулачки. Её пугало не то, что великан может отказать, а то, что под грузом его колебаний может зашататься клык её решимости.
Но Эдгар ничего не сказал. Он взгромоздился на седалище, отворачивая от девочки лицо, подобрал повод, и телега покатила дальше, поскрипывая задней осью.
А утром, проснувшись, Ева обнаружила, что не может пошевелиться.
Ночью великан больше не проронил ни слова и девочка, устроив сложенные ладони под щёку, уснула. Сон был тяжёлым, как могильная плита, на язык как будто насыпали с горкой каменной пыли. Еве снилось, будто в области живота становится очень тепло, практически горячо, тяжёлые хищные коты лежат на груди и она боится шелохнуться, чтобы не разбудить этих котов и не побудить каким-нибудь неловким движением пустить в ход когти. Горло открыто и беззащитно, сонная артерия бьётся и уши зверей беспокойно дёргаются.
С этим ощущением девочка пробудилась, обнаружив себя в кузове повозки. Снаружи, насколько можно разглядеть, скосив глаза, белый день. Веки поднимались и опускались, как будто к ним привесили по небольшому грузу, а тело растворялось в окружающем пространстве. Даже сосредоточившись, девочка не могла понять, где у неё руки, где ноги, в каком конкретно месте лужи, в которую она превратилась, стучит сердце.
Она хотела позвать: «Эдгар»! Но не смогла даже разлепить губ.
Впрочем, великан был здесь. Большое светлое пятно меркло, когда его загораживала громадная фигура, и начинало сиять вновь.
– Ты проснулась, маленькая путеводная звезда, – ласково сказал Эдгар.
Он навис над Евой, точно дерево, уходящее корнями глубоко в землю и раскинувшее шляпу-крону. – Я... я не спал всю ночь. Я рад, что ты поспала, потому что тебе понадобится много сил. Все силы. которые у есть.
Кажется, Эдгар волновался за неё. Он пытался улыбаться, но, по обычаю, правый уголок рта дёргался, точно червяк в руках мальчишки.
«Для чего?» – хотела спросить Ева, но не смогла. Губы превратились в мясные обрезки.
Но великан понял. Он опустился на корточки, взявшись обеими руками за затылок, аккуратно приподнял голову Евы, и она увидела нечто, в чём с трудом опознала собственный живот.
Одежды не было. Она сложена между спиной и полом, ни складок ни перепадов этих рукотворных холмов девочка не ощущала. Грудная клетка резко выпирала вперёд и походила на клетку для птиц. А всё, что ниже, расцвело красным цветком, самой прекрасной лилией, что девочка видела в своей жизни.
«Господи, Эдгар», – хотела бы сказать она.
Инструменты горкой лежали на сундуке господина барона, и Ева могла поклясться, что каждый из них цирюльник уже успел пустить в ход. Даже зубчики пилы для костей выглядели, как зубы хищника, только что задравшего олениху. Дерево успело впитать кровь, все эти рыцари и драконы, и циклопы, и странные пятиногие существа сполна ей насладились.
Все они были довольны. Эдгар, помимо беспокойства и живого участия, излучал почти щенячью радость.
– Я только начал, – тараторил он откуда-то сверху. – Но работы много, а маковое молоко, увы, не такое сильнодействующее средство. Вот, ты уже почти в сознании, через несколько мгновений начнёшь чувствовать боль. Но я успею, я дам тебе ещё... ты проспишь до самого конца, каким бы он ни оказался. Взгляни-ка напоследок на его светлость. Он весь в ожидании. Ты хоть раз видела на его лице такое выражение?
Его светлость таял буквально на глазах. За месяцы, проведённые вместе, Ева стала считать его цельным, совершенным в своей округлой форме с уродливым отростком шеи. И вот теперь он вновь уменьшался – пилу Эдгар пустил в ход для того, чтобы вскрыть толстую кость черепа в затылочной области. Лицевые мышцы барона обмякли; создавалось впечатление, будто рот кривится теперь не в крике, а в широкой улыбке. В белках глаз набрякли вены. Жёлтые зубы влажно поблёскивали.
Ева захотела закрыть глаза, но не смогла. Это сделал за неё Эдгар.
– Спи теперь, – услышала она его голос. – Ради нас троих – я буду стараться.
Ева была в этом уверена. Ещё никто и никогда так не старался ради неё, как этот великан.
Всякий, кто когда-либо где-либо просыпался, способен осознать себя единым целым. Кляксой на чистом пергаменте, ткнув в которую, он может сказать: «вот – я». Ева, если бы ей задали такой же вопрос, показала бы на пустое место. Она оказалась разбросана по своему телу, точно взбитая ветром масса осыпавшихся с дуба листьев. Она была слухом, который ловил тревожные звуки, что медленно обретали в голове осмысленность: крики и резкая, гавкающая речь. Была пучком нервов, которые мало-помалу начинали корчится от боли. Была ополоумевшим осязанием, которое вновь и вновь пыталось – и не могло разобраться, что же у него где, и где, собственно, у этого организма границы. Была привкусом крови на языке и позывами тошноты где-то глубоко, в горле.
Была, наконец, зрением, которое вернулось резко, рывком, не смотря на то, что глаза разъезжались и всё двоилось, троилось... множилось. Внутрь сознания, которое больше не было самим собой, потекла целая вереница образов.
Повозка. Колышущиеся, как от ветра, стены. Ворох вещей на полу. Кровавые разводы. Куски кости. Люди, которые лезут внутрь, их обезображенные, искажённые лица, все кричат. Огромная фигура, которая, казалось, может загородить целый свет, стоит лицом к пришельцам, опустив руки. Лица его не видно, только бугристый затылок. Как холм, в котором проложили свои ходы стони кротов.
– Вот, значит, каковы твои святые мощи, сатана!
– Это же гомункул! Химера, творение рук человеческих. Как ты, алхимик, сумел на такое покуситься! Смотри, руки у тебя в крови, и эта кровь – господня! Ты своими руками совершил расправу над Господом нашим. Он истекает кровью. Он закрыл глаза, чтобы не видеть нашего племени, гримас его и грязных воплей.
Завывания, заламывания рук. Великан стоит без движения, толпа, как волны, накатывающие на камень, угрожает поглотить его. В повозку забирается всё больше людей. Сначала они видят Эдгара и на лицах отражается робость, потом, вступив под сень полога – видят Еву. Многие тут же сгибаются пополам и выплёскивают на пол скудное содержимое желудка.
А потом дрожь узнавания прошла по телу, которое по-прежнему никак не могло собраться вместе. Этот человек... карлик с бурундучьим лицом, с холодными карими глазами, ртом, который и прежде, и сейчас кривится в ухмылке. Только руки у него раньше были пусты, а теперь в них нож. Кто-то размахнулся, отпуская припасённый снаряд, великан охнул, когда в имеющую форму валуна голову врезался камень настоящий.
И скалы, бывает, обрушиваются в море. Нож вошёл великану прямо в грудину, карлик отпрыгнул, широко расставляя руки и пытаясь заполучить себе немного пространства. На миг наступила тишина, а потом тишина взорвалась криками, и праведным рёвом, и причитаниями, которые постепенно переместились наружу, когда тушу великана выволокли пред господни очи.
– Смотри, – кричал кто-то, – вот источник всех бед! Источник скверны в твоей стране!
То, что было в прошлом Евой, вновь попыталось пошевелиться, но не смогло. Странные, безумные образы заполоняли сознание, они множились там, куда ни плюнь, будто сорная трава на заброшенном поле. Много людей – гораздо больше, чем можно узнать за одну жизнь. Жилистые, тонкие руки, умение держаться, скрюченные, жалкие люди, которые вызывают только отвращение, отчаянное желание смыть их уродство кровью, потому что она, кровь – одинакова везде. Когда ты вскрываешь кому-то брюхо, королю ли, епископу, или распоследнему грешнику, воняющему ложью и дерьмом, ты видишь одно и то же.
Смыть кровью – или же утопить в огне.
Огонь уравнивает всех.
Эти же люди сейчас смотрят на тебя сверху вниз. Ты видишь фурункулы под их подбородком, содранные, синюшные костяшки пальцев. Впалые животы со следами чесотки под рубахами. Лица сливаются вливаются в вереницу сотен тысяч таких же лиц, виденных ранее.
– Смотри, – со страхом сказал один, – какой гомункул.
Его товарищ избегал смотреть вниз. Он нервно вертел головой.
– Тот цирюльник говорил, что везёт мощи. Я не вижу ни одной.
– Мощи – не всегда кости, дурья твоя башка. Смотри вниз. Смотри... только постарайся не захлебнуться рвотой. Знаешь, кто это? Чьё это лицо? Это барон, гуляющий с косой.
– Да неужто?
Подошли ещё люди. Повозка покачивалась, будто опиралась не на колёсные пары, а на водную гладь.
– Барон, гуляющий с косой! – подбородок говорившего трясся от возбуждения. – Тот, от которого неверные бегут в страхе, побросав свои ятаганы. Это знак, братья. Символ нашей будущей победы. Вы что, не понимаете?
– Он сейчас не в состоянии держать в руках оружие, – осторожно сказал кто-то, и тот, кто говорил про символ победы, обернулся к нему и в ярости вцепился в воротник.
– Святые мощи, неверующий! Ужели ты думаешь, что святой Лука лично стоит на страже монастыря, в котором захоронен его прах? Сила гуляющего с косой будет в наших руках – этого достаточно, чтобы пройти всю аравийскую пустыню от края до края. Во имя гроба Господнего!
Крик десятка глоток заставил полог повозки надуться. Он, будто бесценное сокровище, будто лоскут Христовой плащаницы, передавался от человека к человеку, из уст в уста, не одна глотка подхватила его и вознесла в совокупном хриплом призыве, до края земли, до подземных сводов и корней вековечных сосен.
