Текст книги "Комплот детей (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Ахметшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)
– У нас миссия, – сказала Ева и оглянулась на Эдгара, теперь белого, как снежный ком. Слова, которые она собиралась произнести, куда внушительнее звучали бы из уст большого человека. Если, конечно, можно поставить рядом слова «Эдгар» и «внушительность». Но, по крайней мере, он был взрослым. – Это вот стоит костоправ и лекарь. Очень хороший знаток всего, что связано с костями. Он может отличить кости сарацинов от костей христиан! Один барон когда-то сражался возле великой южной горы с неверными и потерял там много друзей.
– Он был там ранен, – просипел Эдгар, как будто из могилы.
– Ага, – кивнула Ева. – Точно. Ранен. Нам нужно собрать кости тех, кто остался в чужой земле, и привезти на родину.
Человек-ворона выслушал Еву с выражением крайней внимательности. Он был очень высоким, почти таким, как Эдгар, и девочка мельком подумала, что, наверное, должно пройти время, прежде чем сказанное пройдёт по всем каналам и трубкам внутри тела человека и дойдёт до его понимания. Он удивился, но удивило его, казалось, не то, что в таком серьёзном походе верховодит маленькая девочка. При слове «друзей» монах дёрнул бровями.
– Понятно, – сказал он невразумительно. – Как же барон сейчас себя чувствует? Я вижу, его мания переросла все разумные пределы.
Ева не знала, что такое «мания», но слово это почти сразу вылетело из её головы. Ева так торопилась задать вертящийся на языке вопрос, что даже не подумала ответить собеседнику.
– А ты был с ним знаком?! – воскликнула она.
Пальцы в складках рукавов недовольно задвигались.
– Мы виделись, буквально пару раз. Не уверен, что кто-то был с ним по-настоящему близко знаком. Разве можно познать человека, который пытается выжечь из своего нутра всякую отличность, даже не от других людей – от всего простого, что есть на земле?
Ева закусила губу. Эти слова звучали очень странно – особенно из уст того, кого легко со спины, и даже с лица, можно спутать с любым другим обитателем монастыря.
– Наверное, это сложно.
– Совершенно верно, девочка. Но я рад, что твой господин жив. И... рад, что до нас больше не доходят о нём вести.
Монах повернулся и пошёл прочь. Эдгар мог сказать то же самое – на лице его, в опустившихся скулах и подрагивающем рте читалось колоссальное облегчение. Если бы вести о бароне дошли до человека-вороны сию же секунду в виде дикого, оголтелого вопля, у великана непременно что-то разорвалось бы в груди.
– Почему он назвал барона моим господином?
Ева, повернувшись к великану, в задумчивости теребила нижнюю губу. Эдгар не мог ответить. Он привёл Мглу и теперь запрягал её в повозку, зубами затягивая подпругу.
После того, как они тронулись в путь, костоправ, казалось, исполнился какой-то страшной, отчаянной решимостью.
– Я должен узнать о человеческом теле всё, что возможно, – сказал он Еве. – Я не умею читать, а если бы и выучился – кто даст мне трактаты древних мудрецов?
– Уж не ты ли говорил, что их опасно читать?
– Я, – лицо великана потемнело от какого-то сильного внутреннего чувства, которое Ева не смогла разгадать. – И я не буду себя оправдывать. Но если бы передо мной сейчас оказалась такая книга... скажем, с рисунками вместо этих хитрых закорючек, я бы открыл её и смотрел!
– Ты можешь попросить какого-нибудь умирающего дать тебе открыть ему грудь и живот. Чтобы хорошенько изучить внутренности...
– О таком нельзя сметь даже думать, – перебил её Эдгар. – Грядёт день суда Божия, и тогда мёртвые восстанут... и как им понравится, если обнаружат, что в их нутре хорошенько покопались? Слышал, даже на мусульманском востоке, куда мы направляемся, под страхом смерти запрещают вскрывать человеческие тела. Это запрет, который должен остаться запретом. Господь говорил, что по своему подобию создавал он человека, и, раскрывая тайну того, что спрятал он от наших глаз, мы вступаем под сень смертельного греха.
Глава 7
Эдгар по-прежнему предпочитал спать под повозкой, и Еве теперь больше чем обычно казалось, что дышит сама земля. В дождливые дни, когда та превращалась в кисель, великан перебирался в повозку, но такое случалось нечасто. Так что Ева могла выбрать себе стенку по вкусу или спать ровно посередине. Обитель пресветлого барона стояла по центру повозки у дальней её стенки и напоминала трон какого-то из древних королевств. Искусная резьба, все эти ангелы, рыцари, лошади о трёх ногах, по мере того, как темнота, перехлёстывая через борта, наполняла повозку, превращались во что-то первобытное. Инстинктивно-пугающее, будто там стоит не сундук вовсе, а шевелится клубок змей. Все чувства девочки теперь были направлены не вовне, а замечали малейшее изменение между стенами, полом и потолком. Вот залетело насекомое, словно лезвие скальпеля великана-костоправа, оно отсекает от пространства кусок за куском... Вот вещи, сложенные в одном из углов, вздохнули и заворочались, будто из тюков и мешков с провиантом случайно составился какой-то зверь – барсук или маленькая копия медведя. Стукнул ли по крыше жёлудь, приземлился ли сухой лист – всё мгновенно возбуждало в голове целый поток ассоциаций.
Только нутро сундука хранило тишину. Это было странно, – думала Ева, – ведь даже Эдгар, пусть он не как обычные взрослые люди и иногда ведёт себя как ребёнок, уверен, что голова этого мужчины жива. Она не подаёт признаков жизни, но также и далека от состояния, когда вещи и живые в прошлом существа превращаются в противную грязь. Как давешний енот, которому Эдгар дал имя.
Голова пугала девочку и вместе с тем пробуждала жгучее любопытство. Казалось, этот взгляд может с лёгкостью рассмотреть заднюю стенку твоего черепа. И Ева в конце концов пришла к довольно неожиданному выводу: она решила подружиться с бароном.
«Если даже за этими слепыми глазами и прячется жизнь, – думала девочка, – господин барон же такой беспомощный. Что он может, сам, без нас с великаном? И мы – его единственная надежда».
Так, качаясь на волнах потока, вызывающих трепет беспорядочных мыслей, Ева каким-то образом попадала в течение, которое уносило её в царство сна. И казалось, что она сама – голова без тела – лежит в сундуке-фургоне не в силах даже расслабить те мышцы, что ещё остались, и ведёт бесконечные беседы с пустотой. Пустоте давно уже надоел такой собеседник, её ответы односложные, либо натурально издевательские, и следуют совсем не за теми вопросами, которые были заданы. «Хотя умеет ли он ещё задавать вопросы?» – спрашивала себя Ева в полусне. Должно быть, всё, что мог спросить у пустоты барон, переплеталось в его голове в тугой комок, в котором с трудом можно было различить отдельные слова.
Во время долгих дневных переходов по пустым, будто бы заброшенным, тропкам, Ева бережно извлекала из сундука голову его светлости и баюкала на коленях, уложив сверху свой подбородок. Иногда в руках её появлялась расчёска – деревянный гребешок, который, кажется, был у Евы всегда. Зубцы его пропускали через себя седые волосы барона, а мысли Евы в этот момент уносились далеко вперёд, или назад, в те земли, которые она покинула.
Барон возражал против подобного обращения точно таким же способом, как возражал против всего, что происходило вокруг – насупленные брови стремились вниз, будто выпавший и летящий к земле снег. Днём он почти не пугал Еву, напротив, она до одури смеялась, когда между волосами проскакивала статическая искра и кусала её руки, болтала с ним, как с любимой игрушкой.
Великан на всё это глубокомысленно замечал:
– Наверное, ты нашла ещё один возможный способ вернуть его светлость к жизни. Валдо пытался разговаривать со своим господином так, будто никогда не существовало оружия, которое отделило голову его от тела, но получалось у него так себе. Может, тепло твоих рук возымеет больший эффект? Я не знаю.
– С вами четырьмя мне не скучно, – говорила в ответ Ева, имея ввиду ещё Мглу и Господа. – Ты будто мой старший, несмышлёный братик. Но всё же иногда я вспоминаю, как жилось дома. Я даже плачу, когда никто не слышит.
– Если трава не имеет возможности пустить корни, она должна хотя бы о них помнить, – замечал на это Эдгар.
Девочка взяла на себя все заботы о костре и пище, в то время как великан всё больше ходил кругами вокруг лагеря и наблюдал за происходящей вокруг жизнью. Ева размышляла – любой другой на наводящие вопросы ответил бы, что вокруг не происходит ровным счётом ничего, но для Эдгара жизнь была везде, даже если это крошечная жизнь, и она именно происходила. Он мог часами наблюдать, как растёт побег вербы, обозначая каждое достижение своего подопечного на этот вечер возгласами и хлопками в ладоши. Было ли это праздное любопытство, или же что-то более глубокое?
Часто Эдгар исчезал в лесу или подлеске, отправлялся бродить по лугу и удалялся до тех пор, пока заслоняющая небо фигура не превращалась в чёрточку на горизонте. Скрипели петли сундука, и на свет появлялась, будто цыплёнок из яйца, голова его светлости. Ева устраивала её на подушке рядом и посвящала во все кулинарные секреты, которые достались от матери или до которых доходила своим умом.
Цирюльник возвращался с охапкой трав и цветов, с грибами или ягодами, а иногда с тушкой дохлого зверька или птицы, которую тут же начинал изучать. Он делал это с таким живым любопытством, что Ева бросала все свои дела и подходила смотреть как соединяются крылья с лёгким, точно нарисованным, скелетом.
– Мёртвые зверьки куда-то попрятались, – однажды сказал Еве костоправ, наблюдая как палочник взбирается по подставленной ему ветке. В котле над костром доваривалась похлёбка. В лодочках листьев скапливался вечер; пока же было ещё светло. – Я уже три дня никого не изучал. Притом, что я умею находить по запаху тушку даже под слоем листвы. Даже под корягой. Знаешь, как это чувствуется? Будто знания уплывают из твоей головы как флот рыбацких корабликов, а ты стоишь на берегу.
Забыв про еду, Ева вскочила, бросилась куда-то в кусты дикого крыжовника, прихватив с собой инструмент, которым они выкапывали для костра ямку. А спустя несколько минут вернулась, сжимая в руках что-то вырывающееся и пищащее. Эдгар склонился над импровизированной клеткой, прутьями которой служили пальцы девочки.
– Что это?
– Это лесная мышь, – довольная, что сумела подсобить великану, сказала Ева. – Я заметила её норку, когда собирала ягоды. Наверное, она не скоро ещё умрёт своей смертью, но ты можешь убить её, скажем, ударив вон о тот камень. И изучать сколько хочешь.
Эдгар отпрянул, заставив костёр забеспокоиться и выдохнуть искры.
– Я не хочу... – он задыхался. Горло его раздувалось и раздувалось, будто у жабы с пересыхающей кожей. – Тушить пальцами господень свет – это не по мне. Пусть уж лучше как-то само...
– Если хочешь, это сделаю я, – сказала девочка, выпятив губу. Ей не очень хотелось умерщвлять бедную мышку, но если этот странный лекарь не хочет марать руки, она поможет. Ева подумала про свет, который излучало развёрстое тельце енота, жалкий, как доживающая последние мгновения свеча, будто птенец, никак не решающийся выпрыгнуть из гнезда и начать свой первый полёт.
– Не хочу, – тонким голосом вскрикнул Эдгар. Голосистая птаха, что развлекала их, восседая на верхушке ближайшей ёлки, вспорхнула и улетела прочь, не-то насмешливо, не-то испуганно подражая крику Эдгара, – чтобы смертоубийство было оружием того, кто хочет спасать жизни, спасать души...
– Это же всего лишь зверёк, – сказала Ева. Отпускать крошечное, копошащееся у неё в руках тельце тоже не хотелось.
Речь великана была невнятной – губы его дрожали.
– Человек тоже часто «всего лишь». Перед явлениями природы он не больше чем букашка. Так что будь добра, выпусти животное на свободу. Я как-нибудь обойдусь без материала. Более того, я кое-что понял! Да, понял, прямо сейчас! Он ниспослал мне тебя и твоё рвение, чтобы проверить и наставить.
Ева отчего-то обиделась.
– Но ты ешь мясо. И папа у меня частенько выходил в поля, чтобы поставить силки на куропаток.
Из уголка рта Эдгара на подбородок скользнула нитка слюны. Он шипел так, что Ева, прижимая к себе пойманное животное, отступила на несколько шагов назад и только чудом не полетела спиной в заросли крапивы.
– Я сам никого никогда не лишал жизни! Потому что... потому что я знаю о ней немного больше, чем другие. А чем больше ты знаешь, тем больше исполняешься отвращением к кровопролитию.
Проигравшись с мышонком, Ева потеряла к нему интерес и позволила ускользнуть. Что-то в словах великана не давало ей покоя. Там, где прожила она первые годы жизни, круговорот жизней везде вокруг стал для девочки обычным делом. Стоило дать кому-то со скотного двора имя, кому-то, кто тычется тебе через ограду в шею мокрым носом, как спустя некоторое время ты видишь, как тушку знакомой расцветки подвешивают за задние ноги и выпускают кровь. Или отрезают голову. Ты смотришь в потухающие глаза и думаешь: «а у неё ведь был такой приятный шершавый язык»...
Соседи отрезают от туши куски мяса и уносят в дом, где уже разогрета печь, и из твоей головы нитками дыма вытекают давешние мысли, в животе начинает урчать, и хочется уже не трогать трепещущие влажные ноздри, а положить кусочек того, что готовится там, за стенкой, себе в рот. Ева видела всё – от начала до конца. Случалось даже чувствовать ладонью толчками вытекающую из перерезанного горла кровь, тёплый ком в животе и смех отца, достигающий её ушей словно откуда-то издалека. Двигать челюстями и не понимать, что то, что хрустит у тебя на зубах когда-то составляло чью-то жизнь? Даже если не твои руки её прервали – чья-то жизнь остаётся чьей-то жизнью, которая была, и которой больше нет. Воистину, за великанским ростом и грубыми чертами лица скрывается ребёнок, малыш, давно забывший своих родителей и выросший только физически. Ева смотрела, как Эдгар расправляет смятый копытом Мглы лист лопуха, и не знала, как рассказать ему свои мысли.
Девочка вновь подумала об этом, когда два дня спустя она отправилась собирать хворост для костра и нашла в овраге человеческие кости. Ева позвала Эдгара, и тот, скользя по влажной траве и придерживаясь за кусты, которые под его весом трещали и показывали голые, светло-коричневые, как лапки крота, корни, спустился в овраг. Босые ноги погрузились в грязь по самые щиколотки.
– Они лежат здесь уже давно, – сказал Эдгар, разгребая вокруг находки гнилые листья. – Видишь? От одежды остались только клочки. Должно быть, здесь когда-то текла река.
– Кто-то выкинул кости в реку?
– Этот овраг пересох, может, сотни лет назад. Видно, дождливой осенью или в лето, когда Творец посылает на землю уж слишком много осадков, здесь всё-таки струится ручеёк, слизывая плесень с камней. Так он обглодал, не в силах сдвинуть с места, и человеческий скелет. Может, сюда пришёл умирать какой-нибудь бедняк... хотя нет, слишком далеко от городов, а в деревнях бедняки всё же предпочитают умирать в собственных халупах на своём клочке земли, трудясь в поте лица... уж я-то знаю. Много таких повидали эти глаза, пока копыта Господа мяли землю. Это или работа разбойников, или кости какого-нибудь старца-отшельника. Впрочем, по ним легко можно установить возраст. Обрати внимание, как всё совершенно в человеческом скелете. Здесь должно быть мягкое, упругое вещество, которое скрепляет кости. Хрящ. Жалко, от мышц ничего не осталось – я слаб к созерцанию мышц.
Опершись руками о локоть великана, Ева разглядывала скелет.
– Это не старик, – сказал Эдгар. – Мужчина, молодой парень. Или средних лет... смотри, какой красивый череп! Какие затылочные доли! Всяко лучше, чем мои... Но он мёртв, а я, греховный и страшный, как плешивый, облезлый пёс, отчего-то всё ещё жив. Так... рёбра не сломаны. Не смотри, что они провалились внутрь, вот эти места, где рёбра соединяются с позвоночником, самые слабые. Время уселось сверху и сломало его грудную клетку.
– Отчего же он умер? – спросила Ева.
– Только деревья знают, да ещё Господь. Возможно, ему всадили в живот нож или перерезали глотку – этого мы не поймём по костям. А может, он заболел какой-нибудь страшной болезнью и ушёл в эти леса умирать.
Налюбовавшись, Эдгар сказал:
– Мы должны взять его с собой, – желтоватый ноготь ковырнул жёлтый покров черепа. – Только нужно ничего не повредить.
Он снял с себя рубаху и завернул в неё скелет. Потом водрузил свёрток с костями себе на плечо и вынес из оврага. Ева едва поспевала следом.
– У нас в деревне мертвецов хоронили на кладбище у церкви, – сказала она, когда они добрались до своего расположения. – Только самоубийцам никогда не ставили кресты на могилы.
– Мы обязательно его похороним... – сказал Эдгар. Свёрток он положил на край повозки. Кости пахли влажной пылью. Нельзя сказать, что запах был неприятен, но и чем-то приятным он тоже не был. – Сомневаюсь, что он был самоубийцей. Не надо допускать, чтобы душа задерживалась в этом мире хотя бы на минуту дольше, чем положено. Зароем так глубоко, как получится. Хотя я сомневаюсь, что они, души, так привязаны к телу. Возможно, в той же мере, что и птенцы к своему гнезду. Его сложно покинуть, и только когда в теле начинают проедать ходы черви, а земля всё сильнее с каждым днём давит на грудь, душа понимает, что здесь делать больше нечего.
– Мы сможем увидеть тот свет? – спросила Ева. – Такой же, как в теле енота?
– Когда смерть так глубока, что даже кости ломаются и крошатся, нет никакого света. Только темнота. Когда этот человек, кем бы он ни был, перестал быть господином над собственным телом, то, наконец, стал смотреть по сторонам.
– И что он увидел? – зачарованная словами великана, спросила девочка.
Одна половина лица Эдгара дёрнулась, он с загадочной улыбкой посмотрел на собеседницу.
– Откуда я знаю? Мы же ещё живы. Когда-то наступит миг, когда мы не сможем смотреть на мир глазами, зато сможем смотреть душой.
Ева вспомнила, что собиралась разжечь костёр, и засуетилась, собирая мелкий хворост вокруг повозки и не пренебрегая даже еловым сушняком и влажной корой, хотя знала, что они дают куда больше дыма, чем огня. От великана и его находки не хотелось далеко уходить. Нечасто удавалось посмотреть, как таинственная машина внутри Эдгара начинает вертеться в другую сторону, и слова с мыслями извергаются из него вместо того, чтобы утекать в раскрытый рот, словно вода в расселину между скалами.
– Ты говорил про ангела с мешком... – сказала она, стараясь не растерять собранный хворост. – Ангела, который забирает души.
– Ангелы тоже не умеют заглядывать на земле под каждую ёлку и в каждую пещеру, пусть даже они крылаты и летают быстрее ветра, и двери с подземельями для них не преграда. Может, этого беднягу просто пропустили во время жатвы. Ведь он вряд ли был праведником, а к тому же был молодым и едва открыл счёт совершённым молитвам и благим делам. Это же кроха, а ангелы – большие, как башни. Немудрено такую не заметить... впрочем, это мой, должно быть, язык создаёт ветер. Я не могу предполагать, что на самом деле он, бывшее содержимое такого красивого черепа, уже не на небесах... смотри, кажется, вон там, между двумя камнями, хорошее место!
– Ты хочешь, чтобы я разложила там костёр?
– Не костёр. Утром мы отдадим этот скелет земле. Если бы эти кости с самого начала оказались в земле, как полагается у добрых христиан, то от них давно бы уже ничего не осталось. Найди две палки, чтобы можно было составить крест.
На ночь они разложили останки бедняги на повозке. Эдгар по одной извлекал кости, и свет костра подчёркивал изгибы, делал снова чёткими грани позвонков, которые смена сезонов сделала почти неузнаваемыми. Великан внимательно присматривался к каждой, вертел её в руках, причмокивая, примерял к себе. Последним он достал череп и долго, придирчиво заглядывал в глазницы, будто собирался прочитать на внутренних стенках черепа жизнь бедняги.
– Значит, у нас внутри всё то же самое?
Эдгар посмотрел на Еву, будто хотел в чём-то удостовериться. Потом сказал:
– Да, должно быть так. Эти же кости у тебя очень маленькие, а у меня очень большие. Но на севере есть люди, чей скелет ниже, а вот эта, похожая на блюдо, кость ровно такая же, как у медведя. Люди там сами как медведи и даже шеи их покрыты шерстью. Где-то живут люди с пёсьей головой, а далеко на юге – люди, у которых ни одна косточка не похожа на нашу. Все эти язычники...
Эдгар внезапно замолк, глаза его совместились на кончике носа, как будто туда приземлилась муха.
– Не слушай меня, ибо я говорю от слабости своей, а знаю не больше тебя, сонная бабочка с покрытыми инеем крыльями. Все твари созданы во славу Божию, и многообразие образов земных само по себе есть Его образ. Так что даже песиглавцы и люди хвостатые, при всей их отвратительности для глаза, не кажутся отвратительными творцу и призваны лишь напоминать о величии небес.
Слова Эдгара были для Евы странными, во многом непонятными, и она сочла за правильное промолчать.
– Ничего не видно, – с лёгким разочарованием сказала она, рассматривая тонущие во мраке кости. Костёр почти погас, и казалось, что сами кости источают некую тёмную жидкость. – Я не вижу даже ниток, про которые ты говорил.
– Да, да, – сказал великан, не глядя на любовно выложенный им рисунок. Косточка к косточке, короткие рядом с короткими, длинные рядом с длинными. Кажется, гораздо больше его занимали собственные недавно высказанные мысли, которые он пытался разложить так же. – Давай спать.
Проснувшись, Ева не обнаружила Эдгара под телегой. Растительность там ещё хранила вес его тела, но уже начала, травинка за травинкой, поднимать голову. Мгла и Господь стояли нос к носу и как будто о чём-то секретничали. Даже хвостами они махали не просто так, а словно с умыслом, оповещая друг друга, например, сколько и каких мух кого прилетело навестить.
Костей тоже не было. Крест, сделанный Евой накануне, лежал сломанный – кажется, великан наступил на него, не заметив.
Она нашла Эдгара в овраге, среди чёрных от смены сезонов листьев, рассеянно собирающим из костей подобие пирамидки. Череп венчал её, как купол городскую церковь, и у Евы эти ассоциации вызвали нехорошие ощущения в животе.
Великан посмотрел на девочку долгим, задумчивым взглядом. Сказал:
– Он здесь.
– Кто?
Ева на всякий случай огляделась, но жёлтый ноготь постучал по макушке черепа.
– Его душа – здесь. Душа этого бедняги не смогла добраться даже до чистилища. Я просчитался – думал, даже если ангел прошёл мимо – трухлявые, пусть и собственные кости – это последнее, чего будет алкать душа. Она... я бы алкал странствий воздушных и подземных, изучал бы движение червей и рост крошечных лягушат...
– Что же?
Приоткрытый рот Эдгара и насупленная левая бровь выражали глубокую задумчивость.
– Бедняга не хочет расставаться с телом. Он сидит там, как паук в паутине. Нужно найти священника. Зарыть кости и освятить могилу.
– Как ты это узнал?
Ева на цыпочках приблизилась к конструкции из костей. Сквозь глазницы можно было увидеть землю и робкую травяную поросль, точно так же она пробивалась сквозь рёбра, наполняя бессмысленные теперь пустоты новой жизнью. Муравьи и многоножки уничтожили на костях остатки мяса, тазовая кость с укромными впадинками, побелевшая от солнечных лучей и напоминающая куда больше камень, чем кость, служила отличным лежбищем для ящерок. Кое-где Ева видела их следы. Куст жимолости в полутора шагах от скелета щеголял пронзительно, до черноты, красными ягодами, такое плодородие на костях казалось Еве почти оскорбительным. Эдгар уделил толику внимания и кусту, исследовав основание, взвесив гроздь ягод и задумчиво кивнув.
– Услышал, как он шевелится. То же самое, что с головой его светлости. У него нету мышц, чтобы ими управлять, но усилия живого разума никогда не пропадают даром. Они, так или иначе, сдвигают мир вокруг себя. А ещё я очень хорошо могу представить, что он жив. Могу поговорить с ним... ты знаешь, девочка, я не очень люблю обыкновенных людей, но беседа с ними течёт сама собой, если, конечно, попадаются такие, кто не старается тебя прогнать или сразу насадить на вилы. А вот с камнями, допустим, разговора никакого не получится.
– Зачем тебе разговаривать с камнями?
– Если бы вдруг мне встретился камень с человеческим лицом, я бы не смог построить с ним беседу. Зато с этим черепом беседа течёт сама собой. И я – представь себе – слышу, как он пытается отвечать. Хочется, чтобы рядом оказался какой-нибудь мудрец. Есть множество вещей, до которых нельзя дойти своей головой.
– Мы пойдём в другой монастырь? – спросила Ева.
Эдгар поднялся. Он будто бы расколол пальцами косточку, которая долгое время сопротивлялась медвежьему давлению мышц великана.
– Уж нет. Может, встретится господень слуга, голова которого не настолько полна мыслями о святости. Хорошо бы, это был какой-нибудь паломник. Странные люди – самые понимающие на свете.
Когда Эдгар пробормотал: «правда, в том, что я затеял, вряд ли они меня поймут», Ева поняла, что в голове костоправа идёт настоящая война мыслей, побоище, в котором под градом стрел-доводов погибают одни и на их место встают другие.
Все кости, кроме черепа, отправились догнивать в землю. Ева сказала, что нужен новый крест, но Эдгар решил, что никакого креста не нужно. Череп он поместил в сундук к его светлости, и Ева от души понадеялась, что барон не взъестся на них за то, что они подселили в богато украшенное его жилище какую-то чернь.
Обычные дела, вроде скрипа оси телеги, врачевания царапин, неразборчивых молитв на устах великана и бульканья воды в мехах, удирали от них со всех ног к горизонту, и путники торопились следом.
Когда Эдгар, занимаясь с растительностью на голове клиента, отсылал девочку прочь, ноги сами вели её по округе, а глаза сверлили каждого проходящего человека и успевали стрелять в сторону прилавков со съестным.
Иногда она оказывалась в окружении тучных, пахнущих луком и домашним хозяйством, тел. Когда попытка проскользнуть между ними оканчивалась неудачей, Ева слышала:
– Бедная бродяжка. Посмотри на неё! Сколько тебе лет?
Ева задирала голову и видела женщин с низкими лбами и волосами, которые, точно улитки, заползали в головные уборы.
Она лепетала:
– Наверное, семь...
– Наверное? – строго сказала одна из женщин. – Говори нам честно, что тогда был за год?
– Мама говорила, что я родилась, когда король двинул войска на подмогу к Филиппу первому, французскому. Скоро должен был начаться поход на неверных. Солдаты мимо нашего дома шли трое суток, что не съели – то вытоптали подчистую. Отец и дед сразу хотели снести меня в лес, чтобы избавиться от лишнего рта, но мама не отдала. Папа говорил, что один из солдат, что ночевали в сарае и на поле, должно быть, подкинул меня в свёртке.
– Из какой ты области? – спросила та, что постарше, и свела абсолютно седые брови: – Тяжёлые были времена. Солдаты на родной земле – бедствие такое же, как если бы саранча вылупилась из твоей пшеницы.
Ева смущённо разглядывала пальцы на своих босых ногах. Женское внимание усыпило в ней ту девочку, что спорила с великаном-костоправом по любому поводу, готовила обед и выбивала из клиентов деньги, а ещё сама становилась великаном, когда Эдгар превращался в огромного испуганного ребёнка.
– Герцогство Швабия, – заученно сказала Ева. – Там есть дорога, если идти по которой долго-долго, попадёшь в Ульм, мы, кстати, только что оттуда. Из Ульма к нам приезжали ремесленники и торговцы.
Женщины переглянулись.
– Тебе, скорее всего, больше, – сказала одна.
– Хотя, войска Генриха четвёртого, да сражаться ему на небесах со всеми подряд, как он любил на земле, действительно шли Дунаем о ту пору, – прибавила другая.
– Вот тогда-то я и родилась, – сказала Ева.
Все четверо (а их было именно столько) женщин одинаковым движением покачали головами. Та, брови которой парили на белом лице как облака над горизонтом, сказала:
– Ты выглядишь старше. Не сказала бы, что тебе семь лет. Моей племяннице десять, а она выглядит, пожалуй, немного помладше.
Ева бросила взгляд в воду, в бадью, что, накренившись, стояла у ног одной из женщин, и принялась рассматривать отражение. Как же давно не смотрела она на себя! Так давно, кажется, что ничего удивительного, что с трудом узнаётся девочка по ту сторону чёрного круга. Волосы необыкновенно короткие – только позавчера Ева подрезала их эдгаровым скальпелем, уже во второй раз с начала путешествия. Лицо вытянулось, на подбородке наметилась ямочка, оставляющая ощущение, что её владелец чем-то сильно озабочен. И ещё взгляд... мечтательность, все те миры, в которых обитала девочка, треснули и разродились необычайной пристальностью взгляда, такого, от которого даже взрослые деревенеют и теряются.
С отражения взгляд проследовал на руки – до чего многому они научились за эти недели! До чего много на них появилось ссадин и болячек от разнообразной работы, а сама кожа огрубела, будто принадлежала не человеку, а какому-нибудь земноводному. Нет, Ева и дома не сидела без дела, но теперь от работы, что она выполняла, зависела, пусть и косвенно, жизнь их небольшого каравана.
Эдгар – тот же самый Эдгар, что наизусть знал все циклы жизни лесных пчёл – молчал насчёт перемен, что произошли с Евой... хотя, скорее всего, даже не заметил. Работая с человеческим телом, он считал черты лица и внешние проявления красоты ли, уродства ли, такими же малозначительными, как смена погодных условий.
– Наверное, мама бы меня теперь не узнала... – задумчиво сказала девочка.
– А где она, кстати? – спросила та, у которой в носу, когда та вдыхала, шевелились волосы. Соседка её тут же перебила:
– Этот человек ведь не твой отец, верно? Ух... страшный, как вепрь.
– Мы вместе путешествуем, – сказала Ева спокойно. – Я ему помогаю.
У женщины с волосами в носу взгляд был такой, что, казалось, она может одним лишь им спустить с тебя кожу не хуже, чем с луковицы. Ева подумала, что ей, должно быть, столько же лет, сколько и маме.
– Наверное, этот гигант тебя похитил, – сказала она в сильнейшем возбуждении. – Мы должны сообщить управителю...
Ева, повинуясь какому-то внутреннему порыву, сделала шаг вперёд. Взяла за женщину за запястье, которое запульсировало, забилось у неё под пальцами, как пойманная птаха.
