Текст книги "Соленый ветер. Штурман дальнего плавания. Под парусами через океаны"

Автор книги: Дмитрий Лухманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

Многие привезли на судно цветы, и наша маленькая кают-компания сразу приняла очень нарядный вид.

Субпрефект и его помощник завтракали на судне. Помощник, он же и адъютант, оказался обаргентинившимся англичанином, авантюристом невысокой марки и довольно жутким человеком крайних фашистских убеждений.

Видя нас в форме, с галунами международного типа, чисто одетых, вымытых, выбритых, он, очевидно, решил, что наши товарищеские отношения с учениками и командой – только притворство, необходимое в условиях советской службы. А поэтому после завтрака отвел меня и моего старшего помощника в сторону и прошептал, сверкая глазами:

– Я понимаю, господа, что ваше положение на корабле очень трудно, а поэтому прошу вас: не стесняйтесь и верьте, что вы найдете во мне друга. Если у вас между командой… ну, там что-нибудь такое… вы понимаете меня?.. вы только шепните мне, а я уж сумею научить их понимать настоящую морскую дисциплину…

Я, сдерживая себя от желания ответить ему так, как он этого заслуживал, сказал холодным тоном:

– У нас на судне такая дисциплина, такая настоящая дисциплина, которую я желал бы видеть на всяком другом корабле, и я уверен, что ни мне, ни моему помощнику не понадобится утруждать вас просьбой о помощи…

Перевод «Товарища» от якорного места к пристани, где он должен был начать выгрузку привезенного камня, был назначен в два часа дня. К этому времени к борту подошел небольшой местный буксирный пароход.

Подняли якорь и двинулись под буксиром вверх по реке.

Последний этап стодевяностодневного плавания.

Вдоль набережной стоят пароходы под всевозможными флагами. Довольно много греческих. Вот, мы проходим грандиозные здания и пристани нового ригорифико (холодильника). Его постройка обошлась в несколько десятков миллионов. Это гордость Росарио. Но как все гордости прилаплатских республик, так и эта выстроена на деньги иностранных капиталистов, полновластно владеющих этими богатейшими экзотическими странами.

Показались красивые городские здания, церкви.

Вот между кормой бельгийского и носом английского парохода пустое место с большой черной цифрой 15 на гранитной облицовке набережной – назначенный нам причал.

Но что это?.. По всей пристани, в расстоянии десяти шагов друг от друга, расставлены цепью портовые полицейские, а за ними гарцуют на лошадях конные жандармы в блестящей, несколько опереточной форме и белых касках с широкими полотняными назатыльниками.

Это Аргентинская республика встречает первое советское судно, допущенное в ее воды…

Не успели мы ошвартоваться и подать сходни, как на судно прилетел «друг-фашист» и бросился прямо ко мне:

– Вы знаете?.. Нет, вы не знаете, вам не видно из-за амбаров… Портовая решетка ломится от напора публики. Полиция едва сдерживает. Если их всех пустить на судно, то произойдет свалка и многих могут задавить… Можно сказать, что капитан не приказал никого пускать на судно?

– Нет, зачем же? – спокойно ответил я. – Я очень рад видеть аргентинских друзей и ничего не имею против того, чтобы пускать посменно на судно от двухсот до трехсот человек. А как это сделать, чтобы все было в порядке, это уж ваше дело…

Фашист посмотрел на меня, передвинул фуражку со лба на затылок и обратно бросился на берег.

Скоро показались из-за амбаров бегущие люди. Это была первая партия посетителей, впущенных в ворота порта.

Через несколько минут палуба «Товарища» представляла море соломенных шляп, над которыми стоял непрерывный гул человеческих голосов.

Я сложил в маленький чемоданчик смену белья, несколько самых необходимых вещей, грузовые и другие документы, нужные для визита в контору розарийских Додерос, и по доске, проложенной с вант на пристань, пробрался над головами толпы на берег.

От служащего Додерос, встретившего судно вместе с корреспондентами, я уже знал, что хорошая и не особенно дорогая гостиница «Савой» находится в пяти минутах ходьбы от причала, назначенного для «Товарища», и отправился прямо туда.

Вечером был назначен в этой гостинице товарищеский ужин всех свободных от службы членов кают-компании.

С пяти часов мальчишки на улицах Росарио уже кричали во всю глотку:

– «Критика секста». Фрагата совиетико энтро эн Росарио!

– «Ла Капитал». Лa барка «Товарищ» эн порто!

– «Демокрация». «Товарищ» эн ностро порто!

Газеты брались нарасхват и тут же читались на улице. Жадно и внимательно рассматривались наши физиономии. А когда, попозднее, наши ребята в белой форме с красным советским флажком на фуражках показались на улицах, их встречали овациями.

Вечером, когда кают-компания «Товарища» уселась за большим круглым столом в большой прохладной столовой «Савойя», ресторан начал ломиться от посетителей. На нас смотрели, как на диковинных заморских зверей, и многие, вероятно, ждали, что мы начнем разрывать пищу руками или выкинем еще что-нибудь в этом роде.

В конце концов, когда публика увидела, что большевики не показывают никаких диких штук, она начала, кажется, разочаровываться. А когда кто-то из нас, выйдя на улицу, купил большой букет цветов и, подозвав лакея, велел передать его в оркестр, игравший в нашу честь вещи Чайковского и Рахманинова, зал разразился аплодисментами.

На другое утро, выйдя из отеля, я хотел купить у мальчишки-папиросника коробочку спичек.

Я был в статском платье и соломенной шляпе, узнать меня было трудно; однако мальчишка, зорко взглянув мне в лицо большими черными глазами, спросил:

– Команданто «Товарисчо»?

– Си, – ответил я.

– Но густа монеда (не хочу денег). – И с сияющей улыбкой он протянул мне хорошенькую коробочку восковых спичек.

Надо было отплатить любезностью за любезность. Я спросил имя мальчика, купил тут же в киоске газету, вырвал из нее свой портрет (его можно было найти в любой) и, написав: «Al companero Enrique de commandante fragata sovietico „Tovarisch“ Luhmanoff» («Товарищу Энрике от капитана советского корабля „Товарищ“ Лухманова»), торжественно ему преподнес.

Мальчик был в полном восторге.

Итак, рейс «Товарища» кончен. Судно благополучно доведено до места назначения и приступило к выгрузке.

Из запущенного и распущенного, кое-как оборудованного, грязного корабля «Товарищ» превращен в чистое, хорошо оборудованное, дисциплинированное судно, которое не стыдно показать за границей. Его экипаж прошел хорошую школу, сработался, натренировался. Комсостав в совершенстве изучил парусное дело, привык к судну. Моя миссия кончилась. Я мог покойно и уверенно сдать судно своему старшему помощнику Эрнесту Ивановичу Фрейману и вернуться домой, к своему прямому делу – управлению Ленинградским морским техникумом. Остались бумажные формальности, вроде составления так называемого морского протеста, актов о буксировке, окончания кассового отчета, рейсового донесения, актов о сдаче и приемке корабля.

Трудно было заниматься всем этим при страшной жаре аргентинского лета, духоте в помещениях корабля, бесчисленных посетителях днем и полчищ москитов ночью.

Внимательно следя в эти дни за аргентинской прессой всех направлений, я могу констатировать, что, в общем, к «Товарищу» и его экипажу все газеты и журналы отнеслись более или менее сочувственно и, во всяком случае, прилично.

Большинство репортеров поразили следующие два факта: 1) общая кухня и одинаковый стол для комсостава и команды и 2) строгая дисциплина при исполнении служебных обязанностей и совершенно простые и товарищеские отношения вне службы. Аргентинцы не понимали, например, как могут офицер и даже командир ходить вместе с «простыми матросами» по городу, дружески разговаривать, смеяться и даже присаживаться вместе за столики открытых кафе и пить лимонад или есть мороженое.

Только 12 января вечером я смог закончить все формальности и выехать в Буэнос-Айрес, чтобы там сесть на отходящий в Европу пассажирский пароход.

Весь свободный от службы экипаж корабля провожал меня на вокзале.

Тепло, хорошо и по-товарищески простился экипаж советского корабля со своим капитаном и проводил его громким и дружеским «ура».

Поезд прибыл в Буэнос-Айрес около полуночи, и не успел я сойти на перрон, как меня подхватил кто-то под руку. Оказалось – помощник редактора «Критики». Ему телеграфировал о моем отъезде корреспондент из Росарио, и он встретил меня… с «кодаком».

В Буэнос-Айресе у меня было порядочно дела: надо было побывать в Амторге, похлопотать об обратном грузе для «Товарища», условиться о вводе его в док для очистки подводной части и осмотра руля, запастись консульскими визами на въезд в разные государства Европы, записаться и купить билет на пароход, уходящий в Европу, и т. д.

Все это заняло целую неделю времени. Билет я достал на английский рефрижераторно-пассажирский пароход компании «Нельсон» «Хайланд-Лок». Он отходил из Буэнос-Айреса в Лондон 20 января.

За неделю я более или менее познакомился с Буэнос-Айресом, который называют южноамериканским Парижем. Я бы добавил к этому названию «но без изюминки». Действительно, изюминки, которую опускают в бутылки с квасом «для игры», совершенно не ощущается в Буэнос-Айресе.

Богатая жизнь массы состоятельных людей и всех тянущихся за ними течет монотонно и вяло.

Главным развлечением местных жителей является кальсадо.

Представьте себе длиннейшую и широченную набережную, к которой прилегают красивые сады и парки. Масса электрического света, масса музыки, и хорошей музыки. Но в парках только «народные развлечения», господа же от девяти до одиннадцати вечера катаются по набережной в автомобилях. Этих автомобилей, блестящих лаковой краской и сверкающих полированным металлом, тысячи. Они тянутся тремя рядами в одну, и тремя рядами в другую сторону, описывая длинную петлю вдоль набережной. Их так много, что они едва двигаются и, почти уткнувшись друг в друга, нестерпимо воняют бензином. Между автомобилями, красуясь на кровных конях, гарцуют десятки жандармов в полуопереточной форме и направляют движение. В автомобилях разряженные и накрахмаленные аргентинские доны с сигарами в зубах, и разодетые сеньоры и сеньориты с веерами и коробками конфет.

Общего разговора, смеха не слышно, обмениваются только полушепотом замечаниями о соседях, и, надо думать, довольно ядовитыми. Тоска зеленая.

Днем на улицах вы почти не увидите иностранцев; но стоит вам зайти в любую деловую контору, в банк, даже в магазин, и вы увидите, что вся деловая жизнь и весь капитал этого богатейшего города с трехмиллионным населением находятся в руках кого угодно, но не аргентинцев. Оливковые доны и сеньоры в безукоризненных костюмах, с густо напомаженными, точно склеенными, черно-синими волосами, с орхидеями в петлицах заняты светской жизнью.

Этими господами, которые, конечно, получают от иностранцев соответствующие аренды и ренты, полны все главные улицы. Они часами чистят себе сапоги в специально устроенных для этой цели салонах с музыкой, занимаются маникюром, прохлаждаются в ресторанах и кафе, ездят на кальсадо, а главное, смотрятся во все зеркала.

Зеркал в этом удивительном городе необычайное количество, и даже деревья, которыми обсажена Майская авеню (главная улица города), окружены против кафе зеркальными ширмами.

Очень характерна улица, носящая название Флорида. Это настоящее царство аргентинских дам, типичный «базар житейской суеты». Роскошные магазины и целые пассажи ломятся от блестящих, дорогих и ненужных для нормального человека вещей. В часы между тремя и семью пополудни Флорида так запружена покупателями и просто гуляющими зеваками, что по ней закрывается движение экипажей.

Для того чтобы дать хотя приблизительное понятие о масштабе жизни того, что в Буэнос-Айресе называется «обществом», я должен сказать несколько слов об оперном театре.

Я не был в нем, теперь не сезон, он закрыт, а в сезон я бы, вероятно, в нем тоже не был, так как самое дешевое место в райке стоит на наши деньги десять рублей, партер от сорока до ста, ложи от трехсот до пятисот.

Зато в этом театре поют все европейские знаменитости, не исключая и нашего Шаляпина.

А как же живут рабочие в Буэнос-Айресе?

Я видел, как они живут. Прежде всего, они живут на окраинах, и в центре города их никогда не видно. Городские рабочие комплектуются, главным образом, из итальянских и в последние годы из польских переселенцев. Оплачиваются они недурно, но жизнь так дорога, что они живут чрезвычайно плохо. Профсоюзное движение слабо. Власти, особенно полицейские, обращаются с ними жестоко и надменно. Жилищный вопрос ужасен. Семьи в 6–8 человек часто ютятся в домишках в пару квадратных сажен, наскоро сколоченных из упаковочных ящиков и обрезков жести.

Я не знаю, как живут рабочие на плантациях, говорят, что там они имеют хорошие жилища и пищу, но во всем остальном они являются совершенными крепостными в руках помещиков и их управляющих.

Но довольно об Аргентине.

20 января в шесть часов вечера пароход «Хайланд-Лок» отдал швартовы и, медленно развернувшись в реке, тронулся в Монтевидео, а оттуда, с единственным коротким заходом на Канарские острова, в Лас-Пальмас, прямо в Лондон.

18 февраля я был вновь в действительно туманной на этот раз столице Англии.

Густой, непроницаемый туман продержал нас на якоре в устье Темзы двое суток. Пассажиры бесились и приставали к капитану с глупыми вопросами, а капитан задал только один вопрос за обедом в салоне первого класса:

– Вы слышали свистки и колокола других судов вокруг нас. Как вы думаете, сколько приблизительно судов мы увидели бы, если бы туман сразу рассеялся?

Кто сказал двадцать, кто тридцать, а одна дама «ахнула» – сто. Все засмеялись. А капитан спокойно ответил:

– Не меньше четырехсот, – и углубился в тарелку с супом. Действительно, когда на другой день туман разошелся, то мы увидели, в какой каше из больших и маленьких пароходов, барж, шаланд и рыбачьих траллеров стоял наш «Хайланд-Лок».

Дувр, Остенде, Брюссель, Берлин, Варшава промелькнули в двое суток…

Трехдневная задержка с докладом в Москве, и вот я опять дома, в милом родном Ленинграде, который оставил девять месяцев тому назад.

Когда-то вернется «Товарищ»?!

Возвращение «Товарища»

«Товарищ» вышел из далекого теперь от меня Буэнос-Айреса с грузом в Ленинград 20 апреля.

1 мая в газетах появилось поздравление экипажа «Товарища», посланное по радио из южного Атлантического океана.

25 мая новое радио известило о переходе «Товарищем» экватора в долготе 27°42′ к западу от Гринвича.

С тех пор о «Товарище» долго не было ничего известно.

Мой телефон все чаще и чаще начал позванивать. Ко мне, как к старому моряку и бывшему капитану «Товарища», обращались за справками родственники и друзья членов экипажа корабля.

С конца мая в их вопросах начала чувствоваться нешуточная тревога.

– Где же «Товарищ»? Ведь у него есть радио? Отчего он не дает о себе знать? Что вы думаете об его положении? Вы читали в газетах, какой ураган пронесся над Нью-Йорком? Над Гамбургом? Над Крымом?..

Я успокаивал всех, как только мог. Но в конце концов тревога начала зарождаться и у меня.

Я послал телеграмму Аркосу в Лондон с просьбой уведомить о местонахождении «Товарища». Ответ получился в тот же день: «Позиция неизвестна, радио ответа нет».

Я, конечно, знал, что это еще ничего не доказывает. Что такое радиоантенна на большом парусном корабле? Паутина из тонких проволок, укрепленная на верхушках брам-стеньг на высоте двадцати пяти сажен над водой. В шторм корабль может легко потерять не только антенну, но и самые брам-стеньги со всеми верхними реями и такелажем, но от такой поломки до гибели корабля еще далеко. Наконец, на «Товарище» один радиотелеграфист, да и тот очень нервный и болезненный человек. Он мог тяжело захворать, даже умереть, и тогда вся сложная радиоустановка корабля осталась бы мертвой. Однако на душе у меня было тяжело… Неужели «Товарищ» погиб в океане? А вместе с ним погибли и товарищи, с которыми я сжился, сроднился за полгода тяжелого океанского плавания? Товарищи, лица которых до сих пор стоят у меня перед глазами, а голоса звенят в ушах… Неужели погибли молодые, здоровые работники, полные сил, энергии, жажды жизни и жажды знаний?.. Молодая красная гвардия торгового флота, которая должна была принести громадную пользу и политическому, и хозяйственному строительству нашей молодой Республики! Неужели капитан Фрейман, мой бывший старший помощник, прекрасный моряк, спокойный, рассудительный человек с здоровыми, крепкими нервами, сделал какую-нибудь грубую ошибку, погубившую корабль?.. Нет, это невозможно!..

Я гнал от себя эти мысли, объясняя молчание «Товарища» недоразумением или случайностью, и старался успокоить всех, кто обращался ко мне за справками о корабле.

Я послал в Аркос вторую телеграмму с просьбой уведомить меня, как только получатся какие-нибудь известия о «Товарище». В ответ я получил письмо, в котором Аркос уведомлял меня, что он имеет основание беспокоиться за судьбу «Товарища», так как на четыре радио, посланные в четыре различных пункта берегов Атлантического океана, ответа не получено.

Весь июнь прошел в неизвестности о судьбе «Товарища».

Вдруг 4 июля я получил телеграмму из Аркоса:

«„Товарищ“ прошел Плимут».

Я испытал то чувство, которое пережил когда-то, в дни моей молодости, на маленькой парусной шхуне, попавшей в ураган. Шесть дней нас заливало волнами. Шесть дней мы не могли нести ни одного паруса. Шесть дней мы готовились к смерти. Однако мы спали, ели, разговаривали. Но что-то тяжелое, тоскливое, душное жило в нашем подсознании. И только на седьмую ночь, когда веселый голос вахтенного крикнул в двери кубрика: «Пошел все наверх паруса ставить!» – мы выскочили на палубу, увидели луну, проглянувшую между разорвавшимися тучами, услышали мягкий, шелестящий шум ветра вместо того ужасного рева, который стоял день и ночь в наших ушах, и почувствовали, что это тяжелое, тоскливое, душное исчезло, рассеялось, улетучилось…

Я не знал, в каком порту остановится «Товарищ». Очевидно, не знал этого и Аркос, не знал и сам капитан Фрейман. Не было сомнения, что «Товарищ» получил хороший попутный ветер и спешит им воспользоваться, чтобы проскочить трудный и опасный для парусных кораблей Английский канал. Несомненно было и то, что кораблю необходимо было зайти в один из иностранных попутных портов для пополнения запасов пресной воды, провизии и одежды. Но куда он зайдет? Докуда донесет его попутный западный ветер? Я послал приветственную телеграмму в Лондон с просьбой к Аркосу передать ее в тот порт, в который зайдет «Товарищ».

6 июля пришла телеграмма из Дувра, маленького английского порта при выходе из Па-де-Кале:

«Благодарим, надеемся на скорое свидание все товарищи приветствуют. Фрейман».

Итак, «Товарищу», для того, чтобы закончить свое исключительное плавание, оставалось сделать всего 1350 миль… Я говорю «всего», потому что 1350 миль являются действительно пустяком после переходов Мурманск – Росарио, Росарио – Дувр.

Через несколько дней я получил целую пачку писем от комсостава и учеников с «Товарища». По этим письмам можно было установить дальнейшие этапы плавания корабля.

После выгрузки в Росарио «Товарищ» перешел в столицу Аргентины Буэнос-Айрес для погрузки квебрахового дерева на Ленинград.

20 апреля снялся из Буэнос-Айреса. 16 мая пересек тропик Козерога и сразу получил свежий попутный ветер, не оставлявший его до самых берегов Европы. Через девять дней после тропика Козерога, 25 мая, «Товарищ» уже перешел через экватор, совершенно не почувствовав на этот раз страшной для парусных кораблей штилевой полосы. 3 июня он перешел через тропик Рака и 4 июля влетел с крепким попутным ветром в Английский канал. На другой день ветер начал постепенно стихать. Утром 6 июля, едва двигаясь под обессиленными, повисшими складками парусами, «Товарищ» добрался до выхода из канала и отдал якорь на Дуврском рейде, сделав, считая в оба конца, около 24 000 морских миль без единой серьезной аварии.

«Товарищ» – не только первый советский, но и первый русский парусный торговый корабль, сделавший такое плавание.

Наши военные парусники старого времени хаживали из Кронштадта на Дальний Восток и делали даже кругосветные путешествия, но торговых парусных кораблей дальнего плавания у нас со времени Российско-Американской компании не было.

«Товарищ» сделал большое, сложное и полезное дело. Он практически подготовил для возрождающегося торгового флота Республики пятьдесят испытанных, закаленных в борьбе с океаном, привыкших ко всяким опасностям и всяким климатам красных судоводителей. Он подготовил блестящий комсостав для наших будущих учебных судов, без которых невозможно подготовить необходимых нам красных морских командиров. Он установил тесную, братскую связь между трудящимися Республики Советов и трудящимися далеких южно-американских стран. Фотографии и кипы иностранных газет, привезенных «Товарищем», наглядно показывают, сколько тысяч людей перебывало на его палубе и какой популярностью пользовался и сам корабль, и его экипаж во всех портах, куда он гордо вносил под своим гафелем большой алый флаг с серпом и молотом и пятиконечной звездой.

Не легко далось это четырнадцатимесячное плавание его экипажу. Условия жизни на парусном корабле без современного оборудования невыносимо тяжелы. Не надо забывать, что на «Товарище» нет ни парового отопления для холодных погод, ни вентиляции для смягчения тропической духоты и жары. Нет рефрижератора, ледника, электрического освещения. Нет бани, нет ванн для купанья команды. Нет опреснителя… Я бы добавил, что до ремонта в Саутгемптоне не было ни радио, ни лазарета, ни красного уголка, ни постельных принадлежностей, ни даже исправных спасательных шлюпок…

– Вы были в Аргентине? Расскажите, это должно быть страшно интересно! – постоянно говорят нам.

– Да, мы были в Аргентине. Мы работали при 36° по Реомюру в тени. Мы пили теплую воду из корабельных цистерн. Мы спали на палубе, где нас буквально заедали москиты, так как в помещениях без вентиляции и с раскаленными керосиновыми лампами спать было невозможно. Иногда после работ мы съезжали на берег, мы ходили по великолепным улицам среди разряженной, веселой толпы, мы смотрели в залитые электричеством стекла саженных витрин, за которыми были выставлены изящнейшие и драгоценнейшие вещи, мы проходили мимо ресторанов, в которых гремела музыка, мы глазели на мчащиеся мимо нас сотни автомобилей, мы любовались на красивых женщин и решали сложнейшие математические задачи на тему о том, как можно ухитриться купить в богатейшем южноамериканском городе, где нет ни одного магазина, торгующего предметами скромного матросского обихода, пару рабочих штанов или башмаков на те несколько песо, которые уныло звенели в карманах наших форменных полотняных брюк.

Но довольно об этом. Вернемся к «Товарищу».

14 июля он вышел из Дувра. Попутный ветер неизменно гнал его на восток.

26 июля он уже прошел все Немецкое море, Скагеррак, Каттегат, Зунд и вошел в Балтику.

Ленинград зашевелился. Решено было устроить «Товарищу» торжественную встречу.

Мне было поручено следить за его плаванием и вовремя предупредить желавшие его чествовать организации.

Начиная со 2 августа я стал ежедневно получать радиограммы с «Товарища» с указанием его полуденной точки.

Все шло хорошо до входа в Финский залив.

5 августа, под островом Нарген, против входа в Ревельскую (Таллинскую) бухту, западный ветер стих, и задул легкий противный норд-ост. «Товарищ» начал бесплодно лавировать между островами Нарген и Родшер. За 5, 6, 7 и 8 августа корабль не продвинулся вперед ни на одну милю. 9-го прошел наконец Экгольм, 10-го дополз до Соммерса.

В ночь с 11 на 12 августа его догнал шедший из Лондона в Ленинград пароход «Троцкий» и взял на буксир до Кронштадта.

С утра 12 августа мой телефон звонил не переставая. Звонили ко мне, звонил я, наводя справки в морском дежурстве порта и уведомляя о движении «Товарища» заинтересованные организации и лиц.

В два часа пополудни «Товарищ» прибыл в Кронштадт под буксиром «Троцкого» и отдал якорь на рейде. Из Ленинграда были высланы за ним два буксирных парохода: один должен был тащить его по узкому морскому каналу, другой – помогать разворачиваться в тесных местах.

Прибытие «Товарища» в Ленинградский торговый порт ожидалось в 10–11 часов вечера, официальная встреча назначена на другой день в одиннадцать часов утра.

Часов в шесть вечера мне позвонил по телефону т. Б., капитан одного из портовых катеров:

– Хотите выйти со мной в море навстречу «Товарищу»?

– Конечно хочу! Где ваш катер? Как на него попасть?

– Катер будет в восемь часов у пристани против Горного института, приходите.

– Буду обязательно!

Августовское солнце медленно скользит к горизонту.

Моторный катер пенит буроватую воду морского канала и летит навстречу заходящему солнцу.

Временами по темнеющему небу пробегают тучки и моросит дождь. Прохладно.

«Товарища» еще не видать. Начинает темнеть.

Вдруг из-за одного из поворотов канала ясно вырисовываются на лилово-багровом горизонте знакомые высокие мачты с длинными реями и густая паутина снастей.

Впереди дымят оба буксира. Трудно им, бедным, тащить большой нагруженный корабль. Издалека слышно, как пыхтят их машины.

Ближе и ближе «Товарищ»… Мои глаза, не отрываясь, вглядываются в его рангоут, контуры его корпуса…

Неужели я оставил его целых семь месяцев тому назад?..

Не верится… Кажется, я еще вчера был на его палубе…

Мы равняемся. В северных сумерках еще хорошо видны все детали.

Борта унизаны знакомыми фигурами и головами соплавателей… По юту двигается взад и вперед дородная фигура капитана Фреймана. У высокого штурвала маячит четвертый, теперь третий, помощник Черепенников.

– Поздравляю товарищей с благополучным возвращением на родину! – кричу я с катера.

– Ура! Ура! – раздается в ответ.

Меня узнали. Мне машут шапками, платками, кричат… Наш катер делает поворот, режет корму «Товарища», уменьшает ход и идет вдоль его правого борта на расстоянии нескольких сажен.

– Подходите к борту! Дмитрий Афанасьевич, милости просим на судно! – несется с «Товарища».

– С удовольствием! А как погранохрана, таможня?

– Вам можно, мы уже спрашивали.

– Есть!

Катер перекладывает руль, прижимается к борту «Товарища», с которого висит штормтрап (веревочная лестница), я быстро взбираюсь на палубу и попадаю в толпу учеников и команды…

Объятия, горячие рукопожатия, отрывочные восклицания…

Меня перебрасывают, как футбольный мяч…

Наконец я добираюсь до юта и здороваюсь с комсоставом…

Опять объятия, отрывочные вопросы, недоконченные ответы…

Да, много, много было пережито вместе. Полярные шторма, гнилые, рвущиеся при каждом серьезном налете ветра паруса и снасти. Борьба с начальством за ремонт в Англии. Тихий ласковый северо-восточный пассат. Ловля акул и дорад. Штилевая полоса с сумасшедшими грозами, ливнями и бешеными шквалами. Штормы Южной Атлантики. Буксировка через мели в Лаплате. Теплая питьевая вода. Вечная солонина. Консервы, галеты. Нестерпимая жара. Москиты. Налетающие памперосы… да разве все перечтешь!..

– Ну, смотрите, Дмитрий Афанасьевич, – сказал мне старпом К. Ф. Саенко. – Как вы довольны кораблем? Как взошли посеянные вами семена?

Я оглянулся кругом: на белой краске бортов, рубок и шлюпок ни одного пятнышка. Старая палуба оттерта песком и камнем и по чистоте не уступит хорошо выскобленному кухонному столу домовитой хозяйки. Медь, даже в сумраке вечера, горит золотом. Снасти вытянуты. Реи безукоризненно выровнены. Паруса укатаны и закреплены, что называется, в ниточку…

Я прошел по палубам, заглянул в помещения, лазарет, в красный уголок – все сияет щеголеватой, чисто морской чистотой.

В красном уголке целая коллекция подарков от рабочих и партийных организаций южноамериканских республик: барельеф с аллегорической фигурой труда из Монтевидео, бюст Ленина (сделан итальянскими рабочими в Росарио), металлические венки, вымпел от рабочих Дувра…

Я крепко пожал руку и обнял тов. Саенко. Я, старый капитан, знал, что чистота и порядок на судне – дело рук морского глаза и неутомимой энергии старшего помощника.

Скоро буксиры дотащили «Товарищ» до так называемой «железной стенки» в порту, и он начал швартоваться к берегу.

Подали сходни.

Тепло простившись с сослуживцами по «Товарищу», я поехал домой и на другой день в восемь часов утра был уже снова на судне.

Утром, при солнечном свете, «Товарищ» выглядел еще чище, еще щеголеватее.

Да, в таком виде не стыдно показать советский корабль в любом иностранном порту.

И все это достигнуто не побоями, не матерной руганью, не суровыми наказаниями, как это бывало на царском флоте, а товарищеской трудовой дисциплиной, спайкой небольшой сравнительно кучки молодых, сознательных моряков всех рангов, составлявших экипаж корабля.

Не надо забывать, что старые парусные военные фрегаты, сиявшие безукоризненной чистотой, имели более 400 человек экипажа, работавшего чуть не двадцать четыре часа в сутки. Экипаж же «Товарища» состоит всего из 83 человек и работает на три вахты (смены), т. е. по восемь часов в день.

Да, много сделано и много пережито.

С одиннадцати часов утра начали собираться представители организаций, – пожелавших чествовать «Товарищ», и портовой оркестр.

Ровно в полдень корабельный колокол пробил «восемь склянок» (условный звон), и с мостика раздалась команда:

– Ученики и команда во фронт, на шканцы на правую!

Стройно вытянулись две шеренги чисто и красиво одетых по форме молодых моряков во главе со своими вахтенными начальниками. Остальная судовая администрация и депутации собрались на легком изящном мостике, перекинутом с борта на борт у второй грот-мачты. Этот мостик – дело рук корабельного плотника и экипажа «Товарища». Его не было раньше. Он был сделан в море своими средствами и руками.

– Внимание!

Представитель Ленинградского губкома и губисполкома тов. Аристов горячо приветствует экипаж «Товарища» от лица командировавших его партийных и советских организаций. Речь тов. Аристова покрывается громовым «ура» и звуками Интернационала.

После речи тов. Аристов передает капитану корабля тов. Фрейману громадный шелковый кормовой флаг – подарок Ленинградского Совета. Капитан торжественно передает его старшему помощнику для поднятия. Через минуту новый флаг приготовлен к подъему.

– Кормовой флаг сменить!

Опять могучие звуки Интернационала, и новый флаг, дорогой подарок первого Совета первой в мире Республики Советов, мягко шелестя складками, медленно идет кверху под высокий гафель крюйс-салинга корабля. А старый, заслуженный флаг «Товарища», видавший порты Англии, Мадеры, Уругвая и Аргентины, медленно скользит вниз, уступая ему свое почетное место.