Текст книги "Соленый ветер. Штурман дальнего плавания. Под парусами через океаны"

Автор книги: Дмитрий Лухманов

– Экипаж во фронте.

Я вышел, поздоровался, обошел фронт, пристально осмотрел всех, и во всех глазах я прочел одно искреннее, ярко светившееся желание: «скорей в море, скорей за дело, скорей к новой, живой работе, направляемой твердой и опытной рукой».

Я сказал короткую речь, в которой описал состояние нашего корабля, все трудности предстоящего похода, план работ, перечислил наши задачи рабоче-служебные, учебные и политические и окончил свою речь заявлением, что успешно выполнить все эти задачи мы сможем только общими силами, упорным, сознательным коллективным трудом. Не позже как через неделю я обещал выйти в море.

– А теперь, товарищи по «Товарищу», – заключил я, – займемся приведением нашего корабля в возможно опрятный и достойный учебного судна вид…

– Повахтенно к своим мачтам!..

– На брасы и топенанты, рангоут править, бегучий такелаж обтянуть!..

Весело и радостно бросились люди к снастям.

Помощники стали у своих мачт, а я поднялся на мостик.

Когда реи были выправлены к все болтающиеся снасти обтянуты, я скомандовал:

– К левым вантам! Пошел по вантам, через салинги и вниз на палубу! Бегом!

Быстро, наперебой ученики и матросы бросились к вантам и побежали вверх, молодо отталкиваясь ногами от пружинящих стальных выбленок.

Новая жизнь на «Товарище» началась.

От Мурманска до Саутгемптона

Съемка с якоря была назначена на 29 июня. Я сказал здесь «съемка с якоря» – по старой морской привычке. Следовало бы сказать «съемка с бочки», так как якоря «Товарища» были уже подняты и закреплены по-походному и корабль стоял, пришвартовавшись толстыми проволочными тросами к одной из причальных портовых бочек.

С раннего утра на судно приехали портовые и таможенные власти, представители Бюро Регистра и ОГПУ.

Проверка корабельных документов и персональных документов членов экипажа, осмотр судовых помещений, санитарного состояния команды и прочие формальности затянулись до двух часов дня. Наконец все было кончено как с формальной, так и с технической стороны, и к борту «Товарища» подошли большой ледокол «Номер шестой», который должен был выбуксировать нас за Нордкап, и портовый пароход «Феликс Дзержинский», назначенный в помощь «Шестому» для того, чтобы разворачивать нас в гавани.

Тяжелый буксир из стальной проволоки подан был с носа «Товарища» на корму ледокола. Второй, более легкий, с кормы корабля на корму «Дзержинского».

Несмотря на работу двух пароходов, из которых один тянул нос корабля вправо, а другой корму влево, понадобилось больше четверти часа, чтобы развернуть и направить носом к выходу из порта тяжело груженный океанский парусник. Но вот «Товарищ» лег наконец на свой курс, кормовой буксир был отдан, и «Дзержинский» направился к берегу. Ледокол прибавил ходу, и «Товарищ» поплыл мимо Мурманска, направляясь к выходу в океан.

Долго шли узкой и длинной Кольской губой.

Когда отошли миль сорок от Мурманска, испробовали поставленную на «Товарищ» маленькую радиостанцию. Все оказалось исправно, и мы послали по нашему радио официальное извещение о нашем отплытии и привет родным и друзьям, с которыми расставались на долгие, долгие месяцы.

Если в это время года на севере не царил вечный день, то я бы сказал: «к ночи» вышли в океан. Но ночи не было. Холодное, мало греющее, но неустанно сияющее солнце не заходило за горизонт. Спустившись к самому краю, оно тянулось некоторое время вдоль горизонта пологой дугой и вновь начинало подыматься, а после полудня начинало спускаться для того, чтобы опять, не дойдя до горизонта, начать подыматься.

Океан встретил нас неприветливо. Свежий северо-западный ветер гнал высокую встречную волну, и ледокол «Шестой», то взлетая вверх в облака пены, то зарываясь носом в серо-синей холодной воде, неистово качался. «Товарищ» всплывал на волну свободно, не принимая на себя воды и чуть переваливаясь с боку на бок.

С каждым часом ветер свежел, и, несмотря на то что реи «Товарища» были побрасоплены, то есть повернуты насколько возможно круто для уменьшения сопротивления ветру, ход все уменьшался и уменьшался.

На третьи сутки наш ход уменьшился до двух узлов, и явилось опасение, что если ледокол проработает при этих условиях еще пару суток, то ему может не хватить угля для возвращения в Мурманск. Поэтому я решил огибать Нордкап под парусами. Сигналами я переговорил с ледоколом и попросил его, вместо того чтоб идти вдоль берега, оттащить нас подальше от берега в открытое море.

Отдан буксир, и освобожденный ледокол, сделав большой круг, подошел под корму «Товарища», чтобы принять от него последние письма. Он бешено качался и нырял на крупной океанской волне.

Три коротких гудка ледокола, троекратное «ура!» его и нашей команды, приспущенные и вновь медленно поднявшиеся флаги, быстрый обмен сигналами с пожеланиями счастливого пути, и «Товарищ» – один, на просторе грозного, неприветливого Северного Ледовитого океана…

Я осмотрел поставленные паруса, и мне сделалось жутко: кроме нескольких новых, привязанных в Мурманске, старые, заслуженные паруса «Товарища» до того износились, что вдоль швов просвечивали насквозь, несмотря на громадную первоначальную толщину парусины. Кое-где оказались проеденные крысами дыры. Немедленно началась починка одного паруса за другим, которая протянулась потом вплоть до Англии.

Да, с такими парусами нельзя было не только форсировать, что бывает порой так необходимо парусному кораблю у подветренного берега, но их просто приходилось заблаговременно убирать перед всяким штормом и непроизводительно терять ход.

Ветер свежел и дул с запада. Барометр падал. Надо было уходить подальше от Нордкапа.

3, 4 и 5 июля мы штормовали под нижними марселями и фоком. Несмотря на то что мы начали уменьшать паруса заблаговременно, все-таки штормом сразу порвало грот и фор-стеньги-стаксель. Удовлетворительные на вид, но сопревшие и трухлявые снасти бегучего такелажа лопались одна за другой. Их приходилось заменять запасными, которые были немногим лучше.

И матросы и ученики работали хотя и не очень умело, но, в смысле энергии и желания работать, выше похвал.

Ночью 6 июля ветер начал стихать и отходить к северу. Прибавили парусов и начали медленно спускаться к югу, идя вдоль норвежских берегов, но на почтительном от них расстоянии.

Норвежские берега, при западных ветрах, для большого парусного корабля очень опасны. Они скалисты, обрывисты, усыпаны отдельными камнями и глубоко изрезаны узкими извилистыми фиордами. Гольфстрим, направляясь вдоль этих берегов к северу, перебивается приливными и отливными течениями и образует толчею и водовороты, самым известным из которых считается Мальстрем у Лофоденских островов.

С 11 июля барометр вновь начал падать. Падение предвещало шторм ураганного характера, и мы боролись с ним в течение двух дней.

Сила ветра доходила до десяти баллов. Громадные волны цвета индиго, с широкой бахромой голубоватых шипящих гребней, с тяжелым гулом неслись на корабль и время от времени обрушивались на верхнюю палубу.

Штурманская рубка была совершенно залита водой. Корабль клало до 40° под ветер и 25° на ветер. Размахи были ужасны. Невозможно было стоять на ногах, не вцепившись мертвой хваткой в поручни или в какой-нибудь неподвижный предмет. Впрочем, произведенная в Мурманске отгрузка части камня на вторую палубу сильно помогла. Размахи корабля были сравнительно плавны, и удары волн в борта, хотя и жестокие, ничего не ломали и не сносили. Но обнаружилась другая беда: рулевой аппарат, который порядочно постукивал еще в то время, когда мы шли под буксиром, так расшатался и так отчаянно стучал, что я боялся, что он разлетится вдребезги. Руль, рулевые петли, румпель, – все было в порядке, но механический привод к штурвалу так износился, так стерлись от многолетней службы зубчатки и шестерни, что все ходило ходуном и невероятно стучало. Заведенные в помощь рулевому аппарату тали из трех с половиной дюймового нового троса не выдерживали и лопались. Их немедленно заменяли другими.

От 69-й параллели нас отбросило на целый градус севернее, и 16 июля мы оказались на той же параллели, на которой были 10-го, но зато нам удалось все-таки продвинуться на полтора градуса к западу.

Что же делали в это время ученики и команда?

На высоте 10–15 сажен<sup>[74]74
  Двадцати – тридцати метров. – Прим. ред.


[Закрыть]</sup> над палубой, упершись ногами в подвешенные под громадными реями «Товарища» специальные проволочные снасти – перты, прижавшись изо всех сил животом и грудью к реям и просунув руки в прикрепленные на реях для этой цели веревочные кольца, они крепили, отдавали, привязывали, отвязывали и меняли паруса. Тяжелая, намокшая, надутая жестоким ветром, неподатливая, как лубок, парусина требовала для обращения с собой нечеловеческих усилий. Кровь сочилась из-под ногтей. Кожа трескалась на ладонях и сгибах пальцев. Клеенчатые куртки и надетые под ними пальтишки и пиджаки не спасали от дождя. Приходилось работать на реях в полулежачем положении. Жестокий ветер задирал подолы на шею, и холодный, неумолимый дождь хлестал по спинам, заливался в штаны и проникал вдоль ног в купленные в Мурманске рыбачьи непромокаемые сапоги…

Никто не роптал и никто не жаловался. Зарождалось даже бодрое юношеское соревнование между отдельными вахтами.

В кубрике только и было разговоров:

– А третья-то вахта марсель переменила скорей первой. Хвастуны вы, первая вахта, а как на деле, так работаете, как мокрые тараканы.

– А вы что? Сухие тараканы, что ли? Когда вы работали, так ветер в это время сдал немного, больше ничего. Да и разница-то всего на пять минут вышла.

– Ну ладно, придем в Англию, так посмотрим, которая вахта на своей мачте вперед с парусами управится…

Я только радовался, что первые штормы «Товарищу» пришлось испытать при незаходящем полярном солнце, в мутном, но непрерывающемся дневном свете. При всем энтузиазме и самоотвержении нашей молодежи, я не думаю, чтобы при тех парусах и снастях, с которыми мы вышли из Мурманска, «Товарищ» благополучно управился бы, если бы эти штормы ему пришлось переживать в темные, беспросветные, безлунные и беззвездные ночи.

Мы шли лавировкой, и, помимо постоянной работы по уборке, постановке и перемене парусов, приходилось время от времени вызывать всех наверх для поворотов. Когда, сгрудившись на палубе у брасов, под веселое улюлюканье блоков, с веселыми прибаутками и обрывками песен, ребята тянули снасти и вкатившаяся волна накрывала их с головой, они только фыркали, как тюлени, и весело ругали старый, седой, не в меру расходившийся океан.

Наш радиотелеграфист Виктор Петрович Семенов все время сидел в своей каюте, наполовину залитой водой, высоко поджав босые ноги к перекладине под сиденьем стула, и возился со своим игрушечным аппаратом. Но результаты его работы до сих пор оставались тайной и для меня, и для всего комсостава корабля.

Однажды, за обедом в кают-компании, я высказал удивление, почему мы не получаем метеорологических бюллетеней с норвежских станций.

– А кто вам сказал, что мы их не получаем? – ответил обиженным тоном радист. – Я их аккуратно два раза в день получаю, они у меня все в журнале записаны.

– Так что же вы их мне-то не сообщаете?! – вскипел я.

– А вы меня о них спрашивали?..

На следующий день я узнал другую новость: мы можем принимать радио, а наше радио не могут принимать ни береговые станции, ни другие суда. Радиоволна нашей игрушечной станции оказалась всего в 300 метров, и удлинить ее мы не могли. Нормальная длина волны морских установок – 600 метров… И станция, и радист стоили друг друга!

После приказа о том, чтобы все, что принимает наша радиостанция, немедленно сообщалось мне, мы стали получать и метеорологические бюллетени, и газетные новости, и чужие телеграммы. Когда впоследствии погода исправилась, то по вечерам наш радист стал приглашать даже членов кают-компании слушать радиоконцерты. Приемник у нас оказался хороший.

Как-то два дня подряд нас вызывала бергенская станция, сообщая, что на «Товарищ» есть телеграмма. Наша станция все время отвечала: «Слушаем, просим передать текст», но Берген нас не слышал. В конце концов мы получили эту радиограмму через одну маленькую норвежскую станцию со следующим предпосланием: «Уловив случайно ваши бесплодные попытки связаться с нашими станциями, я настроил свой приемник на вашу волну в 300 метров, можете ежедневно от 16 до 18 часов передавать свои радио через меня».

Мы довольно долго пользовались услугами этого норвежского благодетеля, и я успел передать через него служебное донесение о положении и местонахождении судна и коротенькое радио своей семье.

17 и 18 июля, в широте 66° северной и долготе 10° восточной, мы испытали еще один зюйдвестовый шторм, но уже меньшей силы.

От 18 до 26 июля шли лавировкой к югу, вдоль норвежских берегов, неся все, или почти все, паруса и имея от 4 до 6 миль хода.

На рассвете 26-го, на широте Бергена, мы получили наконец попутный северный ветер и быстро проскочили Немецкое море<sup>[75]75
  Северное море. – Прим. ред.


[Закрыть]</sup>. Конечно, сравнительно быстро, потому что «Товарищ» за свою продолжительную стоянку в Мурманске так оброс бородой из водорослей, что при попутном ветре в 4–5 баллов и при всех парусах, то есть при условиях, когда хорошее парусное судно должно делать десять, одиннадцать узлов, я не мог выжать из «Товарища» больше восьми с половиной.

Я до сих пор ни слова не сказал ни об экипаже, ни о внутреннем устройстве «Товарища». Затем мне неоднократно приходилось употреблять технические названия различных парусов и снастей. Прилагаемый к книге маленький чертеж и фотография корабля под парусами дадут понятие о его устройстве и парусности, и я перехожу прямо к экипажу.

Экипаж «Товарища» состоял из меня – капитана корабля, четырех помощников, двух преподавателей – руководителей учебных занятий учеников, врача, радиотелеграфиста, машиниста, заведовавшего маленьким вспомогательным котелком, паровыми лебедками, помпами и прочими несложными механизмами нашего чисто парусного корабля, двух боцманов, парусника, плотника, повара (кока), его помощника, буфетчика, уборщика кают, пятнадцати матросов, двух юнг и пятидесяти двух учеников. Всего было восемьдесят семь человек. Восемьдесят восьмым был тов. Е. Ф. Ш. – корреспондент «Комсомольской» и «Ленинградской правды», официально числившийся в судовых документах секретарем капитана.

В конце концов тов. Ш. пришлось волей-неволей оправдать свой официальный титул, так как он имел с собой собственную пишущую машинку с русским и латинским шрифтами, и мы взвалили на него порядочную долю корабельной переписки.

Как всегда, когда глубоко сухопутный человек случайно попадет в среду моряков, ему, если он не умеет понимать шуток и сам отшучиваться, приходится плохо. Он делается объектом острот и добродушных, но подчас надоедливых издевательств. Но тов. Ш. довольно благополучно вышел из этого положения. Начать с того, что его не укачивало. Он очень заинтересовался морским делом, терминологией и быстрым темпом начал оморячиваться. Только однажды, когда после последнего шторма задул легкий попутный ветерок и обрадовавшийся Ш. поспешил написать в своей очередной корреспонденции: «Наконец мы дождались благодатного попутного ветра, лежим на курсе, лица всех просияли», – ему порядочно попало от товарищей, потому что, продержавшись два, три часа, ветер снова повернулся к юго-западу, задул в лоб, и «Товарищу» снова пришлось лавировать. Ш. полушутя-полусерьезно был обвинен в том, что он сглазил ветер.

В конце концов про него было сложено следующее стихотворение:

«Наш собственный»

 
Он не был парусник, но как корреспондент
Лавировать умел на славу,
И каждый неприятный инцидент
Легко он обращал в веселую забаву.
Попав в среду угрюмых моряков,
Пропитанных отсталым суеверьем,
Готовых из-за всяких пустяков
Не только оскорбить тяжелым недоверьем,
Но даже все несчастия в пути
Приписывать ему единолично,
Он выход из всех бед всегда умел найти
И отвратить беду всегда умел отлично.
О, сколько раз капризный капитан.
Порою ласковый, порою злой как черт,
Готов был приказать, хотя и не был пьян:
«Корреспондента выкинуть за борт!»
Домоклов меч угрозы самосуда
Всегда висел над бедной головой,
И ужас смерти шел за ним повсюду,
Как неотступный, страшный часовой.
Он все стерпел и ход нашел он верный
К обросшим мхом безжалостным сердцам,
И чрез три месяца усилий непомерных
Он моряком почти что стал и сам.
Взгляните на него: вот он стоит пред вами
В фуражке сдвинутой, с морской трубой в руках,
С расставленными в стороны ногами,
С короткой трубкой, стиснутой в зубах…
И верю я, что скоро день настанет,
Когда корреспондент, как лучший марсовой,
Взбежав наверх, на грота клотик станет
Ногами вверх и книзу головой…
 

Вечером 29 июля, с тихим попутным северо-восточным ветром, «Товарищ» под всеми парусами подходил к входу в Английский канал, или, как он называется в наших географиях, Па-де-Кале.

Плавание Английским каналом для больших парусных кораблей представляет большие затруднения и требует неусыпного внимания. Приливные и отливные течения, отражаясь у извилистых берегов Англии и Франции, расходятся в разные стороны и достигают значительной силы. Лавировка при этих условиях крайне затруднительна. Кроме того, здесь бывают частые туманы, а канал кишит всякого рода судами, не только идущими с востока на запад или с запада на восток, но и пересекающими его в разных направлениях. Западные и северо-западные штормы достигают в канале страшной силы и образуют высокое, неправильное, бросающее корабль во все стороны волнение.

В старые годы, когда было много парусных кораблей, существовал особый промысел – провод их через Английский канал. Лоцманские боты и особые буксирные пароходы встречали корабли за пятьдесят и даже за сто миль от берегов и за сравнительно недорогую цену проводили их через канал, вводили в порта и выводили их из портов. Теперь, с падением парусного флота, промысел этот давно прекратился, и никто не встретит пришедшего издалека парусника, пока он не подойдет к порту так близко, что его сигналы будут разобраны с береговой сигнальной станции, которая и вышлет ему буксир по установленной правительством таксе. Конечно, при наличии на корабле радиостанции, можно заказать буксирный пароход в любое время и почти в любом порту. Но тогда он сдерет с вас бешеную сумму, потому что будет работать вне портовых вод и не по таксе. К тому же, я уже говорил, что наша радиостанция никого, кроме далекого от нас теперь благодетельного норвежца-любителя, не могла вызвать.

Итак, без всякой надежды получить лоцмана или буксирный пароход, пришлось, пользуясь попутным ветром, идти каналом без помощи, руководствуясь картами, лоциями и собственным опытом.

В одиннадцатом часу ночи прошли довольно близко мимо залитого огнями Дуврского порта. Как раз в то время очередной ночной пароход пересекал канал, везя сотни богатых путешественников во Францию. На пристани в Кале их уже ждал роскошный поезд, который должен доставить их к утру в шумный, веселый Париж и далее в Ниццу, Монте-Карло или в горы Швейцарии, где так легко и приятно тратятся английские фунты стерлингов.

Мне было все равно, в какой из портов южного берега Англии заходить на ремонт, и я решил идти на запад до тех пор, пока меня будет нести попутный ветер.

Утром 1 августа мы подошли к юго-восточной оконечности острова Уайт, и здесь ветер совершенно стих.

Подобравшись с приливным течением как можно ближе к берегу, мы стали на якорь.

Вопрос, в какой порт заходить, решался сам собой. Ближайшим к нам портом был Саутгемптон.

Мы подняли сигнал «Прошу выслать буксир», лоцманский флаг и свои позывные. Позывными называются комбинации из четырех буквенных флагов, условно обозначающих имя корабля. Позывные «Товарища» были флаги, обозначавшие буквы Л, Б, Г, Е. Кроме флажных позывных судам, имеющим радиоустановки, присваиваются еще и радиопозывные.

Но ветер упал совершенно, флаги висели безжизненно, не развеваясь, и наших сигналов никакая береговая станция ни в какие подзорные трубы прочесть не могла. Наша радиостанция упорно, но бесплодно посылала никого не достигавшие вызовы.

Однако, как оказалось впоследствии, с острова заметили, что большой четырехмачтовый парусник заштилел, стоит на якоре в шести милях от берега и держит какие-то сигналы. Нашлись доброжелатели, которые дали знать об этом в Саутгемптон и в Портсмут, и в полдень мы увидели дымок направляющегося к нам из-за острова небольшого парохода. Это оказался лоцман. Узнав, что мы хотим войти в Саутгемптон, он по своему радио вызвал буксирный пароход.

Наши паруса оставались до сих пор неубранными. Я ждал послеполуденного бриза, с которым рассчитывал продвинуться ближе к английскому берегу, чтобы дешевле заплатить за буксировку. Но бриз все не задувал. Он начался только в четыре часа, а в третьем часу мы увидели идущий за нами буксир.

Здесь мы дали англичанам первое представление.

По команде «Повахтенно к своим мачтам, паруса убирать!» люди в одну минуту разбежались по местам, и через три минуты льняные крылья «Товарища» поднялись вверх, сложились красивыми складками и неподвижно повисли под реями.

– Марсовые к вантам! Пошел все наверх паруса крепить!

Ученики и матросы ринулись вверх по вантам. Впереди всех бежали, каждый во главе своей вахты, мои помощники.

Через минуту люди расползлись по реям, и началась бешеная работа по уборке парусов. Каждая мачта хотела закрепить свои паруса раньше другой. Старший помощник только покрикивал снизу:

– Не торопись, ребята! Укатывай аккуратно и туго, чтоб не стыдно показать было.

– Не беспокойтесь, Эрнест Иванович, как носовые платочки, укатаем, – ответил с марса второй грот-мачты молодой четвертый помощник.

И действительно – через шесть минут все паруса были закреплены и в самом деле «укатаны, как носовые платочки».

Первой оказалась вторая грот-мачта. Михаил Михайлович Черепенников сиял как именинник.

Англичане с буксирного парохода и разгуливавший по нашему юту лоцман пришли в дикий восторг и, по старому английскому обычаю, отмеченному еще Гончаровым, старались оторвать руки у меня и моих помощников.

От лоцмана я узнал, что сегодня второй день знаменитых международных яхтенных гонок, которые происходят при участии английского короля, лично председательствующего в президиуме гоночной комиссии.

Хотя обычный курс состязаний больших яхт лежит вокруг острова Уайт, но из-за штиля, очевидно, старт был отсрочен, и ни одна из них не показывалась из-за острова. Все яхты, по словам лоцмана, стояли на якоре против городка Коус, на северном берегу острова.

Было чрезвычайно интересно поближе посмотреть на сотни, если не на тысячи, этих изящнейших парусных и моторных морских игрушек, собравшихся сюда со всех концов Европы.

Нужно сказать правду, что все они обычно великолепно управляются, и если бы гонки начались, то показать их ученикам было бы не только интересно, но и поучительно.

Лоцман говорил, что в четыре часа ветер задует непременно и гонки начнутся обязательно. Поэтому я предложил ему и капитану буксирного парохода по лишнему фунту стерлингов, с тем чтобы они провели «Товарищ» поближе к старту, сделав для этого небольшой крюк.

Не знаю, симпатия ли старых моряков к молодым, без различия национальности и политических убеждений, или лишний фунт стерлингов помог, но, обогнув северо-восточную оконечность острова и пройдя городок Райд, буксир взял курс прямо на большую паровую королевскую яхту «Виктория и Альберт» и потащил «Товарищ» через самую гущу только что начавшихся яхтенных гонок.

Нам предстало чрезвычайно интересное зрелище. Хотелось видеть все, и прямо разбегались глаза. Знаменитейшие яхты «Шемрок 4-й» и «Британия», в сопровождении еще трех каких-то таких же больших яхт с мачтами системы Маркони, не уступавшими, пожалуй, по высоте мачтам «Товарища», с громадными, молочно-белыми, плоскими, как доска, парусами, только что снялись со старта и начинали гонку. Дальше, слева, под самым Коусом, за королевской яхтой, виднелась громадная яхта богатейшего пивовара Басса, переделанная из коммерческого клипера, с вооружением трехмачтового барка. За ней высились стройные мачты шхуны «Атлантик», побившей рекорд на гонках через Атлантический океан. Со всех сторон навстречу нам мчались большие и маленькие моторные катера и яхты. Поравнявшись, мы едва успевали разглядеть веселых, смеющихся, оживленных мужчин и женщин, которые махали нам шляпами, платками, зонтиками.

Мы сближались с королевской яхтой. Буксир повел нас между ней и охранявшим ее громадным броненосным крейсером под флагом полного адмирала. Правее крейсера стояла цепь охраны из минных крейсеров.

В ту минуту, когда мы подходили к королевской яхте, из-за ее кормы выскочил и ловко пристал к правому трапу лакированный моторный катер. У трапа яхты стоял небольшой почетный караул. По трапу стояли офицеры. Из катера вышел и стал подниматься на палубу пожилой человек, немножко сутулый, с почти седой бородой, кругловатым клином, в синем яхтенном пиджаке и белых брюках, в котором мы без труда немедленно признали английского короля. Поднявшись на борт, он облокотился на поручни и стал смотреть на «Товарищ».

Международный обычай требует, чтобы всякое коммерческое судно приветствовало при встрече военное, приспуская кормовой флаг. Поравнявшись с «Викторией» и «Альбертом», мы исполнили этот старозаветный обычай и немедленно получили ответ. Так же быстро ответил нам и английский адмирал, когда мы поравнялись с его кораблем.

Пройдя цепь охранных судов, буксир круто повернул вправо и направился к устью реки Тест, или, вернее, к узкому рукавообразному заливу, в который она впадает и на берегу которого стоит старинный город Саутгемптон, конечный пункт трансатлантических гигантов «Олимпик», «Левиафан», «Мажестик», «Мавритания» и других.

Саутхемптонская гавань тесна. Стоять в ней без определенного дела не разрешается, и за стоянку приходится платить довольно крупную сумму портовых сборов. Поэтому до выяснения вопроса о предстоящем ремонте «Товарища» лоцман поставил нас на якорь против местечка Нетлей, в нескольких милях от города.

Не прошло и десятка минут, как к нам приехали портовые и таможенные власти и, узнав, что наше судно, хотя и не военное, но правительственное, преследует исключительно учебные цели, никаких коммерческих операций в порту производить не собирается и зашло в Саутгемптон исключительно с целью ремонта перед предстоящим дальним плаванием, в полчаса кончили все формальности и разрешили нам свободное сообщение с берегом.

В тот же вечер я уехал по железной дороге в Лондон, отстоящий от Саутгемптона в двух часах пути, где я должен был явиться в наше Полпредство и Торгпредство и условиться с администрацией Аркоса об агентуре в Саутгемптоне, предстоящем ремонте и снабжении «Товарища» и десятке других вопросов, связанных с нашим приходом в Англию.

В Лондоне я остановился в громадном железнодорожном отеле «Грейт Истерн» и в тот же вечер имел удовольствие прочесть в одной из вечерних газет заметку под заголовком: «Странная компания. Королевский штандарт и красный большевистский флаг борт о борт!» Далее в нескольких строчках описывался наш проход между королевской яхтой и адмиральским дредноутом.

В Англии

К обеду в гостинице я опоздал, а перед посадкой на поезд в Саутгемптоне успел съесть только несколько сандвичей с ветчиной и выпить чашку чая. Неудивительно, что после корабельной солонины, галет, сушеной трески, пирогов с картошкой и тому подобных деликатесов меню парусного корабля моей первой мечтой по приезде в Лондон было как следует пообедать, принять теплую ванну, раздеться и заснуть до утра в мягкой постели, не думая ни о барометре, ни о свистящем в снастях ветре, ни о рвущихся гнилых парусах, ни о течениях, ни о маяках, о чем я беспрерывно думал тридцать один день. Не тридцать один день, а тридцать одни сутки, в течение которых я ни разу не раздевался и не ложился в свою довольно комфортабельную капитанскую койку. Это, конечно, не значит, что я не менял белья и ни разу не заснул, но я спал всегда одетым, на узеньком диванчике, с которого готов был вскочить каждую минуту, и спал не в определенные часы, как это делают люди, живущие на берегу, а урывками и в общей сложности не больше трех-четырех часов в сутки.

Помывшись и переодевшись в штатский костюм, который я захватил с собой, я вышел на улицу и сел в ближайшую «подземку», взяв билет до площади Пикадилли.

Я не знаю более легкого, быстрого и более удобного пути сообщения, чем лондонские подземные железные дороги. Поезда в различных направлениях идут почти беспрерывно, но так как разные линии проходят на разной глубине и каждая линия описывает смыкающийся круг, то столкновение невозможно. Несмотря на большую глубину, на которую вы спускаетесь в громадном лифте, подымающем сразу более ста человек, или по лестнице с подвижными, бегущими вниз ступенями, воздух в подземных галереях безукоризненно свеж. Он не только хорошо вентилируется, но искусственно насыщается озоном. Конец в несколько миль стоит один пенс (4 копейки), и вы пролетаете этот конец в пять-шесть минут. Вагончики электрических поездов «подземки» комфортабельны, покойны и содержатся с педантической чистотой. Масса мелочей предусмотрена в этих поездах; так, например, поезд не может стронуться с места, если хоть одна вагонная дверь не затворена.

Через несколько минут я вышел на станции Пикадилли.

Пикадилли – громадная площадь с каким-то не то памятником, не то фонтаном посредине, в которую втекает несколько лучших улиц центрального Лондона: Ридженд, Шафтсбори, Ковентри, Хаймаркет и Пикадилли. Это самое людное место вечернего Лондона. Здесь сосредоточены лучшие магазины, рестораны, театры, кондитерские. Море электрического света – внизу от дуговых уличных фонарей и громадных витрин магазинов, вверху от бесчисленных реклам.

Эти рекламы поразительны. Большинство из них движется. Тут и кошка, ловящая мышь, и женщина, работающая на пишущей машинке, и качающийся на волнах пароход, и льющееся из бутылки в бокал шампанское, и танцующая балерина, и неизменные пиво и портер Басса, мыло Пирса и трубки Бриар.

На станции «Пикадилли» из поезда, как всегда в это время, вышли почти все пассажиры. Громадный круглый лифт поднял нас наверх, и мы направились к выходу.

Но что это? Площадь Пикадилли темна! Ни одной светящейся рекламы… Магазинные окна освещены маленькими дежурными лампочками… Уличные фонари не горят…

Забастовка углекопов была в разгаре, и… Лондон экономил на электричестве!

Однако по площади и по прилегающим к ней улицам густо валила обычная пестрая, многоязычная толпа.

Я направился в большой ресторан Трокадеро, в котором не раз обедал и ужинал, когда мне пришлось прожить пять месяцев в Лондоне в 1923 году. Ресторан был все тот же. Он был так же набит международной толпой и гудел, как пчелиный улей. Прекрасный оркестр играл на эстраде, которая теперь была превращена в открытую сцену. Но свету было поменьше – не горели большие средние люстры. Громадный общий зал грильрума освещался стенными бра и лампочками под цветными шелковыми абажурами на столах. На сцене шла прелестная маленькая вещица – «Эволюция танца и костюма за последние сто лет».