Текст книги "Соленый ветер. Штурман дальнего плавания. Под парусами через океаны"

Автор книги: Дмитрий Лухманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

Но я мало смотрел на сцену. Плотно поужинав и выпив бутылку холодного горьковатого «Басса», я вернулся в гостиницу, разделся и, отложив ванну до утра, лег в громадную, необычайно мягкую постель и заснул, кажется, раньше, чем закрыл как следует глаза.

Деловой день Лондона начинается в девять часов для клерков и в десять для менеджеров (управляющих и старших служащих). К этому времени я был уже в Аркосе<sup>[76]76
  Общество, созданное в свое время для расширения торговых связей Советского Союза с Англией. – Прим. авт.


[Закрыть]</sup>.

Телеграммы о приходе «Товарища», с кратким изложением обстоятельств плавания и потребностей корабля, полетели в разные учреждения Москвы и Архангельскую контору Совторгфлота. Тут же я получил целый чемодан писем и газет для экипажа. По междугородному телефону сговорились с английской фирмой «Вайнрайт и К°» в Саутгемптоне о принятии агентуры по «Товарищу».

В Аркосе, а затем в Торгпредстве я встретил кое-кого из старых друзей по работе 1923 года.

Побывав в тот же день в Полпредстве, я с пятичасовым поездом выехал обратно в Саутгемптон, а оттуда на автомобиле в Нетлей.

В восемь часов вечера я был уже снова на палубе «Товарища».

Письма я успел рассортировать еще в поезде. Они были немедленно розданы. Это большая радость, и понять ее не теоретически, не умом, а всем своим существом могут только моряки да путешественники.

Наши ребята уже успели побывать на берегу в Нетлей и в Саутгемптоне, и по судну ходило несколько анекдотов. Один из них был очень характерен: шестеро наших матросов зашли в пивную. Ни один из них не говорил по-английски. Но разве нужно знать язык, чтобы спросить кружку пива? Они скромно уселись за маленький столик и весело беседовали, выпивая кружку за кружкой. Граммофон играл фокстроты и шотландские песенки. Но вот, в одиннадцать часов граммофон заиграл что-то торжественное, и все гости в пивной приподнялись со своих мест. Наши не обратили на это внимания. Тогда к их столику подошел, по выражению одного из участников, какой-то зловредный старичок и с бешенством начал срывать с них фуражки. Воспротивившегося такому неожиданному самоуправству помора Кирюшу Волокитинова расхорохорившийся старичок ударил по лицу… Посмотрел на него Кирюша, плюнул и мирно сказал товарищам:

– Пойдем, ребята, отсюда. Дал бы я этому гнусу раза, да ведь пришибешь невзначай, скандал будет. А капитан как наказывал, чтобы с иностранцами не зачепаться и чтобы никакого скандалу не было…

И все шестеро, не ответив на оскорбление и только смерив плюгавого старичка презрительным взглядом с головы до ног, молча вышли из пивной. Впрочем, они вышли не одни, – пивная закрывалась, и на последней пластинке, которую поставил верноподданный кабатчик, был английский национальный гимн: «Боже, спаси короля».

Рано утром меня разбудил пароходный свисток, раздавшийся около самого борта. Я выскочил на палубу. Мимо нас медленно проходил большой тяжело груженный пароход под испанским флагом. Пароход назывался «Абоди-Менди». Он привез полный груз каменного угля из Америки. Это было знаменательно – Англия была без угля.

«Товарищ» пришел на рейд Нетлей вечером, и я тогда сейчас же уехал в Лондон. Вернулся на другой день тоже вечером и только теперь в первый раз имел возможность подробно разглядеть стоявшие около нас суда. Это был целый флот старых почтово-пассажирских пароходов разных компаний. Их легко можно было различить по окраске. Когда-то это были блестящие пассажирские суда. На них разъезжали богатые пассажиры из конца в конец света. Их многочисленные каюты и салоны наполнялись по вечерам дамами в бальных туалетах и мужчинами во фраках и смокингах. Гремела музыка. Ими командовали известные, с безукоризненной морской репутацией капитаны. Теперь эти суда состарились, вышли из моды, и, некрашеные, полуоблезшие, заржавевшие, под наблюдением дряхлых сторожей из морских инвалидов, – стоят в резерве. Время от времени, некоторые из них кое-как приводятся в порядок, слегка ремонтируются, слегка красятся и употребляются для перевозки сменных отрядов войск между многочисленными английскими колониями.

После обычной утренней приборки и завтрака, команда и ученики «Товарища» занялись подготовительными работами к предстоявшему ремонту. Из парусной кладовой были вытащены все запасные паруса «Товарища». Это была нелегкая работа. Парусинные колбасы, длиной от 25 до 15 метров и весом от 20 до 10 пудов каждая, раскатывались на палубе, превращаясь в целые поля, тщательно просматривались, перетирались руками и сортировались: одни – в капитальный ремонт в береговых мастерских, другие – в починку собственными средствами, третьи – в брак, частью для судовых надобностей, частью для продажи старьевщикам. Годные еще для употребления паруса растягивались между мачтами для просушки.

Кают-компания превратилась не то в канцелярию, не то в техническую контору. Два помощника, два преподавателя, доктор и четыре ученика скрипели перьями и заполняли на разные образцы разграфленную бумагу «требованиями», «ведомостями», «выписками», «справками» и всевозможными отчетами.

Ремонт предстоял не маленький. Еще в Мурманске я составил чертежи всех главных парусов и переслал их почтою в Аркос для соответствующего заказа. Кроме этих парусов, которые мы должны были со дня на день получить из Лондона, нужно было заказать еще с десяток других, перечинить старые, переменить почти весь бегучий такелаж, установить новую настоящую радиостанцию, расширить ученические помещения, устроить и оборудовать лазарет, красный уголок, отремонтировать и оборудовать четыре шлюпки, купить одну или две новых, отремонтировать спасательные принадлежности, исправить рулевой привод, установить с обоих бортов по паре дополнительных шлюп-балок с тем, чтобы держать на них легкие спасательные шлюпки всегда наготове к спуску на случай падения человека за борт; увеличить число умывальников и уборных для экипажа, сделать души для постоянного обливания в тропиках, пополнить судовые запасы, оборудование, аптеку, библиотеку, одеть с ног до головы весь экипаж в однообразную форменную одежду, снабдить его хорошим дождевым и рабочим платьем, вытянуть наново и протировать (осмолить) весь стоячий такелаж, проконопатить кормовую палубу и, наконец, окрасить все судно, начиная с верхушек мачт.

Все это, прежде всего, требовало денег, и денег не маленьких.

Москва удивлялась и спрашивала, что же делали прошлый год во время капитального ремонта в Киле? Я сам этому удивлялся, но тем не менее все, что мы требовали, было абсолютно необходимо для благополучного совершения дальнего плавания и для учебной службы корабля.

Прошло почти две недели, пока наши сметы были наконец утверждены, и деньги отпущены. Впрочем, это время не пропало даром. Работа на судне шла с утра до вечера, и все, что можно было исправить и сделать своими руками и средствами, было сделано.

После работ одна вахта, то есть третья часть экипажа, съезжала на берег. Так как в маленьком Нетлее, кроме нескольких баров и пивных, ничего не было, то обыкновенно ездили в Саутгемптон.

Между Нетлеем и Саутгемптоном регулярно курсируют два автобуса, и на обоих были прехорошенькие молоденькие кондукторши. Наши ребята скоро с ними познакомились, и от них я узнал, как не легко достается кусок хлеба этим вечно улыбающимся и с виду веселым и беззаботным девушкам. Они получают четырнадцать шиллингов в неделю, то есть около семи рублей на наши деньги. Их рабочий день около одиннадцати часов. Ни праздников, ни выходного дня нет. Форменное платье свое, и даже тряпки, которыми они протирают стекла и чистят медные ручки, должны быть собственные.

В Саутгемптоне так же, как и в Лондоне, имеется масса небольших недорогих ресторанчиков, рассчитанных, главным образом, на мелких служащих и отчасти рабочих. Большая часть из них принадлежит богатейшей фирме «Лайонс». Все они обслуживаются исключительно женщинами, положение которых не лучше положения кондукторш. Принимают на службу только молодых, более или менее хорошеньких, и с образованием средней школы. Они получают грошовое жалованье, обязаны быть прилично одетыми и являться на службу утром за два часа до открытия ресторана. За это время они должны привести все в порядок, перемыть мылом и щетками мраморные столики, посуду, перечистить всю медь, натереть полы и т. д. Работают до десяти часов вечера. На «чаевые» расчет очень проблематичен. Посетители расплачиваются непосредственно в кассе; к тому же средний англичанин вообще далеко не щедр, а скаредность шотландцев вошла даже в пословицу. Впрочем, некоторые добряки, знающие положение этих тружениц, уходя из-за стола, суют под тарелку один, два, редко три пенса. На эту тему существует даже анекдот: приехавший в Лондон по делам шотландец рассказывал приятелю, что самые лучшие рестораны в Лондоне это «Лайонс». «Во-первых, – говорил он, – вообще, не особенно дорого, во-вторых, много хорошеньких девушек, а в-третьих, если, не теряя времени, сесть за только что освободившийся столик, то почти всегда один-два пенса под тарелкой найдешь…»

Тяжелое впечатление производят также на свежего человека английские нищие. В Англии даже нищий должен быть прилично одет. Они носят, хотя и неимоверно затасканные, все же крахмальные воротнички, галстуки и пиджаки, большею частью с нашитыми на левой стороне груди ленточками от полученных когда-то боевых орденов. Они не смеют громко просить, клянчить, приставать к прохожим. Они молча стоят по бокам тротуаров на людных улицах с протянутой рукой, в которой якобы для продажи зажата одна коробочка спичек, грошовая зажимка для галстука, старая открытка или что-нибудь в этом роде. Жутко смотреть в молящие голодные глаза этих людей, часто стариков и калек.

Еще ужаснее – бродящие по ночам в темных переулках голодные, истощенные проститутки. Они предлагают себя прохожим, большею частью подвыпившим матросам с иностранных судов, за шиллинг и даже за «сикс пенс» (50–25 коп.).

Но вернемся к «Товарищу».

Рано утром 15 августа к нам подошли два буксирных парохода и потащили в Саутгемптон. Нам посчастливилось, – нас поставили в глубине обделанного пристанями бассейна, предназначенного для швартовки трансатлантических гигантов. И здесь повторилась сказка о Гулливере.

В Мурманске, среди местных пароходов и рыбачьих судов, наш пятитысячетонный корабль, со своими двадцатипятисаженными мачтами, казался гигантом. При встречах в море и на рейдах с другими судами и, сравнивая себя с ними, мы, конечно, видели, что многие из них больше нас, но никогда не считали «Товарищ» маленьким кораблем. Но вот часа через два после того, как мы отшвартовались у пристани, в гавань втянулся «Левиафан». Двенадцать буксирных пароходов, казавшихся по сравнению с ним ореховыми скорлупками, суетились вокруг него, затаскивая в сторону то его нос, то корму, то впрягаясь в него и медленно продвигая вперед. Страшно было смотреть, как эта громадина росла и неумолимо надвигалась на нас. Его нос остановился менее, чем в сажени от кормы «Товарища», и один только его корпус, не считая пятиэтажных надстроек, оказался значительно выше наших марсов. А когда я сошел на берег и посмотрел на оба судна с некоторого расстояния, то с болью увидел, что нам не приходится даже гордиться нашими мачтами: тонкие, стройные, казавшиеся необычайно легкими, две мачты «Левиафана» оказались и выше, и толще наших. А ведь наши мачты в своем основании были около метра в диаметре!

Как я уже говорил выше, одной из наших задач в Англии было обмундировать экипаж. Нужно сказать правду, что наша Республика вообще не блещет изяществом туалетов граждан. Если мы прибавим к этому, что в надежде привезти что-нибудь из-за границы домой, все мы, покидая Мурманск, взяли с собой только самое необходимое, притом необходимое не с буржуазно-европейской, а с нашей пролетарской точки зрения, и в тех костюмах, которые у нас были, проработали тридцать один день во всякую погоду, то не трудно представить себе, какими франтами мы все выглядели. Нечего было и думать в таком виде совершать какие-нибудь экскурсии. Нас просто не пустили бы ни в одно «порядочное» место.

Переговоры с разными портновскими фирмами начались еще во время стоянки корабля в Нетлее. В конце концов контракт на обмундирование всего экипажа был заключен с фирмой «Бэкер и К°», обмундировывающей экипажи почти всех пассажирских пароходов, для которых Саутгемптон является начальным или конечным пунктом плавания.

Фирма отнеслась к заказу чрезвычайно добросовестно, и на другой день после того, как мы отшвартовались у пристани, все, что должно было быть готово в первую очередь, было доставлено. Каждый костюм, независимо от служебного положения лица, для которого он предназначался, был сшит по мерке и прекрасно сидел. Материал был отличного качества.

Через час экипаж «Товарища» нельзя было узнать.

Когда «Товарищ» проходил мимо королевской яхты, то его экипаж в самых разнообразных и сильно потрепанных одеяниях, загорелый, обветренный солеными морскими штормами, небритый, нестриженый, имел, с английской точки зрения, не внушающий никакого сомнения «большевистский» вид.

За время стоянки у Нетлея люди постриглись, побрились, подштопались, а кое-кто и обзавелся за собственный счет дешевенькими готовыми костюмами. Днем, в рабочих парусиновых блузах и шароварах, мы ничем не отличались от экипажей других кораблей в рабочее время. Англичане удивлялись: «Люди как люди, ничего особенного в этих большевиках нет!» Теперь, в элегантных, темно-синих форменных костюмах, свежем белье, в фуражках с красивым гербом, центром которого был эмалированный советский флажок, в хорошей обуви, мы положительно импонировали англичанам. Наших учеников иначе не называли, как морскими кадетами, и величественные «бобби», сторожившие все входы и выходы из гавани, сделались чрезвычайно приветливыми и при разговорах даже прикладывали к козырьку руку.

Наши первые экскурсии состоялись на гигантские трансатлантики: «Левиафан», «Мажестик» и «Мавритания». Они были обставлены довольно торжественно. Я написал капитанам этих пароходов письма с соблюдением всех английских условных вежливостей и церемоний, которые, кстати сказать, не многим отличаются от китайских, и наши ученики были отлично приняты. Им показали все: и пассажирские помещения, и машины, и трюма, и те удивительнейшие навигационные инструменты, которыми пользуются судоводители этих пароходов.

Здесь будет кстати сказать, что эти пароходы поддерживают сообщение с Северной Америкой с точностью поездов, и нужен ураган громадной силы, чтобы заставить такой пароход уклониться с прямого пути или опоздать. В сущности, их плавания носят разбойничий характер. Они – высшая аристократия океанов, почти никому не дают дороги. В туманы не уменьшают хода. Международные правила для предупреждения столкновений в море для них пустой звук. Однако, ответственность за все, что может случиться, не снимается с капитана, и нужно громадное напряжение всех пяти чувств, и особенно нервов, для того, чтобы из года в год безостановочно водить взад и вперед через океан эти плавучие дворцы с населением уездного города, причем девять десятых этого населения непоколебимо уверены в том, что за те фунты и доллары, которые они платят за свой переезд, все и вся должно перед ними преклоняться.

Управление этими пароходами особенно затруднительно из-за их громадной ширины. Стоя посредине командного мостика, трудно видеть, что делается с боков, а стоя у одного борта, совсем уже не видно, что делается у другого. Поэтому эти пароходы носят двойной комплект помощников, и, кроме капитана и так называемого вице-капитана, или второго капитана, на них имеется: два старших, два вторых, два третьих, два четвертых помощника. Штат машинного комсостава тоже двойной. Комплект парохода состоит приблизительно из семидесяти человек судоводителей и матросов, четырехсот механиков, машинистов и кочегаров; трехсот пятидесяти мужчин и тридцати – сорока женщин, обслуживающих надобности пассажиров и их помещения; пятидесяти поваров; двенадцати музыкантов и, наконец, пары десятков телеграфистов, телефонистов, фотографов, наборщиков и других разнообразнейших специалистов. Таким образом, весь экипаж такого парохода состоит из девятисот с лишним человек. И это теперь, при некоторой послевоенной экономии на жидком топливе. Когда же машины этих кораблей работали на угле, то экипаж достигал тысячи двухсот человек.

Рекламировать пароходства «Уайт Стар», «Кунард» или «Американскую национальную компанию» не входит в мою программу, и я не стану описывать здесь роскоши отделки, затей и комфорта этих пароходов. Об этом можно прочесть и в иллюстрированных еженедельниках, и почти в каждом романе, где герои пересекают Атлантический океан. Между прочим, одно из лучших и правдивейших описаний плавания на подобном пароходе есть у Бунина в рассказе «Господин из Сан-Франциско».

Я хочу сказать здесь лишь несколько слов о курьезах, вызванных вкусами богатой буржуазии и снобизмом тянущихся за нею людей среднего достатка.

На больших трансатлантических пароходах, как и в больших отелях, есть не только отдельные каюты или комнаты, но целые роскошно меблированные квартиры, так называемые «сюите оф руумс», переезд в которых, в зависимости от числа и величины кают, стоит бешеных денег. Три тысячи золотых рублей за переезд в четверо с половиной суток – не бог знает какая плата для американского миллиардера, и такие деньги они платят охотно. Но этого мало. На дверях некоторых двух-, трех– и четырехместных кают имеются маленькие металлические рамочки, в которые можно вставлять свою визитную карточку. Такие каюты обходятся значительно дороже. Например, если вы едете вдвоем с женой и заплатите за два места первого класса от Англии до Нью-Йорка, то это вам обойдется приблизительно по триста пятьдесят рублей с человека или семьсот рублей за двоих. Но если вы наймете совершенно такую же двухместную каюту, но с рамочкой на двери, то каюта вам будет стоить около тысячи рублей. Зато все будут видеть и знать, что вы не рядовой пассажир, а «господин такой-то», нанявший себе отдельную каюту.

Впрочем, если мы дивились на плавучие дворцы-трансатлантики и их курьезы, то иностранцы, в свою очередь, немало дивились на советский учебный парусный корабль и его экипаж. А самым большим курьезом для них было то, что комсостав, хотя и имел отдельную кают-компанию, но столовался из общего котла с командой; что все называли друг друга «товарищ» и что, несмотря на простоту отношений и на то, что по вечерам можно было видеть вместе гуляющих или ужинающих в ресторанчиках учеников, матросов и администрацию, на судне, в рабочее время, поддерживалась строжайшая дисциплина, и все распоряжения и команды старших исполнялись быстро, безоговорочно и аккуратно. О нас ходили легенды, и мы скоро стали известны всему Саутгемптону под прозвищем «комрэдс оф „Комрэд“» – «товарищи с „Товарища“».

В нерабочее время на «Товарище» бывали десятки посетителей всевозможных общественных и имущественных положений. Нас и наше судно постоянно фотографировали, и так как Саутгемптон имеет постоянные регулярные сношения с Нью-Йорком, то эти фотографии и заметки о нас скоро появились и в английских, и в американских журналах.

Однако самыми дорогими и неизменными нашими гостями были местные безработные, особенно из бастовавших углекопов, и мы ежедневно их подкармливали, приглашая к нашим незатейливым обедам и ужинам.

Полпредство в Лондоне приняло самое теплое участие в экипаже «Товарища». При помощи Полпредства нам удалось сделать в течение трех последовательных дней интереснейшую экскурсию в Лондон. Нанят был специальный шарабан – громадный двадцатипятиместный открытый автобус, и на нем комсостав и ученики повахтенно съездили в Лондон, познакомившись, таким образом, хотя и очень бегло, с внутренней жизнью страны.

В Лондоне посетили знаменитый зоологический сад, морской отдел технического музея и гигантские универсальные магазины. Проехались по подземке, погуляли по улицам, посмотрели Сити, набережную Темзы, Гайд-парк и Пикадилли.

На улицах Лондона два десятка молодцов в морской советской форме, в ногу шагавшие парами, произвели фурор.

Полпредство же помогло нам приобрести комплект струнных инструментов для судового оркестра и подарило прекрасный громкоговоритель, который впоследствии, в тихие ночи, на широком просторе океана, так помог скрасить нам свое одиночество.

Во всех сколько-нибудь значительных городах Англии существуют так называемые шестипенсовые базары. Выбор вещей громадный, и каждая вещь стоит всего только шесть пенсов. Естественно, что при нашем скромном бюджете, мы все набросились на эти базары. Но все, что там было куплено, в конце концов, оказалось страшнейшей дрянью. Впрочем, и самая цена в шесть пенсов была несколько жульнической рекламой; так например, носки стоили шесть пенсов не пара, а штука, но купить один носок было нельзя. Таким образом, пара непрочных бумажных носков обходилась полтинник, что никак нельзя уж назвать дешевкой. Выставки этих громадных магазинов, занимающих иногда целые пассажи, рассчитаны на дешевый эффект и непритязательный вкус, и базары прекрасно торгуют. Особенно любят их женщины. Жутко бывало иногда смотреть, какую дрянь они накупают, и, заплатив шесть пенсов тут и шесть пенсов там, они оставляли в общей сумме порядочные деньги, за которые в другом, обыкновенном магазине можно было бы купить гораздо более нужные вещи.

С вздорожанием виски и джина, самым ходовым напитком для небогатых людей в Англии сделалось пиво. Его пьют в громадном количестве. Пьют все – мужчины, женщины, подростки. Самые маленькие грудные дети не пьют пива, а только знакомятся с его запахом. Часто у дверей бара можно видеть несколько колясочек с младенцами: они довольно мирно лежат и наслаждаются сосками, пока их родители и более взрослые братья и сестры угощаются пивом. Иногда выходящий из бара пьяный рабочий или матрос ласково потреплет такого младенца корявой рукой по щечке, увы, редко пухлой и розовой, и, шатаясь, пойдет дальше.

7 сентября ремонт «Товарища» был закончен. Провизия, пресная вода и необходимые для дальнего плавания материалы были приняты, все формальности с береговыми властями всевозможных ведомств и квалификаций закончены, и отход был назначен на шесть часов утра 8 сентября.

Накануне я получил письменное предложение одной лондонской кинематографической фирмы заснять маневры и выход «Товарища» под парусами в открытое море. Я согласился с тем, однако, условием, что экземпляр фильмы будет предоставлен бесплатно «Товарищу» для демонстрации по возвращении в СССР. Фирма согласилась, и съемщики аккуратно прибыли на «Товарищ» к моменту отхода.

В пять часов утра 8 сентября к борту «Товарища» подошли два буксира и, медленно развернув носом к выходу, повели на рейд мимо доков, морского кладбища, Нетлея…

Был мертвый штиль. Пройдя Спитгетский рейд, буксиры потащили нас мимо восточного берега острова Уайт.

О том, чтоб вступить под паруса, нечего было и думать. Ни малейшего дуновения. Море как зеркало. Идти под буксирами в канал и там, поставив паруса, сделаться игрушкой сменных течений, было бы слишком рискованно. Поэтому, не доходя до мыса Св. Екатерины, на так называемом рейде Св. Елены, против местечка Сивью, я попросил лоцмана, поставить судно на якорь.

Для утешения киносъемщиков и отчасти для практики учеников, немножко отвыкших от парусов за время стоянки в порту, я сделал парусное учение. Были поставлены и затем моментально убраны и закреплены несколько парусов. Киносъемщики весело раскланялись, пересели вместе с лоцманом на один из буксиров и отправились обратно к Саутгемптону. А «Товарищ», по буквальному смыслу русской пословицы, остался «ждать у моря погоды».

Весь день 8 сентября мы провели за уборкой судна после ремонта, и на другое утро, когда взошло солнце и осветило прибранный, выкрашенный от верхушек мачт до уровня воды корабль с выскобленными, оттертыми песком палубами и начищенной медью, с аккуратно выправленным рангоутом, на него было приятно посмотреть.

А ветра все не было. Барометр немного падал. Но его падение предвещало, увы, не желанный норд-ост, а противный зюйд-вест – преобладающий летний ветер на севере Европы. Наши матросы-поморы пробовали колдовать и затянули песню:

 
Веток да обедник
Пора потянуть,
Запад шалонник
Пора покидать,
Тридевять плешей
Все сосчитаны,
Пересчитаны,
Встокова плешь
Наперед пошла.
 

С этими словами они бросали в море через голову лучинки и, оборотясь лицом к востоку, продолжали:

 
Встоку да обеднику
Каши наварю
И блинов напеку,
А западу шалоннику
Спину оголю,
У встока да обедника
Жена хороша,
А у запада шалонника
Жена померла.
 

Окончив припев, все спешили посмотреть, как легли на воду лучинки и откуда ждать ветра.

Ученики, глядя на эту церемонию, хохотали до слез. Впрочем, и сами колдуны не особенно в нее верили и только говорили, что у них на мурманском побережье так еще от дедов повелось.

На другой день, когда потянул легкий западный ветер, попробовали новое средство: раздобыли таракана, которого, после ремонта и окраски всех помещений масляной краской, довольно долго пришлось искать. Таракана посадили на щепку и, приговаривая: «Поди, таракан, на воду, подыми, таракан, севера», – бросили за борт.

Однако и это последнее средство не помогло.

В ожидании попутного ветра, мы занимались шлюпочными учениями.

Раза два я устраивал пожарную тревогу.

Мимо нас сновало множество яхт и моторных катеров. Некоторые из них близко резали корму. Как-то раз небольшая яхта, переделанная домашними средствами из старой спасательный шлюпки, под управлением веселого молодого человека, без пиджака, и пары босоногих девушек-подростков, подошла к нашему борту. Обе девушки, с веселым смехом, принялись бросать к нам на палубу яблоки, газеты и иллюстрированные журналы.

– Яблоки из нашего сада, кушайте, пожалуйста! А газеты и журналы мы все уже прочитали, возвращать не надо.

Наша молодежь разделилась на два лагеря: одни, перевесившись через борт, начали флиртовать с босоногими яхтсменками, а другие, более практичные, подбирали и делили яблоки.

– Не возьмете ли вы от нас письма, чтобы сдать на почту? – спросил кто-то.

– А у вас письма готовы? – спросили с яхты.

– Вот то-то и беда, что не готовы! Но если вы к нам придете опять завтра утром то мы приготовим.

– Пишите! Вам, наверное, придется тут долго стоять, этот зюйд-вест продует непременно несколько дней, а мы будем приходить к вам каждое утро за почтой.

На другое утро, вскоре после подъема флага, вахтенный сигнальщик доложил:

– «Наша» яхта идет с берега: наверное к нам за письмами.

Писем набралось целое ведро. Туда же, в отдельном пакете, были вложены и деньги на марки. Яхточка была встречена нашим оркестром балалаечников. На этот раз барышни привезли нам свежих огурцов. Ребята были в полном восторге.

– Вот это, действительно, нашинская яхта, настоящая, пролетарская, и люди на ней симпатичные, не Чемберлены.

На пятый день стоянки «Товарища» на рейде, убедившись, что никакие власти за нами не смотрят и что вообще здесь «очень просто», я велел спустить на воду наш новый моторный катер и решил съехать на берег, посмотреть, что представляет из себя Сивью, и кстати запастись свежей провизией. Со мной поехали артельщик и несколько учеников.

Сивью оказалось прелестнейшим маленьким местечком. Жители приняли нас необычайно радушно. В магазине, в котором мы купили ящик лимонов и свежей зелени, нам дали проводника. С его помощью мы достали и свежего мяса, и рыбы, и хлеба. Хлеб скупили в трех булочных. Не знаю, что осталось на ужин местным жителям. Проводник был веселый и расторопный малый. Он достал нам откуда-то ручную тележку, в которую мы и погрузили все наши запасы.

Я решил воспользоваться его знакомством с местными жителями, чтобы купить какого-нибудь щенка или котенка вместо нашего мурманского Васьки, увлекшегося флиртом с английскими кошками и оставшегося в Саутгемптоне на берегу.

– За щенка не ручаюсь вам, сэр, сентябрь плохое время для щенят, весенние уже все разошлись, а осенних надо ждать только к ноябрю. Кота достать легче, сэр. У миссис Фергисон есть замечательные черные коты, не то сибирские, не то ангорские или еще какие-то там необыкновенные, но только очень пушистые и красивые.

Мы отправились всей гурьбой к миссис Фергисон. После довольно продолжительных переговоров она согласилась уступить нам за десять шиллингов молодого кота Блэки, взяв с нас клятву, что мы будем его хорошо кормить и давать каждый день молока. Мы переглянулись, но торжественно обещали. Артельщик сказал мне по-русски:

– Что ж, консервированного молока у нас хватит, ну, а если он такой балованный, что привык только к свежему, то это уж его дело. Не покупать же нам для кота еще живую корову!

Блэки долго искали в кустах сирени, куда он забился от страха. Миссис Фергисон принесла для его перевозки парусиновый ридикюль, за который взяла добавочный шиллинг.

После довольно веселой и шумной охоты, во время которой отчаянно защищавшийся Блэки поцарапал и покусал руки трем ученикам, он был водворен в ридикюль и положен на тележку с провизией.

К вечеру мы вернулись на судно. Чтоб Блэки не прыгнул с испуга за борт, я запер его на первое время у себя в ванной; там ему было поставлено все, что полагается всякому порядочному коту: блюдечко с молоком, мелко накрошенное сырое мясо и ящик с песком.

Утром 13-го опять заштилело, и барометр слегка тронулся кверху. Мог задуть ост, и мы начали готовиться к съемке с якоря. К вечеру потянуло с севера. Немедленно снялись с якоря и, вступив под паруса, обогнули мыс Св. Екатерины и легли на курс, ведущий к выходу в океан.

Ветер начал быстро свежеть, но одновременно заходить к весту. Скоро пришлось лечь бейдевинд правого галса и из предосторожности убрать брамселя. К полночи вышли на вид маяков французского берега, сделали поворот и легли бейдевинд левого галса. Ветер все свежел, но дул уже снова от зюйд-веста. К утру мы очутились опять у мыса Св. Екатерины и, добравшись до старого места стоянки, убрали паруса и отдали якорь.

От Саутгемптона до Мадейры

С полудня 17 сентября барометр снова тронулся кверху, и к вечеру, в тот час, когда обычно ветер спадал совершенно, потянул легкий восточный ветер.

Ветерок передул полночь, – верный признак того, что он устанавливается.

В четыре часа утра, с последним ударом склянки, раздалась команда:

– Пошел все наверх с якоря сниматься!

Весело забегали ребята вокруг шпиля, заклоцал брашпиль, и цепной канат якоря, медленно, сажень за саженью, начал втягиваться, как бы всасываться судном в клюз.