Текст книги "Соленый ветер. Штурман дальнего плавания. Под парусами через океаны"

Автор книги: Дмитрий Лухманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 37 страниц)

После обеда назначен был митинг, а в четыре часа вечер самодеятельности. Митинг прошел удачно, а вечер самодеятельности был прерван очередным «тритоном». Пришлось убирать гроты и брамселя.

Шквал пронесся необычайно быстро, и в семь часов вечера «Товарищ» снова под всеми парусами мирно покачивался на ленивых, сонно перекатывавшихся волнах океана.

Вместо сорванной программы, пришлось ограничиться «блестящим фейерверком». Сожгли несколько фальшфейеров и пустили полдюжины сигнальных ракет, благо вблизи не было ни одного судна, и никто не мог принять наши ракеты за сигнал бедствия.

Какое великое изобретение радиотелеграф!

Находясь в открытом океане, за добрый десяток тысяч километров от родины, мы смогли поздравить далеких друзей и родных с радостным праздником Октября и послать привет вождям революции…

Когда «Товарищ» вступил в штилевую полосу, я отправил циркулярное радио на английском языке всем судам, находящимся между десятым градусом южной широты и экватором, следующего содержания:

«Командир русского советского учебного парусного корабля „Товарищ“ позывные РИУ просит пароходы, приближающиеся к экватору, сообщить, когда, кто, в какой долготе широте потерял зюйд-остовый пассат и вступил в штилевую полосу».

Я был буквально засыпан ответами с невидимых пароходов. Эти ответы помогли нанести на карту довольно точную линию южной границы штилевой полосы. Большинство ответов было чрезвычайно любезно. Некоторые капитаны осведомлялись, все ли у нас благополучно, и не терпим ли мы какой-нибудь нужды. Один, по всей вероятности, очень молодой англичанин, протелеграфировал нам целую инструкцию о пересечении парусными судами экватора в октябре и ноябре месяцах. Эту инструкцию он списал целиком из «Финдлея», и мы не могли отказать себе в несколько мальчишеской выходке, послав ему ответную радиотелеграмму следующего содержания:

«Благодарим, руководство Финдлея имеется на судне».

Однажды мы приняли радио:

«Всем судам, имеющим врача. Английский грузовой пароход „Оркла“ позывные РМО долгота 32°15′ западная, широта 6°20′ восточная, просит сообщить, какие рекомендуется принять меры и можно ли обойтись судовыми средствами при открывшейся тяжелой грыже. Аптека имеется. Капитан Гриффит».

Мы, конечно, сообщили ему немедленно все, что наш доктор мог посоветовать по этому поводу.

Это все отдельные, единичные случаи, выхваченные прямо из жизни. А сколько человеческих жизней было спасено в море при помощи радиотелеграфа! Теперь уже не довольствуются установкой радиостанций на самом корабле. Маленькими станциями с довольно высокими, складывающимися, как телескоп, пустыми внутри мачтами, снабжаются даже спасательные шлюпки, и если в момент гибели корабля случайно никто не откликнется на его отчаянные SOS (Save Our Souls – «спасите наши души») и его экипаж вынужден будет спасаться на шлюпках, то он может продолжать свой призыв о помощи до тех пор, пока его не услышит какое-нибудь судно. Теперь чрезвычайно редки случаи, когда люди с погибшего корабля носятся на шлюпках или плотах неделями по морю и в конце концов, никем не замеченные и не подобранные, гибнут от голода и жажды.

Как мы ни старались пользоваться всяким изменением ветра, чтобы уклониться к востоку, течение неумолимо относило нас к западу, и «Товарищу» удалось пересечь экватор только под 32°18′ западной долготы. Это было 16 ноября в шесть часов сорок пять минут утра. Расстояние в полторы тысячи миль от тропика Рака до экватора мы покрывали тридцать один день! Штили, легкие восточные ветры, шквалы и опять штили, штили без конца!

Впрочем, затяжка в плавании помогла нашим ученикам напрактиковаться под руководством преподавателей Калайда и Кросса в производстве астрономических наблюдений. Наблюдения, особенно звездные, были страстью Кросса.

Помимо регулярных ежедневных занятий с учениками он, по собственной инициативе, раза три в ночь обязательно определялся по звездам и вызывал на соревнование любившего поспать Черепенникова и вахтенных практикантов-любителей.

Наблюдал он обычно Юпитер, и когда тот прятался за облака, «уходил в свою небесную каюту», Владимир Александрович смешно грозил ему своим старческим пальцем.

Этот месяц болтания в теплой тропической воде, по близости кишащего водорослями Саргассова моря, сыграл с «Товарищем» скверную штуку: подводная часть корабля обросла густой, шелковистой, ярко-зеленой травой, длиною в четверть аршина, и ракушками. Перегруженный, и без того трудно двигавшийся корабль теперь окончательно потерял свои мореходные качества, и нужен был хороший попутный ветер, чтобы заставить «Товарища» двигаться вперед со сколько-нибудь приличной быстротой. Между тем, подходя к экватору, мы получили предпассатный южный ветер, и скоро сделалось очевидным, что при этих условиях нам не обогнуть мыс Св. Рока.

Однако, следуя указаниям капитана Тойонби, о котором я уже говорил, мы упорно держались бейдевинд левого галса и продвигались к берегам Южной Америки, надеясь, что ветер отойдет к востоку, и мы все-таки благополучно проскочим мыс Св. Рока. Но ветер не отошел, и, не дойдя полсотни миль до северного берега Южной Америки, мы сделали поворот и пошли почти назад, стараясь выбраться как можно далее на восток.

Пройдя полтораста миль, мы повернули снова. Утром 19 ноября с марса, где бессменно сидели сигнальщики, увидели слева по носу поднимающуюся над водой верхушку одинокой пальмы. Это был риф Рокас.

Рокас, очень опасный коралловый риф, едва поднимающийся над водой, лежит в ста тридцати милях к востоку от мыса Св. Рока, как раз на пути кораблей, огибающих этот мыс. Сильные течения при легких ветрах ставят парусные корабли в этих местах почти в беспомощное положение, и многие из них окончили свое существование на коралловых зубьях этого рифа.

Только сравнительно недавно на нем удалось поставить железный маяк, на котором никто не живет, и автоматическая горелка которого заряжается раз в год. Бразильское правительство рядом с маяком выстроило крепкий каменный дом, в котором могут укрыться потерпевшие крушение моряки.

По мере приближения к рифу, вслед за пальмой стали подниматься над водой: высокий шест со значком в виде красной звезды, узкий, похожий на иглу маяк, вторая пальма поменьше и, наконец, кубовидный силуэт дома.

Ветерок посвежел, «Товарищ» прибавил ходу и скоро миновал риф, а к вечеру мог считать себя уже в полной безопасности от возможности быть прижатым к мысу Св. Рока.

24 ноября, при посвежевшем юго-восточном пассате, прошли параллель Пернамбуко и, снова выйдя на простор, пошли вдоль восточного берега Южной Америки, держась от него в расстоянии ста – полутораста миль.

Кончилась борьба с течениями, штилями, неожиданными шквалами.

На другой или на третий день после прохода Пернамбуко, в четыре часа пополудни, во время вечернего чая, вахтенный помощник крикнул через светлый люк в кают-компанию:

– Товарищи, акула около корабля!

Мы все выскочили наверх.

За кормой судна, то приближаясь, то несколько отдаляясь, резал воду черно-синий треугольник – спинной плавник акулы. Немедленно сооружена была удочка. Акулья удочка делается из проволочного троса, приблизительно в мизинец толщины, с коротким куском цепи на конце. К цепи прикрепляется больший стальной крюк, на который насаживается кусок солонины в несколько фунтов. Трос через блок, прикрепленный для этой цели к концу выдающегося за борт гика, проводится на шпиль, а другой его конец с крюком опускается в воду. Затем приготовляют две петли тоже из проволочного троса, которые, когда поймают акулу, нужно ухитриться накинуть: одну – на подгрудные плавники, другую – на хвост. Иначе с акулой не справиться на палубе.

Как только приманка была опущена в воду, черно-синий треугольник стал приближаться, и скоро в прозрачной воде можно было со всеми подробностями разглядеть большую синюю рыбу с белым брюхом, острой вытянутой вперед мордой, с открытыми щелями позади головы вместо жабр. Это была так называемая голубая акула метра в два длиною. У ее головы вертелись две желтоватые рыбки – лоцмана. Два или три раза она подплывала вплоть к самой приманке и обнюхивала ее. Ют корабля был уже наводнен учениками и матросами, приготовившимися к не совсем обыкновенной рыбной ловле. Наконец акула быстро приблизилась к раздражавшей ее обоняние солонине, перевернулась на спину и хватила приманку.

– Тащи!

И меньше чем через минуту акула повисла над гиком, размахивая своим сильным, упругим хвостом. Несколько минут она бешено извивалась, свертываясь иногда почти в кольцо. Стоило большого труда удержать ребят от желания схватить ее за хвост руками и втащить на палубу. Но я знал, что такое акула, и ждал, когда она устанет биться и хоть на несколько секунд успокоится. И вот этот момент наступил. Быстро накинули на нее петли, втащили на ют и растянули между двумя парами кнехт. Стальной крюк с солониной ушел глубоко в широко открытую пасть, усеянную четырьмя рядами мелких, но чрезвычайно острых, загнутых крючками назад зубов. Не успели акулу растянуть на палубе, как она начала конвульсивно биться. Но, растянутая за хвост и за голову, она уже не могла принести никакого вреда. Ей разрубили топором брюхо, затем отрубили голову, а когда после этого сняли петлю с хвоста и потащили туловище вниз на палубу, то оно все еще продолжало извиваться и трепетать.

Нашлись любители, которые непременно хотели попробовать акульего мяса и, вырезав из спины два громадных куска, потащили на камбуз, один варить, другой жарить. Однако лихой матрос из поморов Кирюша Волокитин переплюнул всех гастрономов: он съел, даже не посолив, сырое сердце акулы. Поедать сердца хищных и сильных животных и даже сердца храбрых врагов, убитых в бою, в обычае у дикарей различных племен. Это делается для того, чтобы храбрость убитого вселилась в сердце победителя. Но я не знал и не думал, что нечто подобное существует в обычаях у наших поморов.

После этого подвига Кирюша получил прозвище Пожиратель акульих сердец.

Мясо акулы и в вареном, и в жареном виде оказалось жестким и с каким-то особым, неприятным запахом, но тем не менее было съедено. Кот Блэки тоже полакомился акулятиной.

Впоследствии мы поймали еще двух акул и нескольких дорад.

Дорада, или, вернее, корифена, – замечательно оригинальная и красивая рыба. Некоторые дорады достигают полутора метров длины и сорока сантиметров ширины, но толщина корпуса не больше двадцати сантиметров. Окраска ее изумительна: спина темно-зеленая с золотым отливом, брюхо светлее и постепенно переходит в блестящий серебристый цвет. На жаберных крышках овальные золотистые пятна. Золотистая полоса украшает лоб между глазами, и целый ряд таких же полос проходит по бокам. Сплошной спинной плавник тянется почти вдоль всей рыбы и окрашен в синеватый цвет с бурыми полосками. Мясо корифен довольно безвкусно, а иногда бывает и ядовито. Морское поверье приписывает это тому, что корифены будто бы любят тереться о медную обшивку подводной части кораблей. Это, конечно, совершенная чушь; однако то, что некоторые особи этих рыб ядовиты, остается фактом, и случаи отравления бывали нередки. Чтобы распознать, ядовита пойманная рыба или нет, моряки установили следующую практику: в котел, где варится рыба, кладут серебряную ложку или монету: если серебро почернеет, то рыбу есть не следует, а если нет, то она безвредна.

Я очень жалел, что на «Товарище» не было ни Брема, ни других каких-нибудь книг или атласов по естественной истории. Популярные лекции из жизни рыб, моллюсков и птиц, которые попадались на нашем пути, были бы полезны и интересны, а в некоторых случаях могли бы оградить и предостеречь нас от случайных неприятных инцидентов. Так, например, в один чудный яркий солнечный день мы были окружены какими-то очень красивыми моллюсками с переливающими всеми цветами радуги, вздымающимися над водой плавниками. Эти плавники они подставляли ветру, как парус, и грациозно скользили по ярко-голубой поверхности океана. Одно такое животное мы зацепили ведром и подняли на палубу. Почти весь низ ведра был заполнен длинными нитями – щупальцами. Плавник имел вид воздушной камеры, то надувавшейся воздухом, то опадавшей. Полюбовавшись моллюском и сняв с него несколько фотографий, мы выплеснули его обратно за борт и хорошо сделали, как оказалось впоследствии. Он был так красив, что надолго остался у меня в памяти. Вернувшись после плавания на «Товарище» в Ленинград, я отыскал его рисунок в красках у Брема и вот что прочел о нем:

«Так называемые португальские галеры – физалии, принадлежащие к отряду сифонофор, представляют один из красивейших и наиболее замечательных, но и наиболее опасных родов кишечнополостных.

Физалии отливают великолепными красками своего наряда. Воздушный пузырь и его гребень выглядят как из чистого серебра, и украшены светло-голубым, фиолетовым и пурпурным цветами. Яркий карминово-красный цвет окрашивает утолщения на киле гребня, а чудный ультрамариновый цвет окрашивает все придатки.

Даже грубые матросы не могут удержаться от восхищения перед этим великолепным созданием, пузырь которого может достигать величины детской головы, а арканчики погружаются глубоко в воду. Однако восхищение матросов идет наряду с почтительным страхом. Во время кругосветного плавания судна „Принцесса Луиза“, мимо корабля проплывала великолепная физалия. Молодой отважный матрос спрыгнул в море, чтобы овладеть животным, подплыл к нему и схватил. Тогда животное окружило своими длинными хватательными нитями дерзкого противника. Молодой человек был пронизан ужаснейшей болью. Он с отчаяньем закричал о помощи и насилу мог достигнуть судна вплавь, чтобы дать поднять себя на борт. После этого он заболел так сильно лихорадкой и воспалением, что долгое время опасались за его жизнь…»

Прочтя этот замечательный русский перевод замечательного немецкого описания, я от души порадовался задним числом, что, несмотря на наличие значительного количества «отважных молодых людей» среди «грубых матросов» «Товарища», ни один из них не прыгнул за борт и не попал в объятия этого изумительно красивого моллюска, к которому я теперь невольно почувствовал «почтительный страх».

Дни шли за днями. 8 декабря «Товарищ» пересек тропик Козерога в 37°57′ западной долготы. Кончился зюйд-остовый пассат, и, подойдя к параллели мыса Св. Екатерины, мы снова очутились в преподлом месте.

У наших ребят уже сложилось впечатление, что все мысы, острова и проливы, носящие названия разных святых, таят в себе какую-нибудь гадость, особенно, конечно, по отношению к советскому судну.

Побережье Южной Америки, от параллели мыса Св. Екатерины и приблизительно до 30° южной широты, славится следующим милым свойством: юго-западный и северо-восточный ветры постоянно сменяются один другим и разводят громадное неправильное волнение. Часто ветер, достигающий степени шторма, неожиданно падает в несколько минут. Заштилевшее судно начинает безумно раскачиваться на высоких волнах и, не имея движения вперед, перестает слушаться руля. Такое положение продолжается иногда полчаса, иногда сутки и больше. А затем новый ветер налетает совершенно неожиданно или с той стороны, с которой дул раньше, или с противоположной. Барометр ничего не предсказывает, а так как небо часто бывает облачно и при этом одноцветно, то и по его виду трудно что-нибудь предсказать.

Случилось как-то так, что неожиданные шквалы налетали почти всегда на вахте третьего помощника Николая Васильевича Вешнякова. Сидишь, бывало, у себя в каюте или в кают-компании и перечитываешь в двадцатый раз лоции южного Атлантического океана, и вдруг сквозь открытый светлый люк услышишь возглас Николая Васильевича:

– Эге!..

И в ту же минуту раздается свист и рев налетевшего шквала.

С криком «пошел все наверх!» выскочишь на палубу, и начинается катавасия:

– Право на борт!.. Бом– и брам-фалы отдавай!.. Нижние брамсели на гитовы!.. На гротовые брасы на левую!.. Гафтопсель долой!.. Бизань на гитовы!..

И обросший травяной бородой, перегруженный, неуклюжий «Товарищ» начинает лениво разворачиваться кормой на ветер.

Примешь шквал с кормы и ждешь, когда установится ветер, чтобы лечь на тот или на другой курс.

А что делалось с «Товарищем» на большом волнении во время стихшего ветра! Перегруженный тяжелым, лежащим на дне камнем, он был необыкновенно устойчив, и при ровном штормовом ветре можно было скорей потерять мачты, чем накренить его больше десяти градусов. Но зато, когда ветер стихал или дул прямо в корму, «Товарищ» качался, как маятник, делая от двенадцати до пятнадцати размахов в минуту с креном по двадцать – двадцать пять градусов на сторону. И такая качка корабля, превращенного неправильной погрузкой в ваньку-встаньку, продолжалась иногда по три-четыре дня без передышки.

Принимая во внимание, что мачты «Товарища» имеют высоту над ватерлинией в 48 м и весят вместе с реями и такелажем 147 000 кг, можно себе до некоторой степени представить, как подобная качка отражалась на связях судна и самом рангоуте. Между тем, по моему подсчету, за переход Мурманск – Монтевидео «Товарищ» сделал около 360 000 таких размахов, а верхушки его мачт прочертили по небу приблизительно около 74 400 км.

Наконец, перевалив через 30-й градус южной широты, «Товарищ» взял курс к устью Ла-Платы.

Мы медленно, но верно приближались к цели нашего путешествия. Погода начала принимать более благоприятный и ровный характер, и жизнь на корабле стала снова спокойнее.

Эту последнюю часть нашего океанского плавания нужно отметить встречей с итальянским пароходом «Юлий Цезарь» и другой встречей с неизвестным пароходом, который, несмотря на чудную, тихую, ясную и хотя безлунную, но звездную ночь и полную исправность наших отличительных огней, чуть-чуть нас не потопил. Затем мы вытерпели «памперос».

Начну с первой встречи.

Было четыре часа пополудни. Дул легкий попутный ветер, и «Товарищ» медленно двигался к югу, делая по две-три мили в час, когда с бака раздались три удара в колокол и голос впередсмотрящего:

– Прямо по носу дым!

Скоро из едва заметного облачка дыма стал вырисовываться силуэт большого двухтрубного, очевидно пассажирского, парохода. Мы быстро сближались. Пароход взял несколько вправо, чтобы дать нам дорогу, и поднял итальянский флаг. Заработало радио. Пароход оказался быстроходным почтовиком итальянской национальной компании «Юлий Цезарь». Он шел из Буэнос-Айреса с обычными пассажирами первого класса и тысячью итальянских рабочих, возвращавшихся на родину с сезонных работ в Аргентине.

С палуб парохода раздались неистовые крики:

– Эввива Руссия! Эввива совиет! Бон виаджо, камарады русси!..

«Юлий Цезарь» так быстро пролетел мимо нас, что я не успел разобрать, кричали ли вместе с «третьеклассниками» и достопочтенные пассажиры первого класса, но шапками и платками махали все без исключения на всех палубах и мостике парохода.

Наши ребята тоже кричали «ура» во все горло и махали шапками (платков у большинства не было, так как в море обходились без них…). Одним словом, энтузиазм был полный с обеих сторон.

В ту же ночь, часов около одиннадцати, раздался удар в колокол и голос вперед смотрящего:

– Право на носу огонь!

В бинокль увидели два белых огня шедшего навстречу и несколько наперерез нам парохода.

На основании международных Правил о предупреждении столкновения на море, всякое судно с паровым или другим механическим двигателем уступает дорогу парусному. Поэтому мы мало беспокоились о встречном пароходе, ожидая, когда он свернет с нашего пути. Но пароход не сворачивал.

Мы быстро сближались…

Тогда, поняв, что пароход не видит нашего зеленого отличительного огня, я зажег с правого борта зеленый фальшфейер.

Яркий бледно-зеленый феерический свет залил весь борт корабля, нижние паруса, снасти.

В ту же минуту пароход отвернул влево и еще через пару минут пролетел мимо нас в расстоянии не более двухсот сажен…

Это был большой быстроходный пассажирский пароход, весь залитый огнями. Скорость его на глаз была не меньше восемнадцати узлов, и, если бы он нас ударил с такого хода, то тяжело груженный камнем «Товарищ», не разделенный на отсеки водонепроницаемыми переборками, пошел бы ко дну как топор.

Надо добавить, что если бы мы даже захотели уступить дорогу летевшему на нас пароходу, то не могли бы этого сделать, так как ветер совершенно спал, «Товарищ» почти не имел ходу и едва-едва слушался руля.

Такие случаи всегда возможны с парусными судами. Бортовые зеленый и красный огни парусных судов трудно увидеть при самом внимательном наблюдении горизонта с расстояния более трех миль. Закон требует видимость этих огней на расстоянии не менее двух миль. Таким образом, если парусное судно стоит на месте, а пароход, имеющий скорость в двадцать миль в час, несется ему навстречу, то от момента, когда с парохода смогут разглядеть отличительный огонь парусника, до момента, когда оба судна сойдутся, пройдет всего шесть минут. Если же парусник имеет более или менее значительный ход, то это произойдет еще скорее.

Пароходы, в отличие от парусников, в добавление к зеленому огню справа и красному слева, носят на мачтах белые огни. Эти огни можно увидеть за пять, за шесть миль. Но, видя их, парусник, как и было в данном случае с нами, часто бывает беспомощен и при всем желании не может сойти с пути парохода.

Учитывая все эти обстоятельства, я в первые же дни моего командования «Товарищем» устроил на обоих бортах юта небольшие водонепроницаемые ящики, в которых всегда хранились наготове фальшфейеры соответствующего цвета.

Фальшфейер – это небольшая картонная трубка, около 4 см в диаметре, набитая порошком бенгальского огня. С одной стороны приделана деревянная трубка для держания, а с другой устроено нечто вроде спичечной головки для зажигания. Фальшфейер в оптовой продаже стоит не больше четвертака, а зажженный вовремя, он может спасти десятки и сотни человеческих жизней.

Спускаясь южнее тридцатого градуса южной широты, мы входили в область нередко случающихся здесь штормов ураганной силы, известных под именем памперос. Эти шторма зарождаются на восточных склонах Андов и, пролетая через пампасы, от которых они и получили свое название, разражаются с особенной силой в устье реки Ла-Платы и прилегающих к ней местностях. Местные жители различают два рода памперос – «местные» и «общие». Первые длятся недолго, и небо при них остается неизменно синим. Общие памперосы, наоборот, приходят со шквалами, облачностью и дождем. Обыкновенно они продолжаются трое суток, но бывали случаи, когда памперосы свирепствовали по пятнадцать и двадцать дней и дули с такой силой, что срывали с якорей стоящие в реке суда и даже перевертывали корабли с недостаточным количеством груза или балласта.

Сила ветра при памперосах не уступает силе вест-индских ураганов или тайфунов Китайского моря, и разница заключается только в том, что при ураганах направление ветра постоянно меняется, а при памперосах ветер имеет неизменное направление от зюйд-зюйд-веста.

Наибольшее количество памперосов падает на зимние месяцы, но и летом они не редкие гости этих мест.

На долю «Товарища» тоже выпал трехдневный памперос. Но судно отлично справилось с ним, приведя в крутой бейдевинд под нижними марселями и фоком. Впрочем, нет худа без добра: после пампероса обыкновенно наступают легкие и ровные восточные ветры, которые и помогли нам благополучно добраться до Монтевидео.

Было бы гораздо хуже, если бы вместо пампероса мы получили шторм из восточной половины компаса. Устье Ла-Платы, при ширине в 200 морских миль чрезвычайно мелко и совершенно открыто с востока. Громадная волна, бегущая через всю необъятную ширь южной части Атлантического океана, свободно вкатывается в широкое устье реки и превращается в придонный бурун. Входить в Ла-Плату при таких условиях, несмотря на попутное направление ветра, невозможно, а для того, чтобы отлавировать от берега, нужно бороться не только с силою ветра, но и с громадным волнением. Это удается далеко не каждому судну, даже паровому, и недаром северный берег устья Ла-Платы усеян обломками кораблей.

При входе в Ла-Плату нас постигла только одна неприятность – остовый ветер принес дождь и туман, который скрыл не только низкие берега реки, но и все маяки.

Пришлось идти по лоту, следуя так называемым «иловым колодцем».

Дно этой реки-моря покрыто песком и ракушками, среди которых течение реки промыло сравнительно узкую, но глубокую борозду с осевшим в нее серо-синим речным илом. До тех пор пока лот судна встречает илистый грунт, можно считать, что оно на фарватере, но, как только лот начинает доставать со дна моря песок или ракушку, это означает, что судно сошло с фарватера и приближается к мелям.

Ла-Плата хорошо исследована и описана. Глубины и грунты нанесены на карту; по цвету и сорту песка и ракушек можно с большей или меньшей уверенностью судить о том, находится ли судно вправо или влево от илового колодца.

В ночь с 24 на 25 декабря «Товарищ», при очистившемся небе и легком попутном ветерке, прошел городок Мальдонадо и к рассвету был в виду Монтевидео.

Здесь ветер совершенно спал, и пришлось отдать якорь. Но буксирный пароход, посланный нашими агентами братьями Додорес, уже шел нам навстречу.

Наш новый радиотелеграф сослужил нам еще раз хорошую службу: с момента приближения «Товарища» к устью Ла-Платы мы находились в непрерывных сношениях с нашими агентами, и теперь, увидев направляющийся к нам сначала дымок, а затем и силуэт буксирного парохода, мы знали, что этот пароход введет нас в порт, что он везет нам запас свежей провизии и большой чемодан долгожданных писем.

Если наши молодцы быстро справились с уборкой парусов у острова Уайт, то теперь, я думаю, мы побили рекорд. Конечно, я не говорю о старых военных кораблях: там на таком корабле, как «Товарищ», было бы человек шестьсот экипажа, и паруса могли бы «сгореть». Но и мы, с нашей полусотней учеников и шестнадцатью матросами, убрали и закрепили все паруса в четверть часа.

Монтевидео, столица Уругвая, – большой и красивый город, но свое название («монт» – гора, «видео» – вид) он мог получить только потому, что все остальные берега почти совершенно плоски. Поэтому с моря трудно даже представить себе, что это громадный город с населением около миллиона человек.

Как только были убраны и закреплены паруса и подошедший пароходик взял нас на буксир, раздалась команда:

– Команде переодеться!

Буксир повел нас между двумя длинными рядами баканов, ограждающих морской канал, ведущий в защищенную молами гавань, и ровно в час дня «Товарищ» стал на два якоря у поперечного мола, разделяющего гавань на две половины, в ста саженях от центральной городской пристани.

В Монтевидео

Старший помощник еще возился с якорными канатами, когда к борту «Товарища» подошел шикарный моторный катер с властями.

Я сам встретил их у трапа.

Первым поднялся невысокий, полный, гладко выбритый человек в белой морской форме и отрекомендовался командиром порта. Его сопровождал высокий красивый молодой человек в такой же форме, но с меньшим количеством галунов, – его адъютант.

Командир порта, несмотря на имя Энрике и типичное лицо южанина, носил фамилию Тейлор и прекрасно говорил по-английски. Он поздравил нас с благополучным прибытием и сказал, что имеет особое удовольствие приветствовать в вверенном ему порту первое судно под советским флагом, посетившее Монтевидео после официального признания Уругваем Правительства Союза Советских Республик. Я ответил ему, что считаю за высокую честь быть командиром первого советского корабля, посетившего Уругвай, благодаря этому иметь возможность дружески пожать руку представителю власти первой из республик Латинской Америки, которая пожелала встать на путь нормальных и дружественных сношений с СССР.

За командиром порта на палубу «Товарища» поднялись чиновники таможни и карантинно-санитарного надзора.

Я пригласил всех в свою каюту.

Все необходимые формальности были проделаны чрезвычайно скоро.

Гостям предложили мадеры и английских бисквитов. Все они очень порядочно говорили по-английски, и общий разговор носил веселый и дружественный характер.

По проверке судовых документов был бегло осмотрен выстроенный на палубе во фронт экипаж, и нам было разрешено сообщение с берегом.

К этому времени «Товарищ» уже был окружен тесным кольцом всевозможных шлюпок и катеров, и вокруг него стоял тысячеголосый гвалт.

Карантинный флаг, поднятый на фок-мачте, только дрогнул и не успел еще тронуться книзу, как шлюпки и катера, толкаясь и наваливая друг на друга, ринулись к нашему трапу.

Через несколько минут палуба «Товарища» была запружена гостями. Первыми, конечно, ворвались репортеры и корреспонденты. Многие из них приехали специально из Буэнос-Айреса и других городов.

Я не знаю, кто из экипажа «Товарища» в этот день не давал интервью и кто не был снят по крайней мере в десяти видах.

Среди посетителей нашлось немало говоривших по-русски. Это были русские евреи, эмигрировавшие в Южную Америку после погромов, пронесшихся над югом России в столыпинские времена. Все они давно были уругвайскими гражданами и бойко говорили по-испански. Они были глубоко растроганы, попав на советский корабль.

Контора братьев Додерос была закрыта по случаю первого дня Рождества, но управляющий приехал на судно. От него я узнал, что буксирного парохода достаточной силы, чтобы поднять «Товарищ» вверх по реке Паране, в Монтевидео не найдется и что необходимо снестись по телеграфу с фирмой Мианович в Буэнос-Айресе, монополизировавшей все буксирное дело на реках Ла-Плате, Паране и Уругвае. Затем нужно было удостовериться, что в Росарио, принадлежащем не признавшей еще СССР Аргентине, экипажу «Товарища» разрешено будет сообщение с берегом. Кроме того, вставал вопрос, отгружать ли часть груза «Товарища» здесь на баржу и тащить ее за собой или ждать прибыли воды, так как сейчас на баре Мартин Гарсия всего двадцать два фута воды, то есть на полфута меньше углубления «Товарища».

Все эти вопросы надо было как следует обсудить, и мы отложили их до девяти часов утра следующего дня.

Только часам к пяти вечера я смог освободиться и съехать на берег прямо в гостиницу, где я мог бы хоть капельку отдохнуть, что было совершенно невозможно на наводненном посетителями «Товарище».

История южноамериканских республик очень темна и путана, и, кроме того, она еще не получила марксистского освещения. Можно сказать одно: до начала прошлого столетия все эти республики представляли собой испанские или португальские колонии и, ввиду финансовой слабости как той, так и другой метрополии, являлись ареной афер и интриг европейских капиталистов, натравливавших одну часть населения на другую и покровительствовавших то тем, то другим авантюристам.