Текст книги "Я, Вергилий"
Автор книги: Дэвид Вишарт
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Я, Вергилий
Краткая литературная энциклопедия,
т. 1, М., Советская энциклопедия, 1962.
ВЕРГИЛИЙ, Марон Публий (Publius Vergilius – в позднейшем написании Virgilius – Маrо) (70—19 до н.э.) – римский поэт. Современник крушения римской республики и установления империи, Вергилий отразил в своём творчестве настроения средних слоёв населения Италии, испуганных междоусобицей и ставших опорой нового порядка. Творчество Вергилия формировалось под воздействием эпикуровской проповеди ухода в частную жизнь и «александрийского» направления в римской поэзии, углубившего изображение личных чувств и патетики страстей.
В сборнике «Буколики» («Пастушеские песни», 42—38 до н.э.), состоящем из десяти эклог (отдельных стихотворений), Вергилий пытается уйти от действительности в фантастический мир пастухов. Эти «пастухи» отдаются любви и поэзии на фоне сельской природы, но действительность вторгается в их мир, и они познают горечь гражданских войн и становятся приверженцами рождающейся империи; 4-я эклога возвещает в стиле оракула о наступлении нового «золотого» века. Многим обязанный как поэт Феокриту, Вергилий сумел выразить с небывалой ещё в истории античной поэзии интенсивностью человеческие чувства. С актуальной проблемой восстановления мелкого землевладения в Италии связана дидактическая поэма «Георгики» («Поэма о земледелии», 36—29 до н.э.), где Вергилий пытается найти воплощение «безмятежной жизни» уже в действительности, в спокойной трудовой деятельности селянина. Поэма согрета искренней любовью к природе и земледельческому труду, но сельская жизнь изображается в отрыве от действительных социальных отношений, как идеальная утопия, в которую вплетается восхваление Италии и императора Октавиана Августа. Италийский крестьянин с его простыми нравами и верованиями приравнивается в отношении «блаженства» к эпикурейскому мудрецу, и у самого Вергилия эпикурейский идеал начинает сменяться активным участием в разработке официальной идеологии империи.
К мифологическому эпосу Вергилий обратился с намерением создать римскую параллель к «Илиаде» и «Одиссее». Поэма «Энеида» разрабатывает сказания о странствиях и войнах троянца Энея, основавшего будто бы царство на латинской земле и считавшегося предком Августа. Вергилий даёт идеализированную картину италийской древности, тесно связывая её с актуально-политическими проблемами. Герои, воплощающие «благочестие», «верность» и т.п., нередко становятся символами отвлечённых идей. Для идеологии империи, в основе которой лежало «...всеобщее убеждение, что... императорская власть является неотвратимой необходимостью» (См.: Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. Т. 19. С. 310—311), показательно, что главный герой поэмы Эней является лишь пассивным исполнителем «божественных» велений. Движущая сила действия – рок. Поэма представляет собой цепь патетически напряжённых повествований, окрашенных в лирико-драматические тона; из отдельных эпизодов наиболее известны: гибель Трои (кн. II), повесть о любви карфагенской царицы Дидоны к Энею (кн. IV) и нисхождение Энея в преисподнюю (кн. VI) – своего рода «апокалипсис» о «тайнах» загробного мира. Вергилий закончил «Энеиду» лишь вчерне; она была издана после смерти автора.
Вергилию приписывается ещё ряд мелких произведений, подлинность которых в большинстве случаев сомнительна. Вергилий высоко ценился в средние века и в период классицизма. Романтическая и реалистическая критика XIX в., признавая формальное мастерство Вергилия, его сжатый стиль и плавный звучный стих, обычно отрицательно относилась к его ораторской патетике и отвлечённости образов.
Действующие лица
(Вымышленные имена обозначены звёздочками)
АГЕНОБАРБ, Гней Домиций – республиканский полководец и командующий флотом, который впоследствии оказал поддержку Антонию.
АГРИППА, Марк Випсаний – друг, сослуживец и командующий армией Октавиана.
АЛЬБИН, Тит Лютеций* – молодой аристократ, в чьём убийстве был обвинён Котта.
АНТОНИЙ (Марк Антоний) – заместитель Цезаря, триумвир. Впоследствии (вместе с Клеопатрой) главный противник Октавиана.
БАРБАТ, Фурий – прокурор на судебном процессе над Коттой.
БРУТ, Децим Юний – тираноубийца, республиканский полководец, брат более известного Марка.
БРУТ, Марк Юний – тираноубийца, вождь (вместе с Кассием) республиканцев во время гражданской войны. Покончил жизнь самоубийством после сражения при Филиппах.
ГАЛЛ, Гай Корнелий – поэт, полководец и политический деятель. Друг Вергилия и Октавиана. Покончил с собой после того, как был с позором отозван из своих египетских владений.
ГОРАЦИЙ (Квинт Гораций Флакк) – друг Вергилия и, после него, величайший поэт, прославлявший Августа.
ВАЛЕРИЯ Прокула* – дочь Прокула.
ВАРРОН, Марк Теренций – разносторонний и плодовитый писатель. Его труды по сельскому хозяйству послужили первоисточником для Вергилиевых «Георгик».
КАЛЬВ, Гай Лициний – оратор и поэт, которым восхищался Вергилий.
КАССИЙ (Гай Кассий Лонгин) – тираноубийца. Вождь (вместе с Брутом) республиканцев во время гражданской войны. Покончил жизнь самоубийством после битвы при Филиппах.
КИФЕРИДА – подружка Галла.
КЛЕОПАТРА – царица Египта и, вместе с Антонием, главный противник Октавиана.
КЛОДИЙ (Публий Клодий Пульхр) – демагог, противник Милона, впоследствии убитый им.
КОРНЕЛИЯ* – жена Прокула и мать Валерии.
КОТТА*, Марк – жених Валерии.
КРАСС, Марк Лициний – триумвир, вместе с Помпеем и Цезарем. Убит в битве при Каррах.
ЛАТРОН, Афий* – оратор, у которого Вергилий учился в Милане.
ЛЕПИД, Марк Эмилий – триумвир, вместе с Антонием и Октавианом. Дискредитировал себя после битвы при Филиппах и был отстранён от политической деятельности.
МАГИЙ – дед Вергилия по материнской линии.
МЕЦЕНАТ, Гай Цильний – друг Октавиана, его советник по вопросам политики и культуры. Покровительствовал Вергилию, Горацию и другим поэтам, воспевавшим Августа.
МИЛОН, Тит Анний – правый оппозиционер и убийца демагога Клодия.
ОКТАВИАН – внучатый племянник и приёмный сын Цезаря, триумвир, будущий император. Сенат присвоил ему имя «Август» в 27 году до н.э. Он умер в 14 году н.э., через 35 лет после Вергилия.
ОКТАВИЯ – сестра Октавиана и вторая жена Антония.
ПАРФЕНИЙ – греческий поэт и критик. Друг и учитель Вергилия в Кампании.
ПОЛЛИОН, Гай Азиний – поэт, писатель, оратор, полководец, политический деятель. Первый покровитель Вергилия.
ПОМПЕЙ (Гней Помпей Великий) – бывший союзник Цезаря, во время гражданской войны вёл борьбу против него в Сенате.
ПОМПЕЙ, Секст – сын предыдущего, противник Антония и Октавиана.
ПРОКУЛ, Квинт Валерий – «второй отец» Вергилия, у которого он жил во время учёбы в Риме.
СИРОН – греческий философ-эпикуреец, друг и учитель Вергилия в Кампании.
ФИЛОН, Цезанний – защитник обвиняемого в судебном процессе по делу Котты.
ФУЛЬВИЯ – первая жена Антония.
ЦЕЗАРЬ, Гай Юлий – верховный главнокомандующий, триумвир (с Помпеем и Крассом), ставший в конце концов диктатором. Приёмный отец Октавиана. Убит в результате заговора 44 года до н.э. и впоследствии обожествлён.
ЦИЦЕРОН, Марк Туллий – писатель, государственный деятель, первый римский оратор. Находился в оппозиции к Антонию и Октавиану; казнён по приказу Антония.
ЭВПОЛИЙ* – школьный учитель Вергилия.
ЭПИДИЙ – греческий ритор. Учил (в разное время) и Вергилия и Октавиана.
ВЕРГИЛИЙ И ЕГО ПОЭЗИЯ
Существует несколько коротких «Жизнеописаний» Вергилия, лучшее и наиболее полное из них принадлежит перу грамматика IV в. Элия Доната, – возможно, оно основано на более ранней (II в.) работе историка Светония[2]2
Светоний, Гай Транквилл (ок. 70– ок. 140) – римский писатель. Благодаря его трудам полностью сохранились жизнеописания двенадцати первых римских императоров, в которых использованы архивы и свидетельства современников. Светоний поднял жанр биографии до уровня исторического исследования. От его второго крупного произведения, содержавшего биографии известных поэтов, риторов и грамматиков, сохранились лишь отрывки. Остальные труды погибли или остались лишь в мелких фрагментах.
[Закрыть]. Для своего рассказа я использовал его «Жизнеописание» как основу (не более того).
Вергилий родился в местечке Анды близ Мантуи – вероятно, это современный Пиетоле – 15 октября 70 года до н.э. Его отец, по разным сведениям, был гончар или слуга у местного крупного чиновника Магия и женился на его дочери (несмотря на то, что Магии никогда не занимали консульской должности, они были очень уважаемым в Риме родом). У Вергилия было два брата, старший умер в отрочестве, младший – в молодости. Он учился в Кремоне, Милане и Риме, но выступил в суде лишь однажды: его речь была такой замедленной и затруднённой от природы, что наводила на мысль об умственной отсталости.
Уже в юности Вергилий пробовал писать стихи в лёгком, шутливом «александрийском» стиле[3]3
«Александрийский» стиль поэзии – древнегреческая поэзия эпохи эллинизма (III—I вв. до н.э.), названа так по своему главному центру, находившемуся в Александрии. Этот стиль предпочитал короткие эпилии (греч. Ерyllion – малый жанр) и широко пользовался мифологическими мотивами. Главными представителями были Каллимах, Феокрит, Аполлоний Родосский.
[Закрыть] и в конце концов (между 41 и 39/38 гг. до н.э.) создал «Буколики» – мы теперь называем их «Эклогами» – в честь Поллиона и Галла, которые вернули ему конфискованное отцовское поместье. «Буколики» написаны в подражание «Идиллиям» греческого поэта Феокрита (ок. 300 г. до н.э. – ок. 260 г. до н.э.), но имели совершенно несвойственное Феокриту политическое звучание. Знаменитая Четвёртая (известная как «Мессианская Эклога»), расценивалась впоследствии христианскими писателями как пророчество о рождении Христа и в немалой степени способствовала популярности Вергилия в средние века («Энеида», наряду с Библией, была настольной книгой). Примерно в это время Вергилий познакомился с юным Горацием, и, несмотря на различный темперамент, они на всю жизнь остались друзьями.
После публикации «Эклог», принёсших Вергилию успех, ему стал оказывать поддержку «министр культуры» Августа Меценат. Под его покровительством Вергилий приступил к «Георгикам» (ок. 38 г. до н.э.) – состоящей из четырёх книг поэме о земледелии, которая отвечала попыткам Августа оживить италийское сельское хозяйство. Несмотря на то, что в поэме содержится множество практических подробностей – четвёртая книга до сих пор считается образцовой работой для пчеловодов, – она, вероятно, была написана по политическим соображениям; по стилю она напоминает дидактическую философскую поэму Лукреция (94 г. до н.э. – 55 г. до н.э.) «О природе вещей» (De Rerum Natura). «Георгики» были завершены около 31 года до н.э. (когда была одержана победа при Акции), и Вергилий приступил к своему величайшему труду – «Энеиде».
«Энеида» – что называется, «программная поэма», т. е. она преследует политическую цель, которая проходит красной нитью через всё повествование. Как и «Георгики», она написана дактилическим гекзаметром – возвышенным, дидактическим размером, используемым в серьёзной поэзии, преимущественно в эпосе. Основой сюжета стали странствия троянца Энея после падения Трои и его высадка в Италии, которая в конечном счёте привела к основанию Рима; так или иначе, значение поэмы для современников было огромно, она напоминала «Одиссею» и «Илиаду» Гомера.
Для греков произведения Гомера имеют почти священный смысл; например, чтобы законным путём уладить спор между городами-государствами о том, кто какими территориями владеет, цитировали отрывки из Гомера, и решение Гомера считалось окончательным. «Энеиде» предназначалась – Августом, по крайней мере, – сходная роль, т.е. подтвердить правильность его политических и общественных установок. Стихотворная, а не прозаическая форма оправдания его деяний должна была высоко поднять его над смертными: на латыни «поэт» – votes, что можно перевести и как «жрец-пророк», a carmen имеет не только значение «песня», «стихотворение», но и «обаяние» и «чары» (poeta и роета заимствованы из греческого, это не латинские термины). Всё это современникам Вергилия могла бы дать «Энеида», чей смысл выходит далеко за рамки сюжета.
Обстоятельства смерти Вергилия были такими, как я и описал их. Он отправился в Грецию, рассчитывая пробыть там три года, чтобы доработать поэму, и распорядился уничтожить все копии, оставшиеся в Италии. В Пирее его встретил сам Август, который настоял на том, чтобы Вергилий немедленно возвратился с ним в Рим. Когда они осматривали достопримечательности Мегары, Вергилий простудился, и во время плавания ему становилось всё хуже и хуже. Поэт попросил принести рукопись, чтобы он мог сжечь её. Но разрешения не получил. Вергилий умер в Бриндизи 21 сентября 19 года до н.э.
Из эпизодов, сотворённых мною из цельной ткани (я имею в виду те, что затрагивают больше личную жизнь поэта, чем исторические события), я бы отметил смерть брата Вергилия – Марка и отношения с Прокулом и Валерией. Случай с Марком мне нужен был, чтобы коснуться темы братоубийства, столь существенной для времён Вергилия. Смерть Валерии (и Прокула) – отголосок другой темы, занимающей важное место в «Энеиде»: это furor[4]4
Неистовство, ярость, исступление (лат.).
[Закрыть] – бессмысленная, неуправляемая жестокость, всецело направленная на разрушение. И ещё: согласно Донату, поэт «оставил половину своего имущества Валерию Прокулу, своему сводному брату от другого отца». Я попробовал совместить это со своим рассказом, поставив знак равенства между Донатовым Прокулом и моим Луцием – сыном Прокула, который, конечно, унаследовал бы дом на Эсквилине, если бы он не был конфискован.
В заключение короткое замечание о личной жизни Вергилия. Почти с уверенностью можно говорить о его гомосексуальности (есть свидетельства его партнёров – Александра, одного из рабов поэта, и Цебия, вероятно, также раба, писавшего стихи), но я умалчиваю об этом из-за фабулы. Донат пишет, что «его личное поведение внушало такое уважение, что в Неаполе его прозвали Parthenias (Девственник)», и я сознательно рисую его бесполым, потому что это больше подходит (я так думаю) к тому характеру, который я пытался создать.
ДЕТСТВО: МАНТУЯ И КРЕМОНА
(70—54 гг. до н.э.)
1
Я родился 15 октября в первый консулат Помпея Великого и Марка Лициния Красса[5]5
Я родился... в первый консулат Помпея Великого и Марка Лициния Красса. — В римской системе счисления годы обозначались именами консулов данного года.
[Закрыть] в канаве близ Мантуи.
Не думаю, чтобы мать когда-нибудь простила отцу эту канаву. Она, конечно, не простила бы и мне, если бы я не удовлетворил её честолюбия, проявив склонность к наукам.
Вы спросите, а почему, собственно, в канаве? Разве мать Вергилия была проститутка, ничтожество? И был ли у него когда-нибудь отец, которого она могла бы простить?
Вот именно это и было пунктиком моей матери. В такую историю влипнешь – не отделаешься.
Правда менее драматична. Отец с матерью отправились навестить друзей в деревне Анды, как раз недалеко от Мантуи. Мать хотела отложить визит по понятным причинам, но отец настоял (почему – я не знаю), сделав уступку лишь в том, что нанял носилки. То ли тряска сделала своё дело, то ли просто пришёл мой час. Как бы то ни было, но на обратном пути отошли воды, и отец, который дома больше имел дело с овцами, нежели с женщинами, вытащил её в самое подходящее место, подальше от любопытных глаз, и выступил там в роли повивальной бабки.
Хорошо ещё, что канава была сухая. Что само по себе в это время года – чудо.
Возможно, я сейчас лишу таинственности одно предание, связанное с моим рождением, которое говорит больше о моей матери, чем обо мне. Впоследствии ей пришлось заявить (наверно, чтобы сгладить впечатление об этой истории с канавой), что на последнем месяце беременности ей приснилось, что она родила побег[6]6
...родила побег, — По-латыни «ветка», «побег» – virga, что созвучно имени Вергилия.
[Закрыть] лаврового дерева. Веточка укоренилась, разрослась и стала давать всевозможные ягоды и цветы. Но это обман, хоть он и льстит моим стихам. Если не считать неуёмной страсти к солёным огурцам (так мне сказал отец), её беременность была совершенно нормальной. Во всяком случае, она не «помнила» об этом сне очень долго.
Мои родители не очень-то ладили. Возьмите кубок родосского вина, в котором нет ничего выдающегося, кроме его названия. Облагородьте его, придав аромат арабскими специями – перцем, шафраном и корицей. Это моя мать. А теперь возьмите кубок обыкновенного домашнего масла вторичной выжимки, куда крестьянин макает хлеб. Это отец. Перемешайте. Получился их брак.
Они и внешне были совершенно разные. Мать – светлокожая, с прямым носом; отец – смуглый, словно орех, высокий и плотный, как славянин. Я взял от них обоих – отцовскую наружность (кроме его широкого носа) и материнский характер. Это объясняет, почему я похож на крестьянина, но лишён крестьянской самоуверенности.
Я был вторым из трёх сыновей. Мой старший брат Марк...
Мой старший брат. Он давно умер, его смерть – словно нож в моём боку. Марк – бледное привидение с зелёными от тины волосами, которое ухмыляется мне из полумрака. Он мой Рем[7]7
Рем — брат-близнец Ромула, легендарного основателя Рима. Убит Ромулом за то, что перепрыгнул через стену только что заложенного города – Рима.
[Закрыть], напоминание о древнем римском проклятии, которое уходит своими корнями слишком глубоко, чтобы его можно было искупить. Я пока не могу рассказать вам о Марке.
Третьим сыном был Гай. Он тоже уже умер, но его смерть не принесла мне ощущения вины, только горе. Он был на девять лет моложе меня и словно был обязан своей жизнью смерти другого. Зная отца, я легко могу в это поверить: хотя у меня самого нет сыновей, я понимаю желание увидеть себя в своих детях. Печально потерять своё подобие и остаться с тряпкой в качестве наследника.
Смерть. Вина. Печаль. Видите, как эта тёмная тропинка, напоминающая об утопленнике, уводит меня вниз? Не об этом должен думать умирающий. Прочь эти мысли!
Он отравляет меня.
Я прочёл это в его глазах перед отплытием, несмотря на то, что на его губах была улыбка.
– Это всего лишь лихорадка, Вергилий, – (Почему ипохондрики так легко относятся к чужим болезням?) – Так тебе и надо, раз ты потащился в Грецию, а мне ничего не сказал. С чего ты взял, что поэма потребует трёх лет работы, свёкла ты этакая?
Это звучит так же неискренне, как нарочита его грубоватая сердечность и эксцентричная речь. Как и многие его притягательные черты – его республиканский дух, нелюбовь к лести и, что немало, почтение к старым римским обычаям, – эта манера говорить служит самым утилитарным целям. Если Октавиан не прагматик, то, значит, пустое место.
Буквально ноль. Оторвите у луковицы чешуйки слой за слоем. То немногое, что осталось, и есть Октавиан.
Вы шокированы. Я компрометирую les majeste[8]8
Его величество (фр).
[Закрыть]. Главнокомандующий Октавиан, конечно, мёртв; он умер восемь лет назад по распоряжению Сената, и восстал, как феникс из пепла, Первый Гражданин Август, чтобы украсить Республику, которую он возродил. Но у Августа было много имён: Октавий, Октавиан, Цезарь. Человек меняет облик, как Протей[9]9
Протей – греческое морское божество. Он обладал даром превращения и умел принимать облик зверя, воды и дерева. В переносном смысле – непостоянный, изменчивый человек.
[Закрыть]. Я в этом убедился. Я буду придерживаться его истинной сущности и называть его Октавиан.
Нужно ли мне выразить своё мнение о нём ещё более откровенно? Августейший правитель Римского мира – расчётливый, безжалостный, трусливый, лицемерный приспособленец и так же морально устойчив, как флюгер.
И всё же он величайший из людей, которых когда-либо порождал Рим, спаситель страны. Божественные почести – это не более чем то, что ему полагается по заслугам.
Я опять удивил вас, на этот раз непоследовательностью, но я не непоследователен. Посудите сами.
Марий и Сулла[10]10
Марий и Сулла, — Гай Марий (156—86 до н.э.) – римский полководец и политический деятель, вождь популяров (противников Сената). Неоднократно избирался консулом. В 105 году до н.э. провёл военную реформу, которая не только повысила боеспособность армии, но и завершила переход от ополчения к профессиональному войску. В гражданской войне, положившей начало кризису республиканского строя, возглавлял противников оптиматов (консервативной части Сената, стремившейся сохранить аристократическую республику). После поражения бежал в Африку от Суллы. В 87 году до н.э. захватил Рим и организовал жестокую расправу над политическими противниками. Луций Корнелий Сулла (138—78 до н.э.) – римский полководец и государственный деятель. В 88 году до н.э. после захвата Рима марианцами был отстранён от верховного главнокомандования и, впервые в римской истории, двинул свои войска против Рима (начало гражданской войны), одержал победу над марианцами и приказал казнить около 10 тысяч из них. В 83 году до н.э. провозгласил себя диктатором. Его диктатура была направлена против всех демократических установлений и имела целью преодолеть государственный кризис Рима в духе идей оптиматов (вновь передал суды в руки сенаторов, ограничил полномочия народных трибунов и плебеев). В 79 году до н.э., признав, что не достиг цели, сложил с себя полномочия.
[Закрыть]. Цезарь и Помпей. Тираноубийцы, Антоний. Пятьдесят семь ужасных лет, с тех пор как побили камнями посланников Сената при Ноле[11]11
Нола — один из древнейших городов Кампании, покорённый римлянами в 314 году до н.э. Сюда, к войску, в 87 году до н.э. бежал Сулла и повёл его на Рим. Город сохранился до настоящего времени.
[Закрыть], до победы при Акции[12]12
Акций – мыс на северо-западе Греции. 2 сентября 31 года до н.э. при Акции флот Октавиана под командованием Агриппы разбил морские силы Антония и Клеопатры, что решило спор о единовластии в Римской державе в пользу Октавиана.
[Закрыть]. Вся Италия купалась в крови на протяжении почти трёх поколений, пока мы не добились мира.
Мир.
Вот великое слово, которое стоит над остальными, широко расставив ноги, как Колосс[13]13
Колосс — бронзовая статуя греческого бога Солнца Гелиоса, стоявшая у входа в гавань на острове Родос. Создана Харетом из Линда в 285 году до н.э. Высота её составляла 37 метров. Простояла 58 лет, разрушена землетрясением. Причислялась к одному из семи чудес света.
[Закрыть]. Где бы вы ни находились, стоит только поднять глаза, чтобы увидеть могучую руку, простирающуюся над вами. Мир – это конечное благо, и мы обязаны им Октавиану. Если своими стихами я помог ему установить платоновскую Могущественную Ложь, то римский гражданин, живущий во мне, не пожалел бы ни о чём. Он смирился бы даже с собственной смертью.
Другое дело поэт. Он ни с чем не мирится, ничего не прощает. А иначе я бы сейчас не умирал.
Платон был прав, что исключил нас из своего идеального государства. Наши стихи – словно плохо выезженная лошадь. Мы можем запрячь их на благо общества, но не в состоянии обуздать их стремление к истине: и когда они бросаются в сторону и сходят с дороги, то наездник – поэт – разбивается в лепёшку.
Я пробовал. Не для себя, меньше всего для Октавиана, а ради Рима и в память об этих пятидесяти семи годах. Но не смог послать свою «Энеиду» в путешествие по векам с ложью на устах. Я пошёл на компромисс – и угрызения совести уничтожили меня.
Поэтому я бежал от них. Бежал в Грецию – куда же ещё может бежать испуганный поэт, как не к своей матери? – рассчитывая пробыть там три года. Три года, чтобы вновь обрести свою душу и убить в себе римлянина. Три года, чтобы выжечь золотую ложь из поэмы и вернуть ей чистоту.
Весть об этом дошла до Октавиана в Пергаме[14]14
Пергам — город в Малой Азии. Завоёван Римом в 133 году до н.э. На его месте современная Бергама (в Турции).
[Закрыть], прежде чем я успел отплыть. Когда я прибыл в Афины, он был уже там. А тут как раз холод в Мегаре[15]15
Мегара — торговый город в Средней Греции.
[Закрыть], неожиданная простуда и корабль, готовый отвезти меня обратно в Италию...
Я попался, теперь мне конец. Поэма до сих пор лжёт, на языке у неё не то, что в сердце, и, если представится случай, я сожгу её.
Но случай не представится.
Вообразите простого навозного жука, которого египтяне зовут скарабеем[16]16
Скарабей. — В Древнем Египте скарабей служил символом созидательной силы, считался священным и приносящим счастье.
[Закрыть].
Его мир – это навозная куча. Он отделяет порцию навоза, величиной превосходящую его самого, и скатывает его в шар. Затем встаёт на голову и принимается задними лапами толкать навозный шар. Через камни и пески ползёт он, с трудом продвигаясь вслед за своей огромной ношей, через тернии и грязь, толкает, старается изо всех сил, пока не найдёт подходящее место. Там он роет ямку для навозного шара и сам закапывается вместе с ним, чтобы попировать на навозе и отложить яйца.
Скарабеем движет только его собственный интерес.
Вы, конечно, поняли эту притчу. Навозная куча (вот идеальный символ!) – это римское государство, скарабей – главнокомандующий Октавиан, который не позволяет ничему встать между собой и абсолютной властью. Но погодите, это ещё не всё.
Проходит мимо египтянин. Он смотрит на скарабея и видит руку божью. Для него жук священен, его усилиями руководит бог. Навозная куча становится вселенной, навоз – огнём, и вот уже – глядите! – скарабей катит по небу солнце, давая миру свет.
А что, если египтянин прав? Тогда скарабей, рождённый в навозе, живущий на навозе и внутри него, становится орудием богов, и его труд, совершаемый ради самого себя, возвеличивается и таинственным образом переходит в другое качество, хотя сам он этого и не понимает. Скарабей-Октавиан, со всеми своими изъянами, превращается в божественного Августа. Это ли не тема для поэта?
Как бы то ни было, давайте продолжим притчу и дадим слово скарабею.
– Ясно, поэт, – говорит он, – что с самого начала у меня было высокое предназначение и оно – благо для человечества. Так воспевай же его, разъясняй людям пути Господни. Но давай не будем упоминать о навозной куче или навозном шаре. Они будут неуместны. И ты должен особо подчеркнуть моё полное бескорыстие, великодушие и бессмертие. Для твоих слушателей это будет гораздо поучительнее в моральном плане.
Что может ответить поэт? Для него борьба, отказ от прежних убеждений, навоз и грязь – существенны. Как он может обойти их, даже если они и умаляют величие темы? Он старается выиграть время.
– Но может быть, – говорит он, – кто-нибудь другой сделал бы это лучше?
– Я не хочу кого-нибудь другого, – отвечает скарабей. – Хочу, чтобы это был ты.
– Но как же истина? Всё это – навозная куча, навозный шар – они же были. Я не могу проигнорировать их.
Скарабей хмурится.
– Послушай, – говорит он. – Что важнее? Прошлое или будущее? У нас с тобой есть шанс построить идеальный мир. Не родившиеся ещё люди послушают твою поэму и скажут: «Да, всё правильно, так и должно быть – красиво, и благородно, и беспорочно, и целомудренно. Вот так мы и хотим жить». Кто ты такой, поэт, чтобы сеять сомнения в их умы? Ты нужен мне, Вергилий. У меня есть настоящее, но мне надо, чтобы ты дал мне будущее. Забудь моё прошлое. Помоги мне, не ради меня самого, а ради Рима.
Что я мог сказать? Вы понимаете, в какой я попал переплёт? Понимаете, как важна для него «Энеида» и почему он не мог оставить меня в живых?
Он совершенно прав. Но и я тоже прав.
Это наша трагедия.
Мои самые ранние воспоминания – о глине и огне.
Мы жили, все четверо, над гончарной лавкой, принадлежавшей моему деду, на улице Трёх Таверн, недалеко от центра Мантуи. Магий был отцом моей матери. Он был уважаемым в городе человеком, членом Совета, но в нём не было и намёка на снобизм, и доказательством тому – брак моих родителей. Отец был его управляющим, его правой рукой, он имел коммерческую жилку, что служило хорошим дополнением к гончарному мастерству Магия. Именно благодаря ему вам могли попасться наши горшки даже в Кремоне, – по общему признанию, это была обыкновенная глиняная кухонная посуда, но замечательной формы: я до сих пор ощущаю их прохладный изгиб у себя под рукой и вижу их горячую красноту, вижу, как они стоят на самом видном месте – у дверей лавки. Магий был не только мастер своего дела, он был благородный человек; я уверен, что мать стала его подарком моему отцу за то, что он помог Магию преуспеть. Мать тоже это знала. Эта мысль не могла быть ей приятна, как не могла способствовать этому неравному браку. Отец считал, что получил то, что ему причитается. Ему, как и его хозяину, не хватало снобизма, и явное презрение жены к материальным благам, которые он впоследствии положил к её ногам, обидело и искренне озадачило его.
Глина и огонь. Основные стихии. Я помню ощущение влажной глины, её восхитительную прохладную бесформенность, когда я сжимал маленькие кулачки и наблюдал, как она выползала, словно красные червячки, между моими пальцами. Я помню своё изумление, когда, по моему желанию, в волшебных руках добрых великанов она превращалась в людей или лошадей и быков, а затем, пройдя через огонь, фигурки сохраняли свою форму; помню и то, как, округлив глаза и затаив дыхание, не шелохнувшись, чтобы не нарушить очарования, я наблюдал, как великаны берут ком глины, кидают на гончарный круг и наколдовывают из него законченный горшок: бесформенная масса в их искусных руках приобретает облик и значение.
Для меня они были волшебными творцами, которые, вращая свой круг, без усилий создают из бесформенного вещества целые миры, и я боготворил их.
Мне было пять лет, когда умер дедушка. Его я помню только смутно: великан с ясными карими глазами и колючей щекой, царапавшей меня, словно пемза. Он пах, как его горшки, – жирной влажной глиной и древесным углем из печи для обжига (в отличие от большинства гончаров, у него была собственная печь во дворе позади лавки). И я всегда видел его только в серой домотканой тунике, забрызганной красной землёй, отлетающей от круга. Да, Магий до сих пор сам лепил горшки, хотя у него было полдюжины рабов, которые могли это делать вместо него. Не сомневаюсь, что у него была и туника из хорошей белой шерсти, и тога ей под стать, в которой он выполнял свои общественные обязанности, но они не сохранились в моей памяти.
И ещё один образ, яркий и острый, как осколок драгоценного камня, прежде чем я перейду к настоящим воспоминаниям: огромная качающаяся масса глины на кругу. Мои руки, обнимающие его, борются с аморфным Пелионом[17]17
Пелион — гора в Фессалии на северо-востоке Греции.
[Закрыть], стараются навязать свой порядок вместо его хаоса. Глина, как дикий зверь, бросается мне на грудь, просачивается сквозь сжатые пальцы, ускользает от меня тысячей разных способов. Набегают слёзы, волна за волной, – слёзы гнева на эгоистичное неистовство глины, слёзы разочарования её бессмысленным отказом от порядка...
Сильные руки, обхватывающие меня сзади, щетинистый подбородок на моей шее. Огромные кисти поверх моих, давящие с неодолимой силой, прижимающие их к глине. Направляющие, руководящие, формирующие. И внезапно необузданность глины исчезает, она становится покорной, идёт между моими ладонями гладко, как сметана. Полный порядок, всё правильно.
– Ты ещё сделаешь горшок, – говорит дедушка.
