355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дэвид Вишарт » Я, Вергилий » Текст книги (страница 17)
Я, Вергилий
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 00:11

Текст книги "Я, Вергилий"


Автор книги: Дэвид Вишарт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

52

Когда до Рима дошла весть о речи Антония в Александрии, это вызвало общественный протест. Октавиан отправил ему письмо, в котором, не стесняясь в выражениях, устроил разнос за связь с Клеопатрой и за то, как он обошёлся с Октавией. Антоний ответил той же монетой, написав Октавиану, что это не его дело. Но что ещё важнее, он также послал письма в Сенат, предлагая сложить с себя обязанности триумвира, если Октавиан сделает то же самое. Естественно, Октавиан на это пойти не мог. Италия видит в нём и своего вождя, и борца против сатаны Антония, и Октавиан немедленно приступил к воплощению этого в жизнь.

Так задолго до официального объявления началась настоящая война, которая идеально подходила Октавиану: война идей, а не оружия. Он должен повести единоличную борьбу с Антонием. «Италия» и «Цезарь» должны стать синонимами; чтобы способствовать этому, Октавиан принялся вселять в италийцев чувство гордости своей национальной принадлежностью. Заметьте, я не говорю «римляне»: это слово ни в малейшей степени не отражало мысль Октавиана, который представлял Италию как единый организм, а его стратегия и заключалась в том, чтобы донести эту мысль до народа и неразрывно связать себя с ним. В самом Риме он и Агриппа, по большей части на свой собственный счёт, затеяли программу общественного строительства, чтобы украсить город, а Меценат позаботился о том, чтобы каждый знал, откуда идут деньги, хотя сами благодетели были очень скромны. Октавиан также начал исподволь внушать уважение к традиционной религии, восстанавливая древние храмы, делая дорогие пожертвования духовенству. Запрещая в городе восточные религии, он, по существу, проводил границу между «Италией» и «Цезарем», с одной стороны, и «востоком» и «Антонием» – с другой.

Представьте себе художника, который хочет написать картину, которую нужно повесить на стене так, чтобы она висела высоко над головами, но в то же время была хорошо видна и понятна снизу. Прежде всего он упростит сюжет, сведя его до одних только главных элементов. Затем выстроит их в линию: грубые образы, лишённые деталей, не сбивающие с толку своей сложностью, – возможно даже искажённые с учётом угла зрения. Наконец, раскрашивает в основные цвета, без полутонов, не смешивая краски, или просто делает их черно-белыми. Если снять такую картину со стены и рассмотреть с близкого расстояния, то она покажется нелепой детской мазнёй, которая раздражает отсутствием утончённости и неумением рисовать. Верните её туда, где ей положено висеть, и она поистине поразит вас больше, чем работы Зевксида[203]203
  Зевксид — греческий живописец V—IV вв. до н.э. из Гераклеи (Южная Италия). Отличительной чертой творчества Зевксида было умение тонко характеризовать божества – персонификации стихий, например Пана, Борея или Марсия.


[Закрыть]
.

Вот таким образом на начальных этапах Октавиан вёл борьбу против Антония. Это была стратегия гения. Она повела за собой всю Италию, а Антонию, хотя он и лез из кожи вон, нечем было на это ответить.

К новому году уже все знали, что надвигается война. Оба консула были сторонниками Антония; бросив от его имени вызов Октавиану, они покинули Рим, прихватив с собой значительную часть Сената. Для Октавиана это был удар: если он собирался выставить себя спасителем Римского государства, то тогда как же оправдать дезертирство обоих главных магистратов и большинства правительственного органа? Но на самом деле это намного усложнило задачу Антонию. Там, где Октавиан прилагал усилия, чтобы прояснить свою позицию, Антоний оказывался перед дилеммой. Он мог повести за собой либо своих римских сторонников как римский магистрат, либо восточных союзников как эллинистический царь, но ни то, ни другое было невозможно. Что бы он ни выбрал, он неминуемо оскорбил бы другую сторону. Но решаться на что-то было необходимо.

Год прошёл в приготовлениях. Антоний собрал мощный флот и велел подвластным ему царям мобилизовать свои войска. Клеопатра снабдила его деньгами в огромном количестве, но это была лишь крупица баснословных сокровищ Птолемеев, хранившихся в Александрии. Клеопатра уже стала главной причиной трений между Антонием и его римскими союзниками, но она отказалась уехать и имела на это право, поскольку оплачивала большинство расходов.

Октавиан внезапно сменил тактику. Он напустился на Клеопатру как на первого врага. А Антоний стал невинным простофилей, вынужденным плясать под её дудку под влиянием наркотиков и колдовства. В самом конце мая Антоний сам сыграл на руку своим врагам, в конце концов расторгнув брак с Октавией.

Хотя Октавиан выжал из развода для собственной выгоды всё, что было возможно, оскорбился он совершенно искренне. За исключением, может быть, только своей новой жены Ливии (но и насчёт неё у меня нет полной уверенности), сестра была единственным человеком, к которому он чувствовал настоящую привязанность. Наверно, потому, что в ней было то, чего не хватало ему самому. Однако развод имел ещё одно последствие, более разрушительное. Для двух самых главных приверженцев Антония, Планка и Тиция, развод послужил сигналом, что Клеопатра окончательно взяла над ним верх, и в возмущении они переметнулись к Октавиану. Они выдали, что Антоний оставил своё завещание на хранение весталкам[204]204
  Весталки — жрицы римской богини домашнего очага Весты, поддерживавшие вечный огонь в её храме. Для посвящения в весталки отбирались девочки 6—10 лет, которые в течение 30 лет должны были исполнять жреческие обязанности. Весталки пользовались исключительными почестями и привилегиями. Осуждённые преступники, если они случайно встречали одну из весталок, подлежали освобождению. Весталки были обязаны блюсти строгий обет целомудрия, при нарушении которого их заживо закапывали в землю.


[Закрыть]
в Риме, и Октавиан, под давлением обстоятельств, не постеснялся добыть его силой и предать гласности.

В большинстве пунктов не было никаких сюрпризов, в них подтверждалось, что царства передаются в дар детям Клеопатры от Антония, и наследником Цезаря признавался Цезарион. Но был один пункт, в котором было кое-что новенькое, что в глазах простого римского люда перевешивало всё остальное. Антоний просил похоронить его вместе с Клеопатрой в Египте.

Не знаю, было это измышлением Октавиана или нет. Конечно, могло быть и так, ведь никто, кроме Октавиана, завещания не читал; однако Антоний никогда не отрицал этого, значит, доля правды здесь есть. Я знаю, это покажется мелочью, но она имела огромное значение. Тем самым Антоний отказался от своего римского наследия. Он отрезал себя от Италии, и за это сама Италия отреклась от него.

Я подозреваю, что даже Октавиана ошеломила такая бурная реакция. До этого стоял ропот на возросшие из-за войны налоги. Теперь он прекратился. Едва ли ещё сохранялась надобность в проводимой Октавианом для раздувания страстей кампании поношения Клеопатры. Отпала даже необходимость науськивать секретных агентов вести народ по той дорожке, на которую он хотел его подтолкнуть. Сначала Италия, а потом и провинции объединились, чтобы принести клятву Октавиану в личной преданности и солидарности с ним. Это был потрясающий вотум доверия, прямой наказ вести войну. Его мог подстроить и Октавиан (или Меценат), но в конечном счёте Антоний сделал это собственными руками. Он не только вырыл себе могилу, но и спрыгнул в неё и самолично засыпал себя землёй, а Октавиану, чтобы завершить дело, осталось только притоптать её.

И он сделал это ещё до конца года. В древней впечатляющей религиозной церемонии, которую не видели вот уже несколько поколений, облачённый в одежды жреца богини войны Октавиан объявил от имени Рима Священную войну – не против Антония, который, может быть, и нарушил существующую мораль, а против развратившей его женщины – пьяной, поклоняющейся зверям распутной ведьмы Клеопатры.

Начался последний этап войны.

53

Сражение при Акции оправдало ожидания всей Италии и доказало, что Октавиан как стратег наконец-то достиг совершеннолетия. Ещё прежде чем как следует открылась навигация, он переправил свои войска через Адриатическое море и устроил береговой плацдарм на побережье Эпира[205]205
  Эпир — гористая область в Греции. Оккупирован Римом в 167 году до н.э.


[Закрыть]
в Северной Греции.

Вы конечно же замечаете здесь противоречие. Октавиан переплыл море, не встретив сопротивления, и не произошло никакой битвы. Что случилось с флотом Антония, имеющим численное превосходство?

Я нашёл ответ значительно позднее, в одной из своих редких (и, к счастью, коротких) бесед с Агриппой. Сомневаюсь, что мне ещё раз до конца своего рассказа доведётся упомянуть о ближайшем друге Октавиана, флотоводце и бывшем назначенном им наследнике. Мы не были хорошо знакомы; он ставил меня в один ряд с Меценатом – которого презирал – и считал избалованным бесполезным писакой, чересчур уж умным, и притом настоящим выродком. Мне он казался безмозглой горой мышц, полуграмотным грубияном с сильно преувеличенным представлением о собственной значимости. Без сомнения, мы оба были не без греха. Но по крайней мере, мы уважали способности друг друга, что с его стороны было уже немало.

Не помню точно всех обстоятельств того разговора. Мы оказались гостями одного аристократа в Бриндизи. Я возвращался из поездки в Афины, он следовал по делам в Египет, и нас обоих на несколько дней задержала неблагоприятная погода. Атмосфера была неуютная, беседа не клеилась, но и он и я чувствовали себя обязанными сохранять обыкновенную вежливость.

Агриппа был крупный мускулистый мужчина, с широким лицом и мощной челюстью. Он напоминал мне тех собак, которых разводят крестьяне, чтобы натравливать их на быков. Меценат как-то сказал – и это была только наполовину шутка, – что в голове у Агриппы одновременно может находиться лишь одна мысль, да и то если она достаточно проста. Не могу полностью согласиться с ним. Агриппа был великолепный тактик и в военных делах намного превосходил любого из своих соперников или коллег, включая Антония. Только в более широких сферах стратегии и политики его военное искусство подводило его. Агриппа не был Цезарем и даже Октавианом.

Как я сказал, мы вместе оказались в гостях. Я сидел в солярии, делая кое-какие выписки из философского текста, как вдруг вошёл он. Он не ожидал увидеть меня и явно был захвачен врасплох; в самом деле, на мгновение я подумал, что он сразу же уйдёт. Однако он в конце концов пододвинул стул и уселся у окна, глядя на дождь.

   – Отвратная погода, – проворчал он.

Я воспринял это как первый шаг к разговору и вежливо согласился. На какое-то время мы опять замолчали. Агриппа нервно играл с большим кольцом на правой руке. Я заметил, что пальцы у него были короткие и толстые, как обрубки, а ногти обломанные и грязные.

   – Ты возвращаешься или уезжаешь? – наконец произнёс он.

   – Возвращаюсь. Я только что из Греции.

   – Дрянная страна. Одни развалины. Я не дам за неё ни гроша.

   – В Афинах есть своя прелесть.

   – Говорят. Но с меня хватит севера. – Он засмеялся – коротким, лающим смехом. – Между прочим, у меня там было когда-то дельце.

Я отложил книгу.

   – Я слышал об этом, – ответил я. – И ещё у некоторых других людей.

Он подозрительно посмотрел на меня, не насмехаюсь ли я над ним, но я встретил его взгляд с совершенно невинным выражением, и он успокоился.

   – Ах да, – сказал он. – Вы тут в Италии были в полной безопасности, разве нет, Вергилий? Вместе с вашим Меценатом. У вас только и забот было, что о хорошеньких хозяюшках, пока мужчины выполняли свою работу.

   – Кто-то должен это делать. – Я был невозмутим. – Не то чтобы я лично беспокоился об этом.

Он хмыкнул и почесал свою бочкообразную грудь. Я видел, что дело пахнет отнюдь не весёлой вечеринкой, и постарался повернуть разговор в более подходящее русло.

   – Мне всегда было интересно, – сказал я, – как вам так удалось поймать Антония врасплох. Повезло?

   – К чёрту везение, – прорычал он. – Агенобарб его продал. Цезарь не один месяц подготавливал это.

Для меня это было полной неожиданностью. Агенобарб командовал флотом Антония, он отвечал за то, чтобы не дать войскам Октавиана переправиться и помешать им высадиться. Я знал, что он к концу войны перешёл на сторону Октавиана – вскоре после этого он умер, – но не догадывался, что эта мысль у него появилась так рано.

   – Агенобарб – предатель?

   – Я не люблю это слово. Он, конечно, видел в этом смысл.

   – Но зачем? Зачем он это сделал?

Агриппа пожал плечами.

   – Кто его знает. Это не моё дело. Не смог больше переносить эту суку Клеопатру, я так думаю. Как и многие из них. Думали, что Антоний предаёт Римское государство. – Скривив рот, он тщательно выговаривал слова. – Эти педики республиканцы все одинаковые. Все они для собственной выгоды очень благочестивы, а у самих мозги в заднице.

   – Антоний знал об этом?

   – Может, и знал. Да всё равно ничего не мог сделать, разве не так? У него было достаточно хлопот, чтобы удерживать этих показушников, а Агенобарб умел ладить с шишками. – Он резко поднялся. – Похоже, что проясняется. Пожалуй, я прогуляюсь к гавани, глотну свежего воздуха и погляжу, как там корабли.

   – Тогда увидимся за обедом, – сказал я.

Он, насупившись, посмотрел на меня сверху вниз, затем кивнул и вышел.

В тот вечер он так больше и не появился, как, впрочем, и в другие дни, пока длилось наше вынужденное существование под одной крышей. Наверное, он предпочитал обедать морскими сухарями и трюмной водой вместе со своим другом капитаном.

Агриппа был прав, у Антония действительно были трудности с сохранением армии. Причина была, конечно, в Клеопатре. Если бы она удалилась в Александрию и дала ему одному довести войну до конца, результат мог бы быть совсем другим. А так он вынужден был держать оборону. Он не мог вторгнуться в Италию, пока Клеопатра была рядом, – его римские союзники не потерпели бы этого, и не мог заставить её уехать, потому что она была главным источником денег и продовольствия; кроме того, восточные союзники могли расценить это как проявление неуважения по отношению к ним. Единственное, что он мог сделать, – это заманить врагов и, зажав их между своими войсками и морем, либо покорить, уморив голодом, либо разбить на море.

В конце концов, он не сделал ни того, ни другого. Агриппа двинулся на юг и взял Патры[206]206
  Патры — приморский город в Северо-Западной Ахайе, области на севере Пелопоннеса, населённой ахейцами.


[Закрыть]
и Коринф, перекрыв Антонию снабжение продовольствием. На севере местные союзники, от которых он зависел, перешли к Октавиану, а от флота было мало проку, с тех пор как он отказался обеспечивать его воинами (возможно, из-за того, что не доверял Агенобарбу?). По мере того как петля затягивалась и иссякали запасы пищи, начались роптания и дезертирство. Сознавая, что дело быстро идёт к тому, что он не сможет удерживать позиции, Антоний отступил к Акцию.

Битва при Акции – последняя, решающая битва – произошла второго сентября. У Антония было шесть эскадр – что-то около трёхсот пятидесяти кораблей – плюс ещё одна (принадлежавшая Клеопатре), чтобы прикрывать тыл. На борту находилось приблизительно тридцать пять тысяч человек. Агриппа, командовавший флотом Октавиана, отошёл подальше от берега, дожидаясь благоприятного ветра, который обычно поднимался к полудню, чтобы переместиться к северу. Когда ветер поменялся, оба они – Антоний и Агриппа – двинулись навстречу друг другу: Антоний – на вёслах, Агриппа – под парусами. Они столкнулись, и оба корабля пошли ко дну.

В этот критический момент три эскадры Антония с правого фланга и одна из центра неожиданно дезертировали, а остальные две, которым путь загородила Клеопатра, подняли вёсла в знак того, что сдаются. Одним ударом Антоний лишился всей флотилии, за исключением остатков собственной эскадры – около сорока кораблей, вступивших в бой с врагом, – и эскадры Клеопатры. Перебравшись со своего разбитого судна на флагман Клеопатры, он покинул поле брани и спасся бегством. Оставшиеся корабли, увидев, что их вождь бежал, сдались.

На следующий день Октавиан послал известие об этом в Рим с самым быстроходным из имеющихся в его распоряжении одномачтовым парусным судном. Большую часть из уцелевших кораблей Антония он сжёг в качестве благодарственной жертвы богам, предварительно сняв бронзовых овнов, украшающих их носы, и установил их как памятник победы. Остался единственный вопрос – о самих Антонии и Клеопатре, но их судьба была заранее предрешена.

54

Но должно было пройти ещё несколько месяцев, прежде чем их судьба решилась. Октавиану приходилось действовать очень осторожно. Теперь он оказался лицом к лицу не с Антонием, который был конченым человеком, но с куда более опасным противником, самой Клеопатрой.

Когда-то у меня был раб, некий Симон, родом с гор к северо-востоку от Пеллы, столицы Македонии. Его левая рука, от локтя до запястья, представляла собой сплошную сморщенную рубцовую ткань (благодаря этому я купил его очень дёшево). Когда я спросил его, как он получил такую страшную рану, вот что он мне рассказал.

До того как его продали в рабство, он был охотником. Однажды вместе с несколькими друзьями они вспугнули львицу. Симон метнул копье и ранил зверя в бок. Львица убежала, но она была тяжело ранена, и Симон преследовал её, собираясь добить. Она спустилась в узкую лощину и скрылась в пещере на противоположном конце.

Друзья Симона вынуждены были отступить. У них не было с собой факелов, да они и не испытывали никакого желания преследовать раненую львицу в её логовище. Однако Симон решил по-другому. Животное, он знал, серьёзно ослабело, а может быть, уже издохло или издыхало. К тому же пещера была узкая, немножко больше, чем расщелина в скале. Если он подберётся, выставив вперёд копье, у львицы не будет места для манёвра, и она, если нападёт, сама насадит себя на острие. Кроме того, он хотел довести дело до конца. Не обращая внимания на предостережения друзей, он вошёл в лощину.

Расщелина была неглубокая, и даже без факела ему была видна хищница, припавшая к земле у дальней стены. С ней были три её детёныша. Теперь-то Симон понял, что совершил глупейшую ошибку, но уже не было времени исправлять её. Львица прыгнула, прямо на острие копья. Рассчитанное на кабана, копье имело поперечину в нижней четверти древка. Каким-то образом зверю удалось дотянуться через неё когтями до руки Симона и располосовать её так, как торговец рыбой разделывает осётра.

Приятели Симона, услыхав крики и поняв, что случилось, оттащили его. Львица была уже мертва, копье вошло в неё по самую перекладину. Оно прошило её тело насквозь и вышло наружу в нижней части хребта. Его железное лезвие на добрую пядь торчало из шкуры.

Симон сказал, ему повезло, что он сам остался жив. Друзья крепко перетянули верёвкой вену на руке и благополучно доставили его домой; но хотя рана со временем зажила, сухожилия были порваны и левая рука не действовала.

Эти две ситуации нельзя считать полностью аналогичными: Октавиан был слишком искусный охотник, чтобы дать себя покалечить. Но тем не менее в остальном метафора вполне подходящая. Клеопатру, как зверя, загнали в её собственную страну. Что касается её самой, то у неё было мало надежд: Октавиан не мог допустить, чтобы она осталась на троне, даже если бы и сохранил ей жизнь. Дети – это другое дело, и она была готова на всё, чтобы защитить их. Перенеся царские сокровища в свой мавзолей и загромоздив их сухим хворостом и кувшинами масла, она забаррикадировалась там сама. Если Октавиан не отдаст корону кому-нибудь из её детей, сказала она, то она бросит на землю зажжённый факел.

Октавиан оказался в затруднительном положении. Он не мог позволить себе лишиться сокровищ – он надавал слишком много обещаний слишком многим людям, от которых зависел. Равно как и не мог оставить кого-нибудь из сыновей Антония или Цезаря на египетском троне. Так или иначе, но Клеопатру придётся вытащить из мавзолея.

Антония к тому времени уже не было в живых. Добравшись с Клеопатрой до Египта, он отправил её вперёд, а сам остался, чтобы препятствовать наступлению Октавиана. Теперь, преданный последними остатками войск и думая, что сама Клеопатра мертва, он бросился на свой меч. Октавиан дал разрешение перевезти его в мавзолей, и он умер на руках Клеопатры. Она оплакивала его как настоящая жена, и, я полагаю, её горе было более искренним, чем любое горе, на которое только способен Октавиан.

Выход из тупика нашли член штаба Октавиана Прокулей вместе с моим другом Галлом, который быстро становился одним из самых доверенных лиц Октавиана. Пока Галл разговаривал с Клеопатрой через железную решётку в стене, Прокулей и ещё двое проскользнули в окно и поймали её. Клеопатру увели из мавзолея и посадили под домашний арест в собственном дворце.

О том, что случилось дальше, я слышал только от Галла, да и то он проболтался об этом, когда был пьян, – иначе, я думаю, из него эту историю невозможно было бы вытянуть даже клещами.

Через несколько месяцев после смерти Клеопатры мы были в Риме. Галла как раз только что назначили наместником Египта, и мы праздновали это событие перед его отъездом. Я, конечно, был совершенно трезв, но на счету Галла было по меньшей мере два полных кувшина вина, и он стал очень говорлив.

Разговор шёл о смерти Клеопатры.

   – Цезарь не мог убить её, ясно? – Галл уставился на меня своими осовевшими глазами поверх двадцатого кубка вина. – Он хотел ей смерти. Вся армия желала ей смерти. Агриппа желал ей смерти. Весь ваш сраный Рим желал ей смерти. Но он не мог этого сделать. Не мог убить последнюю царицу Египта.

   – Почему это? – спросил я.

Галл слегка повернулся на своём ложе, рыгнул.

   – Думал, что она проклянёт его, – сказал он. – Проклятием фараонов. Вот почему он разрешил похоронить её, как она хотела, с Антонием. Перепугался её смертельного проклятия.

Это звучит глупо, я знаю, однако чем больше думаешь об этом, тем более вероятным – даже правдоподобным – оно становится. Октавиан очень суеверен. К примеру, он всегда следит за тем, чтобы поставить обувь на пол непосредственно перед тем, как лечь в постель, и никогда не приступит к важному делу в девятый день месяца или не отправится в путь сразу же после базарного дня. Он безоговорочно верит в вещие сны, и в приметы, и в могущество колдовства. А египтяне большие мастера по части проклятий.

   – И всё равно она должна была умереть, – продолжал Галл, – поэтому он переговорил с ней с глазу на глаз, и они договорились.

   – О чём? – спросил я. Галл молча таращил на меня глаза. – Галл! О чём они с ней договорились?

   – Кнут и пряник, – сказал он. – Цезарь пощадит детишек, если она покончит с собой, и даст похоронить её рядом с Антонием. А нет, так они все пройдут в его триумфальном шествии, а после их задушат.

   – Но он всё-таки убил их. Мальчиков, – сказал я.

Галл пожал плечами, приподнялся, налил себе ещё вина. Оно пролилось через край его кубка и растеклось по столу, словно кровь.

   – Её-то к этому времени уже не было, Публий, – ответил он. – Да и вообще, это были сыновья старого Юлия и Антония. Он не мог оставить их в живых, что бы он там ей ни наговорил.

   – Так что же произошло?

Галл медленно выпил вино, поставил кубок и вытер рот.

   – Нам было приказано остерегаться её, – произнёс он. – Не ставить стражниками римлян, только египтян. Сидели, били баклуши, ждали, пока она кончит дело, но она всё тянула. В конце концов Цезарь сказал ей, что через три дня их увезут в Рим. Бог знает, как бы он поступил, если бы она спровоцировала его, но она не стала. Упросила кого-то тайно пронести к ней в корзине с фигами эту проклятую змею. – Он ухмыльнулся. – Слава богу, избавились.

   – Но почему змея? Я имею в виду, кинжалом было бы, конечно, легче?

На мгновение Галл казался озадаченным. Затем рассмеялся.

   – Тут не всякая змея годится, – ответил он. – Не всякая. Аспид. Египтяне верят, что он посланец этого... как его... бога Солнца. Укусит тебя аспид – и ты бог. – Он попытался щёлкнуть пальцами, но был слишком пьян. – Вот так – щёлк, и всё.

   – Октавиан знал?

   – Ясно, знал! Всё было спланировано, я же говорил. Единственный промах, который он совершил, – струсил в последний момент. Решил, что вдруг она всё равно его проклянёт, и подумал, пускай лучше поживёт подольше. Поэтому он послал за змеиным жрецом, чтобы отсосал яд. Но было, конечно, слишком поздно, и потом считалось, что он ничего об этом не знал. Но там, где дело касается суеверий, Цезарю изменяет разум. – Галл улыбнулся мне и поднял свой кубок. – Не говори ему, что я тебе это рассказал, ладно?

Вот такая история. Хотите верьте, хотите нет. Фактам, несомненно, она соответствует и, что более важно, как раз в духе Октавиана. Но у меня нет доказательств. Только то, что сказал Галл, и будь он сейчас жив, я не сомневаюсь, всё бы отрицал.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю