Текст книги "Шанхай. Книга 1. Предсказание императора"

Автор книги: Дэвид Ротенберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Глава седьмая
БЕЛЫЕ ПТИЦЫ НА ВОДЕ
Шанхай. Декабрь 1841 года

Телохранитель

– Больно, папа.

– Не трогай, и быстрее заживет.

– Но ведь болит!

– Конечно, болит, – мягко проговорил Телохранитель и улыбнулся, глядя на нескладного сына.

Мальчик, если его оставляли одного, был готов часами возиться с птенцами бакланов. Он отказывался охотиться, без всякого желания ходил с отцом на рыбалку и выполнял нужные движения на занятиях по боевым искусствам лишь для того, чтобы поскорее вернуться к своим птицам. Телохранитель нередко заставал сына в птичнике, когда тот пел для птенцов. Если бы отец разрешил, он бы и спал вместе с ними. Кротость мальчика помогла ему завоевать сердца птиц и отцовское – тоже, несмотря на его показное ворчание.

– Ой! – вскрикнул мальчик, прикоснувшись к корке на руке.

– Оставь в покое. Пусть заживает.

– Но оно болит!

– И будет болеть до конца твоей жизни.

– До конца моей жизни?

Испуганное выражение на лице мальчика заставило Телохранителя громко рассмеяться.

– Пойдем, – сказал он и протянул сыну левую руку.

Кобра, стоявшая на хвосте на тыльной стороне его ладони, в лучах поднимающегося солнца выглядела даже более воинственно, чем обычно.

Сын Телохранителя осторожно направился к корме качавшейся на волнах лодки, где сидел его отец, крепко ухватив второй рукой клинообразную деревянную планку, служившую одновременно веслом и рулем. Мальчик знал: до тех пор, пока их птицы находятся под водой и ловят рыбу, просить у отца порулить лодкой бесполезно.

– Зачем мне это нужно? – спросил он, указывая на татуировку.

– Ты старший.

– А если она мне не нравится?

Телохранитель вспомнил точно такой же разговор, который почти двадцать пять лет назад состоялся у него самого с его отцом. Тогда его немного успокоили слова отца, который сказал:

– Возможно, она не значит ничего. По крайней мере, она не значила ничего на протяжении большего числа лет, чем кто-либо сможет сосчитать. Она приобретет значение только с приближением Белых Птиц на Воде.

Телохранитель протянул руку и похлопал сына по щеке, ощутив шелковую мягкость его кожи.

Сначала прикосновение отца доставило мальчику удовольствие, но потом он отвел голову от шершавой, загрубевшей отцовской ладони.

– У меня будет такая же татуировка, как у тебя, – кобра?

– Да, после того, как отвалится корка.

– Что она означает, папа?

Телохранитель был готов повторить те слова, которые когда-то услышал от отца, но остановил себя. Знаки были повсюду. Первый белый торговец пришел к излучине реки в тот день, когда родился его дед. С тех пор там время от времени бросали якорь корабли английских и португальских торговцев, но ни один из них не посмел нарушить маньчжурский закон, запрещавший чужеземцам ступать на священную землю Поднебесной империи. Благодаря этим торговцам в городе теперь был опий. Немного, но он был. Сквозь грязные окна курилен можно было разглядеть китайцев с косичками и бритыми лбами, сосущих длинные бамбуковые трубки для курения опия.

Приезд пятнадцать лет назад сумасшедшего черносутанника с его глупой книжкой вызвал еще большую тревогу и, возможно, явился новым знаком. Теперь в городе их уже насчитывалось двое, но это не были Белые Птицы на Воде. Три года назад люди уполномоченного Линя поднялись на борт английского корабля и выбросили за борт двадцать тысяч коробок с опием. Потом уполномоченный Линь устроил торжественные моления, прося у морских вод прощения за то, что их осквернили. Эта история передавалась из уст в уста как свидетельство силы китайцев, но Телохранитель был склонен рассматривать это происшествие как еще один признак приближения Тьмы.

Самый старый из бакланов вынырнул на поверхность воды всего в четырех футах от лодки. Телохранитель хлопнул ладонью по планширу, и птица подплыла ближе. Перегнувшись через борт, мужчина осторожно вытащил старого друга из холодной воды Янцзы.

Посадив птицу на скамейку перед собой, он обратил внимание на то, что, несмотря на линьку, новые перья у баклана не растут, на его растрепанный и поредевший хвост. Телохранитель прикоснулся к металлическому кольцу на шее баклана, не позволявшему птице глотать добычу. Затем погладил птицу по шее и несильно сдавил ее повыше кольца. Из клюва баклана выпала и стала биться на дне лодки толстая рыба. Мальчик проворно схватил ее и бросил в стоявшую рядом с ним плетеную корзину.

Телохранитель перевел взгляд со старого баклана на сына. У одного жизнь заканчивалась, у другого только начиналась.

Сегодня он отплыл на узкой рыбачьей лодке дальше, чем обычно, – туда, где в могучую Янцзы впадала Хуанпу. Течение здесь было сильным, а вода – холодной. Хорошее место, чтобы ловить рыбу зимой, но и коварное. Уже начинало светать. У него не было желания быть пойманным на открытой воде, когда взойдет солнце.

Мужчина нагнулся к воде и трижды хлопнул ладонью по ее поверхности. Через несколько секунд к лодке подплыли остальные четыре птицы. Он пошевелил рулем и повернул лодку так, чтобы борт, на который предстояло посадить птиц, смотрел не на Янцзы, а на более спокойную Хуанпу.

– Помоги мне, – сказал он сыну. – Пора отвезти завтрак твоим маме и братишке. – Он сунул руку в воду и вытащил молодого баклана, затем – второго. – Доставай рыбу и складывай в корзину.

Поначалу мужчина не обратил внимания на то, что сын не отвечает. Он быстро достал из ледяной воды Янцзы двух последних бакланов, а затем повернулся. Мальчик стоял на единственной имевшейся в лодке деревянной скамейке и, приставив ладонь козырьком к глазам, смотрел в ту сторону, где поднималось солнце.

– Помоги мне, сынок.

– Что там такое, папа?

Телохранитель посмотрел туда, куда указывала вытянутая рука мальчика. Там, из лучей восходящего солнца, у излучины реки, появились четыре больших корабля под парусами. Их палубы и борта были затянуты белыми полотнищами.

То были не торговые суда, какие ему приходилось видеть раньше. А военные корабли, и направлялись они вверх по реке, в сторону Нанкина. Но не это встревожило Телохранителя. Он привлек к себе сына и крепко прижимал к груди, пока их лодчонка подпрыгивала на волнах, поднятых плывущими громадинами.

– Что это, папа? Чего ты испугался?

– Я не испугался, сын, – ответил мужчина, чувствуя, как кровь устремилась к кобре на его руке и еще к одной татуировке в виде кобры, которую он никогда не показывал сыну. Она была наколота на шраме, украшавшем его спину.

«Итак, началось, – подумал он. – То, что рассказывали отец и дед о Бивне Нарвала и миссии нашей семьи. Наконец этот день настал».

Он инстинктивно потер татуировку в виде кобры и распрямил пальцы. А потом подумал о сыне младшего брата, и пальцы его сжались в кулак. Вены на тыльной стороне ладони наполнились кровью, и капюшон кобры раскрылся, а шрам на спине запылал. Кобры стояли на хвосте и готовы были нанести удар, выбрать того из мальчиков, у которого достанет сил, чтобы выполнить миссию семьи, запечатленную на поверхности Бивня Нарвала.

– Сядь рядом со мной, сын. Близится время испытаний. Пришла пора объяснить тебе, что означает кобра на твоей руке.

Конфуцианец

Сначала он увидел их отражение в принадлежавшей еще его прадеду эбонитовой пластине для письма, которую он закрепил на стене кабинета. Белые призраки плыли по черной поверхности камня.

Он позволил чернилам стечь с кисточки в чернильницу, стоявшую перед ним на столе, и присыпал мелким песком документ, который только что закончил. Подождав, пока чернила высохнут, стряхнул песок на дощатый пол. Затем свернул рисовую бумагу и запечатал ее воском, приложив к нему перстень. На печатке был изображен ученый, сидящий под деревом в саду наложниц. После этого он положил свиток поверх других.

«Немногие кандидаты смогут претендовать на получение государственных должностей», – подумал Конфуцианец, поглядев на кипу свитков.

На протяжении последних лет он наблюдал, как неизменно уменьшается число достойных кандидатов. Это тревожило его, но, взглянув на белые отражения, величаво плывшие по каменной поверхности доски для письма, понял, что тревожиться сейчас надо по другому поводу.

Глубоко вздохнув, Конфуцианец отвернулся от отражений и вышел на балкон, откуда открывался вид на северный плес Янцзы.

Его взгляд привлекли взмахи величественных крыльев журавля, казавшихся белоснежными в первых лучах восходящего светила. Он видел, как птица грациозно летит туда, где река делала последний поворот на пути к морю. Вскоре журавль превратился в маленькую черную точку на горизонте. Конфуцианец оперся о деревянные перила, вдохнул соленый воздух, который ветер приносил с океана, и стал ждать.

У излучины реки что-то появилось. Все сразу изменилось. И вот они, четыре огромных военных корабля, с четырьмя мачтами у каждого и с поднятыми парусами.

В его мозгу возникли строки, которые дед записал в старинном дневнике: «Не позволяй внешнему виду предмета обмануть себя, но и не отмахивайся от него. Смотри на вещь, обоняй ее, а потом определи ее внутреннюю сущность. Произнеси ее вслух, дабы понять то, что ты увидел. А затем напиши на бумаге то, что ты произнес».

– Корабли, – заговорил Конфуцианец.

Его голос был сильным и звучал в унисон с утренним ветром. В пределах досягаемости их пушек находятся взрывные перемены. Итак, началось: Пророчество, Договор Бивня… Все пришло в движение. Наступила Эпоха Белых Птиц на Воде.

Он взял кисточку и сделал запись в тайном дневнике, который передал ему предыдущий Конфуцианец.

Птичьи крики заставили его поднять взгляд от бумаги.

Внизу, на рисовых полях, отделявших его от реки, крестьяне привязывали длинные тростинки к лапкам сотен маленьких скворцов. Птицы протестующе кричали. По сигналу скворцов отпустят в небо, чтобы тростинки, гремя под ними, отпугивали демонов, которые могут погубить только что посаженный рис.

Конфуцианцу захотелось рассмеяться.

«Приближаются демоны куда страшнее тех, которые угрожают вашему рису», – подумал он и добавил вслух:

– И этих демонов не отпугнуть дребезжанием глупых тростинок, привязанных к птичьим лапкам.

В ответ в его мозгу запел древний голос, и он понял: это предки призывают его выполнить клятву, которую давным-давно они дали на далекой Священной горе. Если он отдаст этот долг, все переменится.

Цзян

Цзян осторожно слезла с толстого потного торговца и надела шелковое платье. В душной, жаркой спальне плавал запах опия. Она открыла ставни в комнате на третьем этаже, и на секунду ей показалось, что опий все еще не выветрился из головы и вызывает галлюцинации. Но это ощущение быстро прошло. То, что она увидела, было реальным. В реку Хуанпу входил огромный военный корабль, задрапированный белыми полотнищами. Цзян схватила со стола кожаную сумочку и бросилась вниз по лестнице.

На утренних улицах уже кипела жизнь. Золотари проворно собирали красные ночные горшки, выставленные у порога каждого дома, и опорожняли их в свои чаны. Вторая группа быстро ополаскивала горшок и возвращала его к тому порогу, от которого его взяли. Цзян знала: хотя профессия золотаря считалась самой презренной, ее представители получали весьма щедрое вознаграждение. По этой причине семейство Цзян всегда выдавало первую дочь за юношу из клана Чжун, под контролем которого находилось это прибыльное дело.

Но сейчас Цзян радовалась тому, что ветер дует не со стороны чана золотарей, а наоборот.

Она завернула за угол и наткнулась на уличную торговку благоуханными «императорскими яйцами». [21]21
  «Императорские яйца» – блюдо китайской кухни. Их обмазывают глиной и хранят полгода, поэтому среди иностранцев они известны как «тухлые яйца».


[Закрыть]Торговка посмотрела на нее рыбьими глазами, а потом заткнула грязным пальцем одну ноздрю и смачно высморкалась. Зеленая сопля шлепнулась на землю в нескольких дюймах от горшка с яйцами.

– Мимо, – хмыкнула торговка. – Ну и как, большое у него было копье? – спросила она с невинным видом.

– Оно проткнуло бы тебя насквозь, старуха, – огрызнулась Цзян.

– Только если бы он вошел в темный переулок. В священном лотосе я могу принять в себя жеребца.

Она засмеялась собственной шутке и снова высморкалась. На сей раз сопли угодили в горшок.

– Ай! – с отвращением воскликнула Цзян.

– Особая специя, – хихикнула торговка.

Этим утром все вокруг Цзян пахло овсяной кашей, сбежавшей из кастрюли. Обычно она не ела так рано, но сейчас запах булочек с вареной свининой увлек ее в аллею, ведущую к воде. Хрупкая женщина, продававшая булочки, задержала руку на шелковой коже Цзян на секунду дольше, чем было нужно, прежде чем взяла монету в половину ляна, [22]22
  Лян – мера веса, а также денежная единица в Юго-Восточной Азии. (Прим. ред.)


[Закрыть]который та протягивала.

Откусив от булочки первый кусок, Цзян почувствовала давно забытое удовольствие.

«Когда состарюсь, – подумала она, – стану есть столько булочек, сколько захочется. Буду толстой, буду жирной. Какое счастье – стать старой и свободной, чтобы позволить себе быть толстой!»

Позже, когда Цзян бежала прочь из аллеи, мимо торговок рыбой, стоявших за толстыми деревянными столами, на которых извивались приготовленные для разделки угри, она старалась избегать осуждающих взглядов женщин. Ненадолго Цзян задержалась перед продавцом змей и подумала, хочет ли она снова ощутить мужчину внутри себя.

– Кобра? – спросила она.

– Мужская еда, – ответил беззубый торговец.

– Обычно я с этим согласна, – сказала Цзян, – но не сегодня.

– Дорого, – предупредил торговец.

– Сколько?

Он назвал астрономическую, не сообразную ни с чем цену. Цзян рассмеялась ему в лицо, повернулась и пошла прочь. Торговец нагнал ее.

– А сколько ты готова заплатить? – спросил он.

Женщина назвала цену ниже низкого, и торговец принялся громко возмущаться.

Пять минут, две ее угрозы уйти сейчас же и одно обещание торговца убить ее позже – и они сговорились о цене.

Торговец змеями сунул руку в мешок из грубого холста и вытащил королевскую кобру толщиной в запястье. Он крепко держал рептилию за шею пониже головы.

Цзян кивнула.

Змея извивалась всеми шестью футами сильного тела, но торговец был мастером своего дела. Он опустился на колени перед толстым чурбаном, стоявшим на земле, быстрым движением раскрыл челюсти кобры и обнажил ее длинные зубы. Как только на их кончиках выступили капли яда, мужчина прижал голову змеи к верхней части чурбака. Змеиные зубы глубоко впились в мягкое дерево. Тело змеи бешено извивалось, но теперь оно было накрепко прикреплено к чурбаку ее же зубами. Торговец поднял голову и одарил Цзян беззубой улыбкой, а затем взял нож с тонким лезвием и сделал первый надрез.

Цзян нравилось наблюдать за тем, как разделывают змею. Она видела это уже многократно, но испытывала восторг каждый раз, когда снятую шкуру змеи подбрасывали высоко в воздух. После этого шкура падала на землю и продолжала извиваться, как будто все еще оставалась живой.

«Это очень мужское, – подумала Цзян. – С приходом кораблей мне понадобится много мужской крови».

Хвост змеи она кинула стоявшим поодаль нищим, которые тут же съели его – прямо сырым, а остальное сунула в пакет и, подхватив его, побежала к реке.

Она добралась до берега как раз в тот момент, когда из-за изгиба реки на западе показался второй корабль.

Цзян смотрела на огромные корабли и понимала, что теперь уже ничто не будет таким, как прежде. Ничто и никогда.

Хлопанье птичьих крыльев заставило ее посмотреть вверх. Скворцы, взлетевшие с рисовых полей, кружили, спускаясь к земле. Вес тростинок, привязанных к их лапкам, тянул птиц вниз. Маленькая птичка упала на тропинку прямо перед Цзян. Та бросилась вперед, чтобы подобрать ее, но тут с неба дождем посыпались кричащие, обессилевшие скворцы.

Она подняла свои красивые руки, чтобы защитить лицо, и в этот момент посмотрела на высокий пригорок.

Там стояли Телохранитель и Конфуцианец. Они оба смотрели на корабли.

А потом все трое услышали канонаду китайской артиллерии. Трое Избранных знали, что теперь их задача состоит в том, чтобы поощрить Тьму, а не победить ее с помощью пушек.

Глава восьмая
ШАНХАЙ
У излучины реки. Декабрь 1841 года

Пока Ричард размышлял о будущем у излучины реки, бизань-мачта взвизгнула, и единственный брамсель разорвался на куски. Ветер набросился на длинные полотняные полосы и стал неистово трепать их.

Второй залп береговой батареи повредил бушприт корабля.

– Пушки на южном берегу! – в унисон закричали два матроса-наблюдателя, находившиеся в вороньих гнездах. [23]23
  Воронье гнездо – бочка, укрепленная в верхней части мачты парусного судна и используемая в качестве наблюдательного поста.


[Закрыть]

Офицеры выкрикивали приказы. Истерзанное шрапнелью тело убитого моряка поспешно накрыли брезентом, все бежали к боевым постам.

На холмах вдоль южного берега реки, сразу же после самого широкого места излучины, выстроились гингалы – длинноствольные пушки малого калибра. Несмотря на небольшую мощность, их было достаточно много для того, чтобы нанести противнику ощутимый урон.

Как только корабль повернулся бортом к берегу, моряки сбросили носовые и кормовые якоря, а затем открылись орудийные порты.

Воздух наполнился визгом железных колес, катящихся по дубовому настилу. Корабельные пушки продвинулись вперед и высунули свои рыла из открывшихся отверстий. А затем все звуки умолкли. Ветер пытался сорвать корабль с места, но якоря надежно удерживали его.

Адмирал Гоф смотрел на берег и, как показалось Ричарду, шептал молитву. Затем он одернул китель и отдал приказ адъютанту.

– Огонь! – выкрикнул тот.

Грянул гром, разверзлись небеса. Двадцать шесть крупнокалиберных орудий правого борта превратили китайскую бортовую батарею и ее обслугу в дымящееся кровавое месиво, в котором изорванная человеческая плоть перемешалась с искореженным металлом. Легкость, с которой смерть забирала человеческие жизни, наполнила сердце Ричарда ужасом, и на мгновенье ему вспомнились последние минуты, проведенные с матерью в одной из лачуг Калькутты. Жизнь медленно покидала ее белое русское тело, а рыжие волосы стали такими жидкими, что не могли скрыть кожу черепа. А потом в памяти возник предсмертный крик жены: «Что ты наделал, Ричард? Что ты наделал?» Он отвернулся. Он снова был с ней.

– Что ты наделал, Ричард? – спросила Сара.

Она медленно повернулась в утреннем свете, заливавшем их спальню в Малайе, и продемонстрировала красавцу мужу огромный живот. Ричард изобразил притворный ужас.

– Боже праведный! – воскликнул он. – Неужели я имею к этому какое-то отношение?

– Весьма отдаленное, – ответила она с улыбкой соблазнительницы. – Весьма и весьма отдаленное.

Обнаженная, она призывно позировала, прислонившись к балдахину.

– Сегодня рабочий день, Сара, – засмеялся Ричард.

– Вот как? Ну, с этой работой, – она указала на его пижамные штаны, под которыми угадывалось возбуждение, – я смогу тебе помочь.

– Правда?

– Правда, мой дорогой.

Ричард протянул жене руку, и она взяла ее. Он подвел Сару к кровати и встал рядом. На его лице вновь появилось выражение комического ужаса.

– Мне кажется, что дело было сделано на этих самых простынях.

Но Сара знала, что это не так. Все произошло на одном из южных островов, куда она вытащила его на пикник. Там, на пляже, когда солнце медленно опускалось за горизонт, они так же неспешно и просто занимались любовью. Сара соединилась с землей, и звуком волн, накатывающихся на берег, и с жизнью, что зародилась внутри нее. В ту ночь они спали под звездами. Она ощущала вращение Земли и вращалась вместе с ней.

Сара взобралась на высокую кровать, Ричард подложил подушки ей под спину, и она протянула руки к своему замечательному мужу.

– Ты можешь пообещать мне кое-что, Ричард?

– Все, что угодно.

– Обещай, что напишешь что-нибудь для меня. Только для меня.

– Я уже…

– Что-нибудь новое. После того, как я рожу. В честь того, что я стала матерью. И чтобы про нашего ребенка там тоже было.

– Как пожелаешь, Сара, – прошептал он ей в губы. – Как пожелаешь.

Потом, когда их тела слились в единое целое и испытали чувство «облака и дождя», [24]24
  Чувство «облака и дождя» – иносказательное выражение, традиционно обозначающее в Китае наивысшую точку любовного наслаждения.


[Закрыть]она прошептала ему на ухо:

– Что ты наделал, Ричард! Что ты наделал!

Но в этих словах Ричард услышал нечто большее, нежели веселое подначивание. Он услышал в них начало обвинения.

Канонада продолжалась несколько часов, хотя береговая китайская батарея давно не отвечала на огонь.

Десант еще не успел закончить высадку, когда Ричард отвел Макси в сторону. Между кораблями и берегом сновали четырехвесельные ялики, катера и грузовые лодки. Как обычно, китайцы не стали защищать свой берег от высадки чужеземных захватчиков.

– Они могут полезть в драку, когда мы подойдем к центру города, – сказал Ричард. – Перелезть через стену для тебя не составит труда. Как только начнется заваруха, ноги в руки – и к южным воротам.

– Ты говорил мне все это уже три раза, братец.

– Вот и хорошо, Макси, но я хочу, чтобы ты слушал меня очень внимательно. Я не думаю, что армада останется здесь. Шанхай для англичан не так важен. Им нужен Нанкин и устье Великого канала, а я понадоблюсь им в качестве переводчика, когда император решит, что с него довольно, и захочет подписать договор. Поэтому меня не будет в городе рядом с тобой.

– Значит, мне придется рассчитывать только на самого себя?

– Не совсем. В городе тебя встретит Чэнь и отведет в Муравейник. Там тебя познакомят с политическими воротилами, действующими из-за кулис. Некоторых ты узнаешь, так как мы встречались с ними во время наших прежних поездок, но с большинством ты не знаком. Пусть говорит Чэнь. Твой англо-туземный язык настолько ужасен, что для них он станет оскорблением. Когда ты, наконец…

– Никогда, братец. Для меня и английский-то выучить было проблемой, а этот мандаринский диалект – вообще полная катастрофа. Это у тебя – талант на лету схватывать иностранные языки, а у меня его нет.

– Просто держи рот на замке, но слушай внимательно и следи за тем, чтобы Чэнь переводил каждое слово. Каждое! Не дави на него. Скажи только, я – на подходе, и напомни о том, что больше пяти лет мы были по отношению к нему щедры и порядочны. Мы сделали его состоятельным человеком, и теперь пришло время отдать должок. Нам нужны все планы и карты города. Нам не разрешат жить внутри его стен, но нам это и не нужно. Мы должны знать, кому принадлежат земли у реки, кому дано право причаливать к пристани. Кем бы ни были эти люди, пусть Чэнь начнет с ними переговоры. Сразу ничего не получится, но нужно хотя бы начать.

– Ты хочешь, чтобы я остался в Шанхае?

– Только если возникнет необходимость.

– Но это означает конец моего контракта с британским экспедиционным корпусом.

– Ты так думаешь?

– Это же очевидно.

– Тебя это беспокоит, Макси?

– Не очень, – ответил младший брат, но лицо его потемнело. – Ты-то будешь занят настоящим делом, братец.

– Боюсь, все самые важные решения в Поднебесной принимают бюрократы, а сражения – так, для показухи.

– Люди гибнут ради показухи?

– Да, Макси, – не в первый и не в последний раз. – Макси набычился, и Ричард приготовился к словесной баталии. Но ее не последовало. – Поскольку никто из наших дурачков не знает ни слова на Общем языке, мне придется сидеть за столом переговоров. – Ричард помолчал, а потом добавил: – Я буду там, чтобы сделать жертву погибших не напрасной.

Макси кивнул, но ничего не сказал. Вокруг них моряки выкрикивали приказы.

– После того как мы возьмем Чжэньцзян, последуют бесконечные переговоры, но в итоге, я думаю, Шанхай для нас откроют, и я хочу, чтобы в тот момент, когда это случится, мы были готовы.

Макси снова кивнул.

– И еще одно…

– Что такое, братец?

– Держи себя в руках.

Макси улыбнулся той улыбкой, от которой всегда трепетали враги и таяли сердца женщин.

– Держать кинжал в ножнах, а член – в штанах? Ты это имеешь в виду?

– Точно, Макси. Именно это.

После того как десант был высажен на берег, пароходы отбуксировали два боевых корабля вверх по Хуанпу, и осада Шанхая началась. Десантники, морские пехотинцы и Макси со своим отрядом предприняли ночной марш-бросок, который привел их на высоты, расположенные к северу от городских ворот.

Утро наступило быстро и застало передовые силы англичан врасплох. Переход, длившийся всю ночь, вымотал солдат, и многие спали прямо на земле, не снимая ботинок.

Макси никогда не спал в ночь перед битвой. Забравшись на самый высокий холм, он смотрел на восход солнца. И тут он увидел их – маленькие фигурки крадучись приближались даже не со стороны города, а с востока. Он видел, как они окружили английский бивак и стали сжимать кольцо. Макси находился слишком далеко, чтобы предупредить англичан криком, и даже выстрел из ружья остался бы незамеченным на таком расстоянии, поэтому он побежал.

Часовой, охранявший восточную часть периметра, вздохнул. Его вахта почти закончилась. Тоскливо подумав о добром английском эле и своей молодой жене, он закурил турецкую сигарету и сделал глубокую затяжку. Но когда он выдохнул, дым почему-то вышел у него не изо рта, а из шеи! Солдат оглянулся, и худой китаец, одетый во все белое, улыбнулся ему. Длинные пальцы китайца снова и снова проворачивали в шее солдата тонкий окровавленный нож.

«Как у него это, получается?» – подумал часовой, беспомощно глядя на то, как нож еще глубже погрузился в его шею и резанул вбок.

– Просыпайтесь, болваны! – закричал Макси, добежав до вершины ближайшего к биваку холма. На него немедленно прыгнули двое китайских убийц, но в следующую секунду они уже валялись на земле, корчась от боли. Второй выстрел Макси разбудил лагерь, тут же наполнившийся криками.

Макси увидел маньчжурское знамя и кинулся к знаменосцу. Китаец в свою очередь заметил Макси и со всех ног побежал в его сторону. Оказавшись в трех ярдах от Макси, он опустил знамя, воткнул его в землю и, схватившись за древко, подпрыгнул и ударил Макси ногами в голову. Удар расплющил Макси нос и отбросил его на землю.

Он упал, но тут же перекатился. Это его и спасло. Древко вонзилось в мягкую землю в считанных дюймах от лица. Макси еще раз перекатился, вскочил на ноги, одновременно выхватив пистолет, и направил его знаменосцу в лицо. Китаец убрал руки от древка знамени и неподвижно стоял. Он что-то проговорил тихим и напрочь лишенным страха голосом. Макси пожалел, что рядом нет Ричарда, который понял бы, что сказал храбрый китаец. Тот повторил свои слова – без всякого высокомерия, готовый принять то, что сейчас должно было произойти.

«Точно так же относятся к жизни индийские крестьяне, что выращивают опий», – подумал Макси.

Он обхватил древко, выдернул его из земли и протянул знаменосцу. Тот склонил голову, Макси ответил тем же. Затем мужчины развернулись и пошли в разные стороны: китаец – к своей армии, Макси – к южным городским воротам.

Чэнь встретил его у ворот и жестом пригласил фань куэй идти за ним.

Следуя за китайцем, Макси прошел по неровным улицам Старого города, через очень длинную аллею, сквозь какую-то хибару, дальше – вниз по деревянной лестнице в лабиринт тоннелей, которые, как было известно Макси, называли Муравейником. Разветвленная сеть подземных проходов располагалась под западной частью города вплоть до реки.

Макси знал: над его головой – старый, окруженный стеной город, к востоку от которого протекает река Хуанпу, а к северу – Сучжоухэ. [25]25
  Сучжоухэ (дословно «река Сучжоу») – река, протекающая через центр Шанхая. Ее название происходит от города Сучжоу в соседней провинции Цзянсу, который был основным центром этого региона до возвышения Шанхая.


[Закрыть]На западе были озера и каналы, которые вели в южные районы страны. В нижней части дельты располагались хлопковые плантации, а рисовые поля доходили до южных стен города.

Даже находясь под землей, Макси ощущал мощную энергетику этого города. После того как они прошли около сотни ярдов, на пути стали встречаться выдолбленные в стенах ниши, в которых горели факелы. Чэнь пошел быстрее, и Макси, чтобы не отстать, тоже пришлось ускорить шаг. Стены казались влажными на ощупь, но было видно, что тоннели заботливо поддерживают в хорошем состоянии. Во многих местах каменный пол был до блеска отшлифован тысячами ног, шаркавших здесь на протяжении столетий.

После того как они миновали множество поворотов, спустились и поднялись по множеству вырубленных в камне лестниц, Чэнь поднял руку, и Макси остановился, едва не наткнувшись на него. Чэнь пронзительно свистнул, и не успело эхо от пронзительного звука затихнуть, как откуда-то сверху упала веревочная лестница. Чэнь и Макси взобрались по ней. Наверху чьи-то руки ухватили их за запястья и втащили в комнату с полом из красного дерева.

Глазам Макси понадобилось несколько секунд, чтобы привыкнуть к освещению. Возле стены стоял лакированный стол, а за ним – высокопоставленный китайский мандарин. Рядом с ним расположились два чиновника саном пониже. Все они были облачены в широкие шелковые одеяния и конические шапочки, являвшиеся знаком их принадлежности к власти. На одном из них были лиловые одежды ученого, выдававшие в нем последователя конфуцианства.

Все глаза были устремлены на Макси.

Тот низко поклонился, после чего опустился на одно колено и еще раз склонил голову до самого пола. Когда лоб коснулся досок пола, он случайно задел за них сломанным носом, и боль пронзила все тело. Но Макси даже не моргнул. Покончив с непростой церемонией приветствия, которой его заранее обучил Ричард, он встал.

Мандарин подошел к столу, сунул руку в широкий рукав и извлек оттуда карту.

Конфуцианец тем временем думал: «Вот первый шаг на пути выполнения моей миссии в соответствии с Договором Бивня и ради возвращения конфуцианству тою места в жизни Китая, которого оно заслуживает».

Макси принял из рук Чэня чашку чаю, и они приступили к планированию.

Позже в тот же день британцы, следуя полученным от Макси инструкциям, вошли в город, перебравшись через стену. Для этого им пришлось залезть на крышу избушки, незаконно построенной вплотную к внешней стене и принадлежащей куртизанке по имени Цзян. Сопротивление в городе угасло после того, как человек с рисунком кобры на руке убедил жителей не вступать в открытое противостояние с захватчиками. Утренняя вылазка диверсантов с городских стен продемонстрировала бесполезность любых попыток шанхайцев защитить свой город.

К полудню из городских ворот вышла делегация самых богатых торговцев Шанхая. Был установлен большой шелковый шатер, а внутри него – черные лакированные столики.

Англичанам подали чай с изысканными сластями. Купцы согласились уплатить три миллиона серебряных долларов в обмен на гарантии безопасности для их города, население которого насчитывало двести пятьдесят тысяч душ.

Макси стоял в дальней части шатра, прижимая тряпицу к сломанному носу. За столом переговоров он заметил их с Ричардом человека, Чэня, и подумал: а не имеет ли он какого-то отношения к тому, с какой легкостью сдался город? Взятие Шанхая обошлось англичанам в троих убитых и шестнадцать раненых.

Иезуит-переводчик, пришедший вместе с купцами, вносил последние поправки в документ о капитуляции города, а старший из купцов трещал без умолку. Он выглядел не более озабоченным, чем если бы торговался, пытаясь сбить цену на второй летний урожай риса.

Деньги положили на стол, за которым велись переговоры. Представитель Поттингера, пухлый круглолицый человечек по имени Маккаллаф, даже не прикоснулся к ним, всем своим видом показывая, что подобные мелочи не заслуживают внимания столь высокопоставленной особы, как он.