Текст книги "Белый павлин. Терзание плоти"

Автор книги: Дэвид Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

– Даже своим блеяньем[17]17
  На английском слово «блеять» означает также и «болтать».


[Закрыть] похож на ягненка, любимца Марии, да?

– Ну, уж по крайней мере ты не мой любимец. И хорошо, что тебя не слышит мой Голауд…

– О, твой великан… – сказал я.

– Да, он такой. Настоящий бычок. Так или иначе, я помолвлена с ним. А вообще никогда не знаешь, правильно поступаешь или нет.

– Я тоже не знаю, у меня нет опыта.

– Крутой мужик! У меня рождественское настроение. Я сейчас читаю Метерлинка… а он действительно здоровенный парень.

– Кто? – спросил я.

– О… он, конечно. Мой Голауд. Ничего не могу с собой поделать. Обожаю здоровенных мужиков. К сожалению, они не умеют танцевать.

– А может быть, к счастью, – вставил я.

– Вижу, ты его недолюбливаешь. К сожалению, я и не подумала спросить, танцует ли он… перед тем, как…

– Это для тебя имеет большое значение?

– Ну, конечно… женщина вольна танцевать с теми симпатичными мужчинами, за которых она никогда не выйдет замуж.

– Почему?

– О… ну, ведь замуж можно выйти только за одного…

– Конечно.

– А вот и он… Он за мной пришел! О, Фрэнк, я уж думала, что ты забыл меня, мой дорогой.

– Я то же самое думал про тебя, – ответил Голауд, здоровый жирный парень с детским лицом. Он постоянно улыбался, и трудно было понять, что он хотел сказать.

Домой мы отправились ранним рождественским утром. Летти, тепло укутавшись в шаль, беседовала со своим возлюбленным посреди аллеи. Она была восхитительна каждым своим жестом. Он тоже прощался с ней очень грациозно и с музыкой в голосе. Я почти влюбился в него сам. А уж что касается сестры, то ей он очень нравился. Когда мы подошли к воротам, то услышали голос Джона, который произнес:

– Спасибо.

Мы вгляделись и увидели двух мальчиков, которые, закончив работу, возвращались домой. Они выглядели довольно смешно при свете фонаря. Они прокричали нам рождественские пожелания. Летти помахала им рукой, а они крикнули в ответ: «Ура!» Наступило Рождество, чудесный праздник, прекрасная пора.

Глава IX
ЛЕТТИ СТАНОВИТСЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНЕЙ

На следующий день после Рождества Летти исполнился двадцать один год. Я проснулся утром от ее радостных криков. За окном падал снег. Озеро чернело, словно открытые глаза трупа. Выскочил кролик, подпрыгнул и побежал дальше. Пролетели птицы, напуганные метелью. Снег лежал повсюду глубиной в восемнадцать дюймов[18]18
  Примерно 45 см.


[Закрыть].

– Никто не придет! – сказала Летти, ожидавшая в этот день гостей.

– В любом случае Лесли-то уж явится, – сказал я.

– Только он один! – воскликнула она.

– Один такой гость заменяет всех, разве не так? – подбодрил я. – И будь уверена, Джордж тоже придет, потому что я не видел его уже две недели.

– Почему?

– Не могу сказать.

Летти в пятнадцатый раз принялась донимать Ребекку вопросом, придут ли гости в такую погоду. По крайней мере женщины, приглашенные помогать по хозяйству, явились, как одна.

В десять часов прибыл Лесли, краснощекий, сияющий, смеющийся, точно мальчик. Он долго топтался в прихожей, сбивая палкой снег с башмаков, он окликнул Летти, чтобы та знала, кто пришел. Она устремилась ему навстречу.

– А, моя маленькая совершеннолетняя женщина! – сказал он, целуя ее. – Провозглашаю тебя совершеннолетней женщиной. Посмотри на себя в зеркало… – Она сделала, как он просил. – Ну, и что ты там видишь? – спросил он, смеясь.

– Смотрю, ты очень веселишься, глядя на меня.

– А! Посмотри на себя сама. Вот! И торжественно заявляю, что тебя больше пугают твои собственные глаза, чем мои, разве не так?

– Да, – сказала она, и он опять насильно поцеловал ее.

– Это твой день рождения, – сказал он.

– Я знаю, – ответила она.

– Я тоже. Ты кое-что обещала мне.

– Что? – спросила она.

– Вот – посмотри, может быть, тебе понравится, – он протянул ей маленькую коробочку.

Она открыла и, схватив колечко, быстро надела его на палец. Он смотрел с явным удовольствием. Она смущенно взглянула на него и рассмеялась.

– Вот! – сказал он.

– Ах! – воскликнула она странным голосом.

Он схватил ее за руки. Через мгновение она уже приставала к нему:

– Думаешь, они придут ко мне в гости?

– Я так надеюсь, что нет… О Боже!

– Но ведь мы так готовились.

– Какое это имеет значение! Десять тысяч людей сегодня здесь…

– Не десять тысяч, а только пять-шесть. Думаешь, гости не придут?

– Думаю, нет, не дураки же они в конце концов, чтобы переться сюда в такую погоду.

– Ты должен помогать мне… – Она надула губы.

– Ну, я и помогаю… А ты настроилась на то, чтобы сегодня у тебя дома было полно гостей?

– Ты же знаешь, как мы мечтали об этом дне, о моем празднике. В любом случае… я знаю, Том Смит придет… и почти уверена, что Эмили Сакстон тоже.

Он сердито покусывал ус и наконец сказал:

– Тогда, я полагаю, мне следует послать за ними.

– Если тебя это не затруднит.

– Отнюдь.

– Знаешь, – сказала она, вертя кольцо на пальце, – у меня такое ощущение, будто я намотала что-то на палец, чтобы не забыть. В моем сознании постоянно возникает эта ассоциация.

– В любом случае, – сказал он, – ты моя.

После обеда, когда мы остались одни, Летти сидела за столом, нервно теребя колечко.

– Оно очень хорошенькое, правда, мама? – спросила она восторженно.

– Да, очень славное. Мне всегда нравился Лесли, – ответила мама.

– Но оно такое тяжелое. Мне хочется снять его.

– Ты как я. Никогда не могла носить колец. Мне ненавистно было мое обручальное кольцо.

– Правда, мама?

– Первые несколько месяцев я снимала его и откладывала в сторону, потом привыкла.

– Я рада, что это не обручальное кольцо.

– Лесли сказал, что это то же самое, – заметил я.

– Ах, ну да! Все равно есть разница…

Она повернула колечко камешками внутрь и принялась разглядывать золото… потом быстро повернула обратно, сказав:

– Я рада, что оно не обручальное, пока еще не обручальное. Я начинаю чувствовать себя взрослой, совершеннолетней, маленькой матерью… женщиной, я чувствую себя наконец взрослой с сегодняшнего дня.

Мама вдруг встала, подошла и горячо поцеловала Летти.

– Позволь запечатлеть на челе моей девочки прощальный поцелуй, – сказала она, в голосе ее прозвучали слезы. Летти наклонилась к матери и, всхлипывая, прижалась лицом к ее груди. Потом она подняла мокрое от слез лицо, поцеловала маму, промурлыкав:

– Нет, мама… нет!

Около трех часов дня приехал экипаж, привезший Лесли и Мэри. Мы с Летти были наверху и слышали, как Мэри кричала моей сестре из прихожей:

– О, Летти, он так взбудоражен, он в таком восторге, ты просто не представляешь. Он брал меня с собой, когда покупал это… дай же мне посмотреть. Думаю, оно ужасно симпатичное. Дай я помогу тебе сделать прическу… навертим таких колечек… очень очаровательно. У тебя действительно красивые волосы… в них столько жизни… жаль, что ты так укладываешь их. Я бы хотела, чтобы мои волосы были чуть подлиннее… Ах, как это шикарно, правда?.. Локоны девушкам очень к лицу. А я тебе нравлюсь? Мои глаза, брови, ресницы – это лучшее, что у меня есть, как ты думаешь?

Мэри, очаровательное маленькое создание, вертелась у зеркала. Я спустился вниз.

Лесли встрепенулся, когда я вошел в комнату, но, увидев меня одного, снова уткнулся в колени, глядя на огонь.

– Что она там делает? – поинтересовался он.

– Одевается.

– Тогда подождем. А люди все не идут.

– Ну, что ж. У нас еще есть время.

– О… ну да, конечно… мы же с тобой не в одной лодке, тебе меня трудно понять.

– Конечно, – сказал я, смеясь.

– Господи, Сирил, ты просто не представляешь, как тяжело быть влюбленным. Я просто ни о чем другом не могу думать. Только о ней… о ней.

Он смотрел на огонь в камине.

– Это давит, гнетет. Не оставляет ни на минуту в покое. – Он снова задумался. – Потом ты вдруг вспоминаешь, как она поцеловала тебя, и кровь снова бросается тебе в голову.

Он задумался… или, может быть, старался подавить вспыхнувшие чувства.

– Знаешь, – сказал он. – Я не думаю, что она испытывает ко мне такие же чувства, как я к ней.

– А ты бы хотел этого? – спросил я.

– Не знаю, – сказал он. – Может быть, нет… хотя… и все-таки не думаю, что она чувствует… так же сильно…

Он закурил сигарету, чтобы подавить возбуждение, и замолчал. Тут вниз спустились девушки. Мы могли слышать их легкомысленную болтовню. Летти вошла в комнату. Он вскочил и подбежал к ней. На ней было надето легкое, кремового цвета шелковое платье. Шея оголена. Волосы, как и предвещала Мэри, смотрелись просто восхитительно. От нее исходило какое-то солнечное тепло. И она невольно рождала обожание к себе. Он подошел и поцеловал ее.

– Ты великолепна! – произнес он.

Она только рассмеялась в ответ. Он проводил ее до большого кресла и заставил сесть рядом с ним. Она была спокойна, он же весь светился счастьем. То и дело брал ее за руку и смотрел на кольцо.

– До чего хорошо! – ворковал он.

– Да, – соглашалась она.

– Что означают… сапфиры и бриллианты? Я даже не знаю. А ты?

– Я тоже. Голубой – цвет надежды, Сперанца[19]19
  Надежда.


[Закрыть] в Прекрасной королеве была в голубом… а бриллианты означают… кристальную чистоту. И вообще они вполне соответствуют моей натуре.

– Точно, ты вся так и сверкаешь, так и блистаешь, и при этом такая твердая… Суровая маленькая моя учительница. Но при чем тут Надежда?

– Да так. Сложно обнаружить смысл у большинства вещей. Впрочем, нет, неправда. Надежда – это нечто особенное! Музыка без струн, с надеждой идут по жизни вслепую. Вот я думаю, почему Сперанца не бросила свой трудный план, как перчатку, а поднесла платочек к глазам и огляделась вокруг! Ну, конечно, она была женщиной, женщиной, принадлежавшей мужчине! Ты знаешь, я просто убеждена, что большинство женщин подносят платок к глазам и смотрят на кончик носа, в то время как все думают, будто они плачут.

– Не думаю, что ты сама понимаешь, о чем ведешь речь. Я-то уж точно. А сапфиры напоминают мне твои глаза… и… разве не ими навеяна строка «Голубое веру бережет»? Насколько я помню.

– На, – сказала она, сняв колечко, – носи сам. А меня оставь в здравом уме и рассудке.

– Надень, надень. Оно привяжет тебя ко мне быстрей, чем верующую деву к дереву на картине Милле… погоди, по-моему, это все-таки – Милле.

Она сидела, трясясь от смеха.

– Ну и сравнение! И какой же храбрый рыцарь освободит меня?

– Ах, – ответил он. – Не имеет значения. Ты ведь не хочешь, чтобы тебя освобождали?

– Пока нет, – ответила она, поддразнивая его.

Они продолжали нести всякую чепуху, сопровождая разговор красноречивыми жестами и быстрыми взглядами, в их отношениях чувствовалась теплота.

Мэри увела меня в столовую, чтобы оставить их наедине.

* * *

Мэри – очаровательная маленькая девушка, всегда такая чистенькая, с умным, добрым личиком, с темными волосами. Она сама их укладывала, не обращаясь к парикмахеру, и в общем неплохо разбиралась в моде. Об этом можно было судить по ее платьям. Со временем из нее выйдет добрая, с открытым сердцем, консервативная дама со множеством достоинств и, безусловно, очень воспитанная. Сейчас она смотрела на меня с улыбкой и выглядела весьма романтично, хотя по ее улыбке трудно было догадаться, о чем она думает. Мэри оглядела комнату, посмотрела в окно и сказала:

– Я всегда любила Вудсайд, здесь отдыхаешь душой… в нем что-то есть такое особенное… о… тут и в самом деле чувствуешь себя так покойно, комфортно… знаешь, а я читала Максима Горького.

– Ну, его как раз и не следовало читать, – сказал я.

– Его все читают, это модно… однако мне он не понравился… больше не стану читать. Ах, как мне нравится Вудсайд!.. Здесь всегда чувствуешь себя как дома. Чудесные старые деревья, такие родные. Именно тут настоящая жизнь.

– И здоровая плоть, – заметил я.

– Нет, я не это имею в виду… вот если бы наш мир оставался старым и добрым, и если бы вообще не существовало зла…

– А по-моему, он вечно молодой, своенравный и даже немножко сумасшедший, – сказал я.

– Нет, не совсем так, зато здесь ты, Летти, Лесли и я – нам хорошо вместе, так просто и легко. Вудсайд такой старый и такой славный, тихий…

– Да, – согласился я, – мы живем естественной жизнью, размеренной, умиротворенной… все столь обыденно… как голуби в голубятне.

– О!.. голуби!.. они такие… сентиментальные.

– Мирные, божьи птицы. Ты сама похожа на голубицу с черным оперением вокруг шеи. Ты горлица, а Летти – лесная голубка.

– Летти изумительна, правда? Сколько в ней энергии! Я бы хотела быть такой… она всегда на верном пути… Думаю, она необыкновенная девушка!

Я засмеялся над тем, с каким энтузиазмом она говорила о моей сестре.

У Мэри и впрямь очень тонкая, нежная душа. Между тем она подошла к окну. Я подкрался и поцеловал ее, потом оторвал две ягоды омелы и помог ей уютно устроиться на подоконнике, подложив край тяжелой портьеры. Она сидела и смотрела на снег.

– Как здесь мило, – проговорила она задумчиво. – А Максим Горький вызывает у человека душевное расстройство. Только сумасшедшим он может нравиться.

– Они обычно живут в городах, – сказал я.

– Да… но давай посмотрим на Гарди… жизнь кажется такой ужасной… правда?

– Пока сам не видишь и не ощущаешь ее изъянов, то не кажется. Лично я не нахожу ее таковой.

– Здесь хорошо, как в раю.

– Рай для эскимосов, пожалуй. А мы ангелы, верно? Ну а я архангел.

– Нет ты просто несносный парень. Эй, кто это там? Смотри, кто-то вышагивает среди деревьев!

– Кто-то торопится в гости к нам, – обрадовался я.

* * *

Сквозь кусты продирался здоровенный плотный парень.

– До чего он забавно передвигается! – воскликнула Мэри.

– О да.

Когда он подошел ближе, мы увидели на ногах у него индейские снегоходы. Мэри выглянула, засмеялась, снова выглянула и снова засмеялась, спрятавшись за портьеры. Парень весь раскраснелся, видно было, что ему очень жарко. Но смотреть, как он шагает по снегу, было, право, смешно. Я подошел к двери, чтобы встретить его. Мэри закрыла лицо руками, чтобы скрыть свое смешливое состояние.

Он пожал мне руку прямо в рукавице и вытер пот с бровей.

– Ну, Бердсолл, старина, – сказал он. – Как дела? Боже, однако, тут жарко! Видишь, какая великолепная идея меня осенила… Он показал на свои снегоходы. – Здорово! Правда? Я превратился в бесстрашного индейца. – У него было раскатистое «р» и очень растянутое «а»: бесстр-р-р-ра-а-а-ашного индейца. – Решил прийти во что бы то ни стало, – продолжал он. – Помнишь нашу вечеринку в прошлом году?.. Наверное, девушки сильно изменились? Вступили на тропу войны, да? – Он выпятил нижнюю губу (у него вообще были детские губы), почесал жирный подбородок.

Затем снял пальто, размотал белый шарф, не обращая внимания на сыпавшийся с него на пол снег, подобное поведение Ребекка обычно считала личным оскорблением… после чего он устроил свое жирное разгоряченное тело в кресле и стал стаскивать сапоги. Когда он надел обувь для танцев, я проводил его по лестнице наверх.

– Господи, я шел легко, я парил, как ласточка! – продолжал он разглагольствовать, а я невольно посмотрел на его грузную комплекцию. – По дороге не встретил ни души, хотя все вокруг расчищено. Увидел следы повозки и догадался, что Темпесты уже здесь. Итак, Летти сунулась носиком в табакерку к Темпестам… не оставив никому другому ни малейшего шанса… некоторые женщины по-бараньи упрямы, и вкусы у них явно того… только кому-то нравится ворон, а кому-то его богатство… чего уж их осуждать за это?.. Вот одно только плохо, что они не оставляют шанса другим. Полагаю, Мейди Хоувитт придет?

Я что-то пробормотал насчет снега.

– Она придет, даже если снегу будет по колено. Ее мама видела, как я проходил мимо. – Он все еще приводил себя в порядок перед зеркалом. Я сказал ему, что Лесли отправил повозку за Алисой и Мейди. Он хлопнул себя по жирным ляжкам и воскликнул:

– Мисс Гэлл… я чувствую запах серы! Бердсолл, старина, будет очень забавно. Мейди, потом эта скромница Темпест… все может закрутиться, – он принялся насвистывать какую-то мелодию сквозь зубы.

И все это время поправлял пропахший лавандой жилет.

– Наши милые девушки сработали это для меня… ну, точь-в-точь сочный персик… да еще аккуратно нарезанный, то бишь скроенный.

Он привел в порядок белый галстук-бант… На его жирных пальцах красовались два перстня: один – большой с печаткой, другой с бриллиантом.

Очень осторожно он провел ладонями по прическе. Достал коробочку с подарком и шелковый платочек. Стряхнул пыль с модных туфель. Выпятил нижнюю губу и с большим удовлетворением осмотрел себя в последний раз в зеркале. Теперь он был готов представиться девушкам.

– Сегодняшний день просто незабываем, Летти. Не позвольте старому Плутону и его своре выгнать меня. Я явился сюда, подобно бесстрашному индейцу на снегоходах, как Гайавата к Миннехахе.

– Ах… так он же был голодный, – мягко съязвила Мэри.

– А теперь у нас праздник, пышное торжество, мисс Темпест, – сказал он, отвесив поклон смеющейся Мэри.

– Ты принес какую-нибудь музыку? – спросила мама.

– Хотел стать Орфеем, – продолжал балагурить он. – Вижу, опоздал, ты уже в полном оперении, Темпест. «Похоже, что она прекрасна».

– Кто?

Уилли вскинул вверх свое мясистое, но весьма чувствительное лицо, вроде никогда не нуждавшееся в бритье. Летти с Мэри вышли из комнаты, заслышав колокольчик.

– Она просто гурия, сказочная красавица! – воскликнул Уильям. – Господи, она цветок лотоса!.. Но она носит твое колечко, Темпест?

– Не твое дело, – обрезал его Лесли.

– Не будь дураком, – вставил я.

– О, о-о-о? – насмешливо протянул Уилли. – Выходит, мне нужно смотреть в другую сторону! Le bel homme sans merci[20]20
  Красавец-мужчина, не знающий пощады (фр.).


[Закрыть]!

Он шумно вздохнул, пригладил слегка волосы, одним глазком глядя в зеркало. Потом поправил перстни и направился к пианино.

Пальцы мгновенно забегали по клавишам. Потом взял альбом пьес Чайковского. Начал наигрывать одну. Бросил и перешел к серенаде Дон Жуана. Затем запел.

У него был красивый тенор. Мягкий и нежный, и не такой громкий, металлический, как у Лесли. Сейчас он запел громче, потому что услышал шаги на лестнице. Когда дверь открылась, Уильям распевал свою партию в темпе dolce[21]21
  Нежнее (ит.).


[Закрыть] и при этом не оглядывался на вошедших.

– Какой восторг!.. Настоящий хор ангелов… – воскликнула Алиса, воздев руки и стоя в дверях, точно святая дева.

– Персефона… Европа… – промурлыкала Мейди, в свою очередь желая продемонстрировать свои познания в мифологии.

Когда зазвучали более высокие ноты, Алиса прижала руки к груди в экстазе.

– Держи меня, Мейди, иначе я брошусь в объятия этой сирены.

Она вцепилась в Мейди. Песня закончилась, и Уилли обернулся.

– Успокойтесь, мисс Гэлл, – сказал он. – Надеюсь, музыка не слишком ранила вас.

– О, как ты можешь говорить «успокойтесь»… разве кому-нибудь дано успокоить дикого зверя!

– Простите, мне очень жаль, – шутливо произнес Уилли.

– Ты причина всех моих волнений, дорогой мальчик, – ответствовала Алиса.

– Я и не думала, что ты придешь, – сказала Мейди.

– Пробирался сюда, словно бесстрашный индеец, – сказал Уилли. – Как Гайавата к Миннехахе. Я знал, что ты придешь.

– Ах, ты знал, – приторно улыбнулась Мейди, – а я так заволновалась, когда услышала пианино. Целый год я не видела тебя. И как же ты сюда добрался?

– А я пришел на снегоходах, – похвастался он. – На самых настоящих индейских снегоходах… они прямо из Канады.

– О… ступай, надень и покажи нам, продемонстрируй их нам, Билли, дорогуша! – закричала Алиса.

– Снова идти на холод и пробираться через сугробы по снегу… нет, боюсь, – сказал он и повернулся к Мейди.

Алиса села поговорить с мамой. Вскоре пришел Том Смит и подсел к Мэри. Он молча смотрел сквозь очки своими острыми карими глазами на гостей, презрительно-насмешливо на Уильяма и с опаской на Лесли и Летти.

Вскоре пришли Джордж с Эмили. Они несколько нервничали. Когда переобулись, то не спешили идти в гостиную. Я с удивлением увидел, что он надел туфли для танцев, да и Эмили тоже.

Эмили, румяная от мороза, одетая в платье винного цвета, была очень красива. Костюм Джорджа был отлично сшит… Этим он отличался от других: все мужчины были в вечерних смокингах, а он в пиджаке.

Мы проводили всех в гостиную. Лампы там горели не так ярко, зато вовсю пылал огонь в камине. Мы вынесли из этой комнаты ковер – пол был натерт до блеска – и часть мебели. Комната казалась теперь просторней.

После обмена рукопожатиями вновь прибывшие гости расселись у камина. Мама немного поговорила с ними, потом на пианино зажгли свечи, и Уилли стал нам играть. Вообще-то он был блестящий пианист. Удивительно, но факт. Мама вышла, чтобы распорядиться насчет чая, а спустя некоторое время Летти подошла к Эмили и Джорджу, опустилась в низкое кресло и стала беседовать с ними. Лесли стоял у окна, глядя на лужайку, снег все валил и валил, а небо становилось почти пурпурным.

Летти положила руки на колени и спросила ласково:

– Посмотри… тебе нравится?

– Что? Ты обручена? – воскликнула Эмили.

– Видишь ли, я уже совершеннолетняя, – сказала Летти.

– Красивое кольцо. Можно примерить? Да, у меня никогда не было кольца. Вот, не проходит, мешает сустав… нет, не налезает. У меня руки красные, правда?.. Это от холода… Да оно и мало. Зато очень-очень мне нравится.

Джордж сидел, глядя на игру четырех рук на коленях его сестры, две руки белые и тонкие, две красные и пошире, притом очень нервные. Руки играли кольцом, которое поблескивало при свете свечей.

– Можешь меня поздравить, – сказала она очень тихим голосом, но мы оба знали, что она обращается к Джорджу.

– Ах да, – сказала Эмили. – Я тебя поздравляю.

– А ты? – спросила она, обращаясь уже прямо к нему, поскольку он молчал.

– Что ты хочешь от меня услышать? – спросил он.

– Скажи, что хочешь.

– В другой раз, когда обдумаю это событие.

– Остывший обед![22]22
  Соответствует русской пословице «Дорога ложка к обеду».


[Закрыть] – засмеялась Летти, вспомнив, как над его медлительностью потешалась Алиса.

– Что? – воскликнул он, удивившись ее насмешке.

Она знала, что фальшивит, однако надела кольцо на палец и направилась через всю комнату к Лесли, обняла его за плечи, склонила к нему голову и о чем-то нежно с ним заворковала. Бедняга был в восторге, не так уж часто она выражала свою симпатию к нему столь прилюдно.

Мы пошли пить чай. Желтая лампа мягко светила над столом, где стояли рождественские розы вместе с темной листвой, где светились, матово отливали фарфор и серебро, а цветные тарелки приятно поигрывали всеми красками. Все были веселы и счастливы. Да и как может быть иначе, если сидишь за красиво накрытым столом, в молодой компании, а за окном в это время валит снег. Джордж почувствовал себя неловко, когда обнаружил, что положил обе руки на стол, но быстро успокоился. Нам всем было приятно общаться друг с другом.

Разговор зашел о женитьбе.

– Что вы можете сказать об этом, мистер Смит? – спросила маленькая Мэри.

– Ничего, – отозвался он своим благородным голосом. – Мой брак – проблема будущего… когда я надумаю что-нибудь, обязательно выскажу свое мнение.

– И все-таки, что вы думаете о?..

– Помнишь, Летти, – вклинился в разговор Уилли Бэнкрофт, – ту рыжеволосую девушку, которая училась с нами в колледже? Она только что вышла замуж за старого Крейвена с физического факультета.

– Желаю ей счастья! – сказала Летти. – Она тебе нравилась?

– Не больше, чем все другие, – ответил он, улыбаясь. – Как тебе известно, ты тоже была в их числе.

– Что за шутки! – воскликнула Летти, – мы вместе ходили в питомник в обеденное время. Ты отстал на пол-осени. Помнишь, мы давали концерт, ты да я, да еще Фрэнк Уишоу, в маленьком театрике после лекций?

– Тебе тогда нравился Принни, старый щеголь, – продолжал донимать ее Уилли. – В тот вечер Уишоу отвез тебя на станцию… послал старого Геттима за такси… такого до этого не случалось. Старина Уишоу покорил тебя этим поступком, не так ли?

– О, как я важничала! – воскликнула Летти. – А ты стоял на ступенях и смотрел на меня с восхищением! Но Фрэнк Уишоу не был таким уж прекрасным парнем, хотя на скрипке играл превосходно. Мне никогда не нравились его глаза…

– Нет, – сказал Уилли. – Он долго не продержался в кавалерах, правда?.. Хотя мне казалось это долгим сроком. Мы хорошо проводили время в колледже, верно?

– Да, там было неплохо, – согласилась Летти. – Хотя и много глупостей. Боюсь, я потратила зря там целых три года.

– Я думаю, – сказал Лесли, улыбаясь, – ты готовила себя для великой цели. И оттачивала свое кокетство.

Ему было приятно слышать о ее победах, поскольку флирт безопасен и только увеличивает славу. Джордж во время всего разговора не проронил ни слова, только смотрел отсутствующим взглядом.

* * *

Закончив чаепитие, мы перешли в гостиную. Было довольно темно. Комнату освещал только огонь в камине. Тут все увидели омелу и были страшно довольны.

– Джорджи, Сирил, Сирил, Джорджи, идите поцелуйте меня, – воскликнула вдруг Алиса.

Мы подошли к ней, чтобы удостоиться этой чести. Она подбежала ко мне со словами:

– Иди отсюда, жирный дурак… береги свои консервы. А теперь ты, Джорджи-дорогуша, подойди поцелуй меня, потому что у тебя никого не осталось, кроме меня, никого. Ты хочешь убежать, Джорджи-Порджи, яблочный пирог? Нет, я не заплачу, точно не заплачу, раз ты такой урод.

Она схватила его, поцеловала в щеку, ласково приговаривая:

– Ну, не будь таким серьезным, старина… не робей, будь смелее, ты отличный парень.

Мы зажгли лампу и начали изображать шарады. Актерами были Лесли, Летти, Уилли, Мейди и Алиса. Первая сцена изображала что-то из Гретны Грин: Алиса играла роль служанки, откровенно шаржированно.

Было шумно и весело. Лесли находился в прекрасном расположении духа. Весьма примечательно: чем воодушевленней и энергичней становился он, тем тише вела себя Летти.

Во второй сцене, когда они сыграли мелодраму, она у нее неожиданно превратилась в трагедию. Они вышли, и Лесли послал нам воздушные поцелуи из дверей.

– Правда, она хорошо играет? – воскликнула Мэри, обращаясь к Тому.

– Вполне реалистично, – ответил он.

– Она всегда хорошо играет, – подтвердила мама.

– Думаю, – сказала Эмили, – она могла бы отлично сыграть свою роль и в жизни.

– Просто убеждена, что смогла бы, – ответила мама. – Только понадобились бы длинные перерывы, чтобы она успела посмотреться в зеркало.

– А потом? – спросила Мэри.

– Ну, пожалуй, она бы почувствовала отчаяние, разочарование, стала бы ждать, пока все это пройдет, – ответила мама, многозначительно улыбаясь.

Актеры появились снова. Летти играла довольно неплохо. А Лесли играл просто блестяще. Он привлекал к себе внимание. Аплодисменты были громкими… только мы никак не могли угадать слово, загаданное в шараде. Тогда они наконец засмеялись и сказали нам его. Мы шумно запротестовали.

– Ступай, дорогой, – сказала Летти, обращаясь к Лесли, – а я помогу подготовить комнату для танцев. Я немного устала… все это так будоражит… Эмили займет мое место.

Они ушли. Мэри, Том, мама и я играли в бридж в уголке. Летти сказала, что хочет показать Джорджу несколько новых картин, и они на какое-то время склонились над альбомом. Потом она попросила его помочь освободить комнату для танцев.

– Ну, у тебя было время подумать, – сказала она ему. – Я жду.

– Слишком мало времени, – ответил он. – И что я должен сказать?

– Скажи то, что думаешь.

– Ну… значит, о тебе… – ответил он, глупо улыбаясь.

– Что обо мне? – спросила она настороженно.

– Ну, о том, какой ты была в колледже, – ответил он.

– О! Это было хорошее время. У меня было много друзей. Они все мне нравились, пока я не обнаружила, что в них нет ничего особенного, и они мне надоели.

– Бедные ребята! – сказал он, смеясь. – Какие они были из себя?

– Всякие, – ответила она. – Такие же, как и сейчас.

– Жаль, – сказал он, улыбаясь. – Ты, оказывается, жестокая.

– Почему? – спросила она.

– Тебя не заботят другие люди, – ответил он.

– Ты слишком категоричен. Считай, что существует исключение.

– Неужели я? – спросил он с улыбкой. – Ты стреляла в воздух, а потом вдруг заявила, что все патроны холостые… кроме одного, конечно.

– Ты так считаешь? – спросила она с грустной иронией. – О, ты был всегда под прицелом.

– Остывший обед, – процитировал он с горечью. – Но ты же знала, что я люблю тебя. Тебе было это известно давным-давно.

– Прошедшее время, – ответила она. – Спасибо. Следующий раз делай это лучше.

– Раз я всегда под прицелом… ты меня и сделала таким нерешительным, – сказал он.

– От случайной остроты к прямой атаке, – сказала она, улыбаясь.

– Видишь ли… ты же сама и дала мне отставку, – настаивал он, приходя в возбуждение. Вместо ответа она протянула руку и показала ему кольцо. Она улыбалась очень ласково. Он смотрел на нее с гневом.

– Не мог бы ты собрать все коврики и стулья и отнести вон в тот угол? – попросила она.

Он отправился выполнять ее просьбу, но, оглянувшись, обронил тихо и страстно:

– Ты никогда не брала меня в расчет. Я всегда был для тебя ничем.

– Видишь, стул стоит прямо на дороге, – оборвала она неприятный разговор, покраснела и наклонила голову.

Она отвернулась, а он потащил коврики в угол.

Когда актеры вошли, Летти как раз переносила вазу с цветами. Когда они играли, она сидела и смотрела на них, улыбаясь, хлопая в ладоши. Когда они закончили, Лесли подошел, что-то прошептал ей на ухо, она незаметно поцеловала его, восхищаясь им все больше и больше. Потом они ушли готовиться к следующей сцене.

Джордж не подходил к ней до тех пор, пока она сама не позвала его на помощь.

– Откуда ты знаешь, что я не брала тебя в расчет? – спросила она нервно, не в силах противостоять искушению сыграть в запретную игру.

Он засмеялся и не нашелся, что ответить.

– Понимаю, – сказал он. – Ты знала, что я всегда рядом, и не слишком думала обо мне.

– Ну, мы вели себя вполне в духе здешних традиций, – ответила она с иронией.

– Но ты все знала, – сказал он. Ты начала игру. Ты играла со мной. Так было по утрам, когда я увязывал снопы, собирал яблоки, когда метал сено в стог… ты приходила… я никогда не забуду этих дней… никогда ничего не повторяется… Ты пробудила меня к жизни… я стал предаваться мечтам, которым никогда не суждено сбыться.

– Ах… мне очень жаль. Прости меня, пожалуйста.

– Не надо!.. Не говори так. Но как быть со мной?

– О чем ты? – спросила она с неподдельным удивлением.

Он снова улыбнулся. Потому что чувствовал ситуацию. Все выглядело театрально, хотя они были вполне искренни друг с другом.

– Ну, – сказал он, – ты пробудила меня… потом оставила меня. Что мне теперь делать?

– Ты же мужчина, – ответила она.

Он засмеялся:

– Что это значит?

– Ты пойдешь своей дорогой, – ответила она.

– О да, – сказал он, – понятно.

– Ты так не считаешь? – спросила она с беспокойством.

– Не знаю… посмотрим, – ответил он.

Они вынесли еще кое-какие вещи. В холле она повернулась к нему и дрогнувшим голосом сказала:

– О, я так виновата. Прости меня, пожалуйста.

Он сказал очень тихо и мягко:

– Ничего… ничего страшного.

Она услышала смех тех, кто разыгрывал шараду, и, войдя в гостиную, громко объявила: