Текст книги "Белый павлин. Терзание плоти"

Автор книги: Дэвид Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

– Ах, малыш, – сказала Летти, усадив худенького мальчика себе на колени и держа перед ним его ночную рубашонку. – Не хочешь ли ты пойти к своей мамочке?.. Ну вот, теперь иди… Ах!

Хорошенький полуторагодовалый малыш потопал через всю комнату к маме, размахивая ручонками и смеясь, его карие глазенки блестели от удовольствия. Мама схватила его, пригладила шелковистые каштановые волосы, откинув со лба назад, и прижалась к нему щекой.

– Ах! – сказала она. – У него совершенно шальной отец. Не такой, как другие мужчины. Он ни о ком не заботится. Даже к собственной плоти и крови, к нашим детям, относится, как чужой.

Девочка с пораненной щекой удобно устроилась у Лесли. Она сидела у него на коленях, смотрела грустными глазами, вскинув вверх круглую головенку с короткой стрижкой.

– Это мой мел, а Сэм сказал, что его, и он возьмет и будет рисовать, где захочет, только я не дам ему ничего, вот. – Она разжала пухленькую ручонку и показала красный мелок. – Мне его папа принес, чтобы я сделала румяной мою куклу, она деревянная. Я покажу ее сейчас вам.

Она соскочила с колен и, придерживая рукой рубашонку, побежала в угол, где валялись детские игрушки, потом принесла Лесли вырезанную из дерева карикатуру на женщину. Лицо куклы было вымазано красным мелом.

– Вот она, моя куколка, папа сделал ее для меня… ее зовут леди Мима.

– Да ну? – сказала Летти, – а это у нее щеки? Она ведь некрасивая, правда?

– Нет, она красивая! Папа сказал, она настоящая леди.

– И он дал тебе для нее румяна?

– Да, румяна! – Она кивнула.

– И ты не давала их Сэму?

– Нет. Мама тоже сказала: «Не давай Сэму!», и он укусил меня.

– А что скажет отец?

– Папа?

– Он только засмеется, – проговорила мать, – и скажет, что укус лучше, чем поцелуй.

– Скотина! – сказал Лесли с чувством.

– Нет, но он ни разу не тронул пальцем ни меня, ни детей. Просто он не такой, как другие мужчины… никогда не поговорит. Форменный чужак, даже стал более чужой, чем в тот день, когда я впервые его увидела.

– А где это произошло? – поинтересовалась Летти.

– Я тогда работала служанкой в Холле… а он был новичок, явился туда… красивый, благородный джентльмен, ну и все такое прочее. Даже сейчас он может читать и беседовать, как настоящий джентльмен… Только мне вот ничего не говорит… Ведь я в его глазах просто лепешка грязи!.. Вот и измывается надо мной, над своими детьми. Боже милостивый, да он будет здесь с минуты на минуту. Ступайте отсюда!

Она погнала детей спать, погасила светильник в углу и стала накрывать на стол. Скатерть чистая, без пятен, она положила перед его прибором серебряную ложку на блюдце.

Не успели мы направиться к дверям, как вошел он. Завидев его массивную фигуру в дверном проеме, эта крупная, солидная женщина заметалась по комнате.

– Хэлло, Прозерпина… у тебя гости?

– Я не звала их, они сами пришли, услышав плач детей. Я не давала им никакого повода…

Мы поспешили в ночь.

– Ах, всегда тяжелая ноша достается женщинам, – заметила Летти горько. – Если бы он помогал ей, разве б она не оставалась прекрасной женщиной, полной сил? А теперь она сильно измучена.

– Мужчины – скоты… и брак дает им простор для всяких безобразий, – заявила вдруг Эмили.

– Не стоит рассматривать этот случай, как типичный результат замужества, – обратился Лесли к своей нареченной. – Подумай о себе и обо мне, Миннехаха.

– Ага.

– О… я хотел спросить тебя, что ты, собственно, думаешь о викарстве, о церкви в Греймиде?

– Премиленькое местечко! – воскликнула Летти.

Мы пробирались по неровной дороге, покрытой рытвинами. Луна светила ярко, а мы держались в тени деревьев, таких черных, мрачных. Случайно луна осветила белую ветку, на которой кора была обглодана кроликами в суровую зиму. Вскоре мы выбрались из леса. На севере небо было залито зеленым светом, эдакое сплошное марево; Орион уж поднимался со своего ложа, и за ним следовала луна.

– Во время северного сияния, – сказала Эмили, – я чувствую себя так странно… даже жутко… оно внушает какой-то благоговейный трепет, правда?

– Да, – сказал я. – Оно заставляет тебя думать о многих вещах, сомневаться и чего-то ждать.

– А чего ты ждешь? – спросила она мягко, посмотрела вверх, и увидев, как я улыбаюсь, снова опустила голову, прикусив губу.

Когда мы дошли до развилки, Эмили упросила нас зайти на мельницу… ненадолго… и Летти согласилась.

Занавески на кухонном окне были раздвинуты, а ставни не закрыты, как обычно. В гостях находилась Алиса, она что-то тихо говорила Джорджу, склонившемуся над какой-то игрой.

– Хэлло, Летти Бердсолл, ты такая странная, – встретила нас Алиса обычными язвительными замечаниями. – Ты так уже всерьез помолвлена?

– Ага… давненько мы ее не видели, – добавил отец в шутливой манере.

– Ну, разве она не гранд-дама, фу-ты, ну-ты, в такой прекрасной шляпке, в мехах, к тому же с подснежниками?! Посмотри-ка на нее, Джордж, ты никогда раньше не видел ее такой гранд-дамой.

Тот поднял глаза и посмотрел на девушку, на цветы, избегая ее глаз.

– Ага, она здорово выглядит, – сказал он и вернулся к своим шахматам.

– Мы собирали подснежники, – сказала Летти, прижимая цветы к груди.

– Они миленькие… дай мне несколько, а? – сказала Алиса, протягивая руку.

Летти отдала ей цветы.

– Шах! – сказал Джордж.

– Отстань! – отмахнулась его партнерша, – мне подарили подснежники… Разве они не идут мне, такие же невинные маленькие души, как и я сама? Летти не хочет их приколоть к платью, потому что она не такая добрая и невинная, как я. Давай и тебе тоже подарим весенние цветочки, а?

– Тебе что, так хочется… только зачем?

– Чтобы ты тоже похорошел и, конечно, приобрел вид невинного создания.

– Тебе шах, – сказал он.

– Ах, куда тебе их приколоть, разве что на рубашку. О!.. вот!.. – Она воткнула несколько цветочков в его черные волосы. – Смотри, Летти, какой он милашка, правда?

Летти издала напряженный смешок:

– Голова осла, увенчанная цветами, – сказала она.

– Тогда я – Титания… правда, из меня получилась бы изумительная королева?.. А вот кто у нас ревнивый Оберон?

– А мне он напоминает того мужчину из «Гедды Габлер» Ибсена, увенчанного листьями винограда… о да, прекрасными виноградными листьями, – сказала Эмили.

– Как поживает ваша кобыла после растяжения связок, мистер Темпест? – спросил Джордж, не обращая ни малейшего внимания на цветочки в своих волосах.

– О… скоро она будет в норме, спасибо.

– Ах… Джордж мне об этом рассказал, – вмешался отец, и у них с Лесли завязался разговор.

– Так значит, мне шах, Джордж? – спросила Алиса, вернувшись к игре. Она нахмурила брови и задумалась. – О-о-о! – сказала она, – но от этого есть лекарство! – Она сделала ход и сказала победно: – Вот вам, сэр!

Он посмотрел на доску и тоже сделал ход. Алиса взглянула на него и, передвинув коня, произнесла:

– Шах!

– А я и не заметил… теперь вся игра насмарку, – сказал он.

– Побит, мой мальчик!.. Больше не радуйся победе над женщиной. Патовая ситуация… Хотя у тебя и цветы в волосах!

Он дотронулся рукой до волос, пощупал и бросил цветы на стол.

– Вы не поверите!.. – сказала мать, войдя в комнату.

– Что стряслось? – спросили мы в один голос.

– Пришел Ники Бен и давай есть скатерть. Да! Когда я пришла, чтобы забрать ее в стирку, то увидела, что там сидит Ники Бен, что-то глотает и утирает пену с усов.

Джордж рассмеялся громко и задорно. Он смеялся, пока не устал. Летти смотрела на него и думала, сколько же он может смеяться.

– Представляю себе, – задыхаясь, сказал он, – как он чувствует себя, загнав в глотку целый ярд муслина.

Он снова стал смеяться. Алиса засмеялась тоже… своим заразительным смехом, эдакая вечная хохотушка. Потом начал смеяться отец… и тут в комнату с печальным видом вошел Ники Бен. Мы все разом расхохотались так, что задрожали стены. Только Летти все это время была спокойна и невозмутима. Джордж оперся руками о стол, и цветы упали на пол.

– О… как можно! – воскликнула Летти.

– Что? – невинно спросил он, оглянувшись. – Твои цветы? Тебе их жаль?.. У тебя такое чувствительное сердце, правда, Сирил?

– У нее особое отношение к бессловесным тварям и предметам, – сказал я.

– Уж не чувствуешь ли ты себя маленькой бессловесной тварью, Джорджи? – язвительно поинтересовалась Аписа.

Он засмеялся, отставив в сторону шахматы.

– Пойдем, дорогой? – сказала Летти, обращаясь к Лесли.

– Если ты готова, – ответил он, тут же вставая со стула.

– Я устала, – проговорила она жалобно.

Он посмотрел на нее с заботой и нежностью.

– Мы слишком много ходили? – спросил он.

– Нет, дело не в этом. Нет… просто эти подснежники, и этот мужчина, и дети – и все такое прочее. Слишком много для одного дня.

Она поцеловала Алису, Эмили и мать.

– Спокойной ночи, Алиса, – сказала она. – Это не моя вина, что мы стали чужими. Ты же знаешь… на самом деле… я все такая же… на самом деле. Ты только представила себе все иначе. Что я могу поделать?

Она попрощалась с Джорджем и посмотрела на него сквозь пелену с трудом сдерживаемых слез. Джордж покраснел. Он чувствовал свою победу над Летти. Она пошла домой, вытирая слезы, которых не заметил ее возлюбленный. А на ферме Джордж громко смеялся вместе с Алисой.

Она решила идти вместе с нами, и мы проводили ее домой в Эбервич.

«Как маленькую обезьянку, повисшую на двух ветвях», – сказала она, когда мы с двух сторон взяли ее под руки. Мы засмеялись и наговорили друг другу много всяких шуток.

Джордж хотел поцеловать ее, но она поставила палец ему под подбородок и сказала: «Лапочка!», как говорят канарейке. Потом она засмеялась с языком между зубов и побежала в дверь.

– Она сущий чертенок, – сказал он.

Мы проводили ее до дому. Это был долгий путь мимо Креймида и темных школ.

– Давай, – сказал он, – прогуляемся до гостиницы «Баран» и заглянем к моей кузине Мег.

Была уже половина одиннадцатого, когда он повел меня через дорогу к песчаному переулочку возле маленькой гостиницы. Раньше тут была ферма, принадлежавшая дяде Джорджа. Но с тех пор как он заболел и умер, она пришла в упадок. Там трудились только его тетя и один рабочий. Сейчас тетя находилась на попечении своей замечательной внучки. Все ближайшие родственники Мег жили в Калифорнии, и только она одна, двадцатичетырехлетняя красавица, жила возле бабушки.

Когда мы проходили по переулку, показалась рыжая голова Билла. Он узнал Джорджа и сказал:

– Добрый вечер… заходите… она еще не легла спать.

Мы вошли, открыв дверь в кухню. Тетя сидела в своем маленьком кресле, попивая вечерний чай.

– Ах, Джордж, мой дорогой парнишка! – воскликнула она сварливым голосом. – Ну, тебя не узнать. Что привело тебя ко мне?

– Ничего, просто так зашел, тебя повидать. Где Мег?

– Ах!.. Ха… Ха… Ах!.. Как ты сказал?.. Пришел повидать меня?.. Ха… где Мег!.. А кто этот джентльмен?

Я представился, пожав руку старой леди.

– Похоже, он воспитанный молодой человек, – одобрила она, качнув чашкой, и добавила: – Не смущайтесь, проходите и садитесь. Обувь можете не снимать.

Я сел на диван с подушками, покрытыми тканью в сине-красную клетку. В комнате было очень жарко, и я, чувствуя себя неловко, огляделся. Старая леди сидела теперь неподвижно. Худая дама в черном платье из плотной материи, как в броне. На груди, у горла – золотая брошь.

Мы услышали тяжелые шаги на лестнице.

– Вот, она идет, – сказала старая леди. Кто-то перешел на быстрый шаг. На повороте шаги чуть замедлились, и в дверях появилась Мег. С удивлением уставясь на нас, она сказала:

– Я слышала, вроде кто-то пришел, но не думала, что это вы. – Ее щеки разрумянились, она искренне улыбнулась. Думаю, я никогда не встречал более обаятельной и более очаровательной женщины. Все в ней привлекало внимание: каждая линия ее тела, каждая черточка лица, каждое движение. Можно даже не слушать, что она говорит, достаточно следить за движением ее прекрасных губ.

– Плесни-ка им виски, Мег… вы хотите?

Я очень твердо отказался. Но это мне не помогло.

– Ах нет! – сказала старая дама. – Я не желаю слышать отказов от тебя. Попробуй еще сказать хоть слово мне наперекор.

Я умолк.

– Тогда налей ему кларета, – произнесла гостеприимная хозяйка. – Хотя, учитывая довольно поздний час, кларет – слишком слабый напиток.

Мег вышла по делам. Тетя вздохнула, снова вздохнула, для чего не было никаких вводимых причин, кроме виски.

– Как хорошо, что вы зашли навестить меня, – простонала она. – Кто знает, может быть, когда вы снова решите заглянуть сюда, мы уже не увидимся… Нет… Я давно готова. Но чаша… Я не испила свою чашу до дна… – При этом она невзначай тряхнула рюмкой, и я подумал о том, как подшучивает порой жизнь над ЛЮДЬМИ.

– И я должна сказать, что покину этот мир с благодарностью, – добавила она после нескольких вздохов.

Трогательно было выслушивать это. Жестокая правда заключалась в том, что старая леди цеплялась за жизнь, как вошь за задницу свиньи. Всякий раз, когда ей было плохо, она себе настойчиво внушала: «Ничего, мне чуточку лучше, чуточку лучше, завтра будет совсем хорошо».

– Я должна была бы покинуть этот мир раньше, – продолжала она, – но я не могу оставить ее одну… пей, мой мальчик, пей…

Я все-таки предпочел виски той гадости, что мне дали.

– Ага, – заключила тетя. – Я не могу уйти с миром, пока она не устроена.

Она потянула носом и вернулась к своей рюмке. Джордж ухмыльнулся, потом посерьезнел и, сделав хороший глоток виски, крякнул. Этот звук встряхнул старую леди.

– Пей на здоровье, – сказала она.

Снова потянув носом, она вернулась к своей рюмке. Он вздрогнул. Снова наполнил стакан и снова выпил.

– Ты, наверное, никогда не целовался с девушками… по-настоящему, – и она вылила остатки виски себе в глотку.

Пришла Мег.

– Пошли, бабуля, – сказала она. – Пора спать.

– Посиди с нами и выпей. Не каждый же вечер к нам приходят гости.

– Нет уж, позволь мне отвести тебя в кровать. По-моему, с тебя достаточно.

– А я говорю, посиди. Выпьем портвейна. Хватит пререкаться.

Мег принесла еще рюмку и бутылку. Я подвинулся, чтобы дать ей место на диване между мной и Джорджем. Мы все попробовали портвейн. Мег, добрая и наивная девушка, терпеливо, с благопристойным видом ждала, когда мы насытимся портвейном. Ее щечки завлекающе румянились, когда она смеялась, и на них появлялись восхитительные ямочки. Не менее восхищала безукоризненная, стройная шея. Она вдруг повернулась к Джорджу, когда тот спросил ее о чем-то, и их лица оказались слишком близко друг к другу. Он поцеловал ее, а когда она отшатнулась назад, вскочил и с жаром поцеловал в шею.

– Ля-ля-ди-да-ля-ди-да-ди-да, – запела старуха с удовольствием и сжала свою рюмку.

– Давайте чокнемся! – крикнула она. – Все вместе чокнемся!

Мы все четверо чокнулись и выпили. Джордж налил вина в тумблер[24]24
  Большой бокал без ножки.


[Закрыть] и выпил до дна. Он был возбужден, и вся его энергия, обычно сдерживаемая, вдруг выплеснулась наружу.

– Выпьем, тетушка! – завопил он, поднимая бокал. – Выпьем за то, чего вам хочется, вы сами знаете, за что!

– Я знаю, что была такой же храброй и пылкой, как все, – крикнула она. – Посмотрим, как у тебя это получится. По-моему, все будет в порядке. Договорились? Давайте еще чокнемся.

– Договорились, – сказал он, прежде чем прикоснулся губами к своему бокалу.

– О чем договорились? – спросила Мег.

Старая леди громко засмеялась и подмигнула Джорджу, который встал и губами, мокрыми от вина, звучно поцеловал Мег, сказав:

– Речь шла об этом.

Мег утерлась большим фартуком и почувствовала себя страшно неловко.

– Ну так пойдем, бабуля? – попросила она.

– Как мне быть, Джордж?

– Не уходи, тетушка.

– Ух-ху-ху, – проворчала старая леди. – Ладно, не будем делать ошибок! Бери свечу, Мег, я готова.

Мег принесла большой подсвечник. Билл принес деньги в жестяной коробке и передал их в руки старой леди.

– Иди тоже спать, парень, – сказала она уродливому, сморщенному слуге. Он сел в углу и начал стаскивать с себя сапоги.

– Подойди и поцелуй меня на прощанье и скажи «спокойной ночи», Джордж, – сказала старуха, а когда он так поступил, она что-то прошептала ему на ухо, от чего он громко рассмеялся.

Она плеснула виски в свой стакан и предложила слуге выпить. Потом, с трудом подняв себя, оперлась на Мег и пошла наверх.

Когда-то она была крупной женщиной, это можно было заметить и сейчас, но на нее становилось жалко смотреть, когда рядом находились такое восхитительное создание, как Мег. Мы слышали их медленные шаги по ступенькам. Джордж сидел, покручивая ус и усмехаясь половиной рта. Его глаза блестели немного по-детски, как будто он пережил новые для него ощущения. Потом он плеснул себе еще виски.

– Послушай, хватит! – предупредил его я.

– Чего ради? – ответил он тоном испорченного ребенка и рассмеялся.

Билл, который некоторое время сидел, разглядывая дырку в носке, осушил свой стакан и, грустно сказав: «Спокойной ночи!», заскрипел наверх по лестнице.

Наконец спустилась Мег. Я встал и заявил, что нам пора уходить.

– Я закрою за вами двери, – сказала она, чувствуя себя как-то неловко.

Джордж встал. Он ухватился за край стола, чтобы сохранить равновесие. Посмотрев на Мег, он сказал:

– Пойди сюда, – и кивнул ей головой. – Подойди сюда, я желаю кое о чем спросить.

Она посмотрела на него с недоумением, но по-прежнему сохраняя улыбку. Он обнял ее одной рукой и, глядя ей в глаза и приблизив к ней свое лицо, сказал:

– Позволь поцеловать тебя.

Не сопротивляясь, она подставила ему свои губы, уставив на него свои карие глаза. Он поцеловал ее и прижал к своему телу.

– Я хочу жениться на тебе, – сказал он.

– Давай! – ответила она мягко, то ли с радостью, то ли с сомнением.

– Я намерен это сделать, – повторил он, прижимая ее все крепче к себе.

Я стоял в открытых дверях и смотрел в ночь. Мне казалось, что это длилось очень долго. Потом я услышал голос старухи сверху:

– Мег! Мег! Отправь его домой. Давай скорей!

Тишина. Тихое бормотанье. Потом голоса раздались рядом со мной.

– Спокойной ночи, мой мальчик, счастья и удачи тебе! – прокричал голос старухи. Джордж быстро поцеловал Мег на прощанье в дверях.

– Спокойной ночи, – тихо сказала она, глядя нам вслед.

Потом мы услышали грохот тяжелых засовов.

– Знаешь, – начал он и прочистил горло. Его голос был хриплым и приглушенным от возбуждения. Он попытался снова произнести: – Знаешь… она… такая замечательная.

Я не ответил, но он на это не обратил внимания.

– Проклятье! – взорвался он. – Почему я ее отпустил!

Мы шли молча… его возбуждение как-то стало ослабевать.

– А как выгибается ее тело… какое оно красивое. Когда ты смотришь на нее… То чувствуешь… Одним словом, ты понимаешь…

Допустим, я понимал, но не обязательно же было говорить об этом вслух.

– Понимаешь… я вижу сны… мне снятся женщины… понимаешь… это всегда Мег, она смотрит так нежно, так изгибается всем телом…

Он начал волочить ноги. Когда мы подошли к железнодорожному переезду, он споткнулся и чуть не рухнул, но удержался, потому что я вовремя подхватил его.

– Господи! Сирил, неужели я пьян? – спросил он.

– Не слишком, – ответил я.

– Нет, – пробормотал он. – Не может быть.

Однако ноги снова стали волочиться, его стало качать из стороны в сторону. Я крепко держал Джорджа за локоть. Он сердито что-то бормотал. Потом медленно произнес:

– Я чувствую себя так, что готов упасть и уснуть прямо здесь.

Мы все время спотыкались бредя вдоль железной дороги. Он становился все тяжелее. Когда мы подошли к ручью, то перешли его вброд. Уже во дворе я предупредил его, чтобы он держался прямо. Он постарался ступать более уверенно, и мы вошли на ферму. Тут он всем весом повалился, начал развязывать краги. И вдруг уснул, я побоялся, что он нырнет сейчас вперед головой, и снял с него краги, потом мокрые ботинки и шарф. Я растолкал его, хорошенько встряхнув, чтобы снять пальто. Я услышал скрип ступенек и сразу подумал, что это его мать. Но в дверях возникла Эмили в длинной белой ночной рубашке. Она посмотрела на нас темными глазами, полными ужаса, и прошептала:

– Что случилось?

Я тряхнул головой и посмотрел на ее брата. Голова снова упала ему на грудь.

– Он ранен? – спросила она, ее голос прозвучал громко.

Он поднял голову и посмотрел на нее тяжелым и сердитым взглядом.

– Джордж! – сказала она со страхом. Он злобно продолжал смотреть на нее. – Он пьян? – прошептала она, отшатнувшись, и обрушилась на меня. – Ты его напоил?

Я кивнул. Я тоже начинал сердиться.

– О, если мама проснется! Я должна немедленно уложить его в кровать! О, как ты мог!

Этот свистящий шепот рассердил и его, и меня. Я схватил Джорджа за ворот. Он захрипел что-то невразумительное. У Эмили даже перехватило дыхание. Он сердито посмотрел на нее, и я испугался, что он начнет сейчас буянить.

– Иди наверх! – шепнул я ей. Она покачала головой. Я видел, как он тяжело переводил дыхание, как на его шее набухали вены. Я был рассержен ее непослушанием.

– Ступай же, наконец, – велел я грозно, и она ушла, все еще колеблясь и оглядываясь назад.

Я убрал его шарф и пальто, позволив ему немного задремать, пока я снимал свои ботинки. Потом поставил его на ноги и, подталкивая сзади, стал медленно втаскивать его по лестнице наверх. Я зажег свечу в его комнате. Из других комнат не доносилось ни звука. Я раздел его и уложил в постель. Укрыл сверху ковриком из телячьей шкуры, поскольку ночи стояли холодные. Почти сразу же он тяжело задышал. Я перевернул его на бок и подложил ему подушку под голову. Он выглядел как усталый ребенок, этот мой спящий друг. Я немного постоял, потом огляделся по сторонам. Почти до самого потолка, который, кстати, был довольно низок, громоздился резной шкаф красного дерева. У кровати стоял стул. У окна – маленький желтый шкафчик с выдвижными ящиками. Вот и вся мебель, если не считать коврика из телячьей шкуры на полу. В одном из выдвинутых ящиков я заметил книгу. Это был Омар Хайям, сборник стихов дала ему Летти, когда проводила в школе для детей свои Дни Хайяма, маленькая книжка стоимостью в шиллинг, с цветными иллюстрациями.

Я задул свечу и посмотрел на него снова. Когда я спускался по лестнице, из своей комнаты высунулась Эмили и прошептала:

– Он лег?

Я кивнул и прошептал ей: «Спокойной ночи». Потом я с тяжелым сердцем отправился домой.

После этого вечера на ферме Летти и Лесли еще больше сблизились.

Они плыли по течению, по этой странной реке ухаживаний, то сближаясь, то расходясь в стороны. Он все время чувствовал себя неудовлетворенным после каждой попытки сблизиться с ней. Постепенно она уступала и подчинялась ему. Она сооружала вокруг себя и Лесли занавес, своеобразную ширму, отгораживавшую их от повседневной действительности. Они играли в эту игру, как дети. Она не обращала внимания ни на что, как араб, сидящий в своем шатре и не желающий обозревать взглядом окружающую его пустыню. Так и она жила в своем маленьком шатре повседневных удовольствий и забав.

Случайно, только изредка она выглядывала из своего шатра и пыталась постичь окружавший мир. Тогда она садилась за книги и ничто не могло оторвать ее от них. Или же сидела в своей комнате целыми часами, уставясь в окно. Он же сердился, как испорченный ребенок, которому отказывают в его просьбе.