Текст книги "Белый павлин. Терзание плоти"

Автор книги: Дэвид Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Глава VI
ОЧАРОВАНИЕ ЗАПРЕТНОГО ПЛОДА

В первое воскресенье июня, когда Летти поняла, что все-таки не будет разрывать помолвку с Лесли, и когда она вернулась домой из Хайклоуза, она готова была сходить на мельницу. Мы как раз носили траур по тете, поэтому она надела платье из тонкой черной вуали и черную шляпу с длинными перьями. Когда я посмотрел на ее красивые руки, слегка просвечивающие сквозь длинные черные рукава, я остро ощутил братскую любовь к ней. Захотелось охранять ее, беречь.

Был ветреный солнечный день. Находиться в тени было вполне сносно. На открытом пространстве ветер только усиливал жару. Белые облака медленно плыли по синей небесной дороге, исчезая вдали и унося от нас прохладную тень. Легкая хмурость ползла по воде, по лесу, по холму. Эти царственные пышные облака плыли весь день в одном и том же направлении. Из южной гавани на север. По небу летели дикие гуси. Ручей спешил, напевая свою песню, то тут, то там сворачивая, чтобы шепнуть что-то по секрету кустам, потом отскакивая от них в сторону и затягивая новую песню.

Во дворе фермы куры клевали зерно. Свиньи спали на солнышке. Я заметил белку, которая спускалась по мшистой ограде сада, перескочив на дерево с чарующим названием «золотой дождь обыкновенный». Потом она затаилась на ветке и прислушалась. Вдруг она оттуда убежала, что-то вереща про себя. Тут залаяла Джип, но я погладил ее, и она замолчала. Полагаю, ее немного раздражало непривычное черное платье Летти.

Мы тихо пошли на кухню. Миссис Сакстон только что устроила цыплят на теплой полке в камине, которую обернула куском фланели, чтобы поддержать в них жизнь, – они выглядели такими хилыми. Джордж спал, сидя за столом и положив голову на руки. Отец спал на диване, вольготно раскинувшись. Я услышал, как Эмили побежала наверх, чтобы приодеться.

– Он приходит очень поздно; проводит все время в гостинице «Баран», – прошептала мама, указывая на Джорджа. – А когда просыпается в пять часов, то не успевает как следует выспаться.

Она повернулась к цыплятам и продолжала шептать:

– Наседка бросила их сразу после того, как они вылупились. Поэтому мы принесли их сюда. Вот этот совсем слабенький, думаю, я его уже достаточно согрела, – засмеялась она.

Летти склонилась над желтенькими цыплятами, те принялись бегать по ее пальцам.

Вдруг мама издала громкий крик и бросилась к печи. Отец вскочил с дивана, Джордж сел с открытыми глазами, Летти тихо вскрикнула и вздрогнула. Прибежал Трип и начал лаять. Запахло жареным мясом.

– Номер один! – сказала мать, рассмеявшись.

Я засмеялся тоже.

– Что случилось?.. Что случилось? – спросил отец возбужденно.

– Да цыплята попадали в огонь. Я положила их на каминную полку, чтобы они согрелись, – объяснила жена.

– О Господи, не знал, что и подумать! – сказал он и снова откинулся на подушку, поскольку был в пограничном состоянии между сном и явью.

Джордж сидел и улыбался. От изумления он не мог говорить. Его грудь все еще упиралась в стол и руки тоже, но он поднял лицо и смотрел на Летти удивленными черными глазами и улыбался ей. Волосы его были всклокочены, воротник рубашки расстегнут. Потом он медленно встал, с шумом отодвинув стул, почесался.

– Ох-х-х… – сказал он, согнув руки в локтях, потом упер их в бока. – Уж и не думал, что ты придешь сюда.

– Хотела повидаться с тобой, у меня не так уж много для этого возможностей, – сказала Летти, отвернувшись от него и снова взглянув на него.

– Конечно, – сказал он тихо. Воцарилась тишина. Мать стала расспрашивать о Лесли, она поддерживала разговор до тех пор, пока не спустилась Эмили, краснея и улыбаясь от возбуждения.

– О, вы пришли, – сказала она. – Знаете, а я обнаружила три гнезда малиновки…

– Сниму-ка шляпу, – сказала Летти, отшпиливая ее от волос, и, пока говорила, все время встряхивала волосами.

Миссис Сакстон настояла, чтобы она сняла и свой длинный белый шелковый шарф. Эмили тоже надела на голову газовый шарфик и выглядела очень красивой. Джордж отправился с нами без пиджака, без шляпы, с расстегнутым воротом рубашки, как был.

Мы прошли через сад, по старому мосту и очутились у нижнего пруда. Берег был сплошь покрыт гнездами. Там росли два куста орешника. Среди гнезд ржавели старые миски, и из земли торчали черепки. Мы подошли к котелку, торчащему прямо из известняка. Эмили заглянула внутрь, мы тоже последовали ее примеру – там были птенцы малиновки, раскрывшие свои желтые клювики так широко, что я боялся, что они не смогут закрыть их снова. Среди этих голых птенцов, которые что-то просили у нас, лежали три яичка.

– Они похожи на ирландских ребятишек, выглядывающих из своего коттеджа, – сказала Эмили ласково.

Мы прошли дальше, там валялась старая кастрюля, и в ней тоже было еще одно гнездо с шестью яйцами.

– Какие теплые, – сказала Летти, потрогав их. – Как будто чувствуешь грудь матери.

Он попробовал сунуть пальцы под кастрюлю, но места было мало, и они посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись.

– Ты думаешь, грудь папы не такая теплая? – произнесла Эмили.

Мы увидели три кружки, брошенные под деревьями.

– Смотри, – сказала Эмили, – вон детские домики. А вы знаете, Молли выманивает у Сэма игрушки… хитрая мерзавочка.

Наша парочка снова обменялась взглядами и улыбками. Дальше у пруда, на открытом солнечным лучам пространстве, мы увидели на красном холме ходившую медленными волнами пшеницу. Над нашими головами в солнечном потоке купались жаворонки. Мы продирались сквозь высокую траву. Поле было усыпано первоцветами, желтевшими среди зеленой травы. Мы тащили за собой свои тени по полю, на короткое время застя солнце цветам. Воздух звенел от запаха цветов.

– Посмотрите на аптечные первоцветы, они все время смеются, – сказала Эмили и откинула назад голову, сверкая темными глазами. Летти шла впереди, наклоняясь над цветами, ступая по земле, как Персефона, вырвавшаяся на свободу. Джордж отстал от нее на несколько шагов, охотился за кем-то в траве. Вот он остановился и застыл на месте.

Бессознательно она подошла к нему, потом подняла голову, сорвав несколько маленьких травяных цветочков, и засмеялась с удивлением, увидев его так близко.

– Ах! – сказала она. – Мне казалось, я одна во всем мире… Какой прекрасный мир… какое великолепие!

– Как будто это Ева на лугу в Эдеме… и тень Адама рядом на траве, – сказал я.

– Нет… никакого Адама, – поправила она, слегка вздрогнув и рассмеявшись.

– Кому нужны улицы из золота, – сказала Эмили, обращаясь ко мне, – если у тебя есть целые поля первоцвета! Посмотри, как они ловят своими чашечками солнечный свет.

– Эти иудеи всегда думают только о золоте, о грязных барышах… они даже небеса сотворили из этого металла – засмеялась Летти и, повернувшись к нему, спросила: – Ты бы не хотел, чтобы мы стали настоящими дикарями, свободными людьми… как лесные голуби… или жаворонки… или чибисы? Не хотел бы ты летать, вертеться в небе, падать вниз и взмывать вверх снова и… ухаживать за подругой на ветру?

Она посмотрела на него. Он покраснел и опустил глаза.

– Смотри, – сказал он. – Это гнездо жаворонка.

Какая-то лошадь оставила отпечаток своего копыта в мягкой почве. Жаворонки нашли эту ямку, устлали ее мягкой подстилкой и отложили там три темно-коричневых яичка. Летти присела, чтобы разглядеть гнездышко. Он склонился над ней. Ветер колыхал головки полевых цветов, заглядывал в гнездышко, чтобы посмотреть на маленькие коричневые яички и затем унестись прочь радостно. Тени от больших облаков посылали им свои послания в виде дождевых капель.

– Я хотела бы, – сказала она, – хотела бы стать свободной, как они. Если ты можешь все положить на землю и не беспокоиться ни о чем, разве ты не обрел свободу, как жаворонки?

– Не знаю, – сказал он, – почему бы и нет.

– О… а вот я не могу… знаешь, мы, люди, не можем… – И она посмотрела на него сердито.

– Почему ты не можешь? – спросил он.

– Ты знаешь, почему мы не можем, знаешь так же хорошо, как и я, – ответила она с вызовом. – Мы должны учитывать реальное положение вещей, – добавила она. Он опустил голову. Он боялся борьбы, а также боялся задавать ей вопросы. Она повернулась и пошла, сшибая ногами цветы. Он поднял цветочки, которые она забыла у гнездышка… они еще сохраняли тепло ее рук… и пошагал за ней. Она направлялась к краю поля, ее белый шарфик развевался над ней, взлетая вверх. Ведь она шла спиной к ветру.

– Тебе не нужны твои цветы? – спросил он робко.

– Нет, спасибо… они завянут еще до того, как я приду домой. Выбрось их, а то с букетом в руке ты выглядишь смешно.

Он поступил так, как она посоветовала. Они проходили возле ограды. Дикая яблоня цвела на фоне голубого неба.

– Ты мог бы нарвать мне этих цветов, – сказала она, и вдруг добавила: – Нет, я могу достать и сама, – с этими словами она потянулась и сорвала несколько розовых с белым цветочков, которые приколола к платью.

– Разве они не миленькие? – сказала она и насмешливо засмеялась, указывая на цветочки, – миленькие розовощекие лепесточки. И тычинки, как волосы блондинки. И бутончики, как губки, обещающие нечто приятное. – Она остановилась и посмотрела на него с улыбкой. Потом ткнула пальцем в завязь цветка и сказала: – А результат – дикое яблочко!

Она продолжала смотреть на него и улыбаться. Он ничего не сказал. Так они дошли до того места, где можно было перелезть через изгородь в рощицу. Она вскарабкалась наверх, держась за ветку дуба. Потом она позволила ему снять ее и опустить на землю.

– Ах, – сказала она, – тебе так нравится демонстрировать мне свою силу… настоящий Самсон! – подшучивала она, хотя именно она попросила его своим взглядом, чтобы тот взял ее на руки.

Мы вошли в тополиную рощицу. На самом краю рос вяз. Мириады черных точек утыкали ясное небо. Мириады кистей с чешуйчатыми зелеными плодами.

– Посмотри на вяз, – сказала она, – думаешь ли ты иногда о том, что дерево умирает? Знаешь, почему вяз сейчас так плодоносит?

– Нет, – сказал он с удивлением.

– Он знает, что умирает, и все свои силы бросил на то, чтобы последний раз осыпать землю своими плодами. В следующем году он умрет. Если ты будешь здесь, приходи и посмотри. Взгляни на этот плющ, милый, нежный плющ, который вцепился своими пальцами ему в горло. Дерево знает, как нужно умирать… а вот мы не знаем.

Она мучила его своими причудами.

– Если бы мы были деревьями, увитыми плющом, а не свободными людьми, живущими активной, нормальной жизнью… мы, должно быть, тоже крепко цеплялись бы за свою хрупкую жизнь, правда?

– Полагаю, что да.

– Ты, например, пожертвовал бы собой ради последующих поколений… это напоминает Шопенгауэра… да?.. Ради нового поколения, во имя любви или еще чего-нибудь?

Он не отвечал ей. Это было слишком сложно для него. Они прошли еще немного среди осокорей, с которых свешивались зеленые нити. Вышли на поляну, где росли колокольчики. Летти остановилась, заметив у ног лесного голубя. Он лежал на грудке, наполовину распластав крылья. Она взяла его в руки. Его глаза были залиты кровью.

– Он сражался, – сказал Джордж.

– Из-за… своей подруги? – спросила она, внимательно глядя на него.

– Не знаю, – уклонился он от прямого ответа.

– Холодный… совершенно холодный. Думаю, этот лесной голубь получил наслаждение от битвы… даже будучи побежденным. Полагаю, победил тот, кто должен был победить. Господи, как, наверно, здорово наблюдать их бой… как ты думаешь? – спросила она, продолжая мучить его.

– Коготки расправлены… он упал замертво с ветки, – сказал он.

– О, бедняга… он был ранен… и сидел, ждал смерти… в то время как другой чувствовал себя победителем. Тебе не кажется, что жизнь очень жестока, Джордж… а любовь – самая жестокая шутка?

Он горько засмеялся, ощутив боль от ее грудного, грустного голоса.

– Давай похороним птичку, погибшую во имя любви. Сделаем миленькую могилку.

Она выкопала ямку в черной земле и, набрав горсть колокольчиков, бросила их на мертвую птицу. Потом она забросала ямку землей и утрамбовала своими белыми руками темный глиняный холмик.

– Вот, – сказала она, потирая руками, чтобы стряхнуть землю, – мы сделали для него все, что могли. Пошли.

Он пошел следом за ней, не говоря ни слова, переполненный чувствами.

На поляне безмятежно колыхался папоротник-щитовник. Стайками росли колокольчики. На свободных местах цвели незабудки, дикие фиалки, первоцветы. Сладко пахло травой. На влажном берегу собрались золотые камнеломки, влажно блестевшие и слегка приглаженные своим пастырем – улиткой.

Джордж и Летти, шли, наступая на щавель, ломая шелковый мох. Какое им дело до того, что они ломали или давили походя?

Там, где кончалась роща, начинался подъем на холм, поросший колючими старыми деревьями и дурманом. Маленькие серые лишайники держали на себе рубиновые шарики, на которые мы не обращали внимания. Какое нам до них дело, если большие красные яблоки мы отрясаем с дерева, оставляя их гнить на земле.

– Если бы я была мужчиной, – сказала Летти, – я бы отправилась на Запад и стала бы свободной. Люблю свободу.

Она сняла шарф и позволила ему развеваться на ветру. Ее лицо раскраснелось от подъема. Локонами тоже играл ветер.

– Но ведь ты не мужчина, – сказал он, глядя на нее. В его словах чувствовалась горечь.

– Нет, – она рассмеялась. – А жаль, будь я мужчиной, таких дел натворила бы… о нет, лучше мне идти моим собственным путем!

– А разве ты не идешь своим собственным путем?

– О… мне мало того, что имею. Да, я иду своим путем, но я хочу, чтобы кто-то заставил меня свернуть с него.

Она откинула голову назад и посмотрела на него искоса, не поворачивая головы, смеясь. Они двинулись в Кеннелз. Она присела на край большого камня у водопада, опустила руки в воду, и теперь шевелила ими, как цветами в чистом пруду.

– Люблю смотреть в воду, – сказала она. – В воду, а не на воду, как Нарцисс. Ах, вот бы отправиться на Запад, иметь там собственное озерцо, плавать в нем и чувствовать себя свободной.

– Ты хорошо плаваешь? – спросил он.

– Неплохо.

– Я догоню тебя в твоем собственном озерце.

Она засмеялась, вытащила руки из воды и смотрела, как с них стекают чистые капли. Потом подняла голову, прислушиваясь к каким-то мыслям. Она взглянула через долину и увидела красные крыши фермы и мельницы.

– «…Ilion, Ilion Fatalis incestusque judex Et muluer peregrina vertit In pulverem…»[26]26
  Латинские стихи, кажется, Вергилия, в которых выражается скорбь по поводу злосчастной судьбы Трои, обреченной на поражение и разрушение.


[Закрыть].

– Что это? – спросил он.

– Ничего.

– Здесь частное владение, – раздался вдруг тонкий голос, высокий, как крик чибиса-пигалицы. Мы с удивлением увидели высокого чернобородого мужчину, который нервно поглядывал в нашу сторону, находясь от нас в десяти ярдах.

– Правда? – спросила Летти, глядя на свои мокрые руки, которые она принялась вытирать носовым платком.

– Вы не должны были вторгаться сюда, – сказал мужчина все тем же голоском.

Он отвернулся, и его бледно-серые глаза зыркнули туда-сюда. Чуть осмелев, он снова посмотрел на нас. Потом двинулся прочь быстрыми шагами, склонив голову, поглядывая в сторону долины, так он одолел дюжину ярдов в другом направлении. Опять постоял и огляделся. Затем ушел в дом.

– Притворяется, будто кого-то высматривает, – сказала Летти, – а на самом деле боится, как бы не поняли, что он вышел посмотреть на нас. – Они с Джорджем рассмеялись.

Вдруг в дверях показалась женщина. У нее были такие же бледно-серые глаза, как у мужчины.

– Вы заработаете себе нефрит, сидя на мокром камне, – сказала она, обращаясь к Летти, которая с виноватым видом тут же встала.

– Уж я-то знаю, – продолжала женщина, – моя мама умерла от него.

– В самом деле? – тихо осведомилась Летти. – Мне очень жаль.

– Да, – продолжала женщина. – Поэтому вам надо быть осторожней. А вы с фермы Стрели-Милл, у вас ведь еще и мельница, да? – спросила она вдруг у Джорджа.

Он подтвердил, что, мол, да.

– И собираетесь покинуть это место?

Он и это подтвердил.

– А ведь мы могли быть соседями. Собачья жизнь – прозябать в одиночестве. Полагаю, вы знали тех, кто жил тут до нас?

Он снова утвердительно кивнул.

– Какой же грязнулей была предыдущая хозяйка. Вы, наверное, бывали у нее в гостях?

– Да, – сказала Летти, – я заходила к ней.

– Ужас! А теперь зайдите, полюбопытствуйте, увидите разницу.

Они заглянули из вежливости. Кухня действительно совершенно изменилась. Было очень чисто.

Красные покрывала на диване, на креслах как бы излучали тепло. К сожалению, впечатление портили зеленые и желтые салфеточки, а также бумажные и войлочные цветы. В трех вазах стояли войлочные цветы. А со стены свешивались бумажные зеленые и желтые цветы. Желтые розы, гвоздики, арумы, аронники, лилии и тюльпаны. Прикрепленные к стенам конверты были полны бумажных цветов. И это в то время, когда в роще было полно настоящих.

– Да, – сказала Летти, – разница есть.

Женщина была довольна. Она осмотрелась. Чернобородый мужчина глянул поверх газеты «Крисчен геральд» и уткнулся в нее снова. Женщина взяла трубку, которую он положил на каминную полку, и выдула из нее воображаемый пепел. Потом она принялась смахивать якобы появившуюся пыль на камине.

– Ну вот! – воскликнула она. – Я так и знала. Нельзя оставить его ни на секунду одного! Дерево вон еще не догорело, нужно было потыкать кочергой.

– Я только что положил полено между решеток, – оправдывался тонким голосом мужчина из-за газеты.

– Положил полено! – повторила она, схватив кочергу и стукнув ею по газете. – Рассказываешь тут сказки при людях.

Они потихоньку вышли из дома и поспешили прочь. Обернувшись, Летти увидела, что женщина глянула в дверь и смотрит им вслед. Летти рассмеялась. Он вытащил часы из кармана брюк. Была половина четвертого.

– Почему ты смотришь на часы? – спросила она.

– Мег должна прийти к нам на чай, – ответил он.

Она ничего не сказала, и они двинулись дальше. Когда они пришли к подножию холма и увидели мельницу, а рядом мельничный пруд, она сказала:

– Я не пойду с тобой… Мне нужно домой.

– Не пойдешь пить чай?! – воскликнул он, полный изумления. – Почему? Что скажут мои!

– Нет, не пойду… позволь мне сказать «прощай»… jamque Vale! Помнишь, как Эвридика провалилась обратно в ад?

– Но… – он запнулся, – тебе бы следовало прийти к нам на чай… что я им скажу? Почему ты не хочешь?

Она ответила ему по-латыни двумя строками из Вергилия. Она смотрела на него, и ей стало неловко за его беспомощность. И тогда она проговорила мягко и нежно:

– Это было бы некрасиво по отношению к Мег.

Он стоял и смотрел на нее. Его лицо было покрыто светло-коричневым загаром. Глаза казались темнее, чем обычно. Они смотрели на нее отчаянно и беспомощно. Она же ощущала сожаление. Ей хотелось плакать.

– Зайдем в лесок на несколько минут? – сказала она тихо.

Лес взметнулся ввысь. В нем было тепло. Повсюду росли незабудки, словно это Млечный путь простирался в ночи. Они свернули с тропинки туда, где росли колокольчики. Брели, топча цветы и папоротник-щитовник, пока не подошли к поваленному дубу посреди орешника.

Пурпурные гиацинты то клонились долу под собственной тяжестью, то стояли прямо, словно нескошенные колосья. Тяжелые пчелы летали среди пурпурных цветов. Они были пьяны от этого изобилия красок. Их жужжание отчетливо слышалось здесь, внизу, а наверху шумел ветер. Снование золотистых насекомых приносило удовлетворение душе. Розовый цветок лихниса поймал солнце и сиял от удовольствия. Вяз осыпал их градом свежих семян.

– Если бы здесь были еще фавны и дриады! – сказала она лукаво, повернувшись к нему, чтобы утешить. Она сняла кепку с его головы и взъерошила волосы, приговаривая: – Если бы ты был фавном, я бы надела на тебя гирлянду из роз, чтобы придать тебе вакхический вид. – Она положила руку ему на колено и посмотрела в небо. Его голубизна казалась бледно-зеленой на фоне пурпурной растительности на дереве. Облака вверху напоминали башни. Они легко и красиво неслись, подгоняемые ветром. Облака проплыли мимо, и небесное озеро очистилось.

– Смотри, – сказала она. – Сейчас мы опутаны сетью из зеленых бутонов. Ах, если бы мы были свободны, как ветер! Но я рада, что это не так. – Она вдруг повернулась и протянула ему руку, которую он тут же схватил в свои ладони. – Я рада, что мы в сетях. Если бы мы были свободны, как ветер… ах!

Она странно засмеялась коротким смешком, затаив дыхание.

– Смотри! – сказала она, – вот дворец из ветвей ясеня, они протянуты к нам, словно руки девушки, а вот колонны вязов. Все это высоко над нами. Все защищает нас. В шуме каждой ветки на ветру слышится музыка. И зеленые кусты орешника радуют нас. Кусты жимолости наполняют воздух ароматом. Посмотри на колокольчики. Это – для нас. Прислушайся к жужжанию пчел, похожему на органную музыку. Это – для нас! – Она посмотрела на него со слезами на глазах, с мимолетной, задумчивой улыбкой на устах. Он был бледен и старался не смотреть на нее. Она держала его руку, нежно склонившись к нему.

– Опять приплыли облака, – сказала Летти. – Посмотри вон на то облако. Видишь… Оно смотрит своим ликом вверх, в небо. Губы приоткрыты. Оно что-то говорит… Теперь оно стало таять… Вот-вот исчезнет совсем… Нам нужно уходить тоже.

– Нет, – воскликнул он, – не уходи… не уходи.

Она ответила грустным голосом:

– Нет, мой дорогой, нет. Нити моей жизни отделились и плывут сами по себе, как нити паутины. А ты не можешь схватить их и присоединить к твоим нитям, сплести с ними, нам не свить с тобой веревки. Уже другой схватил их и вплел в свою веревку мою жизнь. Я не могу освободиться и отделиться снова. Не могу. Я не настолько сильна. Кроме того, и ты вплел чужую нить в свою веревку. Можешь ли ты освободиться?

– Скажи мне, что делать?.. Да, если ты мне скажешь…

– Я не могу сказать тебе… поэтому отпусти меня.

– Нет, Летти, – умоляюще сказал он со страхом и унижением. – Нет, Летти, не уходи. Что мне делать с моей жизнью? Никто не будет любить тебя так, как люблю я. Что мне делать с моей любовью к тебе?.. Я ненавижу и боюсь, потому что всего этого чересчур много в моей жизни, чтобы я мог вынести.

Она повернулась и поцеловала его с благодарностью. Он страстно обнял ее и долго держал в своих объятиях, замерев в поцелуе, слившись устами. Ей оставалось только ждать, пока он устанет держать ее в своих объятиях. Он весь дрожал.

«Бедная Мег!» – пробормотала она про себя.

Его объятья ослабли. Она высвободила свои руки и встала с дерева, на котором они сидели рядом. Она ушла, а он продолжал сидеть, уже больше не сетуя, не протестуя.

Когда я вышел, чтобы посмотреть на них, чай уже полчаса стоял на столе, я увидел его, он стоял, прислонившись к воротам у подножия холма. Его лицо было бледным. У него был такой вид, словно он проболел несколько недель.

– В чем дело? – спросил я. – Где Летти?

– Она ушла домой, – ответил он. Звук собственного голоса и смысл этих слов заставили его тяжело вздохнуть.

– Почему? – спросил я с тревогой.

Он посмотрел на меня с таким видом, будто говорил: «О чем это ты? Я не понимаю».

– Почему? – настаивал я.

– Не знаю, – ответил он.

– Все ждут вас к чаю, – сказал я.

Он слышал меня, но никак не реагировал. Я повторил:

– Мег и все твои ждут вас к чаю.

– Мне ничего не нужно, – сказал он.

Я подождал одну-две минуты. Ему явно было очень плохо. «Vae meum Fervens difficile bile tumet jecur»[27]27
  Горе страдальцу (лат.).


[Закрыть], – подумал я про себя. Пока он понемногу приходил в себя, то стоял возле столба и дрожал. Его веки тяжело опустились. Он смотрел, щурясь, на меня и улыбался болезненной улыбкой.

Он повиновался мне, не тратя сил, не теряя времени на вопросы. Его вообще оставили силы. Он передвигался неуверенно, озираясь по сторонам.

Мы зашли в сарай. Я подождал, пока он вскарабкался на сеновал. Потом пошел в дом, чтобы объясниться перед его родными, уже сидевшими за столом.

Сказал, что Летти обещала быть к чаю в Хайклоузе. А у Джорджа что-то не в порядке с печенью. Сейчас он на сеновале приходит в себя. Мы пили чай без особого удовольствия. Мег была задумчива и тоже плохо себя чувствовала. Отец много разговаривал с ней. Мать же почти не обращала не нее внимания, погруженная в свои думы.

– Не могу понять, – сказала мать. – Он так редко болеет! Ты уверен, Сирил, что Джордж занемог? Ты не шутишь? Надо же такому случиться, именно когда Мег пришла к нам в гости!..

В половине седьмого я поднялся из-за стола, чтобы снова посмотреть на него и заодно успокоить мать и возлюбленную. Я вошел, насвистывая, чтобы он знал, кто это.

Он лежал на сене и спал. Чтобы сено не кололось, он подложил кепку под голову, храпел во сне. Он все еще был бледен. На нем не было пиджака, и я побоялся, как бы он не простудился. Я накрыл его мешками и ушел. Не хотел больше его беспокоить и решил помочь его отцу управиться в коровнике и со свиньями.

Мег должна была уходить в половине восьмого. Она была так расстроена, что я сказал:

– Пойдем, посмотрим на него… я разбужу его.

Он сбросил с себя мешки, раскинул руки и ноги. Он лежал на спине, растянувшись на сене, и снова казался таким большим и мужественным. Рот полуоткрыт. Лицо обычное, спокойное. Жалко было будить его.

Она склонилась и посмотрела на него с любовью и нежностью. Потом погладила его. И тут он почесался и открыл глаза. Она вздрогнула от неожиданности. Он сонно улыбнулся и промурлыкал:

– Хэлло, Мег!

Я наблюдал его пробуждение. Он вспомнил, что с ним произошло, вздохнул, лицо снова приняло скорбное выражение. Он опять повалился на сено.

– Пойдем, Мег, – прошептал я. – Ему бы лучше поспать.

– Я накрою его, – сказала она, взяла мешок и очень ласково укрыла ему плечи. Он лежал совершенно спокойно и выглядел таким отрешенным, когда я увел ее.