Текст книги "Белый павлин. Терзание плоти"

Автор книги: Дэвид Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

БЕЛЫЙ ПАВЛИН
роман

Часть первая

Глава I
ЛЮДИ НЕТТЕРМЕРА

Я стоял, наблюдая, как тень рыбы скользила во мраке пруда у мельницы. Рыбешки теперь стали из серебристых серыми, эти шустрые потомки завезенных сюда монахами в то далекое время, когда вся долина дышала покоем и благоденствием. Здешняя природа как бы вспоминала былое. Густые деревья на том берегу выглядели слишком серьезными и трезвыми, чтобы затевать глупые игры с солнышком. Трава росла кучно, ни одна былинка не шелохнется. Потому что вокруг ни ветерка, чтобы расшевелить все эти растения на островках. Вода стояла тихая, спокойная. Только тоненькая звонкая струйка падала с мельничного лотка, тихо рассказывая самой себе о той бурной жизни, которой жила когда-то долина.

Я чуть было не свалился в воду с ольховых корней, на которых стоял, вспугнутый голосом:

– Ну и что тут интересного?

Это поинтересовался мой друг, молодой фермер, крепкого телосложения, кареглазый, загорелый, веснушчатый. Заметив мой испуг, он рассмеялся и посмотрел на меня с праздным любопытством.

– Да вот думал о том, какое старое это место, небось, грустит о прошедших временах.

Он опять взглянул на меня лениво и снисходительно, хмыкнул и потом растянулся на берегу со словами:

– Неплохо бы вздремнуть… здесь.

– У тебя вся жизнь – сплошная дрема. Вот уж я посмеюсь, когда кто-нибудь растолкает, разбудит тебя, – откликнулся я.

Он весело улыбнулся и прикрыл ладонями глаза от света.

– Это почему, интересно? – с ленивой медлительностью спросил он.

– Потому что очень удивишься, – заявил я.

Мы долго молчали. Потом он перевернулся на живот и начал сосредоточенно тыкать пальцем в землю.

– Я так и думал, – продолжал он все в той же ленивой манере, – должна же быть какая-то причина у этого жужжания.

Я посмотрел и увидел, что он разворошил старое гнездо, принадлежавшее славным полевым пчелкам, которые вечно погружают свои хоботки в яркую янтарную цветочную пыльцу. Несколько взбудораженных насекомых кружилось около ячеек для яиц, большинство из них были теперь пусты; молодые пчелки кружились беспорядочно, они словно собирались с силами, чтобы улететь прочь, придерживаясь твердо заданного направления. Мой друг наблюдал за маленькими существами, испуганно снующими туда-сюда в траве.

– А ну, иди сюда… Давай, давай! – приговаривал он, пленив маленькую бедняжку-пчелку стебельком травы. Он пытался раскрыть ее сложенные голубые крылышки.

– Не мучай малышку, – попросил я.

– А я ей не причиняю вреда… Просто хочу посмотреть, почему она не летает, вдруг не может распрямить крылышки. Ага, полетела… Нет, не может. Попробую поймать другую…

– Оставь их в покое, – сказал я. – Пусть побегают на солнышке. Они же только что родились. Не заставляй их летать.

Он упрямо начал ломать крылышки следующей пчелке.

– Ах… как жаль! – проговорил он и раздавил малышку пальцами. Потом осмотрел яйца, вытащил мертвую личинку, внимательно стал ее разглядывать, расспрашивая меня обо всем, что я знал о насекомых. Когда все это ему надоело, он выбросил яйца в воду, встал, вытащив карманные часы из глубины брюк.

– Так я и думал, скоро обед, – поведал он мне, взглянув на часы. – Всегда чувствую, когда время подходит к двенадцати. Пошли?

– В любом случае надо идти, – сказал я.

И мы двинулись по берегу пруда, перешли мостик, перекинутый через шлюз.

Вскоре мы очутились в саду, окружавшем большой дом. Стены дома были увиты плющом и жимолостью, а огромный куст сирени, раньше посаженный у дверей, теперь почти закрывал вход. Через сад мы прошли во дворик фермы, потом поднялись по кирпичному заднему крыльцу.

– Закрой ворота, ладно? – бросил он мне через плечо и вошел первым.

Обширное помещение, где обычно мыли посуду, вело в кухню. Девушка-служанка быстро достала скатерть из выдвижного ящика стола, а мама моего друга, маленькая женщина с большими карими глазами, орудовала ухватом возле печи.

– Обед еще не готов? – спросил он с нотками возмущения.

– Нет, Джордж, – ответила мама извиняющимся голосом, – пока не готов. Печь никак не разжигалась. Еще пару минут.

Он бросился на диван и стал листать роман. Я хотел сразу уйти, но его мать настояла на том, чтобы я остался.

– Не уходи, – попросила она. – Эмили будет так рада, если ты останешься. И папа тоже, я уверена. Садись, посиди.

Я устроился в плетеном кресле у высокого окна, выходившего во двор. В то время как Джордж читал, а его мама занималась картошкой и мясом, я предался размышлениям. Мой друг, безразличный ко всему, продолжал читать. Очень досадно было видеть, как он крутит свои черные усы и лениво пробегает глазами текст, Не обращая внимания на старого пса Трипа, который терся у его ног, облаченных в потрепанные брюки для верховой езды. Он даже не удосужился потрепать пса, почесать у него за ушами, настолько был занят романом и своими усами. Снова и снова крутил он их своими толстыми пальцами, напрягая мускулы на загорелой руке. Маленькое квадратное верхнее окошко бросало на него зеленую тень от растущего под окном гигантского конского каштана. Блики лежали на его темных волосах, трепетали на тарелках, которые Анни доставала с полки, на стенных часах. Кухня казалась просто необъятной по своим размерам, стол в центре смотрелся одиноко, а кресла прямо-таки скорбели по утраченной компании дивана. Печь у дальней стены походила на черную пещеру. Табуретки около нее создавали еще один изолированный уголок, освещенный багровым пламенем, там хлопотала его мать. Кухня выглядела изолированной от всего мира, навеки заброшенной, с темными углами, серым камнем и мрачной допотопной мебелью. Единственное, что было веселенького в ней, – это ситцевые покрывала на диване и креслах; ярко-красные, они и в самом деле оживляли неказистую унылую обстановку; можно было улыбнуться и при взгляде на старинные часы, разукрашенные, точно домашняя птица в ярком оперении, петух или индюк. Вид этих вещиц заставил меня снова погрузиться в раздумья.

Спустя некоторое время мы услышали скрип тяжелых сапог за дверью, и на пороге возник отец Джорджа, крупный, дородный фермер. Лысина его занимала полголовы и была окружена венчиком волос в мелких кудряшках.

– Привет, Сирил, – сказал он мне ласково, – хорошо, что ты не чуждаешься нас, – и потом обратился к сыну: – Ну, что, много еще работы там, в рощице?

– Все закончил: – ответил Джордж, продолжая читать.

– Тогда полный порядок. Кролики и репка – вещи несовместимые.

– Еще бы, – подхватила жена, душой и помыслами прикованная к сковородке.

В конце концов картошка была готова, и она появилась возле стола с дымящейся сковородкой.

Обед был на столе, отец принялся нарезать хлеб. Джордж оглядел стол, снова уткнулся в книгу и читал до тех пор, пока перед ним не поставили тарелку. Служанка уселась за столик у окна – и мы все принялись за еду. В этот момент раздался топот ног, и в комнату вбежала девочка, которую сопровождала ее взрослая сестра. Длинные каштановые волосы ребенка разметались по спине, матросская шляпа была сдвинута на затылок. Она сняла шляпу и села вместе со всеми за стол, беспрестанно болтая с матерью. Старшая сестра, девушка двадцати одного года, подарила мне улыбку и живой взгляд своих ярких глаз, потом брезгливо посмотрела на недожаренную говядину на тарелке.

– Ненавижу сырое мясо, – посетовала она.

– Молодец, – отозвался ее брат, усиленно жуя. – Хотя оно укрепляет жевательную мускулатуру.

Она отодвинула мясо и принялась за овощи. Джордж между тем положил себе добавки.

– Ну, наш дорогой Джордж, я уверена, тебе понравился соус, – заметила младшая, Молли, с обидой в голосе.

– Конечно, – отозвался он. – Почему бы и тебе не отведать его?

– Нет, – возразила юная леди двенадцати лет. – Ведь ты же еще не наелся.

– Умно! – сказал он с полным ртом.

– Ты так считаешь? – съязвила старшая, Эмили.

– Да, – ответил он. – Твоя сестра такая же остроумная, как и ты. А как же иначе – она у нас учится в шестом классе! Я бы поел еще картошки, мама, если только найдется хоть одна не сырая.

– Джордж, – робко возразила мать, – по-моему, картошка нормальная. Я старалась. Потрогай вот эту, вроде мягкая. Мне казалось, она разварилась.

– Пожалуйста, не извиняйся перед ним, – перебила Эмили сердито.

– Сдается, наша Эмили слишком заигралась с детьми этим утром, – мягко сказал Джордж, специально ни к кому не обращаясь.

– Нет, – вмешалась в разговор Молли. – Просто она ударила мальчика по носу, и у него пошла кровь.

– Маленький негодяй. – Эмили с трудом проглотила кусок. – Я рада, что поступила так! Мои мальчики зачастую сущие д… д…

– Дьяволы, – предположил Джордж.

Но сестра не приняла его подсказки. Отец сидел и смеялся. Мать в растерянности смотрела на дочь, которая, опустив голову, теребила пальцами скатерть.

– Неужели этот класс еще хуже предыдущего? – спросила мать с испугом.

– Да нет вроде, – был короткий ответ.

– Она просто любит их бить, – сказал Джордж, заглянув в сахарницу и принимаясь за свой пудинг. – Принеси-ка еще сахару, Анни.

Служанка поднялась из-за стола в углу и поспешила к буфету, мама бросилась следом.

Эмили сказала ему с горечью:

– Единственное, чего я желаю тебе, – это попробовать самому преподавать. Небось сразу бы излечился от излишней самонадеянности.

– Фу, – возразил он. – Я бы запросто расквасил носы всей этой ребятне.

– Да уж! Ты бы не усидел там, сохраняя спокойствие добродушного жирного бычка, – не отставала от него Эмили.

Эта фраза так понравилась Молли, что она истошно захохотала, к вящему ужасу матери.

– Зря ты так шутишь, Эмили, – сказал Джордж, глядя на скривившееся лицо своей младшей сестры.

Но девушке был настолько неприятен дальнейший разговор с братом, что она встала из-за стола. Вскоре Джордж с отцом отправились заниматься своей репой, а я пошел вместе с барышнями по тропинке в школу.

– Господи, меня раздражает все, что он делает и говорит, – сказала Эмили с возмущением.

– Иногда он ведет себя действительно по-свински, – признал я.

– Он и есть самая настоящая свинья, – настаивала она. – Меня раздражает, что он строит из себя всезнайку. И еще – я не выношу это его умничанье. Мне неприятно, как мама постоянно унижается перед ним…

– Значит, тебя злит именно это, – констатировал я.

– Конечно, злит, – отозвалась она дрожащим, злым голосом.

Мы продолжали свой путь молча. Потом она спросила:

– Ты захватил свои стихи?

– Нет… Извини… Опять забыл. Кстати, я отослал их.

– Но ты ведь обещал мне!

– Ты же знаешь, чего стоят мои обещания. Я переменчив, как дуновение ветерка.

Ее разочарование было гораздо сильнее, чем я ожидал. И когда мы расстались на повороте тропинки, на сердце у меня остался тяжелый осадок от ее упреков. Я явственно ощущал это, когда она уходила.

Я перебрался через небольшой звонкий ручей, берущий начало из заросшего пруда. Каменные ступени казались белыми на солнце, по ним сонно текла вода. Две бабочки на фоне синего неба перелетали с цветка на цветок, они увлекли меня на холм, заставили миновать поле, объятое разогретым, горячим воздухом.

Я вступил под благодатную сень деревьев, где склонившиеся ветви дубовой рощи спасали путников от жары. Здесь было так спокойно и прохладно. Мои ноги едва касались земли. Папоротник-орляк протягивал ко мне свои зеленые руки, а деревья словно источали нежность. Но я заспешил прочь, атакованный целой армией мух, которые повели партизанскую войну вокруг моей головы, пока я не продрался сквозь кусты черного рододендрона в саду, где они наконец покинули меня, унюхав, без сомнения, запах, исходивший из горшочков Ребекки с уксусом и сахаром.

Приземистый кирпичный дом с некрашеной просевшей крышей дремал на солнышке в тени больших ветвей, протянувшихся сюда из рощицы.

В столовой никого не было. Зато я слышал стрекот швейной машинки из маленького кабинета – звук, напоминавший жужжание большого насекомого, то громкий, то затихающий. Потом – перезвон четырех-пяти ключей – это кто-то трогал клавиши пианино в соседней комнате. И снова странные звуки, будто большая лягушка прыгала туда-сюда.

«Должно быть, мама вытирает пыль в гостиной», – подумал я.

Необычный звук старого пианино поразил меня. Аккорды звучали тонко и дребезжаще, как голос старой женщины. Возраст придал желтизну зубам маминого маленького пианино и сморщил его кожу.

Бедная старая рухлядь! Когда пальчики Летти скачут по клавиатуре, оно способно издавать только стоны.

Сейчас, однако, маленькое старенькое пианино вдруг разразилось викторианской мелодией. Я удивился: кто же это играет? И вспомнил почему-то маленькую женщину с вьющимися волосами. Мотив пробудил во мне старые чувства, но я не мог вспомнить черты ее лица – память подводила меня, и пока я думал, вошла Ребекка, чтобы снять скатерть со стола.

– Кто это играет, Бекки? – спросил я.

– Твоя мама, Сирил.

– Но она же не играет. Я думал, она не умеет.

– Ах, – ответила Ребекка. – Ты совсем забыл, как она раньше играла и пела для тебя. Ты тогда был совсем маленький, а у нее волосы вились и напоминали коричневый шелк. Неужели ты не помнишь, как она играла и пела, пока не появилась Летти и пока твой отец…

Ребекка осеклась на полуслове, повернулась и вышла из комнаты. Я подошел к двери и заглянул в гостиную. Мама сидела перед маленьким рассохшимся пианино. Ее пальцы порхали по клавишам, она улыбалась. В этот момент в комнату влетела Летти, обхватила руками маму за шею, поцеловала и сказала:

– О Боже, а я-то думаю, кто же это играет на пианино! О наша маленькая мама, мы даже не знали, что ты умеешь так играть!

– Ничего-то я не умею, – ответила мама, смущенно улыбаясь. – Просто захотелось вспомнить старый мотив. Я учила его, когда еще была молодой, именно на этом пианино. А теперь оно рассохлось, потрескалось…

– Поиграй еще, пожалуйста! Поиграй. Звучит так красиво. Как звон хрусталя. Играй же, дорогая, – просила Летти.

– Не-ет, – сказала мама. – От прикосновения к старым клавишам я становлюсь чересчур сентиментальной, чувствительной. Разве вам хотелось бы видеть, как я проливаю слезы по доброму старому времени!

– Старому времени! – возмутилась Летти, целуя ее снова. – Ты у нас еще очень молодая. Ты молода настолько, что можешь влюбиться. Расскажи нам об этом, мама.

– О чем, детка?

– О том времени, когда ты любила играть на пианино.

– Я играла тогда, когда мои пальцы не были такими неуклюжими, как сейчас, в мои пятьдесят лет. – В эту минуту она заметила меня. – Где ты был, Сирил, почему не обедал с нами?

– Ходил на мельницу Стрели-Милл, – сказал я.

– Ну, разумеется, – холодно отозвалась мама.

– Почему «разумеется»? – поинтересовался я.

– И, небось, ушел сразу же, как только Эмили отправилась в школу? – невинно осведомилась Летти.

– Да, – подтвердил я.

Их гнев я моментально ощутил на себе. Подавив раздражение, я сказал:

– Могли же меня пригласить пообедать.

Мама предпочла не отвечать.

– А что, у толстого Джорджа появилась девушка? – поинтересовалась Летти.

– Нет, – ответил я. – Думаю, он еще не скоро дорастет до этого. Да и где найти ему подходящую половину в этом мире?

– Не знаю, что хорошего ты нашел в этой семейке, все время только там и пропадаешь, – сухо заметила мама.

– Ну, не сердись ма, – попросил я. – Ты же знаешь, они мне нравятся.

– Не они, а она тебе нравится, – саркастически заявила мама. – Что же касается его, то это еще форменный щенок неотесанный. Да и чего ожидать, когда родная мать так избаловала его. Он такой же испорченный, как и она. Хотя я полагаю, ты не оставил своих надежд окультурить его. – Мама фыркнула.

– Впрочем, он довольно симпатичный, – сказала Летти с улыбкой.

– Уж ты-то могла бы сделать из него человека, я уверен, – сказал я, иронически поклонившись ей.

– А мне это неинтересно, – парировала она с сарказмом.

Летти тряхнула головой, и ее красивые волосы, свободные от шпилек, полыхнули на солнце золотым светом.

– Какое платье мне надеть, мама? – спросила она.

– Нет, не спрашивай меня, – ответила мама.

– Думаю, лучше всего подойдет гелиотроп. Хотя на таком солнце оно может скоро выцвести, – произнесла Летти задумчиво.

Высокая, ростом почти шесть футов, она была хорошо сложена. Особенно украшали ее золотистые волосы с каштановым отливом, гармонировавшие с ясными глазами и тонкими бровями. Не портил лица и не совсем правильный нос. Зато руки ее – просто загляденье.

– Куда это ты собралась? – поинтересовался я.

Она не ответила.

– Конечно, к Темпестам! – уверенно уточнил я.

Она не ответила.

– Вот уж действительно непонятно, что ты нашла в нем, – продолжал я.

– Куда тебе! – фыркнула Летти. – Право, он ничем не хуже других. Только и всего.

После чего мы оба начали громко смеяться.

– Ладно, ты не думай, – продолжала она, покраснев, – что я все время думаю о нем. Просто хочу поиграть в теннис. Ты придешь?

– А что, если я и впрямь соглашусь? – спросил я.

– О! – она тряхнула головой. – Мы будем очень рады. Убеждена.

– Ура! – сказал я с иронией.

Она засмеялась мне, покраснела и убежала наверх по лестнице.

Полчаса спустя она просунула голову в дверь моей комнаты, чтобы попрощаться и спросить, хорошо ли она выглядит.

Она была столь очаровательной в своем новом платье и шляпке с цветами, что мне не оставалось ничего другого, как гордиться ею.

Зная, что я смотрю на нее в окно, она помахала мне рукой, проходя мимо кустов больших пурпурных рододендронов. Она и сама походила на пышный, дивный цветок. Ее путь пролегал через рощу в противоположном направлении от мельницы Стрели-Милл – к широкой дороге, обсаженной по обеим сторонам тенистыми деревьями. Дорога примерно на четверть мили тянулась вдоль озера Неттермер.

Неттермер – самое нижнее в цепи трех озер. И самое большое и красивое из них. Длиной в милю и почти в четверть мили шириной. Густая поросль деревьев сбегает к озеру. На противоположной стороне, на холме, в дальнем конце озера стоит Хайклоуз. Он смотрит одним глазом в воду и видит нас в Вудсайде. В то время наш коттедж смотрит во все глаза на этот гордый дом сквозь деревья. Я мог видеть, как платьице Летти, подобно далекому парусу, скользило вдоль кромки воды. Над ней плыл ее зонтик. Она повернула к соснам и стала подниматься по склону, пока не исчезла среди деревьев, росших возле Хайклоуза.

* * *

Лесли с сигарой в зубах развалился в плетеном кресле на лужайке. Он разглядывал сигарный пепел, особенно серый на свету, и жалел бедную Нелли Вичерли, которую отвозил этим утром на станцию. Он полагал, что она очень расстроится, когда поезд повезет ее все дальше и дальше отсюда. До чего же эти девицы теряют разум из-за парней! Но она такая симпатичная… Он обязательно попросит Мэри написать ей.

В этот миг он заметил зонтик и быстро закрыл глаза, сделав вид, будто уснул и не замечает приближения Летти. Она же, обнаружив, что он спит с сигарой, сломала веточку чубушника, чьи бутоны цвета слоновой кости издавали сладкий запах.

Не знаю, зачесался ли у него кончик носа, когда она дотронулась веткой, но он вел себя мужественно, пока лепестки щекотали его. Потом, пробудившись от сна, он произнес:

– Ах, Летти! Это ты… Мне снились поцелуи.

– В переносицу? – засмеялась она. – И чьи же это были поцелуи?

– Того, кто вызвал сии сладостные ощущения… – улыбнулся он.

– Я только дотронулась до твоего носа, и тебе должен был присниться… – она замолчала.

– Продолжай, – сказал он с ожиданием.

– Доктор Слоп, – ответила она, улыбаясь своим словам и закрывая зонтик.

– К сожалению, не знаком с этим джентльменом, – ответствовал он, борясь со смехом.

– Доктор Слоп – по носу шлеп! – рассмеялась она, даря ему один из тех коротких интимных взглядов, с помощью которых женщины умело припирают мужчин к стенке.

Его лицо излучало удовольствие.

Глава II
ЯБЛОКО СОБЛАЗНА

Ветер дул, раскачивая деревья, всхлипывая и постанывая в кленах и дубах возле дома и вызывая беспокойство у Летти. Ей не хотелось никуда идти, ничего делать. Но она настояла на том, чтобы я обязательно прогулялся с нею до озера. Мы продирались сквозь заросли папоротника-щитовника и папоротника-орляка, сквозь кусты ежевики и малины, занимавшие открытое пространство перед домом, затем спустились по заросшему травой склону к озеру Неттермер. Ветер шумно нагонял мелкую волну, ее бурленье и плеск среди крупной гальки, шуршанье меж камышом-ситником и свежий бриз, задувавший в лицо, – все это будоражило, тревожило нас.

Высокая таволга, у которой был период почкования, повсюду росла вдоль берега, и наши ноги утопали в ней по колено. Мы вглядывались в пенившуюся рябь, в белесоватые ивы на другом берегу. В том месте, где Неттермер сужался в своем верховье и где в него впадал ручей из Огрели, росла небольшая рощица, и стволы деревьев омывались водой. Мы прокладывали себе путь, бредя вдоль берега, наступая на душистую дикую мяту, запах которой очищал дыхание, выглядывали тут и там места, где обычно вили гнезда водяные птицы, но они стояли теперь пустые. Парочка крохотных, молоденьких чибисов-пигалиц взлетела при нашем приближении и быстро унеслась прочь, вытянув шеи, в страхе перед теми, кто, собственно, не собирался причинять им вреда. Две пташки поначалу решили укрыться в лесу, потом вдруг выскочили оттуда и полетели в нашу сторону, чтобы через минуту броситься от нас в диком ужасе.

– Что напугало бедных крошек, или они с ума посходили? – спросила Летти.

– Не знаю. Иногда они ведут себя достаточно смело, даже нахально; потом вдруг как завопят и удирают прочь, точно змея вцепилась им в крылья.

Однако Летти не обратила внимания на мои рассуждения. Она отошла в сторону и углубилась в заросли кустарника, который милостиво осыпал ее миллионами своих цветков, похожих на хлебные крошки и издававших какой-то медицинский запах. Зевнув, я последовал за ней и вздрогнул услышав неожиданное восклицание:

– О, Сирил!

На берегу лежала черная кошка. Задние лапы неестественно вывернуты, окровавлены и зажаты в капкане. Видно, она опрометчиво прыгнула за добычей и оказалась поймана. Выглядела изможденной, одичавшей. Наверное, своим видом она и напугала бедных чибисов, доведя их до истерики. Кошка смотрела на нас разъяренно и отчаянно мяукала.

– Как жестоко… О, как жестоко! – всхлипнула Летти, содрогаясь. С помощью своей кепки и шарфа Летти я обмотал руку и нагнулся, чтобы открыть капкан. Кошка клацнула зубами, конвульсивно пытаясь укусить меня. Освободившись, она отскочила одним прыжком и уставилась на нас.

Я завернул животное в своей пиджак и взял на руки, приговаривая:

– Бедная миссис Ники Бен… Мы всегда тебе это предрекали.

– Что теперь с ней делать? – спросила Летти.

– Эта кошка из Стрели-Милл, – ответил я. – А пока отнесу ее домой.

Бедное животное беспокойно ворочалась под пиджаком и глухо урчало. Я отнес ее сразу на ферму. Все удивленно смотрели, как я вхожу в кухню со странным свертком в руках и следом за мной Летти.

– Я принес бедную миссис Ники Бен, – сказал я, разворачивая свой сверток.

– О ужас! – воскликнула Эмили, протягивая руку, чтобы потрогать кошку, но быстро отпрянула назад, как испуганный чибис.

– Вот как бывает, – задумчиво сказала мать.

– Не мешает лесникам посидеть пару дней с голыми лодыжками в капкане, – заявила Молли мстительным голосом.

Мы положили бедное существо на коврик и дали теплого молока. Кошка попила совсем немного, будучи очень слабой. Разгневанная Молли принесла на кухню мистера Ники Бена – черного кота, чтобы тот посочувствовал своей покалеченной подруге. Мистер Ники Бен посмотрел, отвернулся и устремился прочь широким шагом, продемонстрировав обычное мужское бессердечие к женским страданиям.

На кухню заглянул Джордж, которому понадобилась горячая вода. Увидев нас, он издал оживленный возглас, и глаза его оживились.

– Посмотри на бедняжку миссис Ники Бен! – воскликнула Молли.

Он опустился перед кошкой на колени и приподнял ей раненую лапу.

– Перелом, – констатировал он.

– Как ужасно, – сказала Эмили, она вся передернулась и вышла из комнаты.

– Обеих лап? – уточнил я.

– Сломана вроде одна… Смотри!

– Но ей же больно! – воскликнула Летти.

– Да, пожалуй, – согласился он.

Молли и ее мать поспешили из кухни в гостиную.

– Что ты собираешься делать? – спросила Летти.

– Избавить несчастную от страданий, – ответил он, взяв на руки бедную кошку.

Мы последовали за ним в сарай.

– Самый быстрый способ, – сказал он, – это раскрутить ее и стукнуть головой о стену.

– Мне дурно от одних твоих слов! – воскликнула Летти.

– Тогда я ее утоплю, – сказал Джордж с улыбкой.

Мы смотрели на него, и нас переполняло отвращение. Он же не торопясь обмотал веревку вокруг шеи животного, к концу ее привязал железный утюг, оставив другой конец ее свободно болтаться.

– Ну, что, пойдете со мной? – спросил он.

Летти во все глаза смотрела на него. Она была бледна.

– Тебе станет дурно, – заметил он.

Она не ответила, однако последовала за ним через двор в сад. Уже на берегу нижнего пруда у мельницы он повернулся к нам и сказал:

– Сделаем так! Вы назначаетесь главными плакальщиками на похоронах.

Поскольку никто из нас не ответил, он отвернулся и бросил бедную, корчившуюся от боли и ужаса кошку в воду со словами:

– Прощай, дражайшая миссис Ники Бен!

Некоторое время мы постояли на берегу. Джордж поглядел на нас с удивлением.

– Сирил, – проговорила Летти тихо. – Разве это не жестоко?.. Разве это не ужасно?

Мне нечего было сказать.

– Ты меня имеешь в виду? – вскинулся Джордж.

– Не тебя… А все это! Такое впечатление, что у нас кровь на башмаках.

Он серьезно посмотрел на нее своими темными глазами.

– Я утопил ее из милосердия, – объяснил он, привязывая веревку к ясеню. Затем сходил за лопатой и вырыл могилку в разомлевшей черной земле.

– И наша добрая, славная, бедная, старая, драная кошка превратилась в симпатичный трупик, – подвел итог Джордж. – Друзья и родственники могут попрощаться с покойной и положить фиалки на ее могилку.

Он воткнул лопату в землю и вытащил из пруда кошку вместе с утюгом.

– Ну, вот, – сказал он, отвязывая утюг, – и кончились страдания. Хорошая была кошка.

– Похорони ее – и дело с концом, – поторопила Летти.

Он в ответ поинтересовался:

– А тебе не будут после этого сниться кошмары?

– Я сплю без сновидений, – резко ответила она и, отвернувшись, зашагала прочь. Мы вернулись в дом и прошли в гостиную, где Эмили сидела у окна, кусая палец. Комната была вытянутой, с довольно низким потолком. Через всю комнату под потолком тянулась большая грубая балка. На камине и на пианино в вазочках стояли полевые и лесные цветы, свежие листья. В комнате было прохладно, пахло лесом.

– Он это сделал? – спросила Эмили. – А вы наблюдали, да? Если б я увидела это, я бы возненавидела его. Уж лучше прикоснуться к червяку, чем к такому, как он.

– Мне тоже вряд ли было бы приятно, если бы он прикоснулся ко мне, – ответила Летти.

– До чего же отвратительны бессердечие и жестокость! – сказала Эмили. – Уже один его вид вызывает у меня отвращение.

– Да? – удивилась Летти, холодно улыбнувшись, и подошла к пианино. – Но он же смотрится таким здоровым, никогда не болеет. – Она села за пианино и принялась играть. Звуки напоминали шорох падающих листьев.

Мы с Эмили тихо беседовали у окна о книгах, о людях. Она была серьезна и настроила и меня тоже на серьезный лад.

Через некоторое время, попив молока и поев, к нам вошел Джордж. Летти продолжала играть на пианино. Он спросил Летти, почему бы ей не сыграть какой-нибудь веселенький мотивчик. Это заставило ее повернуться к нему на стуле. Сначала ей захотелось дать ему уничижительный ответ. Но когда она взглянула на него, сердитые слова, готовые сорваться с ее уст, упорхнули, как вспугнутые птицы. Он явился сюда прямо из кухни и встал возле Летти, вытирая руки. Рукава засучены до локтей, рубашка расстегнута на груди. Летти слегка отклонилась, разглядывая его, стоявшего с расставленными ногами, обутыми в грязные краги и сапоги. Брюки его тоже были закатаны по колено, поэтому виднелись голые ноги. Словом, вид какой-то полураздетый.

– Почему бы тебе не сыграть какой-нибудь веселый мотивчик? – повторил он, вытирая полотенцем руки.

– Мотивчик? – отозвалась она, пристально глядя на его руки, на то, как поднималась и опускалась его грудь, крепкая и белая. Потом с любопытством уставилась на его горло, где загорелая кожа переходила в белую, не тронутую загаром. Она встретилась с ним глазами и снова повернулась к пианино. Ее уши покраснели, милосердно скрытые в завитках волос.

– Что же мне сыграть? – спросила она, как-то конфузливо прикасаясь к клавишам.

Он вытащил сборник песен и поставил перед ней.

– Какую из них? – снова спросила она, слегка вздрогнув, когда почувствовала его руки близко от себя.

– А все, что захочешь.

– Про любовь? – не унималась она.

– Если хочешь – давай про любовь. – Он неуклюже засмеялся, заставив девушку внутренне сжаться.

Она не ответила и принялась играть песню Салли Венна «Тит Уиллоу». Тогда он с удовольствием стал подпевать басом. Затем она заиграла «Я пьян от взгляда твоих глаз». Закончив играть, она повернулась и спросила, нравятся ли ему слова. Он ответил, что считает их довольно глупыми, но посмотрел на нее своими лучащимися карими глазами, как бы колеблясь и с каким-то вызовом.

– Это потому, что от твоего взгляда не опьянеешь, – отозвалась она, отвечая на его вызов блеском своих голубых глаз. Потом опустила ресницы. Он засмеялся и спросил, откуда она знает.

– Все очень просто, – сказала она, серьезно глядя на него снизу вверх. – Твои глаза не меняются, когда я смотрю на тебя. Я всегда считала, что люди, которые чего-то стоят, могут говорить глазами. Обычно такие люди вызывают уважение к себе, их глаза красноречивы и умны.

Она говорила это, продолжая смотреть на него, а он в свою очередь с симпатией глядел на ее лицо, на ее волосы, в которых играло солнце. Видно было, что он задумался над ее словами; потом он вдруг рассмеялся, что выглядело несколько глуповато. Она отвернулась, улыбаясь.

– В этой книжке нет ничего такого, что бы хотелось сыграть и спеть, – сказала она, перелистав сборник.

Я положил перед ней другие ноты, и она заиграла, запела «Упрекнешь ли меня?»

У нее было довольно приятное сопрано, и песня понравилась Джорджу. Он пододвинулся к ней ближе. Закончив играть, Летти посмотрела на него и увидела светящиеся от восторга глаза.

– Тебе понравилось? – спросила она с ноткой превосходства в голосе. – А ведь требовалось только найти нужную страницу.

– Понравилось, – сказал он с чувством, что еще больше усилило ее триумф.

– Я предпочла бы петь песни и плясать, чем дрыхнуть в кресле у камина. Правда, ведь это лучше? – подколола она.

Он засмеялся, начиная понимать, что она подтрунивает над ним.