Текст книги "Белый павлин. Терзание плоти"

Автор книги: Дэвид Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Глава VII
ПОЭМА О ДРУЖБЕ

Обещание чудесной весны было нарушено еще до того, как полностью отцвел май. В течение всего этого весеннего месяца задувал сильный то северный, то северо-восточный ветер, принося с собой неистовый холодный дождь. Покрытые нежными почками деревья дрожали и стонали. Когда ветер дул потише, молодая листва хлопала, щелкала. Трава и злаки росли пышно, но свет от одуванчиков угас. Казалось, это было давным-давно, когда мы веселились среди желтого раздолья, зачарованные этими цветочками. Колокольчики тоже все умирали и умирали. Они покрывали поляны, словно символ скорби. Розовые лихнисы, казалось, появлялись только для того, чтобы тяжело поникнуть под дождем. Бутоны боярышника оставались сжатыми и твердыми, как жемчужины, прячась среди бриллиантово-зеленой листвы. Незабудки, бедные звездочки леса, были забиты сорняками. Часто в конце дня небо очищалось и огромные облака повисали над горизонтом где-то бесконечно далеко отсюда, посверкивая на расстоянии янтарным блеском. Они никогда не приближались. Всегда держались особняком, спокойно и величественно взирая на намокшую землю, потом, словно опасаясь, что их сияние может потускнеть, уплывали и пропадали с глаз долой. Иногда на закате облачная пелена ползла с запада к зениту, поглощая свет. Этот своеобразный балдахин с подсвеченными краями рос, поднимался все выше, ломался, распадался, и небо приобретало оттенок первоцвета, высокое и бледное небо с хрустальной луной. Тогда скот припадал к земле, напуганный холодом, а длинноклювые бекасы мерцали высоко над головой, кружили и кружили, как будто горло им обвила змея, отчаянно крича на просторе, их пронзительный зов был куда горше, чем жалкий протест чибисов-пигалиц. После таких вечеров наступали холодные и серые утра.

Вот в такое утро я и отправился к Джорджу на верхнюю пашню. Его отец развозил молоко, он был один. Когда я поднялся на холм, то увидел, что он стоит в телеге и оглядывает голые красные поля. Я слышал его голос, понукавший кобылу, скрип его телеги. Умненькие и хитренькие трясогузки быстро бегали по черным комьям. Туда-сюда сновали, взлетали, уносились и снова садились на землю разные мелкие птахи. Чибисы-пигалицы кружили с криком среди низких облаков, а их собратья весело бегали между бороздами, слишком грациозные для этого необъятного грубого поля. Я взял вилы и стал разбрасывать навоз. Так мы работали посреди пашни. Над нами кружили тучи чибисов. А еще выше были настоящие тучи, прямо у нас над головой. Внизу, в роще (мы работали на вершине холма), виднелись верхушки черных тополей. Они отливали теплым золотым цветом, и сквозь них словно проступала кровь. Дальше, на горизонте, блестела серая вода, а еще дальше – красные крыши. Неттермер был наполовину скрыт от нашего взора, он находился слишком далеко. Никого больше не было в этом сером одиноком мире, кроме чибисов-пигалиц, круживших с криком в поднебесье, да молчаливо работавшего Джорджа. Эта естественная жизнь полностью завладела моим вниманием, а когда я поднимал глаза, то видел размеренные движения его тела и взмахи рук, наклоны головы, а также замедленный полет чибисов. Через некоторое время, когда телега опустела, он взял вилы и пошел ко мне, чтобы помочь.

Начинался дождь, поэтому он прихватил мешок из телеги, и мы устроились под изгородью. Сидели рядом и смотрели на идущий дождь, который, точно серый занавес, закрыл от нас долину. Мы видели, как темные струи стекали по спине кобылы, терпеливо стоявшей под дождем. Слушали шум падавших капель, ощущали холод дождя и молча сидели. Он курил трубку, я зажег сигарету. Дождь продолжался. Маленькие лужи на красной земле отливали стальным блеском. Мы сидели и время от времени разговаривали. Именно в такие минуты между нами складывались близкие, дружеские отношения, которые позднее, с годами, утратились.

Когда дождь кончился, мы наполнили ведра картошкой и побрели вдоль мокрых борозд, засовывая клубни в землю. Песчаная земля быстро становилась сухой. Около двенадцати часов, когда вся картошка была посажена, он оставил меня и забрал Боба, привязанного к дальней изгороди, запряг его и кобылу в плуг, чтобы пройтись разок и прикрыть картофель землей. Острый легкий плуг оставлял после себя симпатичные борозды на поле.

Птицы летали, порхали следом за плугом. Он подхватил лошадей под уздцы и направился вниз по холму. Белые звезды на коричневых мордах кивали, прыгали вверх-вниз. Джордж крепко держал их. Они прошли мимо меня. Окриком он остановил их. Они неуклюже развернулись. Он подправил плуг, и они снова двинулись вверх по холму.

За ним вдоль новой борозды летали, суетились птицы. Затем мы распрягли лошадей, когда все посадки были засыпаны землей, и стали спускаться вниз по влажному склону холма, чтобы пообедать дома.

Я путался ногами в высокой траве, наступая на увядший первоцвет, стараясь не сломать прекрасные пурпурные орхидеи[28]28
  Возможно, автор имеет в виду дикие ирисы, которые русские называют «касатиками».


[Закрыть]. И вдруг почувствовал, что у моих ног шевелится что-то живое. Я обнаружил гнездо жаворонков, увидел желтые клювики, закрытые выпуклыми веками глазки двух малюсеньких птенчиков с синими перьями на крыльях. Они сидели бок о бок, клюв к клюву и быстро дергали головками вверх-вниз. Я нежно прикоснулся к ним пальцем. До чего же тепленькие! Приятно, что они теплые, в то время как вокруг сыро и прохладно. Я смотрел на них, а вокруг дул ветер. Когда один неосторожно двинулся и выпал, я сперва испугался за него, но он тут же угнездился на место рядом со своим братиком.

Мне стало холодно, а сирень в саду у мельницы голубела так гостеприимно. В своих тяжелых сапогах я помчался вниз, к мельнице, мимо раскачиваемых ветром сикомор, мимо угрюмых сосен. Сосны грустили потому, что миллионы их розовых семян не могли лететь, потому что их крылышки намокли. Конские каштаны храбро вздымали вверх свои свечи на каждой ветке, хотя и не было солнца, чтобы осветить, зажечь их. Замерзший лебедь медленно поплыл по воде, размахивая большими крыльями, раскачивая испуганных белых шотландских куропаток и оскорбляя своим поведением степенных черношеих гусей. А что, собственно, нужно мне, отчего я бросаюсь все время от одного к другому?

* * *

В конце июня погода снова установилась. Трава пошла в рост, так что сено обещало быть хорошим. В этом году нужно было выкосить только два поля, чтобы обеспечить себе достаточный запас до весны. Как только начались мои каникулы, я решил помочь своим друзьям, чтобы мы втроем – отец, Джордж и я – могли заготовить сено, не прибегая к найму работников.

В первое утро я встал очень рано, еще задолго до того, как солнце поднялось достаточно высоко. Назойливый крик петухов слышался по всей долине. Внизу, над водой, над мокрой травой, все еще стоял белый плотный туман. Когда я проходил краем луга, коровий пастернак был ростом с меня. Маленькие ранние птички – жаворонков я не слышал – летали туда-сюда над лугом, забираясь в цветы и быстро вылетая оттуда, стремительно проносясь мимо малинового щавелевого факела. Повсюду выглядывали пурпурные глыбки вики, желтые цветочки молочного горошка, радовали глаз и разбросанная розовость лесной буквицы и плавающие звезды маргариток. На изгороди повисла всей тяжестью жимолость с розовыми розами.

Утро посеребрило полосы скошенной травы на дальнем лугу, навело блеск на те места, где ручей огибал камни, они бриллиантово мерцали. Утро бежало по моим жилам. Утро преследовало серебряных рыбок в глубине, а я, увидев их, быстро сунул в воду палец, чтобы они уплыли обратно.

Я услышал лай Трипа и побежал к пруду. На острове виднелась плоскодонная лодка, а из-за кустов слышался свист Джорджа. Я окликнул его, и он вышел на бережок полуодетый.

– Принеси полотенце, – велел он, – и подай мне.

Через некоторое время я вернулся. Мой Харон дрожал от холода. Один хороший толчок – и мы на острове. Я поспешил раздеться, поскольку мой друг был уже готов к купанию. Трип прыгал вокруг нас, лая от возбуждения.

– Он не понимает, что произошло со мной, – сказал он улыбаясь, оттолкнув собаку ногой. Трип отскочил, потом прыгнул обратно и лизнул его. Он начал играть с собакой. Они прыгали и вертелись на торфяной почве, смеющийся голый мужчина и ликующая собака, которая старалась достать своей большой головой до лица человека, лизнуть, а потом, отбежав, прыгнуть снова, чтобы прикоснуться к голым рукам или к груди. Наконец Джордж лег на спину, смеясь и прижимая собаку брюхом к земле. В это время собака, тоже веселясь, пыталась все-таки лизнуть его в грудь, но не могла, потому что хозяин крепко держал ее. Так они и лежали с Джорджем некоторое время, не шевелясь, пока я не окликнул Джорджа, и тот вскочил на ноги. Мы вместе прыгнули в пруд, Трип за нами.

Вода была холодна, как лед, и на какое-то мгновение я потерял чувствительность. Потом начал плавать, и вода стала вроде теплее, я не чувствовал ничего, кроме поэзии бытия. Я увидел Джорджа, плывущего на спине и смеющегося надо мной. Тогда я поплыл к нему. Смеющееся лицо исчезло, потому что он перевернулся и поплыл от меня, а я преследовал темноволосую голову и красную шею. Трип, негодяй, плыл передо мной и мешал мне. Потом, радостный, он поплыл обратно. Я рассмеялся про себя, когда увидел, что он теперь уже преследовал Джорджа. Я догонял его. Он старался отогнать прочь собаку, а я догонял его. Как только я подплыл к нему и схватил его рукой за плечо, с берега раздался смех. Это была Эмили.

Я изо всех сил брызнул водой в ее сторону. Потом Трип выскочил из воды и погнался за ней, потому что она убегала от его брызг. Джордж, смеясь, плыл рядом со мной.

Мы стояли и вытирались досуха, поглядывая друг на друга. Он был очень хорошо сложен, красивая мужская осанка, тяжелая мускулатура. Он подсмеивался надо мной, утверждая, что я похож на одного из длинных уродливых парней из Обри Бердсли. Я напомнил ему о классических образцах красоты, заявив, что мое телосложение лучше, чем его массивность, чем очень удивил его.

Но в конце концов я сдался и склонил перед ним голову, а он принял это в вежливой форме. Я рассмеялся. Он знал, что я отнюдь не восхищаюсь аристократизмом, наличием голубой крови. Для меня это все тщета. Я смотрел на него, он стоял, белый на фоне зеленой растительности, и растирал руку, держа ее напряженной, с налитыми мускулами. Он вытирал свою кудрявую голову, а я смотрел на выпирающие мускулы его плеч и шеи, когда он их напрягал. И сразу вспомнил рассказ Эннабелла.

Он увидел, что я прекратил вытираться и, смеясь, сказал, что сам разотрет меня очень быстро, словно я ребенок или женщина, которую он любил и не боялся. Я ощутил себя довольно слабым и беспомощным в его руках. Он схватил меня еще крепче. Его рука обвилась вокруг моего тела. Он прижал меня к себе. Прикосновение друг к другу наших голых тел было в высшей степени приятно. Я пережил восторг души, он тоже. Когда он растер меня до красноты и мне сделалось тепло, он отпустил меня, и мы посмотрели друг на друга смеющимися глазами. В это мгновение мы очень любили друг друга. Я никогда с тех пор не знал подобной любви ни к мужчине, ни к женщине.

Потом вместе отправились в поля. Он собирался косить траву на острове, которую не докосил вечером. Я же решил наточить нож у машины, а затем срезать косой ту траву, которую машина не возьмет. Холодное, туманное утро, неподвижность окружавшей нас природы; голубоватых деревьев; мокрых раскрывшихся цветов; доверчивых мотыльков, складывавших и расправлявших свои крылышки, – все было так мило, славно. Лошади ступали со спокойным достоинством, повинуясь командам. Когда все было наготове, лошади остановились, а машина была смазана, Джордж еще стоял, наслаждаясь, прекрасным утром и глядя в долину.

– Больше не буду косить на этих лугах, – сказал он с сожалением. Мы начали косить. Ровно сколько было выкошено, столько же оставалось. Наконец все труды завершены. В этом году поздние цветы рано распустились на кустах, окружавших поле, и розовые розы цвели высоко над изгородью. В траве было полным-полно цветов, знакомых с детства. Больше мы никогда не встретимся с ними.

– Уже только ради того, чтобы косить, стоило, пожалуй, жить, – сказал он, глядя на меня.

Мы почувствовали тепло солнца, проглянувшего сквозь утренний холодный туман.

– Видишь сикомору, – сказал он, – ту кустистую, за большой ивой? Я помню, как папа сломал большую ветку, потому что ему понадобилась прямая палка-посох. Помню, что испытывал жалость. Она росла такая прямая, с такими удивительными листьями… ты знаешь, как выглядят молодые сикиморы высотой в девять фунтов? Мне это показалось жестокостью. А теперь и ты уезжаешь, и мы убираемся отсюда восвояси. Я буду себя чувствовать так, будто мой ствол сломан. До сих пор помню красноватые пятнышки на листьях, которые он срывал с ветки.

Он растроганно улыбнулся мне, слегка смутившись из-за столь долгих речей. Потом полез на сиденье, взял в руки вожжи и поднял нож у машины.

– До свидания, – сказал он, улыбаясь мне через плечо.

Машина тронулась. Нож обрушился, трава задрожала и упала замертво. Машина засновала по полю, оставляя позади себя срезанную нежную бархатистую траву на всем пути следования. Цветы на еще не срезанной траве неподвижно застыли в ожидании, точь-в-точь наши дни впереди, еще не прожитые нами.

Солнце лизнуло землю лучами, проснулись бабочки, и я мог слышать его раскатистое «Но-о!» с дальнего конца луга. Потом он повернул, и я мог видеть уши лошадей и его белые плечи, когда они двигались сквозь высокую нескошенную траву, стоявшую стеной на склоне холма. Я присел под вязом, чтобы наточить ножи. Проезжая, Джордж всякий раз оглядывал скощенный ряд, лишь изредка понукая лошадей, чтобы они шли ровно. Его голос пробудил к жизни все вокруг. Когда мы работали, мы почти не обращали внимания друг на друга. Его мать частенько говорила:

– Джордж так рад, когда оказывается в поле, что даже времени не замечает.

Позже, когда стало жарко, запахло жимолостью, другие запахи появились в воздухе; когда все поле было выкошено, и я увидел последнее предсмертное дрожание круглолистых колокольчиков, перед тем как им упасть; когда в зеленом ворохе утонули толстые стебли пурпурной вики; мы стали ворошить вилами посеребренные солнцем изумрудные полосы скошенной вчера травы, стали подставлять еще почти свежие цветы солнцу, чтобы те умирали побыстрее.

Мы разговаривали о прошлом, размышляли о будущем. Став на день старше, мы забыли обо всем, работали, пели, иногда я читал ему стихи, рассказывал о какой-нибудь книге. Какая диковинная жизнь открылась для нас обоих.

Глава VIII
ПАСТОРАЛИ И ПИОНЫ

За обедом отец объявил нам потрясающую новость, что Лесли попросил разрешения устроить сегодня вечерний пикник с гостями на сенокосах Огрели. Ведь там очень красивые места. Ручей течет в тени деревьев, и его берега зелены. А еще есть два удивительных зеленых островка. Более того, жена сквайра написала книгу, в которой изображены эти луга и мельница и где разыгрываются трогательные любовные сцены. Гости, приглашенные на бракосочетание в Хайклоуз, непременно хотели побывать на пикнике в таком замечательном месте.

Отец, очень довольный, так и светился радостью, глядя на нас через стол. Джордж поинтересовался, кто придет.

– О, совсем немного народу… полдюжины гостей, в основном леди, приглашенные на свадьбу.

Джордж сначала выругался от души; потом стал относиться к этому, как к шутке. Миссис Сакстон надеялась, что они не попросят у нее кружек. У нее не было и двух одинаковых чашек, а ее ложки меньше всего походили на серебряные. Дети были в восторге и хотели не ходить в этот день в школу, на что получили твердый отказ от Эмили, это внесло разногласие в семью.

Когда мы в поддень отправились в поле ворошить сено, каждый думал о своем и не разговаривал. Время от времени мы останавливались и смотрели в лес, не появились ли они.

– Вон они! – вдруг воскликнул Джордж, заметив, как что-то белое промелькнуло в темном лесу. Мы стояли тихо и смотрели. Две девушки, одна в платье цвета гелиотропа, другая в белом, какой-то мужчина с двумя девушками, в бледно-зеленом и белом, и наконец еще один мужчина с девушкой.

– Ты разглядел, кто это? – спросил я.

– Та первая девушка в белом – Мэри Темпест, а вот он и Летти, других я не знаю.

Он постоял, совершенно не двигаясь, потом перевел взгляд на ручей. И вдруг вонзил вилы в землю со словами:

– Можешь закончить, если хочешь. Пойду выкошу вон тот участочек внизу.

Он посмотрел на меня, чтобы понять, что я думаю по этому поводу. А я думал, что он боится встречи с нею, и улыбнулся про себя. Возможно, ему стало стыдно, и он молча пошел к машине. Я слышал, как он отбивал косу о камень. Потом отправился косить дальний участок, где почва была очень неровная и машина не могла работать, не могла убирать остатки зеленой сладкой луговой травы.

Я зашагал к пруду, чтобы поприветствовать вновь прибывших. Я поклонился Луи Деннис, высокой грациозной девушке в платье цвета гелиотропа. Поклонился Агнессе Д’Арси, стройной, интеллигентной девушке с красивыми рыжими волосами. Она была без шляпы. В руках у нее был зонтик. Я поклонился Хильде Секонд, маленькой и очень симпатичной девушке. Затем поклонился Мэри и Летти, пожал руку Лесли и его другу Фредди Крессуэллу. Последний – настоящий тип идеального мужчины: широкоплечий, белолицый парень с красивыми мягкими волосами цвета красноватой пшеницы, смеющимися глазами и приятной речью. Парень, который очень страдает от того, что надо постоянно выглядеть взрослым, солидным мужчиной, и который остается в душе парнем, безответственным, балованным, ну и все такое прочее. Поскольку было довольно жарко, мужчины были одеты во фланелевые костюмы. Было очевидно, что они оделись со скрупулезной тщательностью. Инстинктивно я попытался подтянуть брюки, и вообще я чувствовал себя униженно по сравнению с отцом, большим и здоровым мужчиной, чьи плечи стали широкими от постоянной работы, хотя его брюки были тоже перекошены.

– Что нам делать? – спросила Мэри. – Знаешь, мы не хотим мешать, мы хотим помочь вам. Это так хорошо, что вы позволили нам прийти сюда.

Отец засмеялся и сказал приятным голосом, чем всем сразу очень понравился:

– Давайте, так уж и быть, я посмотрю, может, попрошу вас переворошить сено, если, конечно, Сирил оставил работенку для вас. Пойдемте за вилами.

Из всех вил он выбрал самые легкие для них. И все начали ковырять сено. Он осторожно показал им – Мэри и очаровательной маленькой Хильде, как это делать, и те стали выполнять работу очень старательно, от души, смеясь его шуткам. Он был большой любитель поболтать с девушками, и они расцветали от его внимания.

– Однако взопрел, – нараспев произнес Крессуэл, у которого, между прочим, был диплом филолога.

Он собирал сено в охапку, а Луи Деннис аккуратно его укладывала, демонстрируя свое красивое платье, пошитое строго по ее фигуре, без всякого пояска, без рукавов. Летти тоже была в приталенном платье белого цвета. Она работала в паре с Лесли, а мисс Д’Арси – со мной.

Крессуэл скривил свой красиво очерченный рот в тонкую улыбку:

– Господи, какая легкомысленная маленькая пастораль… достойная пера старика Феокрита, не правда ли, мисс Деннис?

– А почему бы нам не поговорить об этих персонажах древней классики… я даже не буду называть их имена. Что бы он сказал о нас?

Он засмеялся, блеснув голубыми глазами:

– Этот был бы стариной Дафнисом, – Крессуэлл указал на Лесли, – состязавшимся в пении со мной, Даметасом, дабы завоевать расположение наших пастушек… сначала Дафнис бы спел для Амариллис, я хочу сказать Наис, будь они прокляты, все время путаю этих нимф.

– Послушайте, мистер Крессуэлл, что у вас за язык! Подумайте, кого вы проклинаете, – сказала мисс Деннис, она прилегла на сено и коснулась своего лба шелковой перчаткой.

– В пасторали обычно происходят всякие легкомысленные вещи, – ответил он, схватив ее за край юбки и откидываясь на спину рядом с нею. – Сочини-ка нам, Дафнис, про мед, про белый сыр… и про ранние яблочки, которые созреют через неделю.

– Уверена, что яблочки, о которых вы ведете речь, пока еще слишком маленькие и зеленые, – перебила мисс Деннис, – они ни в коем случае не созреют за неделю… у-у-у, кислятина!

Он улыбнулся ей в своей капризной манере.

– Слышали, Темпест: «у-у-у, кислятина!» – и не более того! О, любите нас, девы, ну, отчего вы еще не начали любить нас? О чем же нам петь тогда?

– Я бы охотно послушал вас, кстати, поскольку сам лично не сделал выбора между медом и сыром.

– И всякими там яблочками… впрочем, пусть нас рассудит женщина. Хорошо, мисс Деннис?

– Не знаю, – сказала она, убирая мягкие волосы со лба, при этом ее пальцы сверкнули кольцами.

– «Моя любовь белая, чистая, волосы у нее золотые, как капли меда на солнышке… моя любовь коричневая и сладкая, и я готов припасть к губам моей любви». Продолжайте, Темпест, давайте, пастушок. О, что там такое? Там парень отбивает косу! Да у вас спина заболит только от того, что вы будете смотреть, как он работает. Продолжайте, ради бога, пойте. Послушайте, кто-нибудь отвлеките его.

– Да, пойдемте же к нему, – сказала мисс Д’Арси. – Уверена, он даже не представляет, какую счастливую пастораль он сейчас изображает… Пойдемте к нему.

– Они не любят, когда им мешают работать, Агнес… кроме того, порой неведение – блаженство… – сказала Летти, боясь в глубине души, чтобы та не привела его сюда. Девушка заколебалась, потом глазами пригласила меня пойти с ней.

– О Боже, – засмеялась она, – Фредди – такой осел, а Луи Деннис совсем как оса в патоке. Меня разбирает смех от их умничанья. Разве вы не чувствуете себя великолепно, когда вот так косите? Пойдемте посмотрим! Мы скажем ему, что нам нужны эти наперстянки, которые он скашивает, и эти колокольчики. Полагаю, вы согласны…

Джордж не заметил нашего приближения, пока я не окликнул его. Потом он оглянулся и увидел высокую, осанистую, гордую девушку.

– Мистер Сакстон… мисс Д’Арси, – сказал я, и они обменялись рукопожатием. Сразу же он повел себя несколько иронично, поскольку заметил, какая у него большая и грубая рука по сравнению с нежной рукой девушки.

– Мы подумали, вы выглядите очень великолепно, – а мужчинам так нравится, когда их вид вызывает симпатию у кого-либо… не так ли? Сохраните для нас эти наперстяночки, они так красивы… как дикие солдаты, перелезающие через ограду… не срезайте их… и эти кампанулы – колокольчики, ах, да! Они создают поистине идиллическую картину. А вам по нраву идиллия, а? О, вы не представляете себе, как вы похожи на персонаж классических пасторалей. Но, видите ли, я не предполагаю, что вы страдаете от идиллической любви… – она засмеялась, – что-то не видно глупого маленького бога, летающего над нашими покосами, правда? У вас есть время, чтобы развлекаться с Амариллис в тени?.. Уверена, зря они прогнали Филлис с полей…

Он засмеялся и продолжил работу. Она слегка улыбнулась, полагая, что произвела на него огромное впечатление. Потом вскинула руку в драматическом жесте и посмотрела на меня, в это время его коса срезала сочную траву.

– Р-р-раз!.. Ну, не прекрасно ли?! – воскликнула она. – Как неумолима судьба… думаю, это прекрасно!

Мы собирали цветочки, разговаривали, пока не наступило время пить чай. Явился слуга с корзиной, и девушка расстелила скатерть под большой ивой. Летти взяла серебряный чайничек и пошла наполнить его к ключу, который бил неподалеку. Над ним нависала герань-журавельник, и длинные стебли травы колыхались над водой. Джордж закончил работу и собирался идти домой пить чай. Он зашагал прямо к ключу, где Летти играла с водой, наполняла чашкой чайник и смотрела на водяных жучков в лужице, на то как их тени мелькают над грязью, лежащей на дне лужицы.

Она, услышав его шаги, оглянулась и нервно улыбнулась. Оба боялись встречаться друг с другом с некоторых пор.

– Пора пить чай, – сказал он.

– Да… скоро будет готов. Нужно только вскипятить воду.

– О, – сказал он, – а я пойду домой…

– Нет, – ответила она, – ты не можешь, потому что мы будем пить чай все вместе. Я принесла фрукты, потому что знаю, ты не большой любитель чая… Твой отец придет.

– Но, – сказал он обидчиво, – я не могу пить чай с этими людьми… и не хочу… взгляни на меня!

Он протянул к ней свои руки, руки варвара. Она вздрогнула и сказала:

– Не имеет значения… это придаст оттенок реализма нашему пикнику.

Он иронически засмеялся.

– Нет, ты должен остаться, – настаивала она.

– Я бы попил, если можно, – сказал он, уступая.

Она вскочила, покраснев и предлагая ему маленькую симпатичную чашечку.

– Извини, пожалуйста, – смутилась она.

– Ничего, – пробормотал он и, отвернувшись от протянутой ему чашки, подставил рот под струю и стал жадно пить.

Она стояла и смотрела на то, как он пьет, как тяжело дышит после этого. Он выпрямился, вытер рот, не глядя на нее. Потом вымыл руки в воде, подняв грязь со дна. Сунул руку на дно лужицы и вынул оттуда пригоршню ила с серыми рачками, вертящимися в нем. Он швырнул грязь на землю, и сразу стали извиваться, корчиться маленькие серые твари.

– Надо бы почистить источник, – сказал он.

– Да, – ответила она, пожав плечами. – Не задерживайся, – добавила она, взяв серебряный чайник.

Через некоторое время он встал и пошел за ней. Он явно нервничал.

Девушки сидели на охапках сена. Мужчины услужливо склонились над ними. Слуга раздавал чашки с чаем, Джордж сел между Летти и Хильдой. Летти подала ему его маленькую скорлупку чая, которую он, поскольку не испытывал жажды, поставил на землю рядом с собой. Потом она передала ему хлеб с маслом, приготовленный к чаю, фрукты, виноград и персики на прекрасно инкрустированном подносе. Какое-то время она смотрела на то, как его толстые, плохо отмытые пальцы ковыряются среди фруктов, потом быстро отвернулась. В продолжение всего веселого чаепития, когда беседа шла поверх чашек, она избегала смотреть ему в глаза. Однако снова и снова, когда кто-либо предлагал: «Простите, мистер Сакстон, не хотите ли пирожное?…» или «Посмотрите, мистер Сакстон, вот на этот персик, попробуйте его, уверен, что он очень спелый», произнося все это совершенно естественным тоном, но все же делая различие между ним и другими мужчинами, Летти вынуждала себя смотреть на то, как он ест, односложно отвечает, неуклюже смеется, и гнев залег вертикальной складкой у нее между бровей. Хотя она поддерживала веселый, непринужденный разговор, все равно всеми ощущалась какая-то неловкость, какой-то разлад, и мы не стали засиживаться за чаем. «Джордж, – сказали ей потом, – смотрелся мокрой курицей на вечеринке». Его присутствие сделалось невыносимо для нее. Хотелось, чтобы он оказался сейчас от нее за тысячу миль. Он слушал остроты Крессуэла и смеялся.

Он был первым, кто встал, сказав, что должен подоить коров.

– О, пошли… пошли. Можно, я пойду и посмотрю, как доят коров, – сказала Хильда, ее деликатное, нежное лицо вспыхнуло, поскольку она была очень застенчива.

– Ну уж нет, – протянул Фредди, – запах живой говядины не слишком приятен. Предупреждаем тебя, лучше останься с нами.

– А я вообще не переношу коров, за исключением симпатичненьких на картинках, – проговорила Луи Деннис, улыбаясь с легкой иронией.

– Пойдем, Летти, – сказал Лесли добродушно, – я знаю, ты обожаешь фермерство… пойдем. – И они последовали за Джорджем.

Они прошли берегом вдоль пруда, где плавали лебеди со своим пушистым выводком, «топая маленькими лапками, дорогие… маленькие, нежные создания топ-топ по воде», – как сказала бы Мэри.

Мы слышали, как Джордж внизу кричал: «Билли… Билли… Билли… Билли!» – А потом уже в саду: «Иди отсюда, дурачок… уйдешь или нет?» – грозным голосом.

– Убежал? – засмеялась Хильда, довольная, и мы поспешили посмотреть, что там приключилось.

В зеленой тени, между высокими кустами крыжовника, вдоль тропинки рдели тяжелые, малиновые, гордые пионы. Красные шары наклонились, нависнув всем своим малиновым весом над травянистой тропинкой, рожденной тайным дождем ради собственного удовольствия. Огромные цветы стояли вдоль тропинки, словно толпы кардиналов среди зеленых кустов. Мы исторгли всевозможные слова восхищения. Летти наклонилась, приподняла обеими руками шелковый бутон, упавший на землю от собственной тяжести. Джордж пошел по тропинке, ведя за собой теленка, который шел, вытянув шею, посасывая средний палец на руке Джорджа.

Отношение девушек, не замечавших его, склонившихся над пионами, больно задело его. Проходя мимо с теленком, он сказал:

– Прекрасные пиноки в этом году, не так ли?

– Как вы называете их? – воскликнула Хильда, повернув к нему миленькое, очаровательное заинтересованное личико.

– Пиноки, – ответил он.

Летти оставалась в согнутом положении с красным цветком в руках. Она видела только теленка со сверкавшим носом, он сосал палец. Сосал старательно, только безрезультатно. В его глазах светилось сомнение, но не отчаяние. Мэри, Хильда, Лесли засмеялись. Джордж же смотрел на Летти, согнувшуюся, как он решил, в задумчивости над цветком. Он вывел скотинку из сада и, дав шлепка, направил на скотный двор.

Потом вернулся, вытирая палец о брюки. Он встал возле Летти, и она больше почувствовала, чем увидела, необычную бледность одного его пальца по сравнению с остальными. Из сочувствия к нему она потерла свой палец о платье.

– Ну разве эти цветы не миленькие?! – снова воскликнула Мэри. – Так и хочется их обнять.

– О да! – согласилась Хильда.

– Они как романс… Д’Аннунцио… страстно-печальный романс, – сказала Летти ироническим тоном, ей просто надо было что-то сказать, отчасти затем, чтобы скрыть собственное возбуждение.

– Об этом придумана сказка, – вставил слово и я.

Девушек это заинтересовало.

– Умоляю, расскажите, – попросила Хильда.

– Я слышал ее от Эмили. Она считает, что это легенда, то есть нечто подобное происходило в действительности, но я думаю, это просто сказка. Она сказала, что пионы давным-давно принесены сюда из Холла парнем, жившим в этих местах, тогда тут была только мельница. Он был загорелым, сильным, и дочь владельца Холла, бледное, хрупкое и юное создание, полюбила его.

Когда он приходил в сады Холла, чтобы подрезать тисовые живые изгороди, она ходила возле него в белом платье и рассказывала сказки о старых временах тоненьким голоском, как пение крапивника. Он подумал, что она фея, которая желает околдовать его. Ему нравилось стоять и высматривать ее. Однажды, когда она подошла близко, рассказывая ему сказку, и слезы потекли у нее по щекам, он обнял ее и поцеловал. Они встречались в роще осокорей – черных тополей. Она приходила с охапками цветов, потому что всегда играла роль феи.