Текст книги "Белый павлин. Терзание плоти"

Автор книги: Дэвид Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

– Ну, вот, вроде все готово для танцев.

Когда актеры сыграли последнюю шараду, Лесли окликнул ее:

– Теперь, мадам… вы рады, что я вернулся?

– Да, – сказала она. – И не покидай меня больше, ладно?

– Не покину, – ответил он, притягивая ее к себе. – Я забыл носовой платок в столовой, – добавил он, и они вышли.

Мама разрешила, чтобы мужчины курили.

– Знаешь, – сказала Мэри Тому, – я удивляюсь, как ученые могут курить. Ведь это бессмысленная трата времени.

– Иди-ка сюда, – сказал он, – и дай мне огонька.

– Не-а, – ответила она. – Вот пусть наука и даст тебе прикурить.

– Наука, да, это серьезно… Ах, но наука ничто в твоей жизни без девушки… Да, да! Ну, подойди же… только не опали мой великолепный нос.

– Бедный Джордж! – воскликнула вдруг Алиса. – Ему, кажется, нужен ангел-хранитель?

Он сидел, развалившись в большом кресле.

– Да, – ответил он. – Иди сюда, мне тоже не обо что зажечь спичку. Коробок потерял.

– Я зажгу их о каблук, ладно? Встань, а то мне придется сесть тебе на колени. Хм, бедняга будет только в восторге, да? – И отчаянная девушка уселась ему на колено. – Если я опалю тебе усы, ты пошлешь армаду? О… о… прекрасно!.. Ты выглядишь очень мило!

– Ты мне завидуешь? – спросил он с улыбкой.

– О-о-чень!

– Стыдно завидовать людям, – сказал он почти с симпатией.

– Можно и мне покурить?

Он предложил ей сигарету из своих губ. Она была удивлена и в то же время возбуждена его ласковым тоном. И, не раздумывая, взяла сигарету.

– Я изображу телку… как мисс Дос, – сказала она.

– Не называй себя коровой, это несправедливо, – возразил он.

– Корова – прекрасное животное… пусти, – воскликнула она.

– Нет… с тобой удобно… не уходи, – попросил он, удерживая ее.

– Тебе пора повзрослеть. О… какие большие руки… пусти. Летти, подойди и ущипни его!

– В чем дело? – осведомилась моя сестра.

– Он меня не отпускает.

– Сейчас отпустит, он быстро устает от всего, – ответила Летти.

Алиса освободилась, но не двигалась с места. Она сидела и курила его сигарету. Сначала выдула маленькую порцию дыма и задумчиво на него посмотрела. Затем направила струю через ноздри и потерла нос.

– Не так уж и хорошо, как мне представлялось, – сказала она.

Он рассмеялся.

– Милый мальчик, – сказала она, нежно коснувшись его подбородка.

– Разве? – спросил он.

– А вот сейчас проверим! – воскликнула она и закрыла ладонью ему глаза. Потом поцеловала его. Тут она обернулась и посмотрела на мою маму и Летти. Сестра сидела в прежней позе рядом с Лесли, вдвоем в одном кресле. Он держал ее руку и все время гладил.

– Не правда ли, он довольно мил? – откликнулся на ее слова Лесли, целуя свою невесту в лоб, – такой теплый и белый.

– А кое-кто еще говорит о телочках, – промурлыкала Алиса Джорджу.

– Помнишь, – сказал Лесли тихо, – того человека из повести Мериме, который хотел укусить свою жену и попробовать ее кровь?

– Помню, – проговорила Летти, – ты что, тоже из породы диких зверей?

– Возможно, – смеясь ответил он. – Мне хотелось бы, чтобы все эти люди ушли. Твои завитки на шее волнуют меня… они такие трогательные…

Насмешница Алиса расстегнула запонку на рубашке Джорджа, его рука лениво покоилась на ее колене, и стала закатывать рукав.

– Ах! – воскликнула она. – Какая красивая рука, коричневая, как поджаристая булка!

Он смотрел на нее с улыбкой.

– Тяжелая, как кирпич, – добавила она.

– Тебе нравится? – спросил он.

– Нет, – сказала она таким тоном, который больше подходил для ответа «да». – Твоя рука вызывает во мне дрожь.

Он улыбнулся снова.

Она положила свои тонкие, бледные, похожие на цветы руки на его ладони.

Он, развалившись в кресле, с любопытством разглядывал их.

– У тебя нет ощущения, что в твоих руках полным-полно серебра? – спросила она насмешливо почти шепотом.

– Это, пожалуй, нечто более ценное, – ответил он нежно.

– А у тебя, наверное, золотое сердце, да? – продолжала она шутить.

– О черт! Какие речи! – ответил он кротко.

Алиса посмотрела на него изучающим взглядом.

– А я как бутылка пива у тебя на подоконнике! Славная компания, верно? – спросила она.

Он засмеялся.

– До свидания, – проговорила она, соскользнув с его колен.

– Не уходи, – попросил он… но было поздно.

Вторжение Алисы в тихое сентиментальное течение вечеринки было под стать лучу света в курятнике. Все прыгали, скакали, всем хотелось что-то делать. Все кричали и требовали начать танцы.

– Эмили… сыграй нам вальс… не возражаешь, Джордж, ну что же ты? Ты тоже не танцуешь, Том? О, Мэри!

– Нет, нет, Летти, – запротестовала Мэри.

– Потанцуй со мной, Алиса, – попросил Джордж с улыбкой, – а Сирил пригласит мисс Темпест.

– Сирил… Давай… танцуй или умри! – приказала Алиса.

Мы начали танцевать. Я заметил, что Летти куда-то внимательно смотрит, и оглянулся. Джордж танцевал вальс с Алисой, легко, весело, то и дело смеясь над ее замечаниями. Летти даже не слушала того, что говорил ее возлюбленный. Она смотрела на задорную, шумную пару. В конце концов она не выдержала и подошла к Джорджу.

– Вот как! – сказала она. – А ты, оказывается, можешь…

– Значит, ты думала, я не могу? – сказал он. – Ты же обещала танцевать менуэт и валету со мной… помнишь?

– Да.

– Обещала или нет?

– Да. Но…

– Я побывал в Ноттингеме и там научился.

– Это… из-за меня?.. Очень мило. Лесли, мазурку, пожалуйста. Ты можешь сыграть для нас, Эмили?

– Да, это довольно просто. Том, когда ты беседуешь с мамой, то выглядишь таким счастливым.

Мы танцевали мазурку с теми же партнерами. У Джорджа это получалось лучше, чем я ожидал… без всякой неуклюжести… правда, немного скованно. Однако он ни разу не сбился, хотя постоянно хохотал и болтал с Алисой.

Потом Летти призвала всех поменять партнеров, и они с Джорджем начали танцевать свою валету. На губах его сияла победная улыбка.

– Ты поздравишь меня? – спросил он.

– Я удивлена, – ответила она.

– Я тоже. И я сам себя поздравляю.

– Неужели? Ну, тогда и я присоединяюсь.

– Спасибо. Наконец-то ты начинаешь…

– Что? – быстро прервала его она.

– Верить в меня.

– Давай не будем начинать этот разговор снова, – попросила она.

– Тебе нравится танцевать со мной? – поинтересовался он.

– На этот счет будь спокоен, – ответила она.

– Господи, Летти, ты заставляешь меня смеяться!

– Я? – спросила она. – А что если вы поженитесь с Алисой… и притом скоро?

– Я… с Алисой!! Но ведь у меня всего какая-то сотня фунтов за душой и никаких перспектив. Вот почему… ну… одним словом, я не женюсь ни на ком… кроме, конечно, той, у кого будут деньги.

– У меня есть две тысячи фунтов, принадлежащих лично мне…

– У тебя? Это очень мило, – сказал он, улыбаясь.

– Ты сегодня какой-то другой, – сказала она, близко наклоняясь к нему.

– Я? – откликнулся он. – Это потому, что все уже другое. Все изменилось, наконец.

– Не забывай вовремя делать шаги, – многозначительно произнесла она и уже серьезно добавила: – Понимаешь, я ничего не могу поделать с собой.

– Почему?

– Я не властна в своих поступках. Никто не властен. Нам приходится делать только то, чего ждут от нас другие. Мы лишены выбора. Потому что мы всего лишь фигуры на шахматной доске.

– Ага, – согласился он с сомнением в голосе.

– Хотелось бы знать, когда все это кончится, – сказала она.

– Летти! – воскликнул он, сжав ей руку.

– Не надо… не говори ничего… это нехорошо. Уже поздно. Если ты скажешь еще что-нибудь, я объявлю, что устала, и прекращу танец. Не говори больше ни слова.

Он послушно последовал ее просьбе. Их танец подходил к концу. Затем он пригласил Мэри, которая все время весело щебетала с ним. Пока он танцевал с Мэри, успел снова восстановить в себе бодрость духа, чтобы казаться приятным и милым. Он был весьма оживлен в течение всего вечера. За ужином позволил себе поесть и выпить вина.

– Попробуйте кофе по-турецки, мистер Сакстон.

– Спасибо… но лучше дайте мне это в виде коричневого желе, а? Это для меня что-то новое.

– Отведай это блюдо, Джордж.

– А, давай… да оно прямо как драгоценный камень.

– Ты тоже станешь таким завтра… желтым, как топаз.

– Ах! Завтра будет завтра.

В конце ужина Алиса крикнула:

– Джордж, дорогуша… ты закончил трапезу?.. Только не умирай смертью короля… короля Джона… я этого не перенесу.

– Ты так меня обожаешь?

– Я? Да… О! Ради тебя я готова выбросить мою лучшую воскресную шляпу, готова швырнуть ее под твою повозку с молоком, точно!

– Нет, лучше сама бросься ко мне в повозку воскресным днем, когда я поеду мимо.

– Да… и вообще приходи к нам в гости, – сказала Эмили.

– Как здорово! Завтра я тебе буду уже не нужна, Джордж-дорогуша, поэтому я, возможно, приду. А ты женишься на мне?

– Да, – сказал он.

Когда приехала повозка и Алиса, Мейди, Том и Уилли собрались уезжать, Алиса долго прощалась с Летти… послала Джорджу множество воздушных поцелуев… обещала любить его верно и искренне… и уехала.

Джордж с Эмили задержались еще ненадолго. Теперь комната казалась пустой и тихой, все веселье куда-то улетучилось. Разговоры прекратились. Осталась лишь какая-то неловкость.

– Ну, – произнес Джордж наконец, – сегодняшний день почти завершен, скоро наступит завтра. Я вроде несколько опьянел! Мы славно провели вечер.

– Я рада, – сказала Летти.

Они надели ботинки, натянули гетры, надели пальто и стояли в холле.

– Нам пора, – сказал Джордж, – а то скоро пробьют часы, и Золушке… взгляните на мои хрустальные туфельки… – он указал на ботинки. – Полночь, лохмотья, побег. Очень подходящий образ. Я назовусь Золушкой, которую отвергли. Думаю, я немного пьян… мир кажется мне забавным.

Мы вышли их проводить и поглядели на дальние холмы.

– До свидания, Летти, до свидания.

Они ушли и затерялись среди снегов, нырнув в глубину леса.

– До свидания, – крикнул он из темноты.

Лесли захлопнул дверь и увел Летти в гостиную. Мы слышали, как он возбужденно что-то нашептывал ей и тихо смеялся. Потом толкнул ногой дверь в закрытую комнату.

Летти начала смеяться, шутить, громко говорить. Раскаты ее смеха казались какими-то странными. Потом внезапно ее голос умер.

Мэри сидела за маленьким пианино в столовой… и что-то фальшиво играла. Это действовало на меня угнетающе, жалкие остатки завершившегося праздника, но у девушки было сентиментальное настроение, и она наслаждалась игрой.

Это был промежуток между сегодняшним и завтрашним днем, когда комедия вот-вот обернется трагедией.

Повозка вернулась.

– Лесли, Лесли, Джон приехал за нами! – позвала Мэри.

Никакого ответа.

– Лесли, Джон ждет на холоде.

– Ладно, сейчас.

– Давай поторопись.

Она говорила с ним через дверь. Потом он вышел и выглядел очень сонным и сердитым из-за того, что ему помешали. За ним шла Летти, поправляя на ходу волосы. Она не смеялась и выглядела смущенной, как и большинство девушек в подобной ситуации, видно было, что она очень устала.

Наконец Лесли после многократных прощальных поцелуев забрался в повозку, залитую потоком желтого света, и она тронулась, сразу попав в тень, а он еще долго что-то кричал по поводу завтрашнего дня.

Часть вторая

Глава I
ЧУЖИЕ ЦВЕТЫ И ЧУЖИЕ БУТОНЫ

Зима долго сковывала морозом землю. Рабочие шахты «Темпест, Уарралл энд компани» объявили забастовку, требуя улучшения условий труда. В принципе ничего необычного в этом не было, поскольку рабочие знали, чего они добиваются, рассуждали они разумно и пребывали в хорошем настроении, но в целом какое-то уныние воцарилось в нашей сельской местности, и многим пришлось туго. Повсюду на улицах можно было встретить толпы мужчин, ничем не занятых, вялых, опустошенных. Проходила неделя за неделей, агенты профсоюза шахтеров организовывали митинги, а священники устраивали молебны, между тем забастовка продолжалась. Передышки не было. Крикуны постоянно били в набат на улицах; служащие компании постоянно распространяли бюллетени, в которых старались разъяснить ситуацию, а люди говорили и говорили без умолку. Так проходили целые месяцы в смятении, безнадежности, раздражении. В школах раздавали бесплатные завтраки, в часовнях – суп, добрые люди организовывали чай – детям все это нравилось. Но мы, хорошо знавшие, что означают угрюмые лица стариков и женщин, чувствовали холодную, бессердечную атмосферу печали и тревоги.

Леса сквайра подвергались нападениям браконьеров. Эннабел героически пытался выполнять свою работу. Один мужчина вернулся домой с серьезной травмой, объяснив ее падением на скользкой лесной дороге… На самом же деле он попал в ловушку. Потом Эннабел поймал еще двух мужчин. Их приговорили к двум месяцам тюремного заключения.

На воротах Хайклоуза – и с нашей стороны, и со стороны Эбервича – были вывешены предупреждения о том, что за проход и проезд через частные владения виновные будут подвергаться наказанию. Вскоре эти предупреждения оказались замараны грязью, и им на смену были вывешены новые.

Мужчины, слонявшиеся без дела близ Неттермера, злобно посматривали на проходившую мимо Летти, на черные меха, в которые ее одел Лесли, и высказывали вслух обидные замечания. Она слышала их, и они ранили ее в самое сердце. От матери она унаследовала демократические взгляды, которые заставляли ее вступать в горячие споры со своим возлюбленным.

Потом она пыталась поговорить с Лесли о забастовке. Он слушал ее с выражением снисходительного превосходства, улыбался и говорил, что она ничего в этом не понимает. Женщины зачастую приходят к ошибочным умозаключениям под влиянием чувств, сразу не разобравшись толком во всем. Мужчина же должен все обстоятельно изучить, обдумать, и только после этого он принимает решение. От женщин в общем-то и не требуется понимания всех этих вещей. Бизнес не для них. Их миссия в жизни более высокая. К сожалению, Летти оказалась не такой женщиной, которой можно заморочить голову подобными рассуждениями.

– Итак? – спросила она тихим, безнадежным голосом в конце его тирады. – В чем ты видишь выход?

– Ну ведь ты все прекрасно понимаешь, не так ли? Миннехаха, моя Смеющаяся Вода… Лучше смейся опять, дорогая моя, и не думай ни о чем, не волнуйся. Не будем больше говорить об этом, а?

– Хорошо, не будем.

– Вот-вот, давай не будем… это правильно… ты мудра, как ангел. Иди сюда… ух, лес густой и никого нет! Посмотри, во всем мире никого, кроме нас, а ты мое небо, мой рай, моя земля, моя жизнь!

– И ад тоже?

– Ах… ты так холодна… Господи, до чего же ты холодна!.. Меня пробирает дрожь, когда ты смотришь так… а я ведь очень горяч… Летти!

– Ну, и дальше что?

– Ты жестокая! Поцелуй меня… сейчас же… Нет, я не хочу твою щечку… Поцелуй меня сама. Почему ты молчишь?

– О чем нам говорить, когда ничего нет такого, что бы следовало обсудить немедленно?

– Ты обиделась?

– Кажется, сегодня пойдет снег, – ушла она от прямого ответа.

* * *

Наконец зима собралась с духом и решила переселяться со своим ледяным скарбом на север.

Забастовка закончилась. Шахтеры пошли на компромисс. Это мягкое определение того, что на самом деле они потерпели поражение. Да, забастовка, тем не менее, закончилась.

Потянулись домой птицы. Сережки на орешнике сбросили свое зимнее безразличие и стали завиваться мягкими кисточками. Целыми днями раздавались долгие, нежные посвистывания из кустов. А вечерней порой их сменяли громкие ликующие крики птиц, радующихся по каждому поводу.

Я помню тот день, когда груди холмов вздохнули, очнувшись от сна, и голубые глаза озер широко раскрылись, обретя удивительную ясность. По мартовскому небу целый день плыла череда облаков, как бы излучавших белое свечение, мягкие, плывущие тени, похожие на ангелов, тихо оплакивающих прошлое; шелковистые тени колыхались за окном без отдыха, словно белые груди. Беспрерывно двигались облака куда-то к своему обиталищу, а я оставался на земле, такой нетерпеливый. Я схватил кисточку и попытался нарисовать их. Хотел передать игру теней, хотел показать, что через нашу долину облака движутся подобно пилигримам. Они должны были окликнуть меня, позвать за собой куда-нибудь, вырвать меня из привычного одиночества. Однако облака плыли и плыли, не замечая меня.

К вечеру они все уплыли, унеслись. И вокруг снова было чистое голубое небо.

Пришел Лесли и позвал свою нареченную погулять с ним под темнеющим весенним небом. Она предложила мне сопровождать их, и, желая убежать от самого себя, я отправился на прогулку.

Теплом веяло и под сенью леса, и среди холмов. Но иногда все-таки пробегал ветерок, обнимая холмы за плечи, румяня наши щеки.

– Сорви мне несколько сережек, Лесли, – попросила Летти, когда мы подошли к ручью.

– Да, да, вот эти, что висят над ручьем. Они рыжие, будто им под кожу впрыснули свежую кровь. Посмотри, кисточки золотые. – Она указала на пыльные орешниковые сережки, которые вместе с ольховыми она повесила себе на грудь. Потом вдруг начала цитировать «День рождения» Кристины Россетти.

– Как я рада, что ты зашел и пригласил меня на прогулку, – продолжала она. – Ферма Стрели-Милл и мельница выглядят просто прелестно, правда? Совсем как оранжевые и красные мухоморы на сказочной картине. Знаешь, я здесь не была очень давно. Зайдем?

– Скоро стемнеет. Сейчас уже полшестого… даже больше! Я видел вчера утром своего друга.

– Где?

– Он вез навоз, а я проезжал мимо.

– Он говорил с тобой… как он выглядит?

– Нет, он ничего не сказал. Я посмотрел на него… он все такой же, кирпичного цвета, крепкий, сильный как скала. Кремень-мужик. Знаешь, а ты молодец, что надела крепкие ботинки.

– Обычно я всегда надеваю их для лесных прогулок…

Она постояла на большом камне, который спеша обегал звонкий ручей.

– Хочешь, зайдем навестим их? – спросила она.

– Нет, я бы лучше послушал журчание ручейка, а ты? – поспешно ответил Лесли.

– Ах, да, очень музыкально.

– Пойдем дальше? – спросил он нетерпеливо, но смиренно.

– Я сбегаю на минутку на ферму, – сказал я.

Как только я вошел, сразу увидел Эмили, она сажала хлеб в печь.

– Пошли, погуляем, – крикнул я.

– Сейчас? Дай только скажу маме.

Она побежала надеть свое длинное серое пальто. Когда мы шли через двор, Джордж окликнул меня.

– Я скоро вернусь, – пообещал я.

Он подошел к воротам и теперь смотрел нам вслед. Когда мы вышли на дорогу, то увидели Летти, стоявшую на верхней перекладине забора и опиравшуюся рукой на голову Лесли. Она заметила нас и Джорджа тоже, помахала нам рукой. Лесли встревоженно поглядывал на нее. Она помахала снова, потом мы услышали ее смех и требовательную просьбу к Лесли, чтобы он стоял спокойно и держал ее покрепче. И вот она наклонилась вперед, словно взлетела большой птицей с забора прямо к нему в руки. И спустя миг мы уже вместе поднимались по склону холма, где раньше желтела пшеница, а теперь ветер шевелил черные волны стерни, еще недавно там бегали кролики. Мы миновали ряды маленьких коттеджей и поднялись наверх, откуда хорошо видна была вся земля от Лейсестершира до Чарнвуда. А за горами – впереди и справа – открывался Дербишир.

Мы брели по травянистой тропе. Раньше она вела от Аббатства до Холла, но сейчас заканчивалась прямо на бровке холма. В полпути отсюда находилась старая ферма Уайт Хаус с зелеными ступенями. Женщины поднимались по ним и шли к Вейл оф Бельвуар… но сейчас на ферме жил только один работник.

Мы подошли к карьерам, посмотрели печь для обжига извести.

– Давай пройдем через карьер, лес совсем рядом, – предложил Лесли. – Я не был здесь с детства.

– Это нарушение границ, – сказала Эмили.

– Мы не станем нарушать границы, – возразил он напыщенно.

Мы перешли ручей, сбегавший маленькими каскадами, на его берегах уж было полным-полно первоцвета. Мы свернули вбок и вскарабкались на холм, покрытый лесом. Бархатные зеленые побеги пролески рассыпались по красной земле. Мы добрались до вершины, где лес редел. Я сказал Эмили, что меня беспокоит странная белизна на земле. Она удивленно вскрикнула, я наконец разглядел, что иду в сумерках среди подснежников снеговых. Орешник редел, зато то тут, то там росли дубы. Земля сплошь белая от подснежников, как будто манну рассыпали по красной земле среди зеленых листьев. Глубокая маленькая лощина напоминала чашу, склоны все усыпаны белыми цветами, они светлели и на темном дне. Наверху среди орешника росли таинственные дубы, особенно красиво выделявшиеся на фоне заката. Внизу, в тени, тоже были рассыпаны белые цветочки, такие молчаливые и грустные, словно все лесные жители вдруг собрались сюда на моление. Их было бесчисленное множество, и они мерцали в вечернем свете. Другие цветы были рады такой компании. Колокольчики, первоцвет аптечный, даже легкие лесные анемоны, и только подснежники оставались грустными и загадочными. Мы были для них чужие, враждебные, безжалостные похитители. Девушки наклонились и стали трогать их пальцами. Грустные цветочки, друзья дриад.

– Что означают эти цветы, как вы думаете? – спросила Летти тихо, касаясь цветов белыми пальцами. Ее черные меха ниспадали на них.

– В этом году их немного, – сказал Лесли.

– Они напоминают мне омелу, которая никогда не была нашей, хотя мы носили ее, – сказала мне Эмили.

– Как ты думаешь, что они говорят между собой, о чем заставляют думать других, а, Сирил? – спросила Летти.

– Эмили говорит, что они принадлежат к некой древней утраченной религии. Возможно, они были символом слез у странных друидов, живших здесь до нас.

– Нет, это больше, чем слезы, – сказала Летти. – Больше, чем слезы, они так спокойны и тихи. Как память о том, что утрачено уже навсегда. Они заставляют меня бояться.

– Чего тебе бояться? – спросил Лесли.

– Если бы я знала, я бы не боялась, – ответила она. – Посмотрите на подснежники. – Она показала на цветы. – Видите, какие они: закрытые, притаившиеся, обессиленные. Прежде мы обладали знаниями, которые ныне утратили… и которые мне, например, очень необходимы. Это знания о судьбе. Не кажется ли тебе, Сирил, что мы вот-вот утратим самое главное на этой земле – мудрость, как утратили всех этих мастодонтов, этих древних чудовищ?

– Это не соответствует моим убеждениям, – высокопарно ответил я.

– А я все-таки что-то потеряла, – сказала она.

– Пошли, – сказал Лесли. – Не стоит забивать голову подобными вещами, хотя сами по себе они забавны. Пойдем со мной, опустимся на дно этой чаши, посмотрите, как все здесь странно: эти ветки на фоне неба имеют филигранную отделку.

Она побрела за ним вниз, заметив на ходу:

– Ах, ты топчешь цветочки!

– Нет, – ответил он. – Я осторожен.

Они уселись рядом на поваленное дерево. Она наклонилась, выискивая белые цветы среди листьев. Он не мог видеть ее лица.

– Ты совсем не обращаешь на меня внимания сегодня, – заметил он с грустью.

– На тебя? – Она выпрямилась и внимательно посмотрела на него.

Потом странно засмеялась.

– Ты мне кажешься каким-то нереальным, ответила она необычным голосом.

Какое-то время они сидели молча, опустив головы. Птицы то и дело выпархивали из кустов. Эмили удивленно посмотрела наверх, откуда раздался тихий насмешливый голос:

– Голубки! А ну-ка, выходите, влюбленные сердечки. Вы выбрали неподходящее место, среди подснежников. Назовите лучше свои имена.

– Вали отсюда, дурак! – бросил Лесли, вскочив в гневе.

Мы все встали и посмотрели на сторожа. Он стоял как бы в световом обрамлении, закрывая собой свет, темный, могучий, нависающий над нами. Он не двигался, а смотрел на нас, похожий на бога Пана, и приговаривал:

– Прелестно… прелестно! Два плюс два будет четыре. Действительно, два и два – четыре. Идите, идите сюда со своего брачного ложа, а я посмотрю на вас.

– У тебя глаз нет, что ли, дурень? – сказал Лесли, вставая и помогая Летти поправить ее меха. – Ты, что не видишь, что здесь благородные дамы?

– Простите, сэр, но в такой темноте не разберешь, дамы это или не дамы. Кстати, кто вы сами-то будете?

– Сейчас проясним. Пойдем, Летти, мы здесь не можем больше оставаться.

Они выбрались на освещенное место.

– О, простите, пожалуйста, мистер Темпест… когда смотришь на мужчину сверху в темноту, его трудно узнать. Я-то думал, что здесь молодые дурни забавляются…

– Черт подери… заткнись, наконец! – воскликнул Лесли. – Извини, Летти, – не возьмешь ли ты меня под руку?

Они смотрелись очень элегантно, респектабельная молодая пара. Летти была в длинном пальто и маленькой шляпке, украшенной перьями, падавшими вниз прямо на волосы.

Сторож смотрел на них. Потом, улыбнувшись, широкими шагами спустился вниз и вернулся со словами:

– Ну, леди могла бы взять и свои перчатки.

Она взяла их, отшатнувшись к Лесли. Потом выпрямилась и сказала:

– Позвольте мне нарвать цветов.

Она нарвала букетик подснежников, которые росли между корней деревьев. Мы все наблюдали за ней.

– Простите за такую ошибку… леди! – сказал Эннабел. – Но я уже и забыл, как выглядят порядочные дамы… ну, если не считать дочерей сквайра, которые, однако, никогда не гуляют вечерами.

– Думаю, тебе не приходилось видеть много дам за свою жизнь… если, конечно, ты… Тебе никогда не приходилось быть грумом[23]23
  То есть конюхом, это слово имеет также значение «жених».


[Закрыть]?

– Ах, сэр, я считаю, лучше быть конюхом для лошади, чем женихом для леди, прошу прощения, сэр.

– И ты заслужил это… без сомнения.

– Я получил все сполна… и я желаю вам, сэр, чтобы у вас все сложилось лучше. Больше чувствуешь себя мужчиной здесь, в лесу, чем в гостиной у моей дамы.

– В гостиной у леди! – засмеялся Лесли, глядя с удивлением на сторожа.

– О да! «Приходи ко мне в гостиную…»

– А ты довольно умен для сторожа.

– О да, сэр… был и я когда-то дамским угодником. Но лучше уж присматривать за кроликами да птичками. Легче растить засранцев в Кеннелзе, чем в городе.

– Так это твои дети? – спросил я.

– Вы их знаете, да, сэр? Симпатичный выводок, не правда ли?.. миленькие хоречки… ну прямо как ласки… из них вырастет стая молодых лис. Быстроногих к тому же…

Эмили присоединилась к Летти, они стояли рядом с человеком, которого втайне ненавидели.

– А потом они попадут в капкан, – сказал я.

– Они живут в естественных условиях… и смогут защитить себя, как все дикие звери, – ответил он, ухмыляясь.

– Ты не выполняешь свой долг, это удивляет меня, – сказал Лесли назидательно.

Мужчина рассмеялся.

– Родительский долг, лучше скажите, А мне не нужно говорить об этом. У меня их девять. Восемь уже народились и девятый на подходе. Она хорошо размножается, моя возлюбленная, каждые два года по одному… девять за четырнадцать лет… неплохо, а?

– Ты постарался, думаю.

– Я… почему? Это же все естественно! Когда мужчина отходит от своего естества, он становится дьяволом. Лучше быть хорошим животным, скажу я, и мужчине, и женщине это обличье сгодится. Вы, сэр, хорошая мужская особь, леди – женская… все правильно… и радуйтесь этому.

– А потом?

– Делайте то же самое, что и животные. Я присматриваю за своим выводком… ращу их. Они симпатичненькие, каждый, что молоденький ясень. Они не научатся ничему грязному среди природы… если, конечно, я этому не посодействую. Они могут быть как птички, ласочки, змейки или белочки, раз они пока не знакомы с порочной человеческой жизнью, вот как бы я выразился.

– Что ж. Таково твое мировоззрение, – сказал Лесли.

– Ага. Обратите внимание, как на нас смотрят женщины. – Я для них буйвол и пара червей, вместе взятые. Посмотрите на эту тварь! – сказал он громче, чтобы слышали женщины. – Забавен, не правда ли? А зачем?.. И для чего вы, например, носите такую замечательную куртку и крутите ваши усы, сэр! Ха… скажите женщине, чтобы она не ходила в лес, пока не научится правильному взгляду на естественные вещи… тогда она может увидеть кое-что очень важное… Спокойной ночи, сэр.

Он зашагал в темноту.

– Суровый малый, – заметил Лесли, – но в нем что-то есть.

– Он заставил меня содрогнуться, – ответила она. – Однако он тебе интересен. Я уверена, с ним была связана какая-то история.

– Такое впечатление, что он что-то потерял, чего-то лишился, – сказала Эмили.

– Думаю, он все же неплохой парень, – сказал я.

– Хорошо сложен, но в нем нет души.

– Нет души… и это среди подснежников, – сказала печально Эмили.

Летти задумалась, а я улыбнулся.

Был прекрасный вечер, спокойный, с красными дрожащими облаками на западе. Луна в небесах задумчиво смотрела на восток. Вокруг нас лежал темно-пурпурный лес, теряющий краски. Заброшенная земля поблизости выглядела грустно и даже как-то странно при свете вечерней зари. Зато торфяная дорога была великолепна.

– Побежали! – сказала Летти, и, взявшись за руки, мы побежали как сумасшедшие, задыхаясь и хохоча, нам было хорошо, весело, мы забыли обо всем дурном. А когда мы остановились, то в один голос вдруг воскликнули: «Прислушайтесь!»

– Вроде это дети кричат! – сказала Летти.

– В Кеннелзе, – подтвердил я. – Точно, это там.

Мы поспешили вперед. Из дома раздавались безумные вопли детей и дикие, истерические крики женщины.

– Ах, чертенок… ах, чертенок… вот тебе… вот тебе! – Затем слышались звуки ударов, вой. Мы вбежали в дом и увидели взъерошенную женщину, которая безумно колотила сковородкой мальчишку. Малый вертелся, как молодой дикобраз… мать держала его за ногу. Он лежал и выл во весь голос. Другие дети плакали тоже. Мать была в истерике. Волосы закрывали ей лицо, глаза смотрели злобно. Рука поднималась и опускалась, точно крыло ветряной мельницы. Я подбежал и схватил ее. Она уронила сковородку, ее колотила дрожь. Она взирала на нас с отчаянием, сжимая и разжимая руки. Эмили побежала успокаивать детей, а Летти подошла к обезумевшей матери. Наконец та успокоилась и села, глядя перед собой. Потом бесцельно стала трогать колечко на пальце у Летти.

Эмили между тем промывала щеку у девочки, которая стала вопить громче, когда увидела, что из раны капнула кровь на ткань. Наконец и она успокоилась. После чего Эмили наконец зажгла лампу.

Я нашел Сэма под столом. Протянул руку, хотел схватить, но он тут же ускользнул, как ящерица, в проход. Через некоторое время я обнаружил его в углу. Он лежал и дико завывал от боли. Я отрезал ему путь к отступлению, взял в плен, отнес, отчаянно сопротивлявшегося, на кухню. Вскоре, обессилев от боли, он стал пассивным.

Мы раздели его. Его ладное белое тельце было все покрыто кровоподтеками. Мать захныкала снова, а вместе с ней и дети. Девушки старались успокоить ее. А я принялся растирать маслом тельце мальчика. Потом мать схватила ребенка на руки и стала страстно целовать, рыдая на весь дом. Мальчик позволил себя целовать… но потом тоже начал плакать. Его тельце сотрясалось от рыданий. Постепенно рыдания унялись, они сидели и тихо плакали, бедная, несчастная мать и полуголый мальчик. Потом она отправила его спать, а девушки подготовили – ко сну других малышей, помогая им надеть ночные рубашонки, и скоро в доме стало тихо.

– Я не могу с ними справиться, не могу, – проговорила мать грустно. – Они растут сами по себе… просто не знаю, что с ними и делать. Муж совсем мне не помогает… нет… его не заботит, как я с ними тут управляюсь… ничем не помогает, одни насмешки строит.