Текст книги "Молчание сонного пригорода"

Автор книги: Дэвид Галеф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

За несколько последовавших дней история разошлась по всему городку. Женщина с птичьим носом, владелица книжного магазина, повесила в витрине напоминание о том, чтобы родители не оставляли детей без присмотра, а рядом выложила книгу под названием «Преступления на сексуальной почве: Правдивые истории». Во время утренней прогулки вокруг парка он увидел компанию девочек лет девяти-десяти, похожую на подростковую банду. Они рисовали на асфальте силуэт тела и припевали: «Красная роза цветет на груди, эй, извращенец, домой уходи».

Потом на силуэте они нарисовали что-то похожее на красную розу, но тут из ближайшего дома вышел взрослый человек, и они разбежались. Тед сам поспешил скрыться, пока кто-нибудь не обратил на него внимания. Но выходит, какой-то журналист сфотографировал рисунки, потому что два дня спустя начальник полиции Фэрчестера сделал в «Вестнике» публичное заявление: «Рисунки в парке – не более чем детская шалость. Прошу всех жителей сохранять спокойствие и не поддаваться массовой панике. Будьте уверены, дети – наша главная забота, и мы принимаем все возможные меры для обеспечения их безопасности». В результате намного больше родителей стали провожать детей в школу.

– Эй, не тащи меня! – кричал смутно знакомый мальчик своему отцу. Тед увидел их, повернув на Эджвуд-стрит в одном квартале от Риджфилдской начальной школы. Это был тот мальчик-собака из булочной. Тед отстал, чтобы они его не заметили.

– Тогда не плетись сзади, как довесок, – сказал отец. – Скоро мне нужно будет возвращаться, чтобы принять пациента.

– Что значит «довесок»? – Мальчик остановился, задав вопрос.

– Это значит бесполезная вещь, которая мешает. – И отец опять дернул мальчика, и тот снова начал возмущаться.

Тед пошел другой дорогой, чтобы пройти мимо школы, и по пути ему пришлось миновать то место, где он сбил собаку. Или, скорее, где когда-то лежал труп, потому что от собаки ничего не осталось, кроме смрада воспоминаний. Вернувшись домой, Тед увидел подростка на скейтборде, который поспешно удирал. Подросток скрылся с южной стороны Уинфилд-авеню. Потом Тед заметил, что его почтовый ящик покорежен и криво задрался с высунутым языком. Чертов панк – но все-таки он показался ему знакомым, даже со спины и на расстоянии пятнадцати метров. Тед попытался выровнять вмятину и вернул ящик в горизонтальное положение. Он такой же, как все, местный житель, жертва вандалов. Ему показалось, что он знает, кто этот хулиган, но образ парня оставался расплывчатым пятном, которое никак не хотело фокусироваться. Кто-то из панков-старшеклассников, которые катаются на скейтбордах? По дороге на работу он представлял себе, как устроит ему ловушку: подключит к ящику электрический ток, подведет сигнализацию или просто натянет веревку невысоко над землей, и наглец полетит со своего скейтборда вверх тормашками.

Хотя «Модесто» находилась в другом городке – Ларчмонте, – там тоже все говорили об извращенце. Джоан особенно волновалась из-за своего сына Рэмси.

– Ты не знаешь, что значит быть матерью, – сказала она Теду, глядя на него так, будто видела его насквозь. – От одной мысли о том, что кто-то может к нему пристать… прошлой ночью я глаз не смогла сомкнуть.

– Не думаю, что он пристает ко всем детям… – начал было Тед, но Джоан его перебила:

– Знаешь, что бы я делала с такими типами? – Она ткнула ручкой в подушечку большого пальца. – Кастрировала бы их. Это единственный способ.

От одного упоминания о кастрации Тед резко отпрянул, и пришлось делать вид, что у него свело ногу.

И вдруг однажды утром все кончилось.

– Ты слышал? Его поймали, – заявила Джоан во время первого кофейного перерыва, примерно в половине десятого.

Тед взял печенье из общей коробки.

– Кого поймали?

– Педофила. Ну, того типа, которого искала полиция. – Странно, но у Джоан был вид победителя, как будто это она помогла его поймать.

Тед сильно прикусил губу, жуя печенье.

– Ой.

– Что ты сказал?

– Ничего. То есть, – он помолчал, глотая, – наверное, это хорошая новость.

– Еще бы. Меня от таких нелюдей тошнит.

Джоан сделала большой глоток кофе с молоком и пустилась в обличительную речь об извращенцах.

Поскольку Тед все это уже слышал, он просто с угрюмым видом ждал, пока она выговорится. Правда, у него остался один вопрос:

– Откуда они знают, что взяли кого надо?

– Да уж разберутся как-нибудь. – Джоан безразлично махнула рукой. – Отпечатки пальцев, ДНК – они же все это проверяют.

Когда он вечером поехал домой, он первым делом выпрямил ящик, который на этот раз хулиганы практически своротили набок. Из ящика вывалилось два конверта с коммерческими рассылками. На крыльце его дожидался «Вестник», словно гибрид верного пса и сложенного зонтика. Момент был подходящий. Еще не успев отпереть дверь, он уже разворачивал газету, чтобы посмотреть на передовицу. Вот она, заголовок набран шрифтом в тридцать пунктов: «ПРЕСТУПНИК-ПЕДОФИЛ ЗАДЕРЖАН». После нескольких часов перед экраном компьютера рука у него сама собой потянулась к невидимой мыши, чтобы прокрутить статью. Покачав головой своей нелепой ошибке, он полностью развернул газету и прочитал в неясном свете сумерек:

«Вчера полиция задержала жителя Гриндейла по подозрению в приставании к малолетним. Подозреваемый, имя которого нам не раскрыли, обвиняется по трем случаям сексуальных домогательств к детям. Инциденты произошли в последние три месяца в округе Довер. Задержанный признал себя виновным в двух из трех предъявляемых эпизодов и ожидает дальнейшего допроса. Просмотрев архивы по преступникам, совершившим половые преступления и проживающим в настоящее время в округе, полиция сравнила имеющиеся данные с почерком предполагаемого преступника. Подозреваемый уже обвинялся в сексуальных домогательствах и был осужден в округе Рокленд. Принимая во внимание следствия закона Мегана…»

«Могут и линчевать», – пробормотал Тед, дочитывая фразу. Дальше шло краткое описание инцидентов, в том числе одного в Уэстфилдском торговом центре. Черт. В конце концов он отпер дверь и вошел. Бросив сумку-рюкзак в крохотной прихожей, потащился в кухню. Спокойно разогрел себе готовый ужин из жареной курицы и картофельного пюре и обдумал новость. Радоваться ему или возмущаться? Он чувствовал себя одновременно и прощенным, и осужденным. По крайней мере, его никто искать не будет. Он мысленно показал нос парню в квартире № 5, который гораздо больше походил на человека, способного явно нарушить закон. Он рассматривал свои руки, лежавшие на столе, они подрагивали. Позднее в тот же вечер он, возможно, поболтает в киберчате с Педократом про детское белье или пристегнет себя к Хлюпостулу в Темнице. Но это все дурацкие замены тому, чего ему не хватало, – детской площадки.

Он глубоко вздохнул. Хорошенького помаленьку. Неужели он так проживет до конца своих дней? В ту ночь ему приснилось, что он уменьшился до ста двадцати сантиметров и сталкивался с мальчиками в каком-то месте вроде спортивного зала. Бац, шлеп, бац. От этого он испытывал невозможно приятное ощущение, а когда проснулся, решил: вот чего он хочет. По-настоящему. И быстро.

Глава 13

Когда я говорю об этом, у меня сводит челюсти. Началось с очередной безобразной сцены за завтраком, более дикой, чем обычно. Алекс энергично не желал есть на завтрак манную кашу, которую я перед ним поставил, такой густоты, что она прилипала к ложке. Ему нравилась густая каша, но почему-то в то утро – может, из-за погоды? рисунка на скатерти? – он не хотел смотреть на тарелку. Я знал по опыту, что, как только пора будет уходить в школу, он заноет, что хочет есть. С другой стороны (у родительских обязанностей столько сторон), если бы я настаивал, чтобы он позавтракал, он бы просто надулся и вообще не стал есть. Джейн нарочно не обращала внимания на нас обоих и не притрагивалась к куску хлеба на своей тарелке. Она торопливо готовила какую-то презентацию и собиралась на вокзал позже обычного. Для себя я разогрел булку с клюквенным вареньем из булочной Прайса и положил на тарелку, но мне некогда было даже откусить, потому что я собирал Алексу завтрак в школу. Господи, как же я ненавижу запах арахисового масла в половине восьмого утра. Я подумал, не организовать ли диверсию против сандвича моего сына, например проделать дыру в середине или не обрезать корки, но напомнил себе, что я выше мелких пакостей. И все-таки мечтать не запретишь, и в то четверговое утро я мечтал о том, как бы я привязал его ремнями к стулу и насильно накормил тридцатилитровым бочонком горячей каши. Больше никаких шуток.

– Почему он не ест? – спросила Джейн, поднимая взгляд от своих бумаг. Она посмотрела на часы. – Сейчас уже придет автобус.

Автобус заворачивал за угол Гарнер и Сомерс-стрит без пятнадцати восемь, и обычно Алекс успевал в последнюю минуту. Сегодня это вызывало сомнения.

Алекс посмотрел вверх и пришел к умозаключению.

– Я решил, что не хочу манную кашу. – Он уставился в мою сторону. – Что у нас еще есть?

– Ничего – уже нет времени, – заявил я, как раз когда вмешалась Джейн с вопросом:

– Что ты хочешь?

Мы переглянулись и сделали еще попытку.

– Я посмотрю, что в холодильнике, – сказал я, а Джейн в то же время сказала:

– Ешь то, что перед тобой.

Алекс переводил взгляд с одной родительской единицы на другую, пытаясь определить уязвимое место. Часы у холодильника молча показали семь сорок. Наконец Джейн нарушила молчание:

– Да дай ты ему пончик какой-нибудь или печенье.

Так и вышло, что в 7:44 Алекс несся по улице с печеньем в руке – пока не споткнулся о пролезший сквозь асфальт корень могучего вяза и не распластался на тротуаре. Я наблюдал за ним с крыльца и подбежал, чтобы помочь.

– Не ушибся?

– Нет… кажется. – Он поцарапал обе руки, хотя крови не было. Невидимый автобус громыхал где-то впереди.

– Ну ладно, хорошо. – Я поставил его на ноги. – Теперь беги, а то пропустишь автобус.

– Подожди. Я потерял печенье.

– Алекс, прекрати.

Он яростно замотал головой:

– Я должен его найти.

– Я дам тебе другое, когда вернешься из школы.

– Но я хочу есть. – Он демонстративно сложил руки.

И тогда я дал ему подзатыльник. Я взял его и затряс так, что у него зубы застучали. Всю дорогу по кварталу я его подталкивал. Нет, минуту я потратил на то, чтобы найти это чертово печенье, которое нашлось внизу, на ветке зеленой изгороди. И Алекс не успел на автобус, за рулем которого сидел старый хрыч, глухой к далеким крикам бегущих детей. Я хотел, чтобы этот случай стал для него уроком, и настоял, чтобы Алекс шел в школу пешком, хотя он ныл и просил, чтобы его отвезли на машине.

– Нет. В следующий раз не будешь тянуть.

– Так нечестно!

– Смотри на это оптимистически: по дороге успеешь доесть печенье.

Я оставил его с этой мыслью и пошел домой. Когда я оглянулся, он медленно брел в школу.

В доме меня ожидала гораздо большая опасность. Джейн все еще сидела за столом и злобно таращилась на что-то – на свой доклад, или на кусок хлеба, от которого немножко откусила. Или, может, на меня – я понял это, когда она посмотрела в мою сторону.

– Он успел на автобус?

– Нет. – Я тяжело опустился на стул и взял булку, которую собирался съесть сто лет назад. Она была холодная как лед. Все равно я откусил кусок.

– Как это?

– Он споткнулся.

– Что?

Я торопливо дожевал.

– Он споткнулся. На тротуаре. У него упало печенье, и мы его искали. – Пока я проговаривал, я понял, до чего нелепо все это звучит.

– Значит, он не успел на автобус? Тогда почему ты здесь?

– Потому что я сказал, что ему придется идти пешком.

Она зловеще покачала головой:

– По-моему, это плохая идея. Его могут украсть или того хуже.

– В Фэрчестере-то? Не думаю, что здесь разрешают жить таким типам.

– Не шути. Это может случиться где угодно. В прошлом месяце в Лонг-Айленде…

– Ладно, ладно, согласен, его нельзя оставлять одного. Но теперь он уже прошел полпути. Ты хочешь его догнать?

– Нет, это ты должен его догнать. Мне нужно закончить доклад, и я не могу пропустить встречу…

– Ну да, а у меня пациент ровно в девять.

Она сидела в своем черном костюме «Армани», уже по уши в делах, отдавая приказы своему подчиненному, как там его, Брайсу. Она хлопнула бумагами об стол.

– Послушай, ты, может, собираешься ехать на работу вместо меня?

– Мы что, играем в игру, у кого работа круче?

– Ты, кажется, не понимаешь. – Она с жалостью покачала головой. – Ты должен понять, что такое ответственность. Если б ты просто…

– Кончай.

– Я говорю, если бы ты просто перестал вести себя как ребенок, мы бы все были тебе признательны.

– Ты… – Я замолк, подыскивая слово и находя то, что я никогда не произносил. Но она сидела перед моим носом, эта госпожа Начальница, и доводила меня до ручки. – Никелированная дрянь.

Резкий вдох.

– Что?!

– Ты слышала.

Джейн встала из-за стола в свои полные 176 сантиметров. Поскольку она еще надела каблуки, то была выше меня примерно на пять сантиметров – или была бы, если б я не поленился подняться со стула. Мой подбородок оказался на уровне верхней пуговицы ее пиджака. Она говорила сверху вниз.

– Никогда не смей разговаривать со мной в таких выражениях.

Это было последней каплей. Я медленно встал и посмотрел ей в лицо.

– Сука.

Я даже не успел увидеть ее ладонь, так все быстро произошло. Раз – и мне обожгло скулу. Рот наполнился кровью – внутренняя сторона щеки вдавилась в зубы.

Она стояла передо мной, тяжело дыша. С видом чертовски праведного гнева. Я был в такой ярости, что чуть не вмазал ей, но она отпрянула и пригнулась.

– Давай, попробуй, – выкрикнула она. – Хочешь меня ударить?

Это меня остановило. Когда мне говорят, как именно я собираюсь поступить, я тут же поступаю по-другому. Я шагнул вперед и увидел, как она вздрогнула, но остановился.

– Черт побери, ты меня ударила.

– Это ты начал.

– Что, я тебя бил? – Я протянул руку, показывая открытую ладонь. – Это ты мне врезала.

Но говорить было больно. Джейн попятилась, а я подошел к раковине, прополоскал рот и сплюнул.

– Извини… Но есть такие вещи…

– Ясно. – От холодной воды мне полегчало. Я снова начал думать, как психотерапевт. Во всяком случае, какая-то часть меня. – Значит, когда я разозлюсь, я тоже должен дать себе волю.

– Я этого не говорила.

Извилистая тропинка спора расстелилась передо мной, как пыльная дорога. У меня болела челюсть, и я был намерен проявить твердость характера. Я поморщился, не столько от предвосхищения, сколько от безнадежного понимания, что уже слишком долго ездил по этой дороге. Мне просто захотелось свернуть в другую сторону.

– Может быть, мне нужно уйти, – подумал я, не осознавая, что произнес это вслух.

– Может быть, – ответила Джейн. – Это же у тебя в списке, если я не ошибаюсь?

– Что ты имеешь в виду?

Она уставила руки в боки.

– Только то, что сказала. Тот дурацкий список, который ты составил… не помню, кажется, еще в сентябре. С двумя столбиками.

Значит, она его видела: мой тщательно обдуманный и всесторонне проработанный перечень грехов и добродетелей. На секунду осознание того, что я раскрыт, снова оглушило меня, будто кулаком.

– Выходит, ты его видела. – Я молча покачал головой. – Ты прочитала мой список. Ты не должна была его видеть.

– Да? Тогда не надо было оставлять его на кухонном столе.

Я вспомнил тот день, как я подумал, что чудом успел его забрать.

– Почему же ты ничего не сказала?

Она пожала плечами:

– Ты сам ничего не сказал. Я решила, что ты не хочешь обсуждать. И вообще, я составила свой список.

– И где он?

– В безопасном месте. – Она оглянулась через плечо. – Там, где Алекс не может его прочитать. Ты знаешь, ведь он мог его найти – этот твой листок, – мало ли что взбрело бы ему в голову.

Черт, а может, он его и прочитал. Это могло бы объяснить некоторые его недавние поступки. Мысль о том, что он это знает и каждый день носит на своих плечах это бремя, огорчила меня. А еще я разозлился на Джейн, на которой тоже лежала часть вины.

– Ладно, а где твой список? Я хочу его прочитать.

Она пожала командирскими плечами:

– Я не уверена, что должна показывать его тебе. Это личное.

– Если покажешь мне твой список, я покажу тебе свой. – Я попытался ухмыльнуться, как будто все это было какой-то классной шуткой.

– Ты забыл, я уже видела твой?

– Нет, он с тех пор изменился.

Какой это был вариант, седьмой? Я вычеркнул неверность, которую добавил, когда подозревал ее в служебном романе. Но добавил желание командовать. Но так или иначе, основные раздражавшие меня пункты остались прежними. Нежелание делиться мыслями, например.

Она организаторски подумала несколько секунд.

– Ладно, я схожу за списком, а ты сходи за своим.

Когда она ушла наверх, я рванул в кабинет, отпер ящик и достал список. Успел ли я вычеркнуть несколько самых обидных пунктов? «Минусы: 3. Обязательно старается настоять на своем. 4. Часто выходит из себя». У меня снова заболела челюсть. К черту: либо все начистоту, либо ничего. Когда я вернулся на кухню, Джейн уже сидела там с желтой папкой на столе. Я молча протянул ей свой листок, а она отдала мне папку.

На первом листе была составленная на компьютере таблица. В столбце «Дебет» размещался перечень из десяти пунктов. Во главе стояло «постоянно спорит». Я поднял глаза, чтобы оспорить пункт, но она просматривала мой список. Потом шло «суетится» и несколько подзаголовков: «пытается управлять», «придирается» и «иногда чересчур навязчив». Третье было «недостаточно романтичен». Четвертое – «все анализирует». Кроме того, там значилось «непрактичен» – ха! – «невнимательно водит машину» и «слабый подбородок». Я яростно потер подбородок и перешел к столбцу «Активы», который начинался словами «хороший муж и отец», против которых стоял вопросительный знак в скобках. Еще там были «чувство юмора» и ее собственная шутка «хороший секс (в последнее время не было)». С этим не поспоришь. На самом деле, дойдя до конца страницы, я заметил, что плюсы и минусы в ее таблице были очень похожи на те, что я набросал у себя на листке. Внизу стояла «любовь», но в таком месте, что могла относиться к обоим столбцам.

На второй странице был индекс совместимости, в котором сравнивались различные черты характера и в итоге выходило 72 процента. Я перелистнул и открыл последнюю страницу, похожую на анализ затрат и результатов с долгосрочными перспективами роста. Рядом с комментарием («вложения в дом», «выгоды, включая домашнее питание») помещался график счастья в зависимости от времени: скачущая кривая, которая выравнивалась через три года и резко понижалась в 1992 году, примерно в то время, когда родился мальчик.

– Ты знаешь, – начала Джейн, когда я хотел было уже сам начать с тех же слов, – кажется, ты перепутал меня с собой.

– Или наоборот. – Я забрал у нее мой листок, как будто в чужих руках он мог загореться. – И вспомни, ты первая увидела, чем я недоволен. Ты меня скопировала.

– Между прочим, это именно то, что меня раздражает в тебе. Сначала ты пытался повторять мою схему тренировок, потом начал вести себя как руководитель младшего звена… – Она выдохнула, это был такой характерный вздох печали-а-не-гнева, который выводил меня из себя.

– Я пытался всем угодить, черт побери.

– Странно это у тебя выходит.

– Ладно, хватит. Извини, что я показал тебе свой список, – или извини, что ты его подсмотрела. Поэтому ты была такой раздражительной в последнее время? – Мне хотелось сказать «раздражающей».

Джейн оценивающе посмотрела на меня.

– Отчасти да.

– Ну и к чему мы пришли?

Она еще раз пожала плечами.

– Это ты мне скажи. Ты же хотел уходить. Хотя, знает бог, я тоже думала об этом.

Почему-то мне представился диван в моей старой квартире с плохой клетчатой обивкой и протертый на швах, но удобный. Я мог часами лежать на пухлых подушках и читать. Или храпеть, как Сногз. Разумеется, ведь никого не было, кто мог бы мне помешать. Никакого женского присутствия в ванной, никаких детских голосов, отвлекающих меня. Похоже на откопанную капсулу времени, пузырь древней атмосферы, слишком хрупкий, чтобы выдержать современный климат. Тут пузырь лопнул. Укол совести? Я увидел, как маленький мальчик уныло тащится в чистилище.

– Погоди, а как же Алекс?

– Я знаю, это серьезный вопрос.

– Нет. – Я потер челюсть, которая начала опухать. – Я имею в виду, ты сказала, что по дороге в школу его могут украсть.

Джейн посмотрела на часы:

– Господи боже, уже без пятнадцати девять. Слушай, поезжай в Риджфилд и проверь, хорошо? Это ты отпустил его пешком. Мне нужно успеть на поезд в 8:57.

– Может, просто позвоним мисс Хардин?

Значит, такой вот я непрактичный? Я подошел к телефону на кухне, нашел номер Риджфилдской школы и набрал его. Две минуты пришлось дожидаться, а потом директорская секретарша сказала, что Алекс Эйслер в классе не появлялся.

– Ну и где же он? – рявкнул я в телефон. Потом извинился за несдержанность перед секретаршей и повесил трубку.

– Его нет, да? – У Джейн был такой вид, будто она хочет врезать мне еще раз.

– Да, его там нет. – Но у меня было чувство, что он еще в дороге.

– Черт, я же говорила тебе…

– Говорила, говорила, нам некогда спорить. – Я схватил со стола ключи от машины. – Я поеду его искать.

– Подожди, я с тобой.

Вот так мы через секунду уже неслись по Честер-стрит, колеса «вольво» чуть не царапали тротуар. Мы с визгом проезжали повороты, как киношные преступники.

Джейн сидела за рулем, а я просматривал тротуары в поисках нашего блудного сына. Наш дорогой потерянный сын, наш бедный непутевый отпрыск – куда он девался? Неужели кто-то действительно его забрал? О чем только я думал, когда велел ему идти пешком? До школы было всего семь кварталов, но я сожалел о каждом. Каждый отрезок пути без Алекса был как пинок в живот. «Ты же сам прогнал его», – внушал мне Мартин. О чем я только думал? С другой стороны, если я был прав…

– Останови машину!

Джейн так резко нажала на тормоза, что у нас чуть не сработали подушки безопасности.

– Что? Что?

Мы едва проехали Эджвуд, последнюю улицу перед Риджфилдом. Я увидел Алекса, его рюкзак косо свисал со спины, он шел медленно, как накачанный наркотиками. Мы подъехали к нему, и я крикнул в окно:

– Эй, Алекс!

Он едва повернул голову. Он делал малюсенькие шажочки, уставясь в тротуар прямо перед собой. Его прелестная головка слегка покачивалась в такт ходьбе.

Я высунулся из машины. Я был так счастлив его видеть, что едва не заплакал, и так зол, что первыми словами, сорвавшимися с моего языка, были:

– Какого черта ты тут делаешь?

Наконец он посмотрел на меня:

– Ой. Привет.

– Я сказал: что это ты делаешь?

– Иду в школу. – Он притворился, что не понимает. – Ты же мне велел, не так, что ли?

– Да, верно, но почему ты еще не в школе?

Он пожал плечами, в этом движении было что-то от Джейн.

– Потому что ты еле передвигаешь ноги, вот почему!

– Майкл, перестань! – Джейн выглянула в окно. – Сажай его в машину без разговоров.

Я бы обвинил ее в желании управлять, если бы не она сидела за рулем. У меня в голове заиграла песня про землемера: «Два плюс два – четыре, четыре плюс четыре – восемь». Я посмотрел на часы. Было 8:45.

– Давай в машину. – Я показал ему рукой.

Он покачал головой: медленный поворот влево. Потом вправо.

– Хватит возиться, – пробормотала Джейн. Она посигналила.

Его это не обескуражило. Он почти прошел одну тротуарную плиту, двигаясь еще медленнее, чем раньше. При такой скорости он доберется до школы к полудню.

– Майкл, сделай же что-нибудь.

Ага, значит, опять сила у меня. Я потер челюсть – никакой у меня не слабый подбородок – и решил действовать. Я вышел из машины.

– Все, Алекс. С меня хватит.

Он чуть наклонил голову в мою сторону и надулся.

– В каком смысле?

– Либо ты садишься в машину сейчас же, – я взмахнул рукой, как фокусник перед тем, как заставить исчезнуть шкафчик, – либо никакого телевизора в течение недели.

– Нет!.. – Его надутые губы разошлись зияющим кратером, и он остановился. – Так нечестно!

– Алекс, все совершенно честно, – сказала Джейн из машины. – Прочитай контракт.

Это заставило его замолкнуть. Если уж мама с папой в чем-то согласны, значит, дело серьезное. И все-таки он не бросился в машину со всех ног. Ему нужно было сохранить лицо.

– Но я же делаю то, что сказал мне папа. Я иду в школу.

Я сложил руки на груди:

– Отлично. Ты показал, что можешь это. Теперь садись в машину.

– Но я…

Я протянул руки, чтобы взять его, прибегая к последнему родительскому способу, но он отскочил.

– Это неправильно! Я не хочу ехать с вами, и вы меня не заставите!

Мимо медленно проскользил «форд-эксплорер» с открытым водительским окном. Может, кто-то собирается доложить о нас куда надо? Я впихнул Алекса на заднее сиденье, но паршивец перед этим успел меня пнуть. Я сжимал его запястье, пока он не запищал.

Мы ехали в школу с заключенным, приговоренным к семи дням без телевизора. Я сдал его под расписку в директорском кабинете, где ему понадобилась объяснительная записка от родителей. Он меня не поблагодарил. Я оставил его по дороге в класс, куда он потащился улиточьим шагом. Почему многие люди говорят: «Мы сохраняем семью ради детей», если дети, по-моему, главная причина разводов? Когда я вернулся в машину, Джейн теребила часы.

– Черт, я опоздаю на поезд. – Она жестко посмотрела на меня. – Зачем ты вообще велел ему идти пешком?

– Остынь. И подвинься. Я отвезу тебя до станции.

К счастью, она захватила с собой портфель. Я высадил ее у платформы в ту самую минуту, когда подошел поезд, и смотрел, как она взбегает по лестнице, будто вот-вот взлетит. Я поехал домой в ее стиле возничего колесницы, прикатив к дому как раз вовремя, чтобы застать свою первую пациентку. В 9:05 я открыл дверь и нашел Р., она ссутулилась в одном из шарообразных плетеных кресел и читала старый номер «Нью-Йоркер».

Р. подняла глаза от журнала:

– Вы опоздали.

– Я знаю, – сказал я, как будто опоздал нарочно. – И что вы чувствуете из-за этого?

– Как будто меня чуть-чуть предали, если хотите знать.

Она возникла из глубин кресла и, поднимаясь, открыла полоску бедра. С тех пор как установилась весенняя погода, она стала одеваться более провокационно. Сегодня на ней была желтовато-белая блузка без рукавов, открывавшая крепкие руки, и короткая коричневая юбка, показывавшая, какие у нее чудесные ноги. Не знаю, почему я никогда не замечал – хотя очень внимателен к контрпереносу[15]15
  Контрперенос – в психоанализе: проекция аналитиком своих эмоций (то есть перенос) на клиента.


[Закрыть]. Это одна из тех вещей, которые пациенты проецируют на тебя, причем делают это постоянно. Я становлюсь для них кем-то либо вроде родителя, либо вроде объекта влечения и таким образом выясняю, что пациент ненавидит мать или скучает по отцу. Смотреть на них глазами терапевта – это совсем не то, что смотреть глазами друга или любовника.

Ладно, признаюсь: я всегда знал об обратной стороне бесцветной Р., знал, как она может быть привлекательна, если постарается. Не знаю, что она сделала, но ее волосы казались не такими золотисто-каштановыми. Недавно она подстриглась и теперь предстала в ярко-рыжем цвете. Или, может быть, Р. только сегодня бросилась мне в глаза, особенно после того, что случилось у нас с Джейн.

– Предали? – переспросил я, провожая ее в мое святилище. – Что вы имеете в виду?

– Знаете, Дуайт всегда заставляет меня ждать, когда мы куда-то идем вместе.

Она снова села, на этот раз в кресло для пациентов, показав добрую долю бедер. Я пытался не смотреть, но понял, что пялюсь на ее грудь. У нее торчали соски. Как будто в качестве замещения у меня снова заболела челюсть. Из-за Алекса в суете мне некогда было приложить лед. Я прикрыл челюсть левой рукой, как будто это был пах.

– Да, вы что-то говорили об этом.

Она рассказывала, как Дуайт ушел в туалет в ресторане и долго не возвращался.

– Да, мне надоедает торчать без дела. Из-за этого мы опаздываем, а он иногда упрекает меня.

Она попыталась улыбнуться, наклоняясь вперед, ее лифчик натянулся и выставил дерзкие груди на мое обозрение. Тогда я отвел взгляд и умудрился уставиться на ее бедра. Господи, как же у меня болела челюсть.

Р. продолжала говорить о том, как нечувствителен Дуайт к ее чувствам, но в ту минуту я понял, насколько зол на Джейн. Сегодня утром я сдерживался – сдерживался неделями, месяцами, – и тут вдруг я понял, что делать.

«Надо уходить», – пробурчал Сногз. «Пора», – нервно вставил Мартин. Если уж они в чем-то соглашаются, значит, надо к ним прислушаться. Я едва помню, как прошел остальной прием, помню только, что, проводив Р., я тут же вышел из дома, чтобы глотнуть свежего воздуха. Как только я вышел за ограду, челюсть стала болеть меньше. После дождя погода установилась прохладная и ясная, в воздухе витал апрель: деревья с молодыми листочками и запах скошенной травы. На Гарнер-стрит показался человек в серых шортах, шагавший какой-то нелепой походкой, похожей на спортивную ходьбу. Еще один предвестник весны? Он показался мне знакомым, хотя наклонил голову, проходя мимо. Может, какой-нибудь домосед-родитель, которого я видел в школе? Может, надо было поздороваться? Забавно, как можно не замечать людей в собственном районе, даже если они живут в соседнем квартале. Даже страшно. В городе анонимность – это почти право. Но в пригороде все жители – соседи. Прошаркав по нашему газону, я оглянулся на его удалявшуюся фигуру и смотрел, пока он не завернул за угол.

В конце концов я отвернулся, и мне в рот заехала ветка утесника. Вдруг я понял, что незаметно для себя зашел на территорию Стейнбаумов. Путь мне преградила неприступная изгородь. Только теперь я заметил брешь в зеленой стене: примерно на уровне пояса, как будто животное размером с шестилетнего ребенка проело дыру в кустах. Мне стало любопытно, я согнулся и пополз внутрь, но зацепился за обломанные ветки. Когда я попытался повернуть назад, они расцарапали мне лицо. Одна палка ткнулась мне в пострадавшую левую щеку, и я взвыл от боли. Надо вернуться и, пожалуй, приложить лед. Я рывком вылез из кустов, поцарапав лицо, и с трудом поковылял заниматься терапией.

Кабинет был заперт. Я с надеждой потряс ручку, потом пнул ее, но в двери был такой замок, который защелкивается автоматически, когда его закрывают. Обычно я оставлял дверь открытой в ожидании пациентов или держал ключ в кармане, но сегодня я теребил его в руках, сидя за столом, а потом в спешке забыл его там после ухода Р. Скажем, у меня голова была занята другим. И дом, где хранился комплект запасных ключей, тоже был заперт. Запасной ключ от дома спрятан в гараже – нет, я отдал его Стеффи, когда она сидела с Алексом. Я задумался, как же попасть в кабинет, как вдруг появился С. и увидел меня не внутри, а снаружи.

– Привет, как жизнь?

Психоаналитик всегда должен держаться на одном уровне с пациентами.