Текст книги "Танец ангела (СИ) "

Автор книги: Денис Куклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Спустя неделю Мельников задал Маргарите Георгиевне вопрос, вполне уместный в подобной ситуации:

– Я вынужден спросить вас об этом. Имеете ли вы средства на дальнейшее лечение?

– Итальянцы интересуются?– Усмехнулась она.

– Их можно понять. Они не могут лечить иностранцев бесплатно.

– Успокойте их, Андрей Леонидович. Деньги у меня есть. Их только нужно снять со счета. Вы не поможете мне? Я была бы признательна. И еще я хотела бы подать заявление в полицию. Хочу, чтобы они отловили моего непутевого спутника.

– Хорошо,– кивнул Мельников.– Я успокою руководство клиники. Скорее всего, через неделю я уже смогу вывезти вас в город.

– Как вы забавно выражаетесь, Андрей Леонидович,– улыбнулась Маргарита Георгиевна.– "Руководство клиники", "вывезу в город". А если бы у меня не было денег, вы бы отказали мне в помощи?

– Нет. Скорее всего, нет. Но ведь вам и раньше требовалась помощь.

– Ничего не поделаешь – возраст. Как бы я не храбрилась, а часики не обмануть. Вот только я всегда думала, что сердце у меня каменное. Если бы вы увидели меня всего месяц назад! Я была само совершенство...

– Хорошо, Маргарита Георгиевна,– Мельников поднялся со стула.– Оставлю вас наедине с иллюзиями.

Она вздрогнула, как от пощечины.

– Постойте. Что вы только что сказали?

– А что именно вам не понравилось?

–  Вы что-то сказали об иллюзиях...– отделяя каждое слово паузой, произнесла она.

– А вы с этим не согласны?

– Андрей Леонидович, я вас прошу, не уходите. Поговорим еще. Вы как-то озадачили меня.

– Маргарита Георгиевна, вы – зрелый человек. Думаю, именно сейчас вам нужно остаться наедине с собой.

– Прошу вас, не уходите. Поговорите со мной!

– Не могу, меня ждут больные. Но я обязательно проведаю вас позже. И вот еще что, Маргарита Георгиевна. Случайностей не бывает...

Услышав эту странную фразу, она словно увидела далекую вспышку света.

Профессорская дочь. Сверстники так и звали ее – «профессорская дочь». В их дворе таких было немало: дети директоров, заведующих, прокуроров и начальников милиции, дети преподавателей институтов и высших школ. А прозвище приклеилось только к ней. А ведь она не была необщительной или высокомерной. И тем более не была глупа.

Ее отец Георгий Алексеевич Маслов преподавал философию в те времена, когда коммунистические идеи довлели над здравым смыслом, а научный атеизм оброс почти религиозной мифологией. Он хорошо понимал, чему учит студентов. Но духу признать это ему хватало только за кухонным столом, когда по выходным у них собирались молодые преподаватели городских ВУЗов.

Маргарита Георгиевна хорошо запомнила, как он не раз говорил:

– Но нет худа без добра. Эпоха тотальной лжи породит культуру, которой равных не будет. Если восточные мудрецы пользовались подтекстом для отражения истины избирательно, то мы станем свидетелями того, как хрупкая грань между ложью и правдой растворится. Духовный вакуум не могут заполнить передовицы газет и ударные выпуски кинохроники.

– Кстати говоря, Георгий Алексеевич, на Западе дела обстоят не лучшим образом,– то ли противоречил ему, то ли поддерживал Иван Павлович Борзенков, с которым у Маслова всегда получались самые насыщенные и предметные дискуссии.– Парадокс, но Запад сохранил культурную почву почти неизменной. Однако духовный вакуум, о котором вы толкуете, практически поглотил капиталистическое общество, если я вправе применить этот глагол  к слову вакуум.

– Вам видней, вы в зарубежных командировках бываете чаще нас,– обычно отвечал ему Георгий Алексеевич.– Но я все же думаю, что это эпоха. Образно говоря, мы родились во времена ледникового периода, который вот-вот сменится оттепелью... Будем надеяться, что эта оттепель не вызовет буйства стихий.

– Любопытное замечание,– Борзенков с улыбкой ждал дальнейшее развитие темы.

– Я думаю, что некоей перестройки заслуживают обе системы. Вы ведь хорошо понимаете, изменения невозможны без сдвигов в общественном сознании. Советское государство формирует вполне определенный тип строителя коммунизма. И с этим не поспоришь. Общность взглядов, а не экономические отношения служат цементирующим составом межличностных отношений.

– Вы совершенно правы, Георгий Алексеевич. Но мы вынуждены признать, что ходим по тонкому льду. Но по тому же льду ходят и наши оппоненты на Западе. Под жестким каркасом общественных отношений скрывается нечто, не поддающееся контролю репрессивных органов, а именно – общественное сознание, о котором вы только что говорили.

– Иван Павлович,– с той же самой улыбкой, с какою смотрел на него Борзенков, отвечал ему хозяин дома.– Наверно, пришло время садиться за стол. Пришло время с пессимизмом расправиться так, как это делали наши славные предки – чаркой водки под добрую закуску!

 А их жены в это время  говорили в гостиной о вещах более приземленных. Они знали, что разговоры мужей приведут только к одному – к дальнейшим разговорам. И Маргарита вынесла из этого противоречия только одно – правды нет, у каждого она своя. Но называть это мнение правдой уже нельзя.

– Летом собираемся в Ялту,– говорили между собой женщины.

– А мы в Среднюю Азию. Три года прожили в Ташкенте во время войны. И меня тянет туда, тянет...

– Я слышала, в "Пассаж" привезли телевизоры какой-то новой модели. Страшно дорогие. Но говорят, на их экранах уже можно разобрать лица ведущих.

Они негромко смеялись, потом прислушивались к голосам мужей, доносившимся с кухни.

А потом взрослые садились за обеденный стол и первый тост у них был неизменным:

– Давайте выпьем за то, чтобы не было больше войны!

Однажды ее отец встал и с улыбкой оглядел гостей:

– Друзья мои, я не помню, чьи это стихи. И нужно ли помнить по имени всех, кто открывал свое сердце миру? Но вдумайтесь в слова этого человека:

                                       Я услышал грустный голос,

                                       В тишине без повторенья.

                                       Кто зовет меня? – спросил я.

                                       И в ответ услышал: Время.**

Я до сих пор помню всех, кого знал в те годы. Не смерть, а жизнь – тайна за семью печатями!– И закончил со вздохом:– Я помню всех их. И порою мне кажется, что они меня зовут.

– Георгий Алексеевич,– с улыбкой остановил его Борзенков.– Не все поймут вас. Пессимизм оставим для дискуссий. Для философа естественно танцевать на краю бездны.– Он тоже встал с наполненным до краев бокалом.– Я хочу пожелать всем счастья и любви, плодотворной работы, тривиальной удачи и успеха, без которых жизнь делается скучной. Я пожелаю всем долгих лет жизни... И глухоты... Чтобы не слышать тихой поступи и грустного голоса без повторений...

Их разделял стол. Борзенков смотрел на Маслова с улыбкой, и наверняка оба уже ясно чувствовали тяжелую поступь судьбы, потому что за окном начиналась зима пятьдесят пятого года.

Зима пятьдесят пятого года. Десять лет прошло после парада Победы. Но что такое десять лет? Один миг, один вздох, которого погибшим и умершим от ран уже не сделать.

Маргарита Георгиевна родилась в сорок пятом, но все ее детство было пронизано духом оставшейся в прошлом войны. Словно все, кто пережил эту беду, как ни старались, не могли забыть и минуты из прошлого.

После товарищеских застолий захмелевший отец сидел в одиночестве в кабинете. Перед ним лежала пачка армейских фотографий и вырезки из полковых газет, которые он хранил так же бережно, как мать хранит первую фотографию своего ребенка. За три фронтовых года он прожил три жизни. В сорок втором судьба выхватила его повесткой со студенческой скамьи: высокого, худенького парнишку. А в сорок четвертом после ранения он вернулся в город в звании капитана и с желанием прожить еще одну жизнь, но теперь уже свою, мирную, не навязанную ни врагом, ни командирами. В такие минуты мама намерено отправляла дочку к отцу, чтобы та разделила его одиночество. И, наверно, единственным человеком, которого Маргарита Георгиевна любила по-настоящему был ее отец. Потому что он единственный открылся для ее сердца.

Историю армейских фотографий она знала не хуже него. Но Георгий Алексеевич твердил ей одно и то же:

– А эта полевая кухня. Рита, вкусней каши не пробовал. И таких друзей у меня уже не будет. Милая моя,– говорил он.– Только там на развороченной взрывами земле можно почувствовать бескрайнее одиночество человеческой жизни. Дочка, запомни, мы приходим только для того, чтобы осознать свою судьбу и пройти путь до конца. Всем что-то нужно от жизни. Кто-то это понимает, кто-то нет. Но жизнь нужна лишь для того, чтобы встретить последний миг с достоинством. С достоинством, Рита! Но несмотря на это, жизнь корежит и ломает, лишает присутствия духа. И тех, кто может изменить хоть что-то, лишает сил или ослепляет гордыней и ненавистью, или лишает возможности сделать следующий шаг...

Он скоропостижно скончался в возрасте тридцати пяти лет на исходе того же пятьдесят пятого года. Как-то ее мама случайно обмолвилась, что он испепелил свое сердце, и оно стало тоньше бумаги, как у доктора Живаго.

Спустя год вдова Георгия Алексеевича вышла замуж за профессора Борзенкова. Тогда же к девочке Рите приклеилось обидное прозвище – профессорская дочь. Обидное от того, что Маргарита Георгиевна в доме Борзенкова не прожила и недели. Мать с отчимом жили в соседнем доме. А Маргарита Георгиевна так и провела время до замужества в отцовской квартире вместе с престарелой домработницей из бывших дворян... Слова отца, которые он твердил ей когда-то и влияние Адели Каземировны сформировали ее взгляды на жизнь и поведение в обществе.

 Незаметно подслеповатая, старая Адель стала ей ближе матери. Она обучила ее нескольким европейским языкам. У них правилом было резко переходить с немецкого на итальянский, с французского на английский. В семнадцать лет Маргарита Георгиевна уже разговаривала на этих языках довольно бегло.

– Маргарита,– говорила Адель на французском,– вчера вы взяли с моего стола "Тэвистокские лекции" доктора Карла Юнга. Сегодня я нашла их на балконе в неряшливом соседстве с "Двумя капитанами" Каверина. Маргарита, я настаиваю, чтобы вы с уважением относились к трудам великих.

– Я не думаю, что этот эпитет относится к Валентину Каверину,– отвечала ей Маргарита.

– Вы хорошо понимаете, что великим я назвала не романиста, а ученого.

– Моя дорогая, Адель,– переходила Маргарита на английский язык.– Мне невыразимо скучно. Мать говорит о том, что мне следует подумать над дальнейшим обучением. Но я чувствую, что ей безразлична моя судьба. Вы можете дать мне совет?

– Я думаю, что пришло время подумать об удачной партии, нежели об учебе. Поверьте мне, умной женщине не нужно заканчивать университет для того, чтобы утвердиться в жизни. Подумайте о замужестве, Маргарита.

– Кого же вы прочите в мужья?

– Я знакома с госпожой Сметаниной. Она следит за порядком в доме Николая Борисовича Подъяловского. Он одинок, состоятелен и воспитан. Лучшей партии вам не найти.

– Вы шутите, Адель? Он годится мне в отцы.

– У вас уже был отец, дорогая моя,– в ответ на это замечание усмехнулась Адель Каземировна.– Маргарита, вы в поисках мужа... Что ж, я поговорю с Александрой Александровной.

– Вы намерены убедить меня в том, что лучшее средство от скуки это замужество?

– Удачное замужество, Маргарита,– поправила ее Адель Каземировна, начиная говорить на итальянском.– Когда-то девушки понимали это очень хорошо. Если бы вы могли представить себе сияние прошлого, Маргарита... То, что окружает нас – безвкусная пародия на Россию.

– Как это грустно, Адель.

– Россия в любом случае была обречена. Не имеет значение, что сожрало душу империи: капитализм, социализм. Это только слова, Маргарита. А мы видим то, что мы видим.

– Мне кажется, папа говорил что-то подобное.

– Маргарита, ваш отец был из тех, кто мог говорить о России без кривляний. Жаль, что вы не верите в Бога. А Россия без этой веры все, что угодно, но только не Россия.

– Адель, мы как осколки той блестящей поры.

– Нет, Маргарита, мы всего лишь осколки разлетевшиеся от чудовищного взрыва, оглушенные, с разодранными душами...

– Я хочу, чтобы ты спела мне, няня,– улыбнулась Маргарита, заговаривая с собеседницей уже по-русски.

Они перешли в гостиную. Адель открыла лакированную крышку старого пианино, и ее пальцы порхнули над клавишами:

                                    Белой акации гроздья душистые

                                    Вновь аромата полны,

                                    Вновь разливается песнь соловьиная

                                    В тихом сиянии чудной луны!..

Маргарита Георгиевна запомнила тот вечер, когда Николай Борисович решился все же и пришел в ее дом на ужин. И вновь Адель пела этот романс:

                               ... Помнишь ли лето: под белой акацией.

                                   Слушали песнь соловья?..

                                   Тихо шептала мне чудная, светлая:

                                   "Милый, поверь мне!.. Навек я твоя".

                                   Годы давно прошли, страсти остыли.

                                   Молодость жизни прошла.

                                   Белой акации запаха нежного,

                                   Не забыть мне уже никогда...***

– Я просто обязан пригласить вас,– Николай Борисович улыбнулся ей и вышел из-за стола. Он был высоким, сильным человеком и больше походил на спортсмена, чем на именитого ученого.– Этот романс, как отголосок былого. Мой отец, царство ему небесное, был офицером. Вы понимаете, Рита, на плацах они обязаны были петь "Сопки Манчжурии", но в своем кругу  пели то, что было дорого сердцу. Есть ли у вас то, что дорого сердцу?

– Да,– кивнула Маргарита.– Память об отце, дружба с вами. Ведь мы будем дружить, Николай Борисович?.. Разве этого мало?..

– Рита,– немного смущенно заговорил Подъяловский.– Я вижу вас умную и интересную девушку. Настоящую красавицу...

– У вас есть друзья, Николай Борисович?– Она уже догадалась, что он хочет сказать.

– Скорей товарищи по работе, коллеги. Почему вы спрашиваете об этом, Рита?

– Потому вы до сих пор не женаты, Николай.

– Я не видел в этом смысла,– ответил он.– Был постоянно занят... Не думал об этом... Нет, я просто не встретил вас...

Тем временем Адель запела из Цветаевой:

                                 Мне нравится, что вы больны не мной.

                                 Мне нравится, что я больна не вами,

                                 Что никогда тяжелый шар земной

                                 Не уплывет под нашими ногами...

– Вам тридцать восемь лет, мне восемнадцать,– неожиданно сказала Маргарита.– Меня это не смущает,– и прошептала, глядя в его глаза:– Быть может, наша дружба станет чем-то большим...

– Я не вижу для этого препятствий. Никаких препятствий. И скажу прямо, я не так молод, чтобы упускать этот шанс... Две старухи свели нас сегодня. Я знал, на что иду. Думаю, вы тоже понимали это.

– В таком случае, перейдем на ты, Николай!– Улыбнулась Маргарита.

– Согласен. Я бы хотел посмотреть вашу библиотеку...

– Зачем?

– Если я скажу, что ты умна не по годам, ты не обидишься?

– Нет, потому что я знаю это!

– И ты знаешь, чего хочешь?

– Не так быстро, Николай,– снова улыбнулась Маргарита.

– Я не об этом, Рита,– в этот момент в глазах Подъяловского мелькнуло нечто такое, от чего сердце Маргариты затрепетало.– Я спрашиваю о том, что ты хочешь получить от жизни? Потому что я могу дать очень много. Больше, чем ты можешь представить.

– А ты не будешь смеяться надо мной?

– Нет.

– В конце жизни я хочу оглянуться назад с гордостью...

– Поверь мне, Маргарита, это опасный путь,– неожиданно сказал Подъяловский.

– Отчего же, это путь достойных людей!

– Маргарита, мы не можем не испытывать сожалений о прожитых днях. Для женщины правильней нарожать детей и быть хорошей матерью, чем думать о том, что по сути своей не стоит выеденного яйца. То, что ты сказала, ты слышала от мужчины, верно?

– Это я слышала от отца.

– Когда он говорил тебе это, он имел в виду то же, что и я. Не больше. Поверь мне, Рита. Я прав. И я не буду торопить события. Мы не будем спешить.

– Но будем видеться?

– Конечно...

В тот вечер они расстались уже больше, чем друзьями. А на следующий день пришла мать.

– Рита, я не буду говорить тебе то, что обычно говорят в таких случаях. Не буду говорить, что он слишком стар для тебя. Дочка, просто подумай о том, как все это выглядит со стороны.

– А как это выглядит со стороны, мама?

– До неприличия странно.

– Адель, вы слышали, что она сказала?– Маргарита спросила няню на итальянском языке.

– Я услышала не более того, чем ожидала...

– Прекратите свои глупые шутки!– Оборвала их мать.

– Я оставлю вас,– улыбнулась Адель Каземировна и вышла из комнаты.

– Мама, это не шутки, это практика. Ведь вы с Иваном Павловичем прочите мне обучение в МГИМО.

– Тебя не учеба интересует! Ты просто хочешь досадить мне!

– Мама, мама, остановись,– Маргарита посмотрела на нее с улыбкой.– Быть может, я сейчас скажу обидную вещь. Но о вас я не думаю и даже не вспоминаю. Вы мне безразличны, мама. Ты безразлична, Иван Павлович безразличен. И мне безразлично все, что связано с вами...

– Рита, ты говоришь страшные вещи,– снова оборвала ее мать.

– Я не понимаю, что в этом страшного? То, что сделала ты намного страшней.

– Что же я сделала, Рита? Что?!

– Ты предала отца...

Услышав это, мать отшатнулась как от пощечины.

– Как ты можешь судить об этом? Что ты знаешь о жизни? Ты еще не любила и не теряла любимых людей! Ты не была в аду!.. Ад не где-то там в бездне, он здесь, Рита! Здесь!– Она постучала себя по груди.– Если сердцем ты можешь чувствовать рай, когда близкие рядом с тобой. То в сердце же находится и ад!.. Рита-Рита,– она закрыла глаза ладонью.– Эта старая ведьма отравила тебя ненавистью. Я должна была понять раньше... – Она посмотрела на дочь и с трудом перевела дыхание.– Адель ненавидит все что нам дорого. Ты знаешь, за что их отправляли в лагеря?.. Потому что они ненавидели и продолжают ненавидеть все что составляет смысл нашей жизни.

– Нет, мама, Адель единственная, кто помог мне после смерти папы. И она помогает мне до сих пор.

– Хорошо,– кивнула мать.– В любом случае, я могу сделать это. Я уволю ее.

– Я приму ее обратно.

– Ты живешь за наш счет!

– Мама, часть папиного наследства моя.

– Нет, милая моя. Только после моей смерти ты получишь эту квартиру, если я не изменю завещание...

– Я ждала этого,– кивнула Маргарита.– Я знала, что рано или поздно, но ты скажешь это...

– О чем ты говоришь, Рита?– Мать посмотрела на нее уже испуганно.

– Я ухожу к Николаю Борисовичу,– спокойно улыбнулась Маргарита.– И мне плевать на ваше мещанское мнение. Мне плевать на все то, что вам дорого! Прощай...

Маргарита Георгиевна вздрогнула и открыла глаза. В ее ушах все еще перекатывалось это слово: "Прощай..."

– Он был прав,– прошептала Маргарита Георгиевна, вспоминая слова мужа.– Мы не можем не сожалеть.

День мелькнул, как отблеск солнечного света на речном перекате. Вика вышла со двора в огород и улыбнулась уходящему солнцу.

На соседнем участке был слышен детский смех и негромкие голоса взрослых.

– Помнишь, я как-то сказала тебе о папе: "Он, как солнце одаривает теплом всех, и даже тех, кто не нуждается в этом!",– произнесла Алевтина Александровна.

– Да, мама я это помню...– кивнула в ответ Люба Стрекалова.

Разговаривали соседки Поздняковых: маленькая темноволосая женщина и ее дочь –  очень красивая блондинка. Возле часовни бегал мальчик лет шести, за ним с улыбкой наблюдал его дедушка Анатолий Сергеевич Стрекалов.

– Дочка, я хотела поговорить с тобой очень серьезно. Ты ведь знаешь, мы никогда не вмешивались в твою жизнь, не осуждали тебя. Все что ты делала, ты делала ради нас и ради сына. Но сейчас я хочу, чтобы ты порвала с Забалуевым.

– Мама, позволь мне самой разобраться в собственной жизни.

– Нет-нет, дочка, я повторю еще раз. Я даже не пытаюсь повлиять. Но тебе пора сделать выбор.

– Нет, мама, время еще не пришло. Я должна сама выбрать момент.

– Люба, я знаю, ты пытаешься накопить денег. Но деньги не сделают нас свободней или счастливей. Ты – умная девочка. Но сейчас ты усугубляешь то, что только кажется удачей.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь? Как может только казаться удачей то, что я родила ребенка? Как может только казаться удачей то, что мы живы? Мама, ты ведь все понимаешь сама...

– Постой-ка, Люба,– остановила ее мать.– Здравствуйте,– она приветливо посмотрела на Вику.– Вы что-то хотели спросить?

– Нет,– немного смутилась та.

– Наверно, вы хотели познакомиться? Зовут меня Алевтиной Александровной, а это моя дочь – Люба. Вас интересует что-то еще?

– Нет, извините меня, я не хотела подслушивать.

– Я вам верю,– наигранно улыбнулась Стрекалова-старшая.– Отойдем, Люба...

Соседки ушли к недостроенной часовне. А Вика почувствовала невыносимый стыд от того, что невольно подслушала их разговор. Не осознавая того, она прошла по борозде между картофельных грядок и вздрогнула, увидев лежавшую на земле тетю Варю.

– О, Господи!– Вика побледнела и бросилась к ней. Первая мысль у нее была о сердечном приступе.– Тетя Варя! Тетя Варя!!!

– А? Что?!– Старуха открыла глаза и зашевелилась.

– Тетя Варя, с вами все в порядке?..

– Что?! Что случилось?..

– Вам плохо?!

– Нет... А что?! Кому-то с сердцем плохо стало?!

– Нет!– Вика тяжело перевела дыхание.– Я думала, что у вас приступ сердечный случился!..

– Ой, ты батюшки, милая! Перепугалася! Ой, ты господи! Да, как же ты на мою сестру похожа, девонька! Та тоже за всех волновалася. Ей бы о себе подумать. Так ведь нет же. Вот так все заботилася обо всех, заботилася, и надорвалася!.. Сморило меня, милая. Вот я и заснула...

– Напугали вы меня.

– А как не напугаться то?!– Спросила ее тетя Варя непередаваемым тоном.– Я ведь уже не молодая. Вот так работаешь-работаешь, живешь-живешь, а потом сердечко прихватит и нет тебя!..

– Зачастил, Петрович!– Таможенник взял из рук Волкова декларацию. Развернул ее и неторопливо убрал валюту в карман.– Все в порядке!– Поставил визу и улыбнулся Петровичу:– Удачи!

– Будь здоров!– Петрович пожал ему руку. Уже  в машине ухмыльнулся:– Таможня дает добро! С такими как Василий Семеныч мы не пропадем,– он на прощание посигналил пограничнику и пересек "кордон".– Все, Игореха, к ночи будем на месте. Знаешь, как это называется у военных? Час "Ч"!..

Асламбек словно услышал его слова. Петрович прижал мобильник к уху:

– У аппарата!

– Здравствуй, дорогой! Здравствуй, Петрович! Жду тебя! Как самого дорогого гостя жду! Мои люди дорогу покажут, они за вами держатся.

– Ох и мастер же ты словами путать-запутывать!

– Зачем так говоришь?! Мы понимали друг друга всегда.

– Да уж, пересеклись наши стежки-дорожки!

– Это жизнь, Петрович, ты это знаешь. У нас с тобой философия простая: никакой философии! Мы умеем зарабатывать деньги и мы это делаем.

– Только тебе все мало...

– Аппетит приходит во время еды! Петрович, нам нечего друг перед другом "Ваньку ломать"! Конверт с деньгами тебе передали, а ведь это только часть ваших денег. Не только я сегодня зарабатываю, Петрович! Ты зарабатываешь, Игорь зарабатывает. Всем хорошо!

– Спасибо я тебе не скажу…

– Мне твое "спасибо" даром не нужно!

– Вижу твоих орлов!– Их обогнала уже знакомая "девятку". Из открытого люка на крыше высунулась мускулистая рука, перехваченная на запястье золотым браслетом.

– Это хорошо,– отозвался Асламбек.– Я тебя встречу как самого дорогого гостя, Петрович! Как брата!

– Жду с нетерпением,– отозвался Петрович.– Привет семье!.. Вот так они и жили,– он осклабился.– Спали врозь, а дети были!..– И тут же перезвонил:– Фома, едем по трассе... Я тебе так и говорил. Подъезжай к ангару...

Спустя час их провожатые свернули с трассы. Справа и слева потянулись лесистые холмы. Солнце село за горизонт. Вскоре мелькнули среди холмов огни. Машины проехали на территорию складов и остановились возле приземистого одноэтажного строения.

– Вот и все, Игореха. Если сразу не "грохнут", жить будем... А Татарин поговорить любит, значит, время у нас есть... Да не напрягайся ты!.. У Татарина вместо мозгов фарш куриный!– И Петрович так улыбнулся, что Игорь сразу вспомнил, что срок он отбывал за убийство.

– Петрович, мне все по барабану,– в тон ему усмехнулся Игорь, поправляя пистолет за поясом.– Но подыхать здесь я не собираюсь...

На крыльце появился Асламбек, воздел руки, словно на самом деле молился за них Всевышнему:

– Андрей Петрович, Игорь, слава Аллаху, вы добрались!

Петрович спрыгнул на землю.

– Ты к нам для этого эскорт приставил!

И они поздоровались, по азиатскому обычаю соприкасаясь щеками.

– Отдохните с дороги, водки выпейте. Плов горячий, шашлык! Все для вас! Если девушки нужны, будут вам девушки! Для дорогих гостей ничего не жаль... Хотя о чем я говорю?! У Игоря невеста – красавица! У тебя, Петрович, не жена – спелая ягодка!

Петрович с любопытством смотрел на него. С его лица так и не сошла хищная улыбка.

В этот момент в кармане у Асламбека загудел телефон.

– Да?– Спросил он по-казахски.

– К нам гости.

– Кто?

– Фома. С ним три машины бойцов.

– Кто?!– Переспросил Асламбек. Хотя он уже не слушал звонившего, а смотрел на Петровича.

– Что, Татарин, сюрприз?! Да ты не дергайся. Поздно дергаться...

Сначала на дороге появился мотоцикл. Мотоциклист лихо подъехал к Асламбеку и что-то негромко сказал ему. На лице у того застыла улыбка. Он смотрел, как в воротах появились черные джипы. Машины припарковались в ряд. Из них вышло несколько человек. Впереди шел невысокий сухопарый человек в светлом костюме.

– И от бабушки ушел, и от дедушки ушел,– усмехнулся он, глядя на Асламбека.– А я еще одну сказку знаю, Татарин: этому дала, этому дала... А этому не дала.

– Фома,– Петрович кивнул ему.

– Дела наши грешные,– отозвался тот.– Иди в машину. Нам с Татарином с глазу на глаз потолковать нужно.

Игорь с Петровичем вернулись в машину и за происходящим следили уже из кабины.

– Влип Татарин,– констатировал Петрович.

А Асламбек с Фомой отошли в сторону и принялись сдержанно жестикулировать.

В кармане у Игоря загудел мобильник. Он посмотрел на экран и улыбнулся – звонила Вика.

– Привет,– сказал он, прижимая трубку к уху.– Да, у нас все нормально. А у вас как?..– И засмеялся, слушая подругу.

– Привет ей от меня передай,– громким шепотом сказал Петрович.– Привет!..

– Петрович тебе привет передает! Рядом сидит... Мы в машине сидим возле переезда железнодорожного. Ждем, когда шлагбаум откроют...

Это был один из тех дней, которые подчас определяют всю последующую жизнь. Но и он подошел к концу. Незаметно опустились на город сумерки и прозрачный вечер сменился короткой летней ночью. Катя вышла на балкон, затаив дыхание, слушала, как затихает ночной город – словно засыпает в клетке огромное неповоротливое животное, вздыхает, переворачивается с боку на бок, задевая железные прутья. И от этого воздух наполняется странными, тревожными звуками. Ночью становился слышен грохот в заводских цехах, и далекие сигналы маневровых машин на железнодорожной станции, и гул пролетающих над городом самолетов. Всего этого она, оглушенная собственными мыслями, не замечала раньше. А сейчас словно распахнулось сердце навстречу миру.

Вернувшись в гостиную, она села на диван. Телевизор работал без звука, ночник горел на стене, отбрасывая на обои желтые отблески и тень, похожую на крылья летучей мыши. Катя вытащила из кармана фотографию родителей и прошептала:

– Почему вы? Почему не какие-нибудь пьяницы или те, кого никто не пожалеет, кого никто не вспомнит?.. Мама, папа. Как бы я хотела поговорить с вами сейчас, обнять...– Ее глаза наполнились слезами.– Вернитесь. Вернитесь, пожалуйста. Мне так плохо. Нам очень плохо без вас... Соню забрали у меня. За что мне все это?..

И вдруг словно из другого мира долетел до нее печальный голос саксофона. Его песня переливалась в ночном воздухе, искрилась тысячью огоньков в бездонном черном небе. Катя смотрела на лица родных и со всех сторон ее обволакивала нежнейшая мелодия, вдруг ставшая такой близкой. В это мгновение вокруг нее наверняка танцевали ангелы...

Она проснулась от звука дверного звонка. Все также беззвучно работал телевизор, люди на экране дружно хохотали над парочкой кривляющихся юмористов. Катя села, чувствуя во всем теле слабость. В открытую дверь с балкона тёк прохладный, ночной воздух. Она вспомнила мелодию, искрившуюся в воздухе совсем недавно, и улыбнулась.

В прихожей раздался еще один звонок.

Катя оглянулась на часы, шел третий час ночи. На улице царила непроглядная безлунная ночь.

Она прошла в прихожую, посмотрела в дверной "глазок". На площадке стоял Артем. Катя услышала, как за стеной проснулась соседка, а в "глазок" увидела, как Артем снова потянулся к кнопке звонка, и открыла засов металлической двери.

– Привет,– улыбнулся он.

– Привет, заходи. Я не слышала, как ты подъехал.

– Я сегодня пешком,– отозвался Артем.– А ты как? Все получилось? Была у Логинова?

– Да, он все уже сделал. Чай будешь?

– Не откажусь.

Они прошли на кухню. Артем смотрел на Катю таким взглядом, что только слепой не смог бы догадаться о его чувствах.

– Ты знаешь, Артем, мне как-то не по себе от того, что задумали. Может быть, нам лучше остановиться?

– Катя, не мы это начали.

– А если все не так, Тёма?

– А как же еще?.. Они отняли у тебя сестренку... Ты плакала?

– Нет, немного поспала. Было так тихо.

Артем встал с табурета и обнял ее. Их лица сейчас были так близко, что они ощущали теплое дыхание друг друга.

– Нет, Тёма,– Катя мягко высвободилась.

Артем улыбнулся.

– Мы вернем ее. Все равно вернем,– сказал он, хотя и по глазам и по голосу было понятно, что с его языка готовы сорваться совсем другие слова.

– Конечно,– кивнула Катя.

– Катя, мне уже не хочется чаю,– сказал Артем.– Я так хотел поговорить с тобой, увидеть тебя...

– Я слушаю.

– Все слова вылетели из головы... Здесь душно...

Они вышли на балкон. Небо на востоке уже окрасилось зарей. Она быстро разливалась в поднебесье, подбираясь к зениту. Воздух стал таким же прозрачным, каким был с вечера. Но сейчас сумерки уже растворялись в нем, а не становились гуще. Под балконом с топотом и пыхтением пробежал тучный человек. Артем машинально посмотрел на часы. Времени было без четверти четыре.

– Артем,– Катя неожиданно посмотрела ему в глаза.– Ты не представляешь, как я ценю нашу дружбу! Спасибо, Тема, друзей у меня почти не осталось... Ты так помогаешь мне.

– Да, я все понял, но... Катя, я люблю тебя,– неожиданно признался он.

– Нет, Артем. Нет, не нужно! Только не сейчас...