Текст книги "Экстремальная педагогика (СИ)"

Автор книги: Ден Балашовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

В случае с Женей и Владимиром эти смыслы были общими для подавляющей активной части Страны. Для той части, которая была передовой во всем.

Вот и у меня, когда я вел секцию рукопашного боя, были не просто пот, кровь, усталость и боль. Там был смысл. И заключался он в любви к Родине, в патриотизме. Все, кто ходил ко мне жили этим принципом. И поэтому нам вместе было хорошо даже тогда, когда другому было бы очень плохо. Все те ребята избежали несчастья одиночества смыслов в момент слабости личности. В тот момент, когда должен начинаться переход со второго на третий этап её формирования. В тот момент, когда в первый раз возникающий вопрос 'А как чувствует себя другой' может запросто разбиться об отсутствие всякой духовной общности. Ведь именно этот крах и будет той 'загвоздкой' на пути формирования личности, о которой мы говорили выше. Да, наш клуб прекратил свое существование, ребята выросли и разошлись по жизни и им будет тяжело, потому как в ней очень мало такого Смысла. Но ту тяжесть, с которой придется жить нам, лично я не променял бы на серое существование тех, кого остановила 'загвоздка'.

Что же с Интернетом. Вернемся к поиску ответа на вопрос 'Что ищут там дети?'.

Взрослому, пускай даже родителю, нельзя сказать о том гнете неразделенной любви, который давит на душу, доводя до катастрофических мыслей. Нельзя сказать в том случае, если уже был не услышан им неоднократно. Если для него все детские проблемы, с которыми сталкивался ребенок до этого были 'ерундой'. Если все школьные неприятности 'пройдут сами по себе' и 'не приставай ко мне, иди займись делами'. Если нет общих Смыслов.

Итак. Честное общение, понимание и единение. Вот те принципы, которые лежат в основе доверительных отношений с детьми. До тех пор, пока ребенок в полной мере не осознал необходимость соратника в деле осмысления существования эти принципы можно сгруппировать и обозвать так – верность. Но и тут все не так просто. Ведь если ты общаешься честно, то в ответ на рассказ о страданиях, связанных с неразделенной любовью просто обязан признать их бедовость и даже катастрофичность. Ну ведь переживали же это чувство, когда мир лопается, рушатся смыслы и значения, в основном все люди! Значит признать? Признать. Если честно – то признать. Но если признать – то... помочь? Но как? Ведь если ты не говоришь 'пройдет со временем, это ерунда', то надо говорить и делать что-то другое. И потом, если у тебя самого это 'прошло', то совершенно не факт, что оно пройдет у другого. Или, что пройдет с такими же минимальными последствиями, как и у тебя. Психическая организация у всех разная. А тем более, в современных условиях информационная среда буквально подталкивает на глаза картины с перерезанными венами. Еще более тупиковой видится эта проблема в свете всего сказанного про одиночество смысла. Если не решать ее с данной позиции.

Понимание и единение. Для того чтобы понимать и чувствовать некоторое родство душ нужно быть похожим в принципе. Нужно также злиться, желать отмщения, также испытывать боль и переживание, радость и счастье. Надо быть либо таким же, либо лучше. Лучше, это когда ты в прошлом уже переживал это и прекрасно помнишь, но на данный момент шагнул куда-то дальше и выше. Куда? Куда можно 'шагнуть' из этой проблемы? Если в этом фундаментальный смысл жизни, то никуда... А если нет, то туда откуда, например, ты уже не будешь желать мести. Но именно это, в основном, и недоступно 'взрослым', выращенным в философии потребления. Не может личность второго этапа лечить 'болезнь' перехода к этапу третьему. У нее для этого просто нет инструментария.

Ведь многую обиду, неправду, ложь, трусость, несправедливость они глотали, размазывали по лицу всю свою жизнь до настоящего момента. Они понимали, что катятся 'по наклонной', но сознательно закрывали на это глаза ради собственного покоя. Прятали это в чулан подсознания, объясняя свои поступки 'нормами приличия', 'так все делают', 'против всех не попрешь', 'не мы такие, жизнь такая' и тому подобными присказками. Они возводили над кричащей аморальностью своего поведения (вытекающей из отсутствия фундаментальных смыслов) шаткие мусорные конструкции, кучи. И что? И на что теперь, способен этот 'человек, этот 'учитель', эта 'личность'? На что он способен в деле оказания помощи прямому и честному пацану или девчонке, когда эта помощь ему самому была необходима всю жизнь. Когда она с новой силой вот-вот понадобится ему самому?! Ведь вот-вот наступит тот момент, когда вся мусорная куча не сможет удерживать разрывающую изнутри мощь! Когда все принципиальные, жизнеутверждающие вопросы встанут, что называется, ребром. И тогда мы увидим очередного алкоголика, человека мучающегося бессонницей, женщину без мужа или заросшего в грязи 'холостяка'. Мы увидим совершенно пустого человека. Оболочку с блеклыми глазами.

Но до тех пор такой человек с упорством самоубийцы прячет 'под коврик' 'крохи' неправды.

Вы понимаете, о чем я говорю? Или все это выглядит некоей абстракцией? Давайте пример!

Сидите вы в метро. Вам очень хочется спать и вообще вы сильно устали. И вот набивается полный вагон таких же как и вы усталых людей. Среди них есть женщины, много. Есть даже пожилые люди. Но вам очень не хочется вставать. Вы закрываете глаза и делаете очень натуральный вид, будто спите. Или склоняетесь над 'смартфоном' и глупо тычете пальцем в кнопки, стараясь не поднимать головы. Так едете до своей станции, понимая в глубине души, всю никчемность своих действий основанных на бессмыслии (или на 'смысле' потребления благ).

Одна крошка под коврик.

Однажды я наблюдал подобное поведение. На очередной станции в вагон зашла женщина с маленькой девочкой, лет семи. Заметив их, я оторвался от книги и взглянул на сидящего на скамье хама. Девочка просила маму 'Давай сядем' и слышала в ответ 'Нет, не будем'. Мне даже показалось, что я прослушал половину. Что я прослушал тот момент, когда хам предложил 'Садитесь?' и получил ответ 'Нет спасибо, мы выходим'. Мне в самом деле это показалось. Ну очень трудно было поверить, что взрослый и крепкий мужчина способен 'не замечать' перед собой стоящего ребенка и его обращения к матери. Я не удержался и спросил у них удивленно 'Почему вы не садитесь?'

– А нам никто не предлагает.

Тогда я протиснулся к хаму и аккуратно, но требовательно стукнул пальцем по его склоненной голове. Он вздернулся тут же. Как будто только этого и ждал. Хотя... именно этого он в страхе и ожидал все время, я уверен. И столько злобы было в его взгляде, направленном на меня, что я поражаюсь, как можно жить в таком состоянии. Я мило улыбнулся и качнул головой на ребенка:

– Позвольте сесть пожалуйста.

– А че тыкать-то? Че руки свои совать-то? – Он очень неохотно встал со своего места, пиля меня глазами и пропитываясь ненавистью. Пропитываясь бессильной злобой ко мне. Я чуть ли не физически услышал, как он обо мне думает. Ведь это я такой, тварь, сволочь и урод, чтобы не сказать больше. Ну скажите, не думаете же вы, что в этот момент мужчина будет рассуждать о том, как нехорошо он поступил и убиваться по этому поводу!?

Вот и еще одна кроха 'под коврик'.

И копится оно там очень долго. Чем больше его там становится, тем тяжелее жить человеку. Тем больше появляется у него проблем, врагов и недоброжелателей. Тем меньше остается покоя.

О каком понимании и единении может идти речь в таком случае?

Вот и захлебывается подросток в безответных вопросах, раздирающих его чувствах.

Один умный человек сказал так: 'Все стараются казаться, вместо того чтобы быть – так в обыденной жизни. На войне же приходится быть, а не казаться...'

Так и у нас. Если наступил момент, когда пацану требуется помощь, то это уже не обычная жизнь. Это уже в некотором смысле война. И вот тут он ни за что не пойдет за помощью к тому, который всю жизнь старается казаться. Как-то у меня был коллега, с которым мне приходилось работать. Так вот, в обычной ситуации он всегда был другом детям и даже часто помогал им в мелочах. Но когда случались бури и нам нужно было отвечать за что-либо перед начальством, коллега моментально забывал свою прежнюю позицию по вопросу и занимал другую, угодную начальству. Так происходило до тех пор, пока вопрос не коснулся детей. До этого момента дети учились лицемерию. Они учились относиться к этому человеку не так, как он того заслуживает, а так, как он себя 'кажет'. Но после этого момента дети сказали мне: 'А как он?! Там нам говорил одно, а тут оказалось совершенно другое! Это вы с нами всегда до конца!' Мне было очень приятно это слышать, но отметил я и то, что у детей все совершенно по-другому, нежели у взрослых. Та планка вранья и лжи еще не поднята у них на недосягаемо высокий уровень, когда с ней уже ничего невозможно сделать. Они рубят 'правду-матку' без страха и оглядки.

Тогда встает вопрос, почему бы подростку не пообщаться со своими друзьями? С такими же как и он сам. Ведь не будут же они врать друг другу! Не будут. Но они и не на многое будут способны. Они не смогут дать друг другу многие ответы. Многое они просто не смогут рассказать, стесняясь равного себе. Да что там далеко ходить! Они не станут рассказывать многое просто потому, что об этом очень быстро станет известно другим. Ведь хранению тайны тоже надо учиться. Но самое главное, что мы пытаемся объединить их в одну группу – 'подростки', 'дети'. И, исходя из того, что все они принадлежат к одной группе, решаем, что они во многом одинаковы. 'Почему бы не общаться с друзьями'? Но ведь в корне не верно такое объединение. Они, прежде всего, формирующиеся личности (и теперь мы понимаем, что это значит), а нужно им на этом этапе участие личности сформировавшейся.

Итак, если вы хотите иметь результат в работе с детьми, если вы хотите, чтобы они уважали и любили вас, вам необходимо быть честным и уметь понимать их. Но кроме того, вы должны быть способными избавить их от одиночества смыслов. Именно это они ищут в интернетах. Именно за этим бегут туда, стараясь отыскать духовное единение. Бегут от холодного одиночества вранья и непонимания, которое окружает их в 'реале'.

И все было бы 'ничего', если бы виртуальность спасала. Но она лишь приманивает к себе жестокой примитивной правдой и большой обособленной массой таких же неуверенных детей, несформированных личностей. (А вспомните, как просто и быстро набирает последователей в этой среде любой экстремист, заявляющий о высоких смыслах! Заявляющий по существу так: 'Все врут вам, у них нет правды. Я даю вам смысл. Надо бить 'черных'/ 'белых' и т.д. Главное бить вместе, всем как один.) Приманивает и губит несостоявшейся культурой, эгоизмом, неумелым общением, жестокостью, цинизмом, животными страстями и отсутствием так необходимых ответов.

СТРАХ

Часто педагогам приходится использовать угрозы, вызывая в учениках страх. До определенного момента, до конкретного возраста, это помогает влиять на поведение детей. И тут есть два существенных момента. Первое – основанное на страхе воспитание крайне примитивно и неустойчиво. И второе – чем чаще прибегали к страху в указанных целях, тем труднее будет потом, когда страх перестанет действовать, а именно сдерживать животные порывы.

Начнем с первого. Какое качество мы можем воспитать в человеке при помощи страха? Страх может быть разным: страх перед родителями, перед директором, учителем и так далее. Страх перед физической расправой, перед отношением коллектива, перед раскрытием тайны – много можно вспомнить таких вещей, которых боятся дети в школьном возрасте. Чем сильнее и острее страх, тем большее влияние он имеет на ребенка и человека, это естественно. Но, вместе с тем, при помощи угроз нельзя заставить человека относится с уважением к учителю или любому другому. Другими словами, страх можно применять лишь там, где требуется самое простейшее воспитание, едва ли не дрессировка, выработка привычки. Это очень просто объясняется эволюцией воспитания как понятия. Ведь именно на первом этапе этой эволюции страх и применялся в качестве рычага воздействия на личность. Сначала страх физической расправы, потом психической. Еще чуть позже появился религиозный страх. Усложнялись задачи, повышались требования к воспитанию, появлялся более сложный вид боязни. Но уже на втором этапе воспитания только страха стало недостаточно.

Итак, при помощи страха можно воспитать самые простейшие качества.

Можно заставить ребенка не бить и не обзывать других. Или молча сидеть на уроках, не выкрикивая с места. Но будет ли это воспитанием? Конечно же будет, но лишь воспитанием первого этапа. Воспитанием самых примитивных качеств, предпочтений и привычек личности. И если на этом педагог исчерпывает свои возможности воспитания детей, то мы вероятно получим не одного 'трудного подростка' в будущем.

Почему?

Дело в том, что какой бы интенсивности не был страх, он практически ничем не подтвержден. Если раньше существовали хоть какие-то реальные возможности (отчисление из школы, когда родители с ребенком мыкаются из школы в школу, а их нигде не хотят принимать или перевод детей в спец. школы, школы закрытого типа, лишение родительских прав и передача в детский дом) то сейчас фактически их нет. И не надо обвинять меня в жестокости и кровожадности. Я не призываю к тому, чтобы каждого обронившего бранное слово ребенка переводили в непонятную для многих спец. школу. Дело в том, что когда существовал прецедент, им можно было подтвердить, обосновать вызываемое в ребенке чувство страха. Ведь в СССР не лишали 'пачками' родительских прав, а спец. школ было очень мало, но был, как я уже сказал, создан прецедент. Сейчас же возможностей подтвердить свои полномочия пугать не имеется. Именно поэтому, когда ребенок дорастает до определенного возраста, он со всей прозрачной очевидностью воспринимает этот суровый факт. И тогда, сначала осторожно, он начинает свой путь 'к свободе'. Это естественное свойство развивающейся личности. Как личность малыша пробует на 'прочность' всех вокруг, степень их влиятельности на него, так и наша личность (на каком бы этапе она не находилась) никогда не смирится со страхом. Он противен ей в принципе. Личность может быть только в отрыве от страха, зная методы борьбы с ним. По-другому она будет лишь существовать. Поэтому ребенок пробует нарушить какой-либо простенький запрет и внимательно наблюдает за привычной реакцией со стороны педагога. Она, конечно же, остается точно такой же, какой была вчера и два года назад – педагог пытается вызвать в ребенке чувство страха. Но ребенок уже не тот, он уже многое знает. Он понимает, что слова педагога пусты и за ними нет ничего, это помогает справиться со страхом. И тогда, после такой пусть и простенькой, но что самое главное самостоятельной борьбы, ребенок бывает щедро вознагражден. Во-первых, в этом процессе запросто можно рассмотреть положительные моменты. Личность качественно прорабатывает принципиальный механизм борьбы со сдерживающими факторами, вырабатывает алгоритм, который в дальнейшем будет только совершенствоваться. Так, в первый раз ребенок получает долгожданную свободу. Но есть и отрицательные с точки зрения общего становления личности в социуме моменты. Он получает умение и знание обходить неугодные ему запреты педагогов. Существует еще опасность того, что ребенок пойдет по пути наименьшего сопротивления. Когда все угрозы педагогов оказываются блефом (как и бывает в основном в жизни), но одновременно существуют угрозы совершенно иного рода (на самом деле подтвержденные чем-либо опасным для каких-либо сторон жизни ребенка), развитие личности может приостановиться. Время понадобиться на то, чтобы научиться перекладывать рабочий в первом случае алгоритм на случай второй.

Представьте себе человека, который вырос в описываемых мной условиях, при пустых угрозах. И представьте себе другого, который по любому обещанию наказания, негативных последствий своих действий получал это самое наказание и негативные последствия. Согласитесь, что второй скорее научится смелости осознанно преодолевать страх. Кроме того, скорее он научится и трезвости ума, определяя в каких случаях оно того стоит, а в каких нет. Да и многое другое у него пойдет быстрее.

Но и это еще не все. Такой ребенок, распознавший в угрозах педагога блеф, понимает, что таким образом можно завоевывать в среде сверстников определенный статус. Ведь, как правило, те дети, которые первыми узнают блеф, не отличаются способностью к усвоению программного материала. Они очень сложно чувствуют себя в таком коллективе сверстников, где есть четкое разделение на 'наши' и 'чужие'.

Вот как писал об этом гениальный педагог. С.Л. Симончик:

'...Но и безопасность-Мы тоже бывает опасной для воспитателя.

Пока ребенок под родительским надзором, он – самый сильный в этом мире и самый

слабый. Он защищен родителями, но не от них. Он охраняет свою безопасность от

взрослых, которые ходят за ним по пятам и кричат свое "нельзя", шлепают по рукам и

злятся. Как же велик запас доброты у маленького, если он сберегает ее лет до трех, до

пяти и все еще бежит к нам, и все еще ласкается!

Но вот он подрос и впервые вышел во двор. Теперь он самый слабый, каждый может

обидеть его. А маминой защиты нет. Теперь нужнее всех защитник, заступник, свои люди, "наши". Теперь верх берет безопасность-Мы в ее худшем варианте, и начинается великая, на всю жизнь, игра в "наших" и "не наших", в "своих" и "чужих", игра, диктуемая острой нуждой в безопасности. "Наши" – в нашем дворе, на нашей улице; а в соседнем дворе, на другой улице – чужие. Свои не обидят, чужие не дадут проходу. Я не могу оставить своих, потому что я в них нуждаюсь. Вот эту нужду поймем – и мы почти все поймем в поведении школьника.

Мама ругает: "Где пропадал?" Мальчик знает свою вину, но он ничего не может поделать, у него нет выхода. От безысходности он дерзит маме, но и завтра он будет во дворе столько же, сколько и все. Он не может отличаться от всех, он должен выглядеть в глазах других точно таким же, как все, он должен быть "своим", и хоть каждый день его

наставляй – все будет по-прежнему, потому что те побои, те унижения, та беззащитность, та отверженность, что грозят ему во дворе, страшнее материнского и отцовского гнева.

Его безопасность теперь зависит не от родителей, а от ребят во дворе. Все наши фразы:

"Что ты в них нашел? С кем ты связался? Я запрещаю тебе дружить с ними!" – все это

пустое, бесполезное. Потребность в безопасности невозможно подавить, а фразам она и

вовсе не поддается.

Но может быть, не пускать ребенка во двор? Так ведь и в школе то же самое, и в школе

нужна защита. Внутри каждого класса есть "наши" и "не наши", "свои" и "чужие".

Хорошо, если мальчик справляется с учением. А если нет? Тогда школа становится особо опасной зоной, и он зорко высматривает, как избежать беды. Юлит, хитрит, обманывает, подделывает отметки в дневнике, прячется от учителей, превращается в клоуна, добивается, чтобы его выгнали с урока, – ему надо быть героем среди своих, ему надо отстоять свое достоинство перед учителями. Он, от которого все столько терпят, он – самый несчастный среди всех. Он, как зверек, борется за жизнь, за свое "я". Он связан с

"нашими" по рукам и ногам. У "наших" свои словечки – и он коверкает язык, он не может говорить не так, как они; у "наших" свои манеры – и он перенимает их; "наши" девочки в гольфах пришли – и она не может надеть колготки, даже если мама убьет ее. "Наши" носят вязаные шапки и шарфы цвета такой-то футбольной команды – и ему нужны точно такие же шапка и шарф. Хотя бы для того, чтобы его не били... Стали старше – и совсем разделились по тому, кто как одевается, кто как причесывается, у кого какая сумка. Эта необходимость быть как все, носить знаки принадлежности к "своим", к своей группе, не отличаться от своей группы ни речью, ни образом жизни, ни взглядами, ни привычками, ни манерами, ни даже походкой, ничем не отличаться – это желание, которое мы с таким пылом осуждаем, сильнее подростка. Он ничего не может поделать. Он не может жить один, он должен быть среди своих.

Когда же подростки взрослеют, то еще хуже. Все чужое на себя натянет, лишь бы "свои" принимали. И опять: если хороший работник, если талантлив, если есть своя сила – человек может позволить себе самостоятельность. Чуть послабее – тянется к "нашим",

"наш" или "не наш". Причем самые слабые и бесталанные особенно строго охраняют

принцип, с яростью гонят "чужих".

Человека, с детства державшегося за "наших", отличишь сразу: среди "своих" он развязан, распущен, дерзок, нахален. "Свои" и нужны ему для того, чтобы распускаться. Среди "чужих" – застенчив, неуклюж, осторожен. Здесь он в состоянии готовности, он должен проявиться, он должен завоевать место, он должен и здесь стать "своим"...'

И вот, обладая новым знанием, такой ребенок начинает процесс становления своего статуса в школьном коллективе. Не угодным педагогической общественности способом – не познавая сложности наук. Он смеется и издевается над учителями, слабыми детьми, взрослыми, прекрасно понимая, что ему за это ничего не будет. Он упивается свой силой, наблюдая за теми, кто не способен на подобное поведение. Он получает свое место в обществе. С этого момента он минимально восприимчив к угрозам, он совершенно перестает учиться и вообще убирает обучение, знания из своей системы ценностей. Он ни за что не введет в эту систему то, что не давало ему когда-то реализоваться в обществе. А учителя, те учителя, которые ранее воспитывали его через угрозы, берутся за головы и ужасаются: что из него выросло?!

Вот оно: чем чаще мы прибегаем к страху, как рычагу воспитательного воздействия, тем больше нам придется 'заплатить' в будущем. Но разговор о 'плате' тут не очень уместен, поскольку наши нервы и наше самочувствие в данном случае зависят от нас. Но ведь и будущее такого ребенка зависит только от нас! Морально ли сказать, что мы платим за свою ошибку чужим будущим?

Так что же, перестать пугать детей? Перестать повышать голос, напоминать о директоре, о родителях? Нет, этого делать ни в коем случае нельзя.

Как нельзя и исключать из школьной жизни домашние задания и двойки.

(Такие стремления все сильнее и сильнее проявляются в современной среде образования. Все чаще мы слышим от наделенных должностями людей такие 'передовые' предложения. Видите ли, нельзя травмировать личность – они даже не понимают, что это значит – ребенка плохой оценкой. Видите ли, нельзя ставить двойки, это отрицательно влияет на рейтинг учебного заведения. Видите ли, нельзя ставить двойки потому, что это демонстрирует вашу педагогическую несостоятельность. Нельзя давать задание на дом, потому что плохие ученики его и так не делают, а хороших учеников мы очень утомляем. Ведь они и сами учат то, что им надо, или посещают кружки. Нельзя угнетать их свободу выбора. Подобный бред все глубже проникает в образовательную среду. И если несколько лет назад он владел лишь 'должностыми' и 'педагогическими' головами, то уже сегодня он овладевает головами 'родительскими'.)

Страх использовать не только можно, но и просто необходимо на том этапе, когда ребенок не в состоянии воспринимать ничего более. Конечно, вспомнив Соловейчика с его работой 'Педагогика для всех' (которая стала новым шагом в развитии педагогической науки по моему скромному мнению) нельзя не вступить в спор с его позицией на этот счет. Дело в том, что по его, мной уважаемому, мнению выходит, что любое посягательство на свободу ребенка есть зло. Ребенок будет совать палки в розетку, разбивать посуду и переворачивать завтраки, но его нельзя ругать, нельзя кричать на него. По мнению Соловейчика подобные действия продиктованы естественной потребностью ребенка в познании. А раз так, то ограничивая эти действия при помощи страха и принуждения, мы воспитываем в ребенке страх перед познанием.

На мой взгляд, с определенного возраста, подобные действия ребенка продиктованы развитием его личности (о чем я писал выше) и он просто проверяет на 'прочность' окружающих. То есть ребенку не интересно не только и не столько, как разлетятся осколки по полу, а то, как отнесутся к этому взрослые. Исходя из их реакции ребенок 'встраивает' себя в систему общественных отношений и находит в ней свое место. А после этого он будет использовать полученные знания чтобы 'сдвинуть' это место поближе к 'центру', обрести большую силу в этой системе. Хотя и это, в свою очередь, во многом продиктовано естественной потребностью к познанию.

Как бы там ни было, но я твердо согласен с Симоном Львовичем... на половину.

Все верно. Чем больше самостоятельности мы даем ребенку, тем быстрее формируется личность. Мы об этом уже разговаривали выше. Но тут есть несколько проблем. Одна из них техническая. Вспомним описанные Соловейчиком случай с телевизором.

У ребенка была страсть к телевизорам. Каждый новый телевизор ребенок обследовал, нажимая и поворачивая все, что только можно до тех пор, пока телевизор не ломался. В этом случае родитель может не обращать внимания на данную страсть, пока она сама собой не утихнет либо пойти хитрым путем. В случае описанном автором с телевизора просто снимались все кнопки и тумблеры. Конечно, данный образ действий весьма затратен для родителей с точки зрения времени, внимания и денег, что важно. Но это, как и утверждает автор, очень выгодно с позиции воспитания самостоятельной и любознательной личности. Другими словами, одна из проблем техническая.

Но есть еще одна проблема – возрастная. И о ней мы просто не можем не вспомнить, учитывая, что наш разговор о школьниках.

Уместен ли такой подход в более старшем возрасте, например, в школьном? С точки зрения Симона Львовича – уместен. Но говоря о старшем возрасте, автор приводит и другие, кроме описанных, аргументы. Я не стану приводить тут полностью его выкладки, все интересующиеся прочтут оригинал. Еще раз скажу, что работа эта безусловно выдающаяся. Та работа, которую когда-нибудь внесут в список фундаментальных работ наряду с работами Макаренко. Но это не говорит о том, что со всем написанным стоит слепо соглашаться.

В раннем возрасте и в раннем школьном возрасте в частности, необходимо прибегать к одному из первых воспитательных рычагов – к страху. Единственное, что должен помнить педагог это то, что страха должно быть минимум. Необходимый минимум. И как бы мало его не было, с течением времени он должен только уменьшаться (и усложняться структурно), заменяться другими рычагами воспитательного воздействия.

Представим себе ситуацию, когда ребенку позволено делать дома все, что угодно. Ну или почти все. Вот такой ребенок приходит в школу и садится за парту с другим ребенком. И тут же берет себе чужую вещь, ломает ее. Ведь у него нет страха, его попросту не научили страху. А такие понятия как 'чужое', 'плохо' и 'нельзя' еще не в полной мере доступны ему. Как в этом случае можно оценить произошедшее? По-моему двух оценок быть не может.

Но кроме того страх необходим ребенку еще и для того, чтобы он знал усилие требуемое на его преодоление. Я никогда не прыгал с парашютом и сейчас, сидя за столом и монитором, мне кажется, что делать это не очень страшно. Или люди никогда не занимавшиеся единоборствами, но регулярно смотрящие боксерские поединки по телевизору – им в голову даже мысли не приходит о том, что выходить на ринг страшно. И в первом и во втором случае, внезапная постановка этих людей перед проблемой (прыжок с парашютом и боксерский ринг) будет наполнена их личным страхом. Я при этом очень сомневаюсь, что не имеющий привычки человек справится со своим страхом достойно и продуктивно. О какой привычке я говорю? О привычке к преодолению страха. В этом моменте я принципиально не согласен с Симоном Львовичем. Если человек почти не испытывал страха в детстве, не понимает, что со страхом можно вполне успешно бороться, не знает привычки к преодолению страха, то такой человек будет пугливым ровно как и тот, которого сильно пугали все детство (не позволяя учится преодолевать запреты и вставать перед неотвратимостью наказания).

Но что же дальше? Если пользоваться страхом можно лишь до определенного момента, да и вообще, желательно прибегать к самому минимуму использования страха, то каким образом воспитывать дальше? Ведь со страхом на самом деле все ясно. Об этом не пишут в тех педагогических учебниках и книгах, которые вроде бы должны учить воспитанию ребенка. Не прочесть о страхе в методичках, не услышать на семинарах и вебинарах, но, тем не менее, все педагоги прекрасно понимают, как использовать страх в своей деятельности. Это нагло-очевидное и столь же стыдливо замалчиваемое средство воспитания человека. И вот я сказал об этом вслух, но вместе с тем заявил о том, что применяться оно должно далеко не столь всеобъемлюще, как применяется сейчас. И у пытливого читателя должен возникнуть вопрос: Если ты заявляешь о том, что многочисленные написанные по педагогике книги пусты и никчемны, то что предлагаешь сам?

Надо рассмотреть явление страха более подробно. Рассмотреть с точки зрения эволюции воспитания. Ведь не осуществляется же переход с первого этапа ко второму этапу эволюции воспитания единовременно! Этот переход должен быть процессом длительным, процессом плавной трансформации воспитательных рычагов первого процесса в рычаги второго.

Для этого давайте разберемся, какие страхи бывают.

Профессор Ю. В. Щербатых предложил свою классификацию страхов. Он разделяет все страхи на три группы:

биологические,

социальные,

экзистенциальные.

Именно вот так, в такой последовательности расставил страхи профессор и я соглашусь с ним, если считать эту последовательность степенями.

По его мнению, к первой группе относятся страхи, непосредственно связанные с угрозой жизни человеку, вторая представляет боязни и опасения за изменение своего социального статуса, третья группа страхов связана с самой сущностью человека, характерна для всех людей. Социальные страхи вызваны ситуациями, которые могут нести угрозу не жизни или здоровью человека, а его социальному статусу или самооценке личности (страх публичных выступлений, социальных контактов, ответственности и т.д.). Экзистенциальные страхи связаны с интеллектом и вызываются размышлениями над вопросами, затрагивающими проблемы жизни, смерти и самого существования человека. Это страх перед смертью вообще, перед временем, перед бессмысленностью человеческого существования и т.д.

Исходя из этого принципа, страх пожара относится к первой категории, страх публичных выступлений – ко второй, а страх смерти – к третьей. И тут необходимо уточнить, что страх пожара намного сильнее 'здесь и сейчас', а под страхом смерти имеется в виду страх абстрактной смерти и, в таком случае, он постоянен, хотя и не имеет высокой интенсивности. Между тем имеются и промежуточные формы страха, стоящие на грани двух разделов. К ним, например, относится страх болезней. С одной стороны – болезнь имеет биологический характер (боль, повреждение, страдание), но с другой – социальную природу (выключение из нормальной деятельности, отрыв от коллектива, снижение доходов, увольнение с работы, бедность и т. д.). Поэтому данный страх находится на границе 1 и 2 группы страхов. Страх глубины (при купании) – на границе 1 и 3 группы, страх потери близких – на границе 2 и 3 группы и т. д. На самом деле, в каждом страхе в той или иной мере присутствуют все три составляющие, но одна из них является доминирующей.