Текст книги "Ни живые, ни мёртвые (СИ)"

Автор книги: Дайана Рофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

В тот же миг холодное дуло пистолета приложилось к моему лбу.

– Если ещё раз переступишь мне дорогу, я вышибу тебе остатки мозгов и даже глазом не моргну, – свирепо прорычал Вильгельм, который всегда жестоко расправлялся со своими противниками. – А теперь выметайся из моего дома!

– Да только с радостью!

Вне себя от бешенства я развернулась на каблуках и гордо направилась в сторону лестницы. Да как он только посмел меня унизить, урод! Да ещё и повысил на меня голос, скотина! Ничего никогда не имела против него, а он ещё и обвинил меня во всём! Сделал нас врагами! Ну и пожалуйста, пусть захлебнётся в своей боли к погибшему отцу, мне его ни капли не жалко. Если бы я так каждый раз убивалась по ушедшему из жизни дорогого человека, от меня бы самой ничего не осталось! Надо же, сделал из себя всего несчастного! Подумаешь!..

Однако не успела я ступить на первую ступеньку, как вдруг входная дверь резко открылась.

– Je ne vais plus te parler! Tu m'as secoué l'âme!²

Анна была подобна разъярённой птице – никогда не видела, чтобы она хотя бы раз выходила из себя, а тут всё сметала на своём пути, как я ещё буквально пару минут назад. Другой женский голос пытался её остановить: это Тереза в отчаянии забежала в дом, но Анна лишь грубо её оттолкнула и что-то громко воскликнула на французском, где из всех слов я поняла только «не хочу» и «видеть». О полном содержании оставалось только догадываться, но ясно одно: поведение матери выводило Анну из себя так же сильно, как и меня из-за Мэри.

– Стой здесь и никуда не уходи, иначе точно прибью, – Вильгельм сурово заглянул мне в глаза и быстро спустился вниз.

Теперь звучали три голоса – беспощадно, истошно, бессмысленно. Нужные слова не долетали друг до друга, как уже перекрывались бранью, криками и желчью – сорванные с цепей эмоции управляли языками и жадно проглатывали пущенную из вены кровь.

Чужая .

Внезапно я ощутила себя донельзя ненужной, и все эмоции как рукой сняло. Последние песчинки оседали на холодную поверхность пустыни – буря прошла, солнце не взошло, трупы остались разлагаться в ночи. Тишина настолько глубокая, что слышен гул собственного сердца. И тихий-тихий голосок всё просил их замолчать. Так и подмывало воскликнуть: «Перестаньте! Прекратите наконец шуметь и ссориться!» Ведь в моей голове и без того полная путаница и огромный ком навязчивых мыслей – и порой совершенно не тех, которых стоило слушать. До хрипоты хотелось заткнуть и их, и тех, кто внизу – проблемы Готье обрушились на голову колючими иглами, до крови впиваясь в мозг, в самую нервную систему. А я и так устала: своих дел хватало по горло, а теперь ещё и это...

«Разбирайтесь со своими тараканами сами! У меня их вон, вся душа...»

Но я молчала. Не героиня и не моральный спаситель – это участь Джейсона, но никак не меня. Пусть загнивали – я не собиралась больше никому помогать.

Зачем, если никто не протянул руку мне ?

Анна ещё продолжала ругаться с Терезой, когда поднималась по лестнице, и только бросив что-то резким голосом напоследок, она посмотрела вперёд. И замерла, уставившись на меня.

Бледная кожа. Покрасневшие глаза. Размазанная тёмно-бордовая помада. Трясущиеся пальцы, сжимавшие ткань серо-коричневого платья.

Анна была похожа на призрак себя самой – выцветшие чувства наполнились ядовитыми красками и оставили после себя лишь выжженую землю.

Она могла вот-вот сломаться, но держалась из последних сил.

– Я...

Серые глаза глаза наполнились слезами.

– Рав!..

Девушка кинулась ко мне на шею и крепко обняла, спасаясь от своей треснувшей души и затоптанного сердца. Ничего не соображая, я подняла голову и встретилась с мучительным взглядом Вильгельма. Лишь секунду колеблясь, он слабо кивнул. Руки дрогнули – и прижали хрупкое тело в ответ.

Анна была одинаково сильно нам дорога.

_____________

¹ Чэнъюй (по кит. «破釜沉舟») переводится как «разбить горшки и потопить лодки». Эта идиома связана с реальным историческим событием из истории Древнего Китая, про армию Чжан Ханя и повстанцев под командованием Сян Юя.

² Не собираюсь я больше с тобой разговаривать! Ты всю душу из меня вытрясла! (франц.)

XVII: Ни кокон, ни бабочка

Как и почти любое отчаяние, всё началось с видимого благополучия.

Маркус Зусак

– К нам гости .

«Светлая» магия Коллеров ощущалась слишком ярко на фоне остальных, верных подданных. Они считали, что незаметно пробирались к мрачному замку, но Рэбэнус чувствовал биение «героических» сердец за мили. После гибели Фрэнсиса, ещё с десяток лет назад, его родственники так и не смогли справиться с утратой и пожирающей их местью, прикрытой фальшивыми словами о «защите мира от злых существ».

Легко ненавидеть того, кто воплощал саму Смерть.

– Сколько их, Мэллори? – хрипучий голос развеял тишину зала, в котором собралась вся свита.

Взлетев в приоткрытое окно, чёрная ворона превратилась в невероятную красавицу с чёрными длинными волосами – девушка ничуть не постарела, лишь с каждым годом выглядела всё краше и краше .

Убийства приносили ей бескрайнее удовольствие помимо вечной молодости .

– Шестнадцать, господин, – прошипела Мэллори и наклонилась к влажным губам мужчины. – Я буду с вами до конца, Чёрный Ворон.

Печальные карамельные глаза, страстный поцелуй, последние чувства в грудной клетке – пустота наполняла слишком быстро, не давая возможности отвлечься от важного дела. Пожалуй, почти последнего на этой никчёмной планете.

– Победа будет на нашей стороне.

Рэбэнус окинул гордым взглядом своих последователей – десять человек, не считая его самого, Мэллори и Орла. С последним он крепко обнялся: несмотря на уверенность в своей силе, никто всё равно точно не знал, чем закончится битва.

Внезапно затянувшееся молчание, прерываемое тиканьем настенных часов, нарушилось громким шорохом. Коллеры и их товарищи в этот раз поступили не как полные идиоты: осознали, что их давно заметили, и больше не стали скрываться в тени . Их предводитель, самый старший из Коллеров, сорокалетний шатен Томас, смерил хмурым взглядом сидящего на троне Рэбэнуса и крепко сжал кулаки, готовясь к атаке.

– Вы ещё можете избежать войны, граф Донован. Если наконец прекратите грезтить о разрушении миров и усмирите вашу небывалую мощь и надменность.

– С чего вдруг я буду подчиняться пешке, виконт? – зловеще захохотал Рэбэнус, наполняя помещение тьмой . – Я бог всех вселенных. И пощады не ждите.

Именно в тот день Равенхилл сгорел дотла.

Языки пламени ещё плясали перед глазами, когда я резко проснулась и села в кровати, слыша предсмертные крики людей. Что ж, минус одна загадка из тысячи: пожар возник по причине битвы между... магами? Неужели Рэбэнус был не один такой, а их оказалось столь много? Или я неправильно поняла сон? С другой стороны, это странно – видеть воспоминания якобы давно умершего человека, да и вообще наблюдать за прошлым. С чего вдруг? Что мне этим хотели сказать? Или пытались так помочь? Но зачем? Что-то тут не сходится – и ещё большее количество вопросов тому подтверждение. Всё слишком парадоксально складывалось...

Либо же это просто дурные сны.

Ага, если бы.

Устало вздохнув, я огляделась. Торфяного цвета стенки навевали тоску, платиновые занавески идеально сочетались с обсидиановой мебелью, грозового цвета лепнина развевала общую простоту современной обстановки: настенные часы, большая двухместная кровать, аккуратные столики с духами, с косметикой и с зеркалами и длинные книжные стеллажи. А ещё...

Amie.

Прямые каштановые волосы, тусклый свет пирсинга в носу, слегка дрожащие длинные ресницы – спящая девушка без макияжа выглядела невероятно спокойно и красиво. Естественно. Такой, какой она и была – простой, тихой, ранимой. И в то же время очень сильной: я ещё не знала, что однажды сломало подругу, и не собиралась выяснять, но всё же чувствовала в ней необыкновенную твёрдость.

Пожалуй, Анна осталась единственным человеком, которому я не хотела причинить никакого вреда.

И причина проста, как бы долго я до неё ни доходила, – нас объединило одиночество. Анну я понимала лучше всех: её мимику, редкие чувства, мысли – наши души во многом похожи, и понимание этого не позволяло мне наносить смертельные раны.

Тем более... Анна действительно никогда не делала мне ничего плохого.

Когда-то таким же был и Вильгельм, но вчера он пригрозился убить меня за осквернение памяти его отца. И не сомневаюсь, сегодня с утра его желание так же сильно – мы встали по разные стороны и теперь уже трудно что-либо исправить.

Да и не хотелось.

Подумаешь , потеряла столь горячего мужчину...

– Рав?..

Анна сонно потянулась и свела брови к переносице: болела голова. Не сказав мне ни слова и даже не взглянув, она тяжело встала, подошла к небольшому круглому столику и запила таблетку стаканом воды. Движения плавные, медленные – точно течение реки Янцзы, само путешествие по безоблачной тропе судьбы. Девушка казалась мне совершенно другой: без привычного макияжа и завитых волос, без украшений, не в готическом платье, а всего лишь в белой длинной сорочке – как хрупкая нежная принцесса из сказок, где всегда светило солнце, а зелень никогда не омрачнялась ни осенью, ни зимой. Отчего-то хотелось наблюдать за ней вечность: так внезапно покорила меня необычность сложившейся ситуации. Да, мы жили вместе в отеле во Франции, но просыпались в разное время, не были ещё столь близки и уж точно не ночевали в одной, хоть и двуспальной, кровати.

А тут...

– Как спалось? – опомнилась я, хотя ожидала подобного вопроса от подруги.

Та хмыкнула, расчёсывая волосы.

– Непривычно, когда под ухом кто-то громко сопит.

– Эй! – я кинула подушку в Анну, но та даже не шелохнулась. – Ты тоже локтями всю ночь пихалась.

– Ага, всё думала, как тебя столкнуть.

– Ой, ну и пожалуйста! Больше не зови меня в гости, – я играючи скрестила руки и, отвернувшись, надула губы.

Тихий смех заставил меня вновь посмотреть на девушку. Та с весёлыми чертями в серых глазах рассматривала меня.

– Что?

– На твоей голове случайно не найдётся птенчиков?

Губы уже было растянулись в улыбке, но быстро дрогнули: птенчиком меня называл только Инграм. Болезнь ядом прошлась по разуму, разрушая личность и оставляя личинки прогнивших червей, – я не видела своего мучителя всего два дня, а уже истощилась без его присутствия, энергии, взглядов, слов... без него самого. Как наркотик – как только переставал принимать, тут же начиналась ломка. Как только пытался зажить нормальной жизнью, тут же делал неосторожный шаг – и уже летел в тартарары.

С другой стороны... хоть душа изнывала по Инграму, тело всё же было благодарно передышке от постоянного напряжения и... ударов.

– Не умирай, пойдём умоемся, – Анна кинула мне расчёску и скрылась за дверью.

Желая получить от сегодняшнего дня только положительные эмоции, я на ходу расчесалась и вошла за подругой в стильную ванную комнату. Все процедуры прошли спокойно: поговорили о последних вышедших масочек для лица, покривлялись перед зеркалом, умылись и привели себя в порядок – вчера вечером было не до этого. Переодевшись, мы спустились вниз и зашли на кухню. Та встретила нас холодом и блеском начищенных поверхностей. Я даже не сразу заметила Вильгельма, стоящего в одной полузастёгнутой красной рубашке и в брюках. Задумчивое лицо обрамляли длинные волосы, слегка поблёскивающие в слабых лучах солнца, пробивающегося сквозь плотную завесу сизых облаков. Он курил возле открытого окна, прижимаясь плечом к стенке, и не отрывал отрешённого взгляда от корявых деревьев и мокрой плитки от полностью растаявшего снега.

– Bonjour, – несмотря на вчерашний конфликт, я поздоровалась с Вильгельмом.

Тот лениво глянул в мою сторону и затянулся сигаретой. Совершенно никакой реакции на моё присутствие, не было даже на мгновение пробежавшей злости – и это не могло не радовать.

Анна позади меня цокнула языком.

– Diablo, Вилл, закрой этот чёртов морозильник.

Тот выдохнул дым через ноздри, потушил сигарету и послушно выполнил просьбу сестры, одним резким движением захлопнув окно. Методично, скорбно – точно земные вещи оказались невероятно мизерными по сравнению со вселенскими катастрофами. И лишь Вильгельму было под силу всё решить: кому, как не ему? Умному, ответственному человеку? И от зависити жаждалось втоптать в грязь его благородность – я слишком черна, чтобы перегнать. Слишком слаба...

Пока что .

– Есть что-нибудь на завтрак?

Я не часто бывала в гостях, особенно у тех, с кем не провела бурную пьяную ночь. Поэтому утро всегда оставалось для меня таинственным временем – каждый проводил его совершенно по-своему. И брать всё в свои руки оказывалось так же трудно, как и подстраиваться под кого-то.

– Я на днях купила муку... – Анна обвела нас загадочным взглядом.

– Ты хочешь всё-таки испечь круассаны? – приближение её брата принесло вместе с ним запах табака и имбирного чая.

– Всё же умеешь читать мысли, – голос подруги казался как никогда живым и даже радостным: впервые видела её в столь хорошем расположении духа.

– Только вчера курсы закончил, – тоже прибодрился Вильгельм, хмыкнув.

И всё же он постоянно думал о своём: когда мы начали готовить круассаны, парень частенько забывал то что-то добавить, то более тщательно раскатать тесто, то отвлекался на звонок и приходилось всё делать самой. Процесс оказался долгим, но весьма занятным: ни мне, ни Готье ни разу не приходилось замешивать слоёное тесто. И я не уверена, что мы все делали правильно, особенно с выдержкой нужного времени и температуры, однако круассаны – лишь повод побыть вместе, втроём. И хоть между мной и Вильгельмом произошёл разлад во взаимоотношениях, при Анне мы забыли обиды: пошло шутили, кидались мукой, смеялись и выпивали шампанского, закусывая трюфелями и ягодами.

– Если бы я была напитком, то была бы вишнёво-ванильной колой, – с набитым ртом проговорила я и качнула бокал алкоголя в руках.

– С толикой яда, – пошутил Вильгельм, широко улыбнувшись.

– Эй! – проглотив еду, икнула я. – А каким напитком был бы ты?

– Чую, что сточными водами.

– Или отбеливателем, – прыснула в кулак Анна.

– Это не напитки, – играючи возмутилась я провалившейся игре и состряпала выражение «рука-лицо».

– Я бы согласилась с тобой, но тогда мы были обе неправы, – Анна пихнула меня локтём в бок.

– Ну, каждый человек по-своему прав, а по-моему нет, – задорно показала я ей язык.

Та, к удивлению ещё больше развезелившись, передразнила меня и тоже высунула язык. Вильгельм шумно вздохнул, как отец, уставший следить за непоседливыми детьми.

– В сотый раз убеждаюсь, что кроме высшего образования нужно хотя бы иметь среднюю сообразительность.

– Эй! – кинули мы с Анной в него муку и рассмеялись.

Когда все успокоились, мы приняли решение не ждать несколько часов, чтобы тесто настоялось в холодильнике, и продолжили готовку после часового отдыха. С горем пополам приготовили начинку, кое-как завернули, смеясь от неопытности друг друга в поварских умениях, и поставили в духовку. И всё бы ничего, однако...

– Я волнуюсь за Вилла.

Её брат ушёл всего минуту назад назад по срочному звонку с крайне недобрым лицом: почти такое же было сейчас у Анны, которая до этого ни разу не притронулась к мрачным нотам своей души. Да и я сама была легка и беззаботна, как журавль, несущий на чёрных крыльях в мир мудрость и гармонию. И так не хотелось расставаться со столь опьяняющим чувством полёта.

Птицу вновь затолкали в клетку.

– Разве Тереза не должна тоже взять на себя часть ответственности? – выгнула я бровь, глядя, как скривилось лицо подруги от упоминании имени матери.

– Ей нужны были деньги и любовь мужа, – голос наполнился металлическими нотками. – Последнего она лишилась, а первое попало под сильный удар. И вместо того, чтобы хоть как-то взять ситуацию в свои руки, ведь она вполне разбирается в бизнесе отца, мать просто всё свалила на плечи Вилла. Так ещё и вместо помощи постоянно выносит ему мозг.

– Ага, своего-то не имеет, – закатила я глаза, все больше улавливая схожесть Терезы с Мэри.

– Она не привыкла утруждаться, чтобы добиться своего, – сухой смешок. – И мозга в том числе.

– Стоило бы поучиться, это полезно не сломать себе позвоночник от падения, – коварно хихикнула я, допивая шампанское в своём бокале.

– Даже к учителям ходить не надо, всего-то надо посмотреть на своих детей не через «розовые очки», – подхватила Анна, презрительно фыркнув, и громко положила грязную посуду в раковину.

– Терпеть не могу таких, – к раздражению добавилась капля злости. – Я всю жизнь пахала, чтобы безжалостно идти по головам. А тех, кто пытается сократить этот путь, всегда ждёт неминуемое поражение.

Анна лишь молча согласилась со мной и качнула головой, призывая выйти на балкон покурить.

На улице уже падал лёгкий снег, потихоньку прикрывая оголённый асфальт. Снежинки кружили в причудливом танце и тут же таяли, как только касались моей смуглой кожи. С высоты простилался Равенхилл, со всеми своими тёмными подворотнями, неоновыми вывесками, развалившимся забором и мертвенными лицами идущих людей. Не понимаю, как они могли тут так долго жить: существование даже не серое, а чёрное, ни прогресса, ни веселья, ни денег – город мог расцвести после пожара, и это почти случилось, но остановилось на половине пути. То ли мэр так не захотел, то ли другое помешало – мне это было уже неинтересно. Утешала лишь одна мысль: как только закончу институт, моментально отсюда уеду, если выживу, конечно.

Фингя, а не проблема.

– Ты сегодня в поразительно хорошем настроении, – прикурив от общей зажигалки, я выпрямилась и убрала волосы, налетевшие на лицо из-за ветра.

– Сама в шоке, – выпустила облако дыма Анна и улыбнулась уголком губ. – Знаешь, это оказалось приятно, когда подруга остаётся на ночёвку и даже... – она смолкла, пытаясь подобрать слово.

– Поддерживает?

– Угу, – девушка склонила голову к плечу, изучая меня точно впервые. – Не ожидала от тебя такого.

Я усмехнулась и повторила её фразу:

– Сама в шоке.

– Мы изменились, – собеседница задумчиво коснулась моих пальцев, хотя до этого никогда не проявляла особой любви к тактильности. – Не сильно, но всё же ощутимо.

Наши ладони прижались друг другу – как Инь и Янь.

– И радует, что мы теперь это признаём и не сопротивляемся этому, не скрываем, – как это было раньше.

И Анна прочла несказанные слова в моих синих глазах.

– С самого начала я поняла, что ты из тех людей, кто любит издеваться и унижать других, кто непременно выше всех, всегда на троне – и это даже восхищало. Но ты используешь чужие тайны для своих целей, а я больше всего боюсь оказаться в центре насмешек.

Какое точное описание меня, даже не придраться. Браво, amie.

– Поэтому решила подружиться со мной? – других причин и не было.

– Не рассчитывала на положительный результат, – меланхолично отозвалась Анна, глубоко затягиваясь. – Однако попробовать стоило.

– И как?

– Не пожалела.

В её стиле – признаваться в чём-то личном через тернистые пути слов и одновременную краткость. Догадывайся самой, что она имела в виду, но я успела за полгода узнать её манеры и черты характера – достаточно, чтобы временами читать её тайные умыслы. Быть может, в одной из вселенной я пошла работать психологом или криминалистом: ума во мне не занимать, как и внимательности. А ещё смелости, конечно, и безрассудства. Глянула наверх – звёзд уже не видела слишком давно, а душа тянулась к ним, извивалась как могла, душилась слёзами чёрных дыр и взрывалась сверхновой. Когда-нибудь я перерождусь и стану самой яркой на небосводе звездой.

Нет, это слишком мелко для меня.

Стану самой гигантской галактикой.

– Я тоже, – откровенность подкралась в тот самый момент, когда сознание почти растворилось в созерцании мультивселенной.

Нам не нужно много слов для того, чтобы услышать друг друга – недосказанность превратилась в привычное понимание себя и другого, а приоткрытые сердца сближали лучше, чем пустые разговоры. Наши беседы всегда были не длинные, но, с другой стороны, это понятие было субъективным. Для кого-то и мой список психотравм мог не иметь конца. Порой и я сама его не видела...

Потушив сигареты, мы вернулись обратно на кухню – и вовремя, иначе круассаны бы сгорели. Правда, они всё равно оказались сухими и тонкими, почти без вкуса и запаха, ведь мы не дали почти никакого времени для того, чтобы тесто настоялось. И даже не стали их доедать, оставив самые неприятные на вид Вильгельму, а лучше Терезе.

Да уж, Анна оказалась права, когда говорила про отравление своей пищей. Зато как вкусно готовила воспитательница Лин...

Сердце болезненно сжалось.

Быть может, и она в другой реальности была мне родной матерью. Готовила по зиме хот-пот, нежно заплетала волосы, целовала в макушку перед сном и неустанно выслушивала – так, как в приюте, но только в... доме. Настоящем, родном доме. Где тепло, уютно и спокойно. Где я действительно могла быть доброй, помогать в хозяйстве, шить наряды и вечно смущаться при виде Алестера. Где мы втроём – счастливая семья, не знавшая ни одиночества, ни горя, ни... гибели. От моих же рук.

– Я придумала.

Медленно моргнув, я отогнала мысли о невозможном: смысл терзать себя, зная, что такого никогда не было и не будет? И как бы душа ни требовала бескорыстной любви, разум понимал: стоило полагаться только на саму себя. Как я всегда и поступала.

– Что?

– Желания.

Комок нехотя зашевелился, послышались предсмертные стоны, чавканье крови и шорох уползающих змей. Наконец развязался – и из памяти всплыл разговор у фонтана института Донована, где мы втроём стояли, курили и болтали о трёх желаниях. О Аоинь, как же это было давно... казалось, прошёл не один год с тех времён, а не две недели.

Поразительно, как Анна вообще вспомнила об этом.

– Какие же? – без особого энтузиазма спросила я, перестав гипнотизировать микроволновку.

– Если я скажу вслух, они не сбудутся, – отложила телефон в сторону подруга и с подозрительным блеском в глазах посмотрела на меня.

Мы сидели друг напротив друга как на допросе, и меня не могла не позабавить возникшая ситуация.

– Ты забываешь, что я фея.

– Скорее ведьма, как Арни тебя называет, – съехидничала девушка.

– Меня как только ни называли, – рассмеялась я, вспомнив всех использованных парней. – Однажды меня даже кто-то назвал «холодной попкой».

Лицо Анны вытянулось от улыбки.

– Холодная попка? Серьёзно?

– Всякое приходит в голову пьяным парням, – развела я руками не без гордого веселья. – Мне даже один раз пришлось отказаться от замужества. И, тут уж надо признаться честно, к своему стыду мне никогда не стыдно.

Никогда бы не подумала, что мы вдвоём можем так долго смеяться. Даже не истерично, а искренне, с пониманием, без масок – мы очень странные подруги, но зато впервые оказались настоящими. И издеваться над тупостью кого-либо, пожалуй, стало одно из наших самых любимых развлечений. Даже такому малоэмоциональному человеку, как Анна, не хватало времени простого человеческого юмора. И свободы от чувств.

– А ты бы вообще хотела выйти замуж? – вытерев салфеткой слёзы от смеха, спросила она.

– Только когда стану старухой, завалившей в постель не менее миллиона парней, – закинув ногу на ногу, выпрямила спину я.

– Но это невозможно! – прыснула собеседница. – Ты умрёшь раньше времени!

– Не беда, достану их с небес.

– Или из ада?

– Хоть из сточных вод, – вспомнила я неудачную шутку Вильгельма, и Анна поняла моё неравнодушие к нему. – А ты?

Та хотела было уже открыть рот и ответить, но внезапно поникла. Вместо тревожности пришло раздражение: ну вот опять. Только мы с Анной наконец-то могли нормально поговорить и даже повеселиться, не отвлекаясь ни на что, как подруга вновь оказалась под давлением обречённости и горя. Сколько можно уже? Почему так происходило каждый раз? Аж бесило.

С другой стороны, раньше резкого перехода и не было заметно: девушка всегда ходила в удручённом состоянии, не показывая ничего лишнего. Лишь моими стараниями она смогла открыться с других сторон. И всё же её беспощадно тянуло обратно...

– Прошлое, – загробным голосом прошептала она.

– Ты о чём?

Взгляд зацепился за её тонкие пальцы, теребящие цепочку между кольцами.

– Я бы пожелала изменить своё прошлое.

Молчание.

Холод погрузил ещё пару секунд назад тёплую кухню в скорбную тишину. И чем я лучше? Сама постоянно вспоминала юные года, без устали таская на плечах непомерный груз – то были раскрошенные черепа, гнилые органы и тягучая тьма из останков собственных злодеяний. То была не кровь, нет, а тошнота демона, всегда сидевшего меж моих алых рогов – своими же руками создала себя столь грязную, пошлую и бездушную.

Ими же себя и душила.

– Я бы тоже этого хотела, – выдох, а вместе с ним и признание: – Не попади я в приют, сложилось бы всё иначе.

Прикосновение чужой руки было мне утешением.

– И мы бы никогда не встретились бы, – Анна заметила мой недоумённый взгляд и тоже призналась: – Я догадывалась.

Пальцы сжались в кулак.

– Так очевидно?

Грустный вздох со стороны.

– Бывает, конечно, что дети совершенно не похожи на своих родителей, но чтобы настолько...

– Да, мы совершенно разные, это точно, – рука расслабилась. – Поэтому у нас слишком много ссор, криков, обид...

– Творческих людей редко когда понимают, – с таким огорчением в голосе проронила amie, что я невольно удивилась:

– Неужели тебе это знакомо?

Вдруг Анна удобнее схватила меня за руку и молча куда-то потащила с совершенно нечитаемым выражением лица. Ничего не оставалось делать, как пойти следом: через лестницу на второй этаж, а затем и на третий, больше похожий на просторный чердак, разделённый напловину стенкой и единственной дверью. Именно к ней мы и направились.

Я ахнула от восхищения, как только оказалась внутри.

Бабочки.

Разноцветные, большие, маленькие, яркие, мрачные, с одним крылом или двумя – их было бесчисленное множество, как и подписей под каждой. Мёртвые находились под стеклом в гигантских витринах, нарисованные графитом и углём – на стенах, на потолках и даже на полу, стопкой сложенные возле пару непримечательных кресел, матраса с обогревателями и лестницы. А в углу находился небольшой террариум с маленьким водоёмом, камнями, землёй и с растениями: среди них тёмными пятнами порхали бабочки-траурницы. Будто приветствуя хозяйку, одна из них вылетела и уселась на протянутый пальчик Анны.

В её серых глазах я впервые увидела упоение.

– Когда-то они все были живы... – она завертела головой, осматриваясь, и я вместе с ней. – Но когда нам пришлось переезжать из Парижа в это захолустье, многих пришлось продать, а ещё больших засушить. Я храню здесь память о счастливых временах...

– Не знала, что ты интересуешься бабочками... – я говорила тихо, боясь разрушить сокровенные мгновения.

Половица тихо скрипнула под ногой Анны, когда та шагнула в неком танце, заворожённая мыслями о детстве.

– О них мне любила рассказывать Стефани.

Движение ногой, взмах руки – бабочка взмахнула чернильными крыльями и взмыла в воздух.

– Мы с ней познакомились в моей любимой кофейне, где работала Натали, сестра моей матери. Похожие не только внешне, но и внутренне, мы быстро подружились: болтали обо всём, помогали тётушке, ребячились и беспечно проводили время в свои-то тринадцать лет, – ещё шаг, и ещё, руки взяли лист и набросали очертания крыльев. – Никто никогда не был так близок со мной, как Стефани. С ней я познала и счастье, и первую любовь, и мелкие шалости, и удивительный мир бабочек. Однако... – мечтательные нотки в голосе внезапно сменились горечью, – с ней же я впервые столкнулась и со смертью.

Мы были так похожи.

Не только рассказ подруги лишил меня почвы из-под ног, но и схожесть моей истории с Алестером – неумолимое сродство и в то же время миллионы световых лет разницы. И я даже не могла оторвать зачарованного взгляда от Анны: казалось, она сбросила кокон и, превратившись в бабочку, взлетела над миром, над собой – вне пространства и времени, вне чувств и мыслей, вне прошлого и себя...

Везде и нигде.

– Когда мне исполнилось четырнадцать, я раскрыла ей свою фамилию. И Стефани... отвернулась в тот же миг, посчитав нотации своего отца важнее, чем наши чувства. Сейчас я понимаю, что она просто боялась моих родных, страшилась оказаться раскрытой и отвергнутой, не хотела лишиться поддержки своей семьи, которая враждовала с моей. Но тогда... мне это разбило сердце. Родители всё прознали, началась стрельба, на уши поднялся весь Марсель. Кофейня сгорела вместе с Натали и... Стефани.

Её фигура дрогнула, как дорогающий огонь свечи, по лицу побежали слёзы, точно капли воска, – она таяла изнутри. Анна невесомо скинула с плеч платье, оголяя изящную спину, на лопатках которой распахнула крылья бабочка-траурница.

– Она умирала на моих руках. Вся в крови, в слезах, в разодранной одежде... – её затрясло от безумства воспоминаний. – Так глупо, так не правильно... она ведь была ни в чём не виновата, это всё я... это всё я... мы...

В мгновение ока я оказалась рядом с ней и прижала к себе, нежно обняв. И сама чуть ли не плакала: сердце топилось в крови бесчисленных потерь, клапанами жадно хватая спертый воздух. Спасения не видно – тьма уже повсюду. Ноги подогнулись, и мы рухнули на пол, как бабочки, лишённые крыльев. Как падшие ангелы.

– Я понимаю, – рука дрогнула от всплывшего в голове кровавого лица Алестера. – Всё понимаю, amie.

– О, Рав... я так долго хранила это в себе, – Анна носом уткнулась в мою грудь, не переставая горько плакать, – так безумно долго...

Мы просидели в такой позе неподвижно, в слезах и в боли, до тех пор, пока Анна не заснула. Только тогда я осмелилась тихонько высунуть онемевшую руку и абсолютно без раздумий написать Вильгельму.

В голове было пусто, когда он пришёл на чердак и без лишних слов отнёс сестру в её комнату.

На душе ничего не существовало, когда Вильгельм молча отвёз меня на машине к дому.

Слова застряли в горле, когда он протянул мне пистолет, как только остановился.

Сердце камнем ухнуло вниз от его напряжённого голоса.

– Сегодня с утра я обнаружил возле своего дома следы. Монстры приходили за тобой, девочка-ворон.