Текст книги "Великое море. Человеческая история Средиземноморья (ЛП)"

Автор книги: David Abulafia

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 47 страниц)

Однако им не удалось сломить волю башау, и американцы перешли к совершенно иному плану, который давно отстаивал Уильям Итон. Итон отплыл в Александрию в поисках Хамета, претендента на трон Триполи, которого оттеснил его младший брат Юсуф. Итон оказался во главе армии людей (в основном арабов), которая шла по суше из Египта в Триполи в тяжелых условиях. Потребовалось шесть недель, чтобы пройти 400 миль до Дерна, прибрежного города, который, как считалось, мог принять Хамета в качестве правителя. В итоге Соединенным Штатам не удалось установить его в Триполи, но одна лишь угроза возвращения Хамета заставила башау пойти на переговоры. Он был готов согласиться на скромные условия, не идущие ни в какое сравнение с тем состоянием, которое вымогали другие североафриканские правители, – выплатой выкупа в размере 60 000 долларов.33

IV

Алжир оказался еще более непримиримым. В 1812 году, узнав о начале войны между Соединенными Штатами и Великобританией, деи Алжира решил оказать дополнительное давление на американцев, которые теперь не смогут мобилизовать флот в Средиземноморье. Он настаивал на том, что подарки, доставленные на борт «Аллегени», были низкого качества: например, он просил двадцать семь канатов большого диаметра, а получил только четыре. Он потребовал 27 000 долларов, а когда американцы отказались, выслал их из страны при условии выплаты этой суммы, которую консулу Лиру пришлось занять у Бакриса под 25 процентов.34 Тем временем алжирцы привели домой захваченный американский бриг «Эдвин», занимавшийся контрабандной торговлей через Гибралтар в поддержку британской армии в Испании (и не зная о резком ухудшении англо-американских отношений). Экипаж «Эдвина» был задержан в Алжире вместе с судном, и правительство Соединенных Штатов, озабоченное войной на Атлантическом побережье и в Канаде, решило отправить посланника в Магриб в надежде, что переговоры еще могут увенчаться успехом. Мордекай Ной был назначен консулом в Тунисе. Это была выдающаяся личность, стремившаяся показать своим соплеменникам-евреям, что им есть место в американском обществе, и говорившая о том, что нужно поощрять «еврейскую нацию» переправлять свои средства через Атлантику из Старого Света на общую пользу всех американцев. Американская администрация знала все о семье Бакри, и Ной мог стать ценным средством доступа к дею через своих единоверцев. Зимой 1814 года он проехал через Гибралтарский пролив, наладил связи с еврейской общиной Гибралтара и получил от одного из ее лидеров рекомендательное письмо к Бакри. Но ему удалось добиться освобождения лишь нескольких американских пленников.35

Президент Мэдисон не был сторонником войны, но Соединенные Штаты почувствовали вкус крови в войне против Триполи и рассматривали войну против Алжира как второй этап конфликта, который положит конец навязчивым просьбам барбарийских правителей. 17 февраля 1815 года Соединенные Штаты и Великобритания заключили мир; через неделю Мэдисон обратился к Конгрессу с просьбой объявить войну Алжиру, и американцы собрали самый большой флот, который когда-либо собирали (насчитывавший всего десять боевых кораблей). Во главе экспедиции был поставлен национальный герой Стивен Декатур.36 Он оправдал ожидания, захватив несколько алжирских кораблей задолго до того, как достиг Алжира. Таким образом, он оказался в прекрасном положении, чтобы диктовать условия дею, который был совсем недавно на этом посту (два предыдущих дея были убиты). Когда посланник дея попросил у Декатура время на обдумывание условий договора, который хотели навязать американцы, Декатур ответил: "Ни минуты!".37 За договором с Алжиром быстро последовали договоры с Тунисом и Триполи. Алжирский договор предусматривал возвращение американских пленников и регулировал функции американского консула, но его реальное значение в истории Средиземноморья заключается во второй статье: больше никогда не должно было быть никаких подарков или выплат дани. В этом заключалось великое достижение экспедиции Декатура. Прецедент был создан, и его важность хорошо понимали европейские державы; они относились к Соединенным Штатам с гораздо большим уважением, чем когда-либо прежде. Американцы поздравляли себя – Джон Куинси Адамс писал: "Наша военно-морская кампания в Средиземном море была, пожалуй, столь же великолепной, как и все, что происходило в нашей летописи за все время существования нации". Она была не очень долгой, но это делало победу с совершенно новым флотом еще более впечатляющей.38 Победы над барбарийцами стали определяющим моментом в становлении американской идентичности.

V

Новый порядок зарождался и на Востоке. К 1800 году османский султан обнаружил, что его египетские и греческие подданные становятся неуправляемыми. Военачальник Мухаммед Али воспользовался хаосом, возникшим в Египте после прихода и ухода Наполеона, чтобы свергнуть мамлюкских функционеров Османской империи и в 1805 году установить свою власть. Хотя он признавал сюзеренитет Османской империи и официально выполнял функции вице-короля, он был в значительной степени сам себе хозяином. Он был албанцем и говорил на албанском и турецком языках, а не на арабском, и он смотрел за пределы османского мира, стремясь использовать знания и технологии Западной Европы, особенно Франции – он был для Египта тем же, чем Петр Великий был для России. Ключом к успеху своих планов он считал улучшение экономики, передачу земель в государственную собственность и строительство военного флота. Эта политика почти до мельчайших деталей напоминает политику Птолемеев, проводившуюся 2000 лет назад. Он поощрял новые сельскохозяйственные проекты, в том числе ирригационные, поскольку понимал, что в Западной Европе существует большой спрос на хлопок хорошего качества, но он также стремился создать промышленную базу, чтобы Египет не превратился просто в экспортера сырья для более богатых стран.39 Он стремился привнести в Египет преимущества экономической экспансии, преобразовавшей Европу в начале девятнадцатого века. Например, он видел, до какой нищеты дошла Александрия: город уменьшился в размерах и сократил численность населения так, что теперь был не более чем деревней; его междугородняя торговля была не слишком значительной. Ее возрождение началось при Мухаммеде Али с прибытием иммигрантов со всего восточного Средиземноморья: турок, греков, евреев, сирийцев.40

Растущая напористость Мухаммеда Али проявилась в 1820-х годах в его попытках добиться признания своей власти над Критом и Сирией. Если он хотел превратить Египет в современную военно-морскую державу, вице-королю требовался доступ к хорошим запасам древесины, и, как и в прошлые тысячелетия, это означало, что он должен был получить контроль над хорошо засаженными лесом землями. Трудность, с которой он столкнулся в 1820-х годах, заключалась в том, что османы оказались еще менее успешными в управлении своими европейскими землями, чем африканскими. В 1821 году вспыхнули восстания в Морее, где география благоприятствовала повстанцам, которые вскоре установили контроль над сельской местностью, оставив туркам военно-морские базы в Нафплионе, Модоне и Короне. Тем не менее, турки не сохранили контроль над морями. Такие острова, как Гидра и Самос, стали новыми очагами сопротивления. Греческие купеческие общины, активизировавшиеся с XVII века, сколотили военный флот, состоящий в основном из торговых судов, вооруженных пушками. Один греческий флот насчитывал тридцать семь судов, другой – дюжину, и оба были под командованием командиров с Гидры. К концу апреля эти греческие морские псы захватили четыре турецких военных корабля, включая два броненосца, что дало грекам уверенность в том, что они смогут патрулировать Эгейское море и противостоять турецкому флоту на подступах к Дарданеллам; хотя греческий флот оказался не по зубам туркам, греки отступили без серьезных потерь. К 1822 году турецкое правительство стало раздражать греческие морские набеги, и оно мобилизовало гораздо более крупный турецкий флот, в основном привезенный из Барбарии. В апреле турки вмешались в дела Хиоса, где греческие экспедиционные силы пытались захватить цитадель. Греческие войска были прогнаны, а турки продолжили резню большей части населения, устроив кровавую бойню, которая по понятным причинам вошла в героическую историю греческого противостояния туркам и послужила мощной темой для картины Эжена Делакруа.41 Греки ответили добром на добро: через пять с половиной месяцев они уничтожили мусульман и евреев Триполи в Морее. На протяжении веков многие греки стали мусульманами, а многие турки – эллинизированными. Таким образом, резня и этнические чистки в ходе греко-турецких войн, продолжавшихся полтора века, были основаны на трагическом отрицании общего наследия греков и турок в восточном Средиземноморье.

Однако это не мешало наблюдателям в Великобритании, Франции и Германии праздновать успех греков, видя в них наследников классического мира, историю, философию и литературу которого они изучали в школе. Правительства могли бы быть более осторожными, оказывая поддержку повстанцам: британское правительство, руководствуясь прагматическими соображениями, сомневалось, желателен ли еще распад Османской империи, и это мнение разделял Мухаммед Али, хотя мало кто предполагал, что он продлится очень долго. Проблема заключалась в том, что распад Балкан изменил бы весь баланс сил в Европе – хрупкий механизм, известный как "Европейский концерт", созданный после окончательного поражения Наполеона при Ватерлоо. Одним из источников беспокойства была Австрия, которая защищала свои коммерческие интересы, держа в восточном Средиземноморье более многочисленный военный флот (двадцать два корабля), чем Великобритания. Австрийцы были скомпрометированы в глазах греков своей готовностью торговать с турками, хотя все, что они делали, это продолжали вековую торговлю между Далмацией и восточным Средиземноморьем через Дубровник и его соседей.42 Только в 1827 году европейские державы направили грекам существенную помощь. Тем временем Мухаммед Али увидел в греческом восстании шанс сорвать для себя несколько спелых слив и решил направить флот в Грецию в начале 1825 года. Он намеревался завоевать Крит, Кипр, Сирию и Морею для своей личной империи и полагал, что сможет удержать Грецию, если изгонит греков и заселит южную Грецию египетскими феллахами. Его целью было господство почти над всем восточным Средиземноморьем. Он не пожалел средств, отправив шестьдесят два корабля в воды к востоку от Крита в надежде выбить греческие военно-морские силы в южной части Эгейского моря.43

В октябре 1827 года, когда переговоры между враждующими сторонами уже шли полным ходом, флот из двенадцати британских, восьми русских и семи французских кораблей, стоявший у Наварино, почти случайно спутался с османским флотом, насчитывавшим около шестидесяти судов из Турции, Египта и Туниса, включая три больших линкора (у их противников было десять). Несмотря на перемирие, турки отказали союзному флоту во входе в бухту Наварино. Союзники решили, что необходимо продемонстрировать силу, и это вылилось в полномасштабное сражение в бухте, в котором турецкий флот был разбит наголову. Некоторые турецкие суда ушли в сторону Александрии, другие были уничтожены. Флот союзников, особенно британские, русские и французские флагманы, тоже пострадал, и 182 человека погибли. Союзники не знали, что делать со своей победой – османский султан в ответ объявил священную войну неверующим, а англичане и французы, зная о беспорядочных междоусобицах среди греков, направили свои корабли против независимо настроенных греческих капитанов, которые продолжали досаждать им.44 Но битва при Наварино стала важным шагом на пути к заключению договора, по которому в 1828 году была признана независимость южной Греции, находящейся под слабым османским сюзеренитетом. Теперь Мухаммед Али понимал, что лучшая надежда на будущее заключается в оживлении торговли с Англией и Францией через Александрию, поэтому в течение следующих нескольких лет он улучшил верфи и использовал возможности канала Махмудия, соединившего Александрию с дельтой Нила. Он был построен десятью годами ранее.45 Теперь настало время воспользоваться его преимуществами.

VI

Французское вторжение в Алжир также стало результатом непредсказуемых событий, в основе которых лежала не деятельность барбарийских корсаров, как можно было бы предположить, а финансовый дом Бакри. Французы никогда не проявляли особого интереса к накопившимся задолженностям по оплате алжирского зерна, которое кормило французскую армию с начала Революционной войны. К 1827 году Бакри испытывали нехватку денег и настаивали на том, чтобы алжирское правительство покрывало их долги до тех пор, пока французы не выплатят причитающееся. Дей был убежден, что Бакри и французы вступили в сговор, пытаясь выжать из него деньги.46 Недавняя история, конечно, показала, что деи с гораздо большим энтузиазмом выжимали деньги из других людей. Кроме того, деи с подозрением относились к французам, поскольку те начали укреплять две их торговые станции в Алжире. Поэтому 29 апреля 1827 года между деем и консулом разгорелся спор, в ходе которого дей был настолько раздражен, что ударил французского консула по лицу мухобойкой. Французы потребовали салюта в честь французского флага, но деи не захотели даже думать об этом символическом акте и пустили свои каперы против французского флота. К лету 1829 года французы блокировали порт Алжира. Тем не менее, они не считали завоевание Алжира очевидным решением своих проблем и сначала думали, что, возможно, лучше позволить Мухаммеду Али возглавить страну, учитывая его профранцузские взгляды.

Марсельские купцы приводили несколько коммерческих аргументов в пользу завоевания Алжира: во время блокады торговля с Алжиром страдала, а греческое восстание против турок мешало французскому бизнесу в Леванте. Марсельские бизнесмены хотели иметь надежного и безопасного торгового партнера, находящегося под французским контролем. Было очевидно, что целью должен стать Алжир, расположенный к югу от Марселя. И это оказалось очень легким завоеванием. В июле 1830 года деи отправился в изгнание в Неаполь, хотя ему пришлось оставить большую часть своих денег. Младшие города алжирского регентства, Оран и Константина, были переданы дружественным тунисским принцам – после почти 300 лет оккупации испанцы решили, что удерживать Оран слишком дорого, и продали его мусульманам в 1792 году.47 Тем не менее, у французов далеко не все было ясно с тем, что они хотят делать с Алжиром. Они атаковали западный и восточный Алжир: у правителя, установленного в Константине, были свои представления о том, как его город может развиваться в качестве центра торговли с европейцами, а в Аннабе, к востоку от Алжира, были проблемы. В 1830-х годах они оказались втянуты в Алжир глубже, чем предполагали. Оттоманы не желали утешать правителей Северной Африки, которые обращались к ним за поддержкой, отчасти из-за нехватки ресурсов и силы воли. И все же, несмотря на эндемический конфликт в нескольких провинциях, Алжир привлекал колонизаторов из Франции и Испании: в 1847 году здесь насчитывалось около 110 000 поселенцев, и они не просто прятались в городах, поскольку многие надеялись приобрести поместья, вырезанные из государственных земель старого режима48.48 В последующие десятилетия в городах велось масштабное строительство, и Алжир превратился в новый Марсель с широкими улицами и солидными, величественными зданиями. Завоевание Алжира стало первым этапом в серии колониальных захватов, которые разделили многие ключевые стратегические позиции в Средиземноморье между Францией, Великобританией, Испанией и (хотя в 1830 году она еще не родилась) Италией.

История Четвертого Средиземноморья началась в эпоху, когда венецианские, генуэзские и каталонские галеры прокладывали себе путь через море, чтобы достичь города Александра. Она закончилась, когда Египет стал воротами на Восток, о которых прошлые правители могли только мечтать. К тому времени, когда последние землечерпательные машины завершили свою работу и Суэцкий канал был открыт не только для парусных, но и для паровых судов, в истории Средиземноморья наступила новая эра: появилось Пятое Средиземноморье.

ЧАСТЬ 5.

Пятое Средиземноморье, 1830-2010 гг.

Когда бы ни встретились близнецы, 1830-1900 гг.

I

Английский поэт империи Редьярд Киплинг написал многократно цитируемые строки: «Восток есть Восток, а Запад есть Запад, и никогда не встретятся близнецы». Даже если к началу XX века европейские наблюдатели были подавлены тем, что они считали фундаментальными различиями между отношениями и стилями жизни на Востоке и Западе, это не относилось к XIX веку. Тогда идеалом стало соединение Востока и Запада: не только физическое, через Суэцкий канал, но и культурное, поскольку западноевропейцы наслаждались культурой Ближнего Востока, а правители ближневосточных земель – османские султаны и их высокоавтономные наместники в Египте – смотрели на Францию и Великобританию в поисках моделей, которым они могли бы следовать в возрождении чахнущей экономики своих владений. Таким образом, это были взаимные отношения: несмотря на утверждения тех, кто рассматривает «ориентализм» как культурное выражение западного империализма, хозяева восточного Средиземноморья активно искали культурных контактов с Западом и видели себя членами сообщества монархов, охватывающего Европу и Средиземноморье.1 Исмаил-паша, вице-король Египта с 1863 по 1879 год, всегда одевался по-европейски, хотя иногда поверх рясы и эполет надевал феску; он говорил по-турецки, а не по-арабски. Османские султаны, а особенно их придворные (например, Исмаил, часто албанец), также часто одевались в западную одежду. Разумеется, они избирательно относились к западным идеям. Египетские наместники с удовольствием отправляли умных подданных учиться в Политехническую школу в Париже, наполеоновский фонд; в то же время они препятствовали чрезмерному смешению во французских салонах: они хотели импортировать радикальные идеи, но о технологиях, а не о правительстве. К началу XIX века почти полностью исчезло представление об Оттоманской империи как о резиденции воинов-завоевателей. Потеряв военное и военно-морское превосходство на Востоке, османы стали вызывать не страх, а восхищение. Традиционный уклад жизни привлек внимание западных художников, таких как Делакруа, но другие западные художники, в частности Фердинанд де Лессепс, строитель Суэцкого канала, стремились к модернизации. Сами египетские правители стремились приобщить Египет к Европе. Они не видели противоречия между его расположением в африканском уголке Леванта и европейским призванием: Европа была (и остается) идеей и идеалом, а не местом.2

Кампании Наполеона на Востоке уже вызвали у французов огромный интерес к Египту: как древний Египет был резиденцией великолепной и богатой империи, так и современная Франция теперь была готова играть ту же роль в Европе, Средиземноморье и во всем мире. В основе всего этого лежала концепция «цивилизации», которая до сих пор влияет на представление французов о своем месте в мире. Увлечение Древним Египтом началось с тщательного запечатления древних памятников рисовальщиками наполеоновской армии; это было далеко не роскошное удовольствие, а задача, которая выражала главные цели французского предприятия в восточном Средиземноморье, в котором Франция представлялась наследницей империй фараонов и Птолемеев. Египетские мотивы не утратили своего очарования и после первого Наполеона: во времена правления его племянника, Наполеона III, с 1848 по 1870 год, «стиль Второй империи» канонизировал египетские декоративные формы в элегантных предметах обстановки и архитектурных деталях. Трудность установления контакта с ментальным миром древних египтян заключалась в том, что их письменность была нечитаемой. Но и эта проблема в конце концов была решена, когда французские войска обнаружили в Розетте надпись на иероглифах, иератическом письме и греческом языке, которую Наполеон присвоил себе (хотя сейчас она хранится в Британском музее). Расшифровка египетской письменности молодым французским гением Шампольоном в 1822 году открыла новые окна в Древний Египет и была столь же важна, как и приобретение Алжира несколькими годами позже, чтобы убедить Францию в том, что у нее есть миссия на землях османского подданства в Средиземноморье.

Были энтузиасты, одержимые привлекательностью Востока. Около 1830 года Бартелеми-Проспер Энфантен стал самозваным пророком новой секты, посвятившей себя созданию связи между Средиземным и Красным морями. Это был не просто вопрос торговли и техники. Энфантен видел в физической встрече Востока и Запада создание нового мирового порядка, в котором мужской принцип, воплощенный в рационально мыслящем Западе, вступит в союз с женским принципом, воплощенным в таинственных жизненных силах Востока: "сделать Средиземное море брачным ложем для брака между Востоком и Западом и завершить этот брак прорытием канала через Суэцкий перешеек". В результате такого общения возникнет мир, в котором полубожественный Энфантен будет провозглашен наследником святого Павла, не говоря уже о Моисее, Иисусе и Мухаммеде. Это была лишь одна особенность его мышления, которая привлекала внимание. Его настойчивое требование оказывать должное почтение женщинам озадачило многих в Константинополе и Каире; его причудливый небесно-голубой костюм с расклешенными брюками мог бы легко сделать его фигурой, вызывающей веселье в Париже. Тем не менее ему удалось попасть во французские салоны, и он обследовал местность между Средиземным морем и Суэцем, прежде чем его принял Мухаммед Али, который вежливо выслушал его планы строительства канала, соединяющего Восток и Запад.3 Вице-король Египта, как никто другой, был полон энтузиазма по поводу необходимости улучшения экономики своей страны, но он рассматривал канал через пустыню как расход своих ресурсов, а не как преимущество: он подозревал, что канал уведет торговлю в сторону от центральных районов Египта, не принеся никакой выгоды Александрии и Каиру (теперь соединенных Нилом и каналом Махмудия), но принеся большую прибыль западноевропейским бизнесменам, пытавшимся торговать между Францией или Англией и Индией.

Эксцентричность Энфантена казалась более терпимой на родине во Франции, потому что он красочно выражал предположение, которое стало определять французские представления об обществе и экономике. Под влиянием трудов Сен-Симона Энфантен и его современники настаивали на необходимости постепенного улучшения как материальных, так и моральных условий жизни. Новые технологии, включая железные дороги и пароходы, начали преобразовывать европейскую экономику, хотя темная сторона индустриализации вскоре стала заметна в Англии. В парижских салонах, однако, царила теория, которую продолжала подпитывать этика революционной Франции. Прогресс стал идеалом. Важно, что в Египте Мухаммеда Али он стал идеалом не меньше, чем во Франции Луи-Филиппа. Превращение идеала в реальность, в случае с Суэцким каналом, было делом рук Фердинанда де Лессепса. Он сочетал богатый дипломатический опыт с мастерством, необходимым для того, чтобы создать компанию по строительству канала, продать многие (но не достаточно) ее акции и, самое главное, упорно продолжать реализацию своего проекта, пока не сломит сопротивление тех, кто возражал против его планов. Его неустанные путешествия на пароходе туда и обратно между Францией и Левантом, а также в Испанию, Англию и другие страны, даже в Одессу, обеспечивали ему постоянную связь с развитием событий в сложной сети политиков, инвесторов и инженеров-специалистов, от которых зависел проект канала. У него было огромное преимущество – родственные связи с Луи-Наполеоном, президентом Республики в 1848 году и императором с 1852 по 1870 год: его двоюродная сестра была матерью императрицы.

Многие утверждали, что канал был их идеей, хотя в каменистой пустыне западного Синая до сих пор сохранились следы древних каналов, построенных для соединения Средиземного и Красного морей. В III веке до н. э. Птолемей II Филадельф расширил то, что осталось от канала, построенного персами примерно в 500 году до н. э. Связи между Нилом и Красным морем оставались открытыми, с перерывами, вплоть до начала арабского периода. Однако их цели были весьма ограниченными: 'Амр ибн ал-'Ас, арабский завоеватель Египта, использовал систему каналов для доставки египетской пшеницы в Мекку4.4 Идея о том, что канал может связать торговые пути Средиземноморья с путями Индийского океана, не рассматривалась всерьез до XIX века, и на то были веские причины: Египет во всех смыслах был водным путем Нила, и параллельный водный путь через пустыню лишил бы его правителей налоговых поступлений, от которых так сильно зависели Птолемеи, Фатимиды и Мамлюки.

Были и другие идеи о том, как создать торговый маршрут, соединяющий два моря. В 1820-х годах молодой английский предприниматель Томас Вагхорн обратил внимание на длительные задержки при отправке почты из Индии в Англию и увидел потенциал маршрута из Бомбея в Суэц, который также мог бы перевозить пассажиров, готовых перенести жару и дискомфорт путешествия на карете через пустыню от Красного моря до Нила. Облегчение от достижения Нила сменилось ужасом от нашествия крыс, тараканов, мух и блох, которыми кишели пароходы и парусные суда, перевозившие пассажиров вверх по реке. После этого было довольно легко добраться до Англии, поскольку ежемесячное пароходное сообщение связывало Александрию с Мальтой и Фалмутом в Корнуолле – об этих пароходных сообщениях мы поговорим позже.5 Когда де Лессепс встретился с Вагхорном, он был впечатлен и написал, что "он послужил примером" – не только предприимчивости и смелости, но и необходимости создания эффективной связи между Красным и Средиземным морями.6 Британская позиция по-прежнему заключалась в том, что маршрут через Нил был предпочтительнее. Лорд Пальмерстон, будучи премьер-министром, решительно выступал против планов де Лессепса. Существовали технические проблемы, которые не смогли адекватно разрешить многочисленные землеустроительные работы. Был ли уровень Красного моря таким же, как уровень Средиземного? Цель заключалась в строительстве канала, а не каскада. Разнообразие почв – песчаная пустыня, каменистая пустыня, болото – еще больше осложняло работу. Но причины противодействия Пальмерстона были не только техническими. В случае успеха проекта французы получили бы проход в Индию, их престиж в Египте неизмеримо вырос бы, а британские интересы в Средиземноморье и Индийском океане пострадали бы.

Османский султан также был далеко не убежден в том, что ему нужен канал к Красному морю. Отчасти это был политический вопрос. Де Лессепс призвал вице-королей принять собственное решение по поводу канала и игнорировать тех, кто утверждал, что для его строительства необходимо разрешение самого османского султана. Первым вице-королем, которого соблазнил проект де Лессепса, стал Саид, тучный сын Мухаммеда Али, который был в отчаянии от неумеренной любви своего ребенка к макаронам. На самом деле Саид был хитрым политиком, готовым заказать геодезические изыскания, вложить значительные средства в акции де Лессепса и даже оплатить газету компании Суэцкого канала. Саид, правда, колебался, но чем больше он вовлекался в схему, тем очевиднее становилось, что потери, которые он понесет в случае краха, будут непереносимы. Конечно, проблема заключалась в деньгах, особенно после того, как де Лессепс не смог договориться с Якобом де Ротшильдом в 1856 году.7 Де Лессепс обратился к другому источнику финансирования, объявив о всемирном предложении акций, в котором с энтузиазмом приняли участие только египетский вице-король и французы. Де Лессепс был человеком убедительным, как обнаружил Саид, когда непроданные акции пришлось выгрузить вице-королю. Саид был вознагражден: новый порт на северном конце канала был назван Порт-Саидом; даже если вначале это был лишь грубый лагерь, он быстро рос по мере продвижения канала, и к открытию он приобрел впечатляющий мол из больших бетонных блоков, сброшенных в море. К моменту смерти Саида, в январе 1863 года, в реализации проекта был достигнут значительный прогресс, хотя все еще не было уверенности в том, что намеченная дата 1869 года будет достигнута: необходимо было переместить огромное количество грунта, а также пробить проходы на возвышенностях вдоль намеченного маршрута канала. Пока что решение заключалось в использовании принудительного труда, нанятого Саидом, – труда корвеев, который практиковался в Египте со времен сынов Израиля. Корвеи вызывали беспокойство в Европе, потому что казались чем-то вроде рабства, и потому что были неэффективны: люди постоянно перемещались от Нила к каналу и обратно.

Все изменилось с приходом к власти нового вице-короля, способного и работоспособного племянника Саида Исмаила. Он и раньше не был благосклонен к каналу, поскольку был крупным землевладельцем и не любил систему корве, которая отрывала феллахов от полей, причем часто в те месяцы, когда они были нужнее всего. Он окончил военную академию Сен-Сир и был знаком с западными идеями. Он не собирался демократизировать свою монархию, но (подобно царю Александру II) считал трудовую систему анахронизмом в модернизирующемся обществе. Именно он сказал: "Египет должен стать частью Европы".8 Отмена корвеев поставила де Лессепса перед проблемой, где найти рабочую силу, а обращение к востоку, вплоть до Китая, не дало желаемых результатов. Ответом, вполне подходящим для модернизаторов, стала механизация, и в конце 1863 года Борель, Лаваллей и компания приступили к разработке большого количества машин, подходящих для различных почв вдоль трассы канала. Около трех четвертей грунта, снятого для создания канала, было выкопано этими машинами, в основном в последние два года строительства канала, с 1867 по 1869 год, но ничто не было предсказуемо: в самый последний день была обнаружена огромная скала, выступающая в канал и угрожающая любому судну с разумной осадкой, и ее пришлось взорвать.9 Использование машин удвоило стоимость предприятия, но без механизации проект никогда не был бы завершен в срок, а быстрая сдача была жизненно важна для того, чтобы канал получил одобрение вице-короля, султана и французского императора.