Текст книги "Великое море. Человеческая история Средиземноморья (ЛП)"

Автор книги: David Abulafia

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 47 страниц)

Различные этнические и религиозные группы в Смирне сотрудничали в бизнесе. Купцы Английской Левантийской компании часто нанимали еврейских агентов, и среди них был дряхлый и подагрический маклер по имени Мордекай Зеви (часто пишут Севи, Цви или Себи), греческий еврей, который посвятил свою раннюю карьеру скромному занятию – торговле яйцами.31 У него было три сына; двое также стали брокерами, но у третьего, Шаббетая, начались необычные видения, и он погрузился в некоторые из самых заумных областей еврейской науки. Каббалистические исследования давно процветали, сначала среди евреев Испании, а с 1492 года – среди сефардов Цфата в Палестине. Раввины считали, что опасно изучать каббалу до сорока лет, к этому времени человек должен обладать необходимыми базовыми знаниями и зрелостью; но это мнение не разубедило Шаббетая Зеви, который учился сам, будучи еще совсем молодым человеком: "Он учился всему сам, ибо он был одним из четырех, кто пришел к познанию Творца самостоятельно"; другими были патриарх Авраам, Езекия, царь Иуды, и Иов.32 Описания перепадов настроения и поведения Шаббетая не оставляют сомнений в том, что он обладал биполярной личностью. Сомнение в себе и самоанализ уравновешивались экстазом и манией величия. Когда он произносил слова Исайи: "Я вознесусь выше облаков", он воображал, что делает именно это, и приглашал своих друзей подтвердить, что обладает способностью левитировать. Они отрицали, что видели, как он это делает. Тогда он отчитал их: "Вы недостойны видеть это славное зрелище, потому что не очистились, как я".33

Казалось, настало время для прихода спасения народа Израиля. В 1640-х годах ужасная резня, устроенная казаками в Восточной Европе, вызвала чувство глубокого кризиса среди евреев вплоть до Средиземноморья, и беженцы принесли с собой рассказы о том, что случилось с безопасными убежищами, которые они нашли в Османской империи. Ощущение кризиса было почти таким же острым, как в 1492 году, когда изгнание из Испании вызвало прежний мессианский пыл. Шаббетай, которому было уже за двадцать, начал проявлять себя как мессианская фигура, хотя было несколько неясно, за кого именно он себя выдавал. Он отбросил многовековые традиции и начал произносить в синагоге четырехбуквенное Имя Бога (евреи всегда заменяют его словом Адонай, "мой Господь"), а также стал противоречить заповедям, содержащимся в самой Торе, например, заповеди не есть жир вокруг почек животного, который предназначался для храмовых жертвоприношений. Он даже произносил такую молитву, когда ел запрещенную пищу: "Благословен Ты, Господь, Бог наш и царь вселенной, разрешающий запрещенное". Его личная жизнь была сложной: его жена Сара была откровенной шлюхой и зарабатывала немного денег гаданием, но это было лишь повторением карьеры пророка Осии, который женился на проститутке.34 Проведя некоторое время в Салониках, он начал набирать последователей, которые были впечатлены его пророческими способностями и уверенностью в себе. Он путешествовал по восточному Средиземноморью, явно надеясь заслужить одобрение палестинских раввинов, чье мнение уважалось бы во всем еврейском мире; его самым выдающимся рекрутом был шумный еврей из Газы по имени Натан, который стал его самым настойчивым защитником. К сожалению, Шаббетай отказался совершать какие-либо чудеса, даже для своих последователей в Хевроне, где ведущий сефардский раввин Хаим Абулафия заявил: "Я не верю, что Мессия придет таким путем".35 В конце концов, Шаббетаю не хватало полномочий члена царского дома Давида.

Вернувшись в Смирну, он и его последователи-"саббатиане" 12 декабря 1665 года ворвались в португальскую синагогу в Смирне и изгнали старое руководство. Как только он и его последователи получили базу для своей деятельности, были учреждены новые праздники и отменены старые (в частности, летний пост в честь падения Храма, в котором, конечно, не было необходимости, если искупление, о котором евреи молились в этот день, уже близко). Он призвал женщин к чтению Торы, что в то время было неизвестно, и развлек прихожан чтением эротического романа на иудео-испанском языке под названием "Мелисельда", в котором прекрасная дочь императора встречается и занимается любовью с молодым человеком: "Ее лицо – сверкающий меч света, ее губы – как кораллы, красные и яркие, ее плоть – как молоко, такая прекрасная и белая".36 Не то чтобы кто-то заметил это раньше, но эта песня, очевидно, была аллегорией связи между Мессией и Торой, которая представляла Божественное присутствие. Мессия будет настоящим царем, а не просто религиозным лидером, поэтому Шаббетай взял на себя императорские полномочия и начал назначать своих последователей королями и императорами таких стран, как Португалия, Турция и Рим (последние два поста были зарезервированы для его братьев); само собой разумеется, он выглядел великолепно и с удовольствием занимал пост "царя евреев"; новости о его достижениях, если их можно так назвать, достигли Амстердама в корреспонденции как сефардских, так и христианских купцов.37 Эти действия не вызывали гнева, но подтверждали веру его последователей в то, что он был обещанным Мессией.

Для христиан значение этих событий, которые они старательно отмечали, было совсем иным: "Один Бог знает, может быть, он станет средством обращения этого жесткошеего поколения".38 Интерес христианских купцов к растущему брожению среди евреев восточного Средиземноморья (которое вскоре охватило и Италию) становится понятнее, если проследить корни движения Шаббетая. То, как он представлял себя в качестве Мессии, обладающего силой и властью, чтобы отменить некоторые части старого закона, напоминает изображение Иисуса из Назарета в Евангелиях. Молодой Шаббетай через бизнес своего отца общался с английскими и другими христианскими купцами в Смирне. Среди них тоже распространялись апокалиптические идеи, ведь в 1640-х годах Англия была местом религиозного брожения, где за позиции боролись восторженные протестантские секты, некоторые из которых приняли собственные мессианские идеи (к которым Оливер Кромвель был отнюдь не равнодушен); эти секты очень внимательно читали Ветхий Завет и уделяли пристальное внимание отрывкам, в которых, как считалось, пророчествовалось Второе пришествие Христа. Среди этих групп были "Люди Пятой монархии", предшественники квакеров, чье происхождение было полно апокалиптических ожиданий.39 Еще одним движением, оказавшим влияние на христианских купцов и, косвенно, на Шаббетая Зеви, было "просвещение росикрусиан" – система заумных знаний, включая алхимию, которая распространялась печатным словом в начале XVII века.40 Истоки этого движения лежали в Германии, охваченной Тридцатилетней войной, но его постулаты привлекли ученых по всей Северной Европе. Торговые пути, по которым смирнский хлопок попадал в Англию, приносили взамен эзотерические идеи.

Однако деятельность Шаббетая Зеви была сосредоточена в османской части Средиземноморья, и неудивительно, что его имя стало известно султану. Вот еврейский подданный, который сделал своего брата "королем Турции"; в синагогах его последователей традиционная молитва за государя была изменена, и вместо просьбы о благословении султана прихожане молились за "нашего Мессию, помазанника Бога Иосифа, небесного льва и небесного оленя, Мессию праведности, царя царей, султана Шаббетая Зеви".41 Визирь Фазыл Ахмет-паша попал под влияние пуританской ветви ислама, презиравшей другие религии; он был занят войной с венецианцами на Крите, но теперь обратил внимание своего господина на этого беспокойного пророка.42 У Шаббетая были свои планы, которые сблизили его с Фазылом Ахметом. 30 декабря 1665 года Шаббетай и его последователи отправились на корабле из Смирны в Константинополь, где он должен был основать свое царство. Путешествие в межсезонье было рискованным, даже в пределах короткого Эгейского моря, но слов 107-го псалма оказалось достаточно, чтобы успокоить бурю, с которой они столкнулись: "Он превращает бурю в штиль, так что волны успокаиваются". Он находился в море почти сорок дней. Евреи Оттоманской империи собрались в огромном количестве, чтобы приветствовать его; но его ждали и турецкие власти. Его отвезли в тюрьму, но даже путешествие в плен было воспринято его приверженцами как большая общественная процессия; и, оказавшись в тюрьме, он все еще мог держать суд. Султан Мехмет IV находился в Адрианополе (Эдирне) на пути на Балканы, и прошло немало времени, прежде чем пророк был доставлен в императорское присутствие. Там ему предложили выбор: доказать, что он Мессия, с помощью чуда или принять ислам. Чудо заключалось в том, что турецкие лучники должны были направить свои стрелы на его обнаженное тело, и стрелы должны были чудесным образом пройти сквозь него, не причинив ему никакого вреда. Шаббетай отказался. Он предпочел бы "обратиться в турка", что и сделал без лишних слов.43

Отступничество Шаббетая Зеви было тем более драматичным, что евреи Адрианополя собрались, чтобы засвидетельствовать его прибытие ко двору султана с такими большими ожиданиями. Вместо этого он, похоже, отрекся от своих последователей. Он принял почетную должность хранителя дворцовых ворот и имя Мехмет Эффенди. Потрясение еврейских общин Турции, Италии и других стран было огромным. Во всем еврейском мире были те, кто утверждал, что все это лишь доказывает, что он самозванец, те, кто был подавлен и обескуражен ходом событий, и те, кто видел в его действиях очередной этап его откровения миру: возможно, Мессия должен явиться турку, прежде чем окончательно откроет себя. Некоторые из его последователей пошли по его пути и приняли ислам, сохраняя при этом свои еврейские традиции в тайне, образовав секту Дёнме, которая до сих пор сохраняется в некоторых районах Турции. Хотя один иезуитский писатель утверждал, что у Шаббетая хранился клад печенья, которым он подкреплял себя во время долгих постов, нет никаких оснований считать его самозванцем. Он был самообманом, манией величия и неумением, но даже его противники признавали, что он и его защитник, Натан из Газы, были учеными людьми.44 Тем не менее "немного знаний – опасная вещь", и нигде так не было, как в эзотерической вселенной Каббалы. Его путешествия и распространение основанного им движения раскрывают важные аспекты сетей, связывавших порты Средиземноморья: из торговой базы в Смирне его идеи просочились в Салоники, Ливорно, а затем на Балканы и во внутренние районы Италии. Его идеи выросли не только на еврейской почве, но и были орошены апокалиптическим энтузиазмом протестантских купцов, которые несли свои идеи в Смирну из Англии, Голландии и Центральной Европы. Северяне помогли перекроить не только религиозную, но и торговую карту Средиземноморья.

III

Средиземноморье XVII века, с его корсарами-отступниками, перемещенными морисками, новообращенными саббатианцами, «португальскими» купцами, было местом, где религиозная идентичность постоянно искажалась и перестраивалась. Христианские общины также испытывали сильное давление, как показывает пример Крита. Здесь венецианцы вели долгую борьбу за сохранение контроля над своим последним крупным заморским владением. Крит становился существенным финансовым бременем для Венеции, и республика задавалась вопросом, когда, а не в случае чего, ей придется отправить туда огромный флот для защиты острова от турок, поскольку за захватом Кипра в 1571 году неизбежно последовало бы турецкое нападение на Крит. Это была не просто борьба с турками. Сами критяне – потомки греков и венецианцев, которые смешались с греческим населением, – воспользовались возможностями, открывшимися в конце XVI века благодаря торговле вином и маслом, и посадили виноградники и оливковые деревья по всему острову; к середине XVII века оливковое масло стало основным экспортным товаром Крита, а критское вино утоляло жажду потребителей в османском Эгейском море и дельте Нила. Производство зерна упало до такой степени, что Крит с трудом мог прокормить себя сам, что было тем более удивительно, что долгое время он был основным источником пшеницы для самой Венеции. Критяне стали импортировать зерно из османских земель, что было достаточно хорошо, пока венецианцы продолжали оказывать знаки внимания турецкому султану, и пока султан не чувствовал, что поставки в его собственной империи находятся в напряжении. Таким образом, связи между Критом и османским миром становились все теснее еще до того, как турки получили контроль над Критом в середине семнадцатого века.45 Единственной причиной, по которой турки терпели венецианский контроль над Критом, было желание сохранить деловые потоки между Венецией и османскими землями; но, поскольку Венеция постепенно отвернулась от торговли в Леванте, Возвышенная Порта стала менее заинтересована в особых отношениях с Серениссима Репубблика. Кроме того, турки заметили, что европейские державы вцепились друг другу в глотки во время Тридцатилетней войны, и поэтому шансы на объединенный христианский ответ на нападение на Крит были невелики. Кроме того, османов больше не отвлекала война с Персией, которая отнимала все их силы в период с 1624 по 1639 год.46

Поводом для продолжительной Критской войны послужил захват в конце 1644 года турецкого корабля, следовавшего из Константинополя на Родос и далее в Египет, на борту которого находились главный евнух гарема и новый судья Мекки. Пираты были мальтийцами; они убили главного евнуха и взяли в плен судью. Они захватили огромную добычу. Хотя венецианцы не играли никакой роли в нападении, турецкий двор настаивал на том, что мальтийцы использовали венецианские порты на Крите и в Кефалонии. К концу июня 1645 года большой османский флот стоял у берегов Крита.47 Христианские флоты западного Средиземноморья были должным образом мобилизованы, и несколько кораблей были отправлены из Неаполя, Мальты и папских государств. Венеция, естественно, подготовила свой собственный флот, и республика назначила восьмидесятилетнего дожа командующим, но все эти усилия оказались бесполезными: в течение следующих нескольких месяцев турки захватили второй и третий города Крита, Ханью и Ретимно, а также большую часть внутренних территорий.К счастью для Венеции, столица, Кандия, была надежно защищена рвами, стенами, крепостями и равелинами; это была современная военная архитектура, способная противостоять всему, что турки могли бросить на нее. Общая стратегия союзников заключалась в том, чтобы втянуть османский флот в боевые действия далеко от Крита и близко к сердцу империи: Дарданеллы стали очагом напряженности в начале конфликта, а с 1654 года произошло несколько ожесточенных столкновений, в которых венецианцы пытались помешать турецким флотам войти в Эгейское море для поддержки Критской кампании.49 Тем не менее, давление на Кандию росло, и к 1669 году ситуация стала критической. Испанский король пообещал помощь, но она так и не была оказана, поскольку его больше беспокоили возможные нападения со стороны Франции, чем турки. Французский король все же прислал помощь, но его флот не мог сравниться с османским, и быстрая и легкая морская победа турок заставила союзников разбежаться, оставив Кандию незащищенной. 6 сентября 1669 года венецианцы сдали город и признали суверенитет Османской империи над Критом; они также, как правило, воспользовались шансом заключить мирный договор с османами.50 Для венецианцев было очевидно, что великая эпоха в их истории подошла к концу, ведь они правили Критом с начала XIII века. Капитулируя, венецианские посланники заявили: "Мы пришли, чтобы сдать крепость, равной которой нет во всем мире. Это бесценная жемчужина, подобной которой нет ни у одного султана". Через несколько часов султан действительно стал ее обладателем.

Приход османов не привел к революции на Крите.51 Кандия стала центром региональной торговой сети, а Ханья, расположенная к западу, – излюбленным портом международной торговли. Там, где раньше торговали венецианцы, их охотно заменили французы, используя историю своих теплых связей с Возвышенной Портой. Даже с распространением ислама на Крите производство вина не прекратилось. Французские и критские купцы вывозили с острова сладкое мальмсейское вино, масло, сухофрукты, сыр, мед и воск; иногда экспортировалась пшеница, особенно когда голод обрушивался на противоположные берега Северной Африки. Монахи монастыря Аркади производили "богатое, насыщенное, крепкое, глубокого цвета" вино с превосходным ароматом, по словам французского туриста, писавшего в 1699 году. Тем временем критяне приобрели вкус к кофе, который они никогда не теряли, прибывая из Йемена через Османский Египет, ставший главным рынком сбыта критской продукции. Поражает и появление местных купцов, которые были оттеснены на скромные позиции венецианским правлением, но начали заявлять о себе еще до турецкого завоевания. Это означало, что к моменту захвата острова турками существовала прочная база местного делового опыта, состоявшая из торговцев, заинтересованных в том, чтобы османские земли снабжались товарами с острова.52

Греческие моряки и купцы становились все более обычным явлением, но в завоеванной Кандии большинство торговцев были мусульманами. Легко было бы предположить, что город был заново заселен, но большинство кандийских мусульманских торговцев на самом деле были коренными критянами, сменившими религию, а не место жительства. К 1751 году мусульмане владели почти всеми сорока восемью судами, составлявшими торговый флот Кандии.53 Готовность принять ислам во всех критских городах поражает. Коренное население позаботилось о том, чтобы прошлое не было стерто с лица земли: Греческий, а не турецкий язык был общим языком острова, на котором говорили как мусульмане, так и православные. Критяне были отрезаны от регулярных контактов с латинской церковью, которая во времена венецианцев контролировала островную иерархию. Венецианцы запретили православным епископам ступать на остров, хотя православные церкви и монастыри продолжали функционировать под защитой правительства – критскими монахами восхищались за пределами острова, а некоторые из них стали настоятелями монастыря Святой Екатерины на Синае. Османские завоеватели воспользовались возможностью заручиться поддержкой православных, назначив архиепископа Крита еще до того, как взяли под свой контроль Кандию.54 Не менее важным, чем приход ислама на Крит, было подтверждение главенства православия среди тех, кто не принял новую веру. Крит, с его тесными связями с Синаем, стал центром возрождения греческого православия в восточном Средиземноморье.

IV

Ощущение, что существовало единое сообщество жителей гаваней, побережий и островов Средиземноморья, подкрепляется свидетельствами об использовании общего языка, так называемого lingua franca или «франкской речи».55 Языки, позволявшие общаться людям с разных берегов, восходят к глубокой древности, когда пунический, греческий и, в конечном счете, низкая латынь были распространены на широких пространствах Средиземноморья.56 Многие, должно быть, общались на грубых пиджинах, которые были в равной степени связаны как с жестикуляцией, так и со звуками. Среди евреев-сефардов иудео-испанский язык был достаточно распространен от Леванта до Марокко, чтобы обеспечить легкое общение между купцами, паломниками и другими путешественниками, и был принят даже грекоязычными евреями-романиотами. Если носители романских языков обычно не испытывали особых трудностей в общении (это может подтвердить любой, кто присутствовал на собрании в Испании, на котором говорили итальянцы), то между латинскими языками и арабским или турецким языками мусульманских стран барьеры были гораздо выше. В ранний современный период турки использовали большой морской словарь, заимствованный из итальянского и греческого, что говорит о том, из каких источников они копировали свои корабли и оборудование.57 Потребность моряков и купцов в общении сопровождалась желанием рабовладельцев иметь возможность отдавать приказы своим невольникам, и bagni, или рабские кварталы, также были местами, где турки или европейцы, в зависимости от обстоятельств, отдавали команды на этой странной смеси языков, ядром которой, однако, обычно было сочетание итальянского и испанского. Тунисский лингва-франка был ближе к итальянскому, а лингва-франка Алжира – к испанскому; близость и политика определяли их разный характер.58 Об одном алжирском паше XVIII века утверждали, что «он понимал и говорил на лингва франка, но считал ниже своего достоинства использовать его в общении со свободными христианами». Его часто использовали корсары-изменники, которым иногда было трудно свободно владеть турецким и арабским языками. Слова в лингва франка претерпевали этимологические изменения, так что среди турок итальянское forti означало не «сильно», а «мягко», а todo mangiado – не просто «все съедено», а, в более общем смысле, «исчезло».59 Было бы ошибкой считать лингва франка языком с формальными правилами и согласованным словарем; на самом деле, именно его текучесть и изменчивость наиболее ярко выражали меняющуюся идентичность жителей раннего современного Средиземноморья.

Воодушевление других, 1650-1780 гг.

I

В течение семнадцатого века характер отношений между европейскими государствами резко изменился, что имело важные последствия для Средиземноморья. До окончания Тридцатилетней войны в 1648 году католики противостояли протестантам, и конфессиональная принадлежность была вопросом первостепенной важности для соперничающих держав Европы. После 1648 года в политику стал проникать политический реализм, или циничный расчет. Уже через несколько лет английский архипротестант Оливер Кромвель стал сотрудничать с испанским королем, а подозрительность англичан к голландцам привела к конфликту в Северном море. Характер английского участия в Средиземноморье изменился: королевские флоты начали вмешиваться, а англичане (после объединения с Шотландией в 1707 году – британцы) искали постоянные базы в западном Средиземноморье: сначала Танжер, затем Гибралтар, Менорка и, в 1800 году, Мальта. Таким образом, период с 1648 года до Наполеоновских войн был отмечен частыми разворотами, когда англичане переходили от испанских к французским союзам, а вопрос об испанском королевском престолонаследии разделял Европу и открывал перспективу получения трофеев от упадка испанской империи в Средиземноморье. Если трудности Испании были очевидны, то менее очевидно, что османы прошли свой пик: осада Вены в 1683 году не увенчалась успехом, но в Средиземноморье турецкие галеры все еще представляли серьезную угрозу, а их барбарийские союзники могли рассчитывать на поддержку в случае возникновения морского конфликта.

Тем не менее, венецианцам удалось на несколько лет установить контроль над Мореей и Пелопоннесом, и, что интересно, именно они были агрессорами. Оказавшись смелее, чем раньше, венецианцы поставили перед собой амбициозную цель – сломить турецкую власть в регионах, расположенных ближе всего к их навигационным путям. В 1685 и 1686 годах они захватили и разрушили ряд турецких крепостей по обе стороны Мореи, кульминацией чего стало взятие Нафплиона 30 августа 1686 года. Это была лишь прелюдия к попытке очистить далматинское побережье, начав с турецкой базы в Херцег-Нови, которую они захватили в сентябре 1687 года. Османы пришли к соглашению в 1698 году, признав венецианский контроль над Далмацией и Мореей. Это не привело к прочному миру, так как Венеция потеряла большую часть Мореи к июлю 1718 года, когда ее флот столкнулся с большим турецким флотом у западной Греции, у мыса Матапан. Обе стороны понесли серьезный урон, но турки поняли, что им никогда не одержать верх, и отступили. Новый договор обеспечивал мир с османами на полвека, а это было необходимо Венеции в то время, когда ее власть и влияние угасали. Главным вопросом для Венеции больше не была защита левантийской торговли, в которой теперь столь значительную роль играли не средиземноморские соперники; скорее, это была защита владений республики в Далмации. Но Serenissima Repubblica показала, что она еще не израсходовала свои силы, в то время как туркам приходилось сражаться за каждый дюйм земли.1

II

В конце XVII и XVIII веков события, происходившие далеко на западе, отразились и на Средиземноморье, вызвав конфликты между англичанами и испанцами, а позднее – между англичанами и французами. В 1655 году захват англичанами Ямайки, оккупированной Испанией после плаваний Колумба, обернулся дружеским отношением испанцев к лорду-протектору Содружества и их яростью из-за его поддержки действий, угрожавших безопасности флотов с сокровищами. Когда над страной сгустились тучи войны, английские корабли направились в Кадис, чтобы разведать флот короля Филиппа IV. Их беспокоили два обстоятельства: то, что испанский король попытается освободить Ямайку с помощью огромного флота, и то, что доступ к Средиземному морю для английского торгового флота будет перекрыт из-за испанской агрессии. Если бы его удалось создать, английская база в устье Средиземного моря имела бы целый ряд стратегических преимуществ. Шпион Кромвеля, Монтегю, докладывал, что очевидным призом был Гибралтар, но он был очень сильно укреплен. Может быть, тогда имеет смысл присмотреться к Барбарийскому побережью? Он полагал, что с помощью «дюжины или 15 проворных фрегатов» и форта проливы можно будет держать открытыми для английской торговли. Возможными кандидатами на отторжение были Сеута, которую теперь контролировали испанцы, и Танжер, который был португальским командным пунктом. Кромвелю по-прежнему нравилась идея захвата Гибралтара, и Сэмюэл Пипис, впоследствии секретарь военно-морского флота, настоял на том, чтобы он послал в проливы корабль с тачками и лопатами, чтобы перерезать перешеек, соединяющий Гибралтар с материком; но корабль был захвачен.2

Даже после восстановления монархии в Англии при Карле II идея установить английский флаг у входа в Средиземное море не была забыта. Прекрасная возможность появилась почти сразу же, в 1661 году, с возобновлением древнего союза между Англией и Португалией, вновь ставшей независимой от Испании, который не только привел Екатерину Брагансскую в Англию в качестве многострадальной королевы Карла, но и предложил ей в приданое Бомбей и Танжер. Таким образом, база была получена без единого выстрела, хотя португальский губернатор был раздосадован приказом передать Танжер и считал, что тем самым он обесчестит своих далеких предков, которые удерживали город с 1471 года.3 Иностранные наблюдатели также были встревожены. Король Людовик XIV написал французскому послу в Лондоне, жалуясь на то, что англичане пытаются установить контроль над Гибралтарским проливом – по его мнению, они могут попытаться взимать налоги с проходящих через пролив судов, как это делали датчане у входа в Балтику.4

Англичане, в свою очередь, были разочарованы запущенным видом города и беспокоились об обеспечении достаточного количества воды: "Сейчас нет воды, кроме Фонтанного форта, и мавры, если бы они знали и хотели, могли бы нам помешать", – сообщал Сэмюэл Пепис5.5 Они ошибочно полагали, что это будет новая яркая жемчужина в короне Карла II. В городе практически не было людей, и его нужно было заново заселять. Одна из идей, использованная столетиями ранее, когда португальцы захватили близлежащую Сеуту, заключалась в том, чтобы перевезти туда преступников; другая, более странная, заключалась в том, чтобы перебросить туда треть населения Шотландии. Предполагалось, что его приобретение будет способствовать развитию торговли как с атлантическим Марокко, так и с барбарийскими государствами в Средиземноморье.6 Для достижения этой цели необходимо было наладить хорошие отношения с правителем территории за городскими стенами. Это был Абдаллах Гейлан, которого англичане называли Гейландом; его власть распространялась на четыре арабских племени на равнинах и восемнадцать берберских племен на холмах. О нем говорят, что он был пухлым, хитрым, похотливым, "осторожным и несдержанным: противоречие в природе "7.7 Он колебался между дружбой или, по крайней мере, обещаниями дружбы и враждебностью; например, он отклонил просьбу англичан о сборе древесины для топлива в окрестностях Танжера. Его уступчивая позиция принесла ему немало уступок со стороны английского губернатора, который не хотел рисковать безопасностью новой колонии еще до того, как она была должным образом основана. В конце концов, его требования стали слишком возмутительными (он потребовал пятьдесят бочек пороха и использование английских кораблей), и вскоре марокканские войска были вовлечены в угон скота и стычки с английскими солдатами: в этих столкновениях было убито более 600 английских солдат, включая губернатора лорда Тевиота, прежде чем ветер переменился и Гайлан снова подружился с англичанами.8

Английский Танжер превратился в оживленный портовый город. Пустые места, обнаруженные первым губернатором, вскоре заполнились людьми самого разного происхождения: наряду с гарнизоном из 1200-2000 человек, здесь проживало около 600 гражданских жителей, среди которых в разное время были голландские купцы, португальские монахи, мусульманские рабы, а также европейские и североафриканские евреи. Евреи были под подозрением из-за их контактов с мусульманами, с которыми они активно торговали. Сэмюэл Пепис записал историю о "бедном еврее и его жене, которые выехали из Испании, чтобы избежать инквизиции"; главнокомандующий английским гарнизоном не проявил сочувствия, "поклявшись: "Будь он проклят, его надо сжечь!", и их отвезли в инквизицию и сожгли".9 Другим посетителям оказывали более радушный прием. Пепис описывал прибытие турецких или армянских купцов из далекой Смирны, которые выкладывали свои товары на песок, "чтобы потом их везли в Фес для продажи".10 Купцы, искавшие безопасного убежища, могли подбодрить себя впечатляющими новыми укреплениями, окружавшими город; впечатляющим был и мол, хотя Кристофер Рен отказался от приглашения спроектировать его.11

В Англии мнения о пользе Танжера были разными, но когда в 1665 году лорд Беласис прибыл в качестве преемника Тевиота, он настаивал на достоинствах города:

Его Величество будет больше ценить это место, чем любое другое в его владениях, если он увидит перспективы улиц Испании, проходящие корабли, ароматные горы Аффрики, благоухающие цветы, редкие фрукты и салаты, превосходный айр, мясные блюда и вина, которые это место, похоже, может предложить или будет делать.12