Текст книги "Великое море. Человеческая история Средиземноморья (ЛП)"

Автор книги: David Abulafia

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 47 страниц)

Насколько амбиции Павла были далеки от реальности, стало ясно после того, как Ушаков обнаружил, что не может отправить свой разлагающийся флот в восточное Средиземноморье, и был вынужден зимовать на Корфу. Русские бессильно просидели в осаде Мальты англичанами, лишь в июле 1800 года выйдя из Корфу в Черное море. Наполеон не надеялся удержать Мальту и, чтобы "бросить яблоко раздора среди моих врагов", предложил ее в подарок Павлу; царь попал в ловушку, приняв предложение, но в ноябре 1800 года узнал, что она была захвачена англичанами за пару месяцев до этого.44 Англичане решили забыть о том, что их заветным намерением было восстановление рыцарей, и не потрудились поднять флаги союзников при захвате Валлетты: ни флаг царя-великого магистра, ни флаг ордена Святого Иоанна, ни флаг короля Неаполя, древнего владыки Мальты. Министерство иностранных дел в Лондоне, в лучшем стиле МИДа, роптало по поводу нарушения правил и выражало робкие опасения по поводу оскорбления, нанесенного царю как "признанному Великому магистру" (преувеличение). Но британские армия и флот, находившиеся на Мальте, не желали ничего подобного.45 Именно британский флаг будет развеваться над Мальтой на протяжении более чем полутора веков. Наполеон мог только мечтать о том, что произошло дальше: царь создал "Вооруженный нейтралитет Севера" с помощью Дании, Швеции и Пруссии и ввел эмбарго на британские корабли. Затем сон Наполеона превратился в кошмар. Начались конфликты на Балтике и в Северном море; Нельсон, хотя формально он был лишь вторым командиром, снова вышел блестящим победителем в битве при Копенгагене в апреле 1801 года, когда датский флот был разбит наголову.46 Примерно за неделю до этого недовольные русские офицеры ворвались в опочивальню царя и задушили его. Англичане с облегчением узнали о судьбе этого непредсказуемого союзника; Наполеон, распознав в нем очередного маньяка, был глубоко тронут и решил, что за убийством стоит британский заговор. Но Павел был сам себе злейшим врагом.

IV

Преемник Павла, Александр I, начал свое правление более осторожно. Когда после общеевропейских мирных переговоров с Францией в 1801 году Россия была предложена в качестве гаранта автономии Мальты при восстановленном рыцарском правительстве, царь вежливо отказался: кто еще, кроме короля Обеих Сицилий, должен гарантировать Мальту в качестве сюзерена острова?47 С другой стороны, Александр стремился возродить интерес России к Ионическим островам, тем более что Османская империя, похоже, начала пошатываться (и это было бы долго). Имперский советник Чарторыйский называл Турцию «гнилой и гангренозной в ее главных и жизненно важных частях».48 В случае распада Османской империи Чарторыйский предусматривал раздел Турции в Европе между Романовыми и Габсбургами, с долями Великобритании и Франции в Эгейском море, Малой Азии и Северной Африке, а также независимость для греков. Габсбурги получали Далматинское побережье, включая Дубровник, а Россия – Котор и Корфу, а также, разумеется, Константинополь. Были предприняты практические действия: усилена оборона Ионических островов перед лицом французской угрозы с юга Италии, а в такие города, как Котор, были направлены консулы в надежде привлечь их на сторону русских симпатий.49 Но Амьенский мир, заключенный с Францией, распался в 1803 году (отчасти из-за отказа Британии сдать Мальту), и Наполеон, вскоре ставший самопровозглашенным императором Франции, снова начал натягивать свои мускулы на материке.50 Эти события убедили Александра вернуть свои корабли в Средиземноморье. Задача была облегчена «славной победой», одержанной лордом Нельсоном при Трафальгаре, недалеко от Средиземного моря, 21 октября 1805 года.51 Средиземное море стало более безопасным для антифранцузского флота, но погибший герой Нельсон больше не мог предостеречь от ненадежных русских, которые, на самом деле, упорно работали над улучшением мореходных качеств своего флота.

При Александре, как и при его предшественниках, интерес России к Средиземноморью был тесно связан с ее симпатией к православным славянам, над которыми царь стремился распространить свою защиту. Именно по этой причине русские отправили корабли в Которский залив, который открывал доступ к горному православному княжеству Черногория – региону, который турки так и не удосужились полностью подчинить своей власти. Важность Черногории для русских была идеологической, а не практической, хотя в Которе, по слухам, находилось 400 торговых судов, хотя в их число наверняка входили и те, что были не больше ялика.52 Религиозный вопрос также вышел на первый план в отношениях России с Дубровником. Опасаясь сербов, рагузаны традиционно не поощряли православную церковь в своих узких владениях, а в 1803 году сенат даже закрыл часовню российского консульства. К марту 1806 года французская армия продвигалась вдоль далматинского побережья, и рагузанское правительство неохотно согласилось позволить русским солдатам занять оборону Дубровника, если и когда французы прибудут. Но в конце мая, когда французы вступили на территорию Рагузы, сенат решил, что французские католики предпочтительнее русских православных, что вызвало борьбу между французскими и русскими войсками, которым помогали черногорские славяне. Хотя русским удалось на некоторое время распространить свое влияние на побережье Далмации, Дубровник оставался французской базой, и в 1808 году его республиканское правительство пошло по пути Венецианской республики, почти не издавая хрипов. Представитель французского командующего Мармона заявил: "Милорды, республика Рагуза и ее правительство распущены, и установлена новая администрация". Дубровник перешел под власть сначала наполеоновской Италии, а затем новой провинции Иллирия. Мармон был награжден романским титулом герцога де Рагуза.53 Крах был не только политическим, поскольку, хотя в 1806 году в Дубровнике было 277 парусных кораблей, в 1810 году в эксплуатации оставалось только сорок девять.54 Республика оказалась втянута в войны, которые не могли служить ее интересам. Угасание могущества Османской империи оставило рагузанцев без традиционной турецкой гарантии нейтралитета и безопасности; попытки заручиться турецкой поддержкой оказались бесплодными, поскольку на данном этапе Османы в значительной степени подчинялись французам.55 Это был бесславный конец республики, которая оптимистично провозгласила своим девизом LIBERTAS.

Это также стало началом конца русской интервенции в Средиземноморье. Русским по-прежнему было трудно контролировать операции вдали от Санкт-Петербурга. Операции были осложнены крахом русско-турецкой антанты в конце 1806 года после глубоких разногласий с турками по поводу дел в Валахии (современная Румыния). Русские и турки были удивлены, обнаружив, что находятся в состоянии войны. С опаской Великобритания оказала некоторую поддержку русским, но именно русский флот в конце июня – начале июля 1807 года провел одно из величайших морских сражений Наполеоновских войн у горы Афон, надеясь прорвать устье Дарданелл.56 На бумаге это была победа России, но в действительности турецкий флот все еще мог блокировать Дарданеллы, и царь в любом случае имел более чем достаточно. Прибыльная торговля из Черного моря в Средиземное иссякла во время конфликта; после неудач в Европе царь заключил мир с Наполеоном в Тильзите в 1807 году и отказался от своих средиземноморских амбиций. Он также отказался от своего флота в Средиземном море. Русские корабли просто застряли там. Те, что пытались бежать в Атлантику, были легко захвачены англичанами. Несколько кораблей направились в Триест, Венецию и Корфу, но там их ничего не ждало, и они были сданы, брошены или даже списаны; другие добрались до Тулона и присоединились к французскому флоту: Наполеон надеялся, что одним из преимуществ мира с Россией станет приобретение ее флота. Французские офицеры помчались на Корфу, чтобы поднять там французский флаг вместо русского.57 Средиземноморская интервенция стоила России огромных денег и в итоге не принесла ей никаких постоянных преимуществ.

Дейсы, беи и башавы, 1800-1830 гг.

I

Трафальгарская битва открыла Средиземное море для британского судоходства, но Великобритания еще не получила неоспоримого господства над морскими путями. Ожесточенная борьба за контроль над Сицилией и южной Италией между Британией, выступавшей в поддержку короля Неаполя Фердинанда, и наполеоновскими войсками, действовавшими в поддержку маршала Мюрата, который пытался узурпировать неаполитанский трон, достигла кульминации в июле 1806 года в битве при Майде (британская победа, глубоко в Калабрии).1 Майда показала, что Наполеон поступил глупо, позволив зажать столько войск в жалких условиях вдали от тех районов северной и центральной Италии, которые он больше всего хотел контролировать. Прежние мечты об использовании Таранто в качестве базы для контроля над южной Италией и выходом к Адриатическому и Ионическому морям испарились.2 Однако британский флот был гораздо более растянут, чем можно предположить из истории его побед. Британцам нужно было держать открытым канал связи, соединяющий Мальту с Триестом, ведь Триест стал важным источником поставок из Австрийской империи теперь, когда пути через Германию были перекрыты наполеоновскими войсками.3 К тому же к 1808 году французы, похоже, начали возвращать себе контроль над Средиземноморьем; они восстановили свой флот в Тулоне и опасались морского нападения на Неаполь и Сицилию.

Британское правительство сомневалось, есть ли смысл продолжать войну в Средиземноморье. В дело вмешались и другие проблемы: французы пытались установить контроль над Испанией, а с началом Пенинсульской войны внимание переключилось на сложнейшие сухопутные кампании в Иберии. Насколько сложными были условия, можно судить по численности британского флота, у которого было много других обязанностей вблизи Англии, в Карибском бассейне и других местах. 8 марта 1808 года под командованием адмирала Коллингвуда, способного преемника Нельсона, находилось пятнадцать линейных кораблей: один в Сиракузах, один в Мессине и один у Корфу; двенадцать стояли на страже в Кадисе. Эти крупные военные корабли поддерживались тридцатью восемью фрегатами, шлюпами, бригами и бомбардирскими судами в Средиземном море, большинство из которых осуществляли патрулирование и разведку вплоть до Турции и Адриатики. На более ранних этапах Наполеоновских войн военно-морская мощь Великобритании была еще меньше: одиннадцать линейных кораблей в июле 1803 года, десять – в июле 1805 года.4 По сравнению с огромными военными флотами античности или Лепанто, флоты соперничающих государств в начале XIX века кажутся незначительными. С другой стороны, британские корабли явно превосходили французские и испанские, особенно в огневой мощи.5 Британскому правительству постоянно приходилось выбирать, где сосредоточить военно-морские ресурсы, и все же эти решения принимались на большом удалении во времени и пространстве от флотов в Средиземноморье: предложения о блокаде Тосканы, Неаполя и Дубровника уводили его рассуждения в область фантастики.6

Британцам нужны были союзники. Амбиции России были полезны в плане оказания военно-морской помощи. В 1809 году британцы попытались привлечь на свою сторону албанского военачальника Али-пашу, надеясь, что он захватит для них Ионические острова. Они также пытались заручиться поддержкой греческих повстанцев против османов, которые, однако, были инстинктивно враждебны Али-паше. Кроме того, британское правительство опасалось, что чрезмерные волнения в западных землях Османской империи ослабят турок настолько, что их империя распадется. Они не хотели, чтобы это произошло именно сейчас, во время войны с Наполеоном, от которой зависело само выживание Соединенного Королевства. В Средиземноморье единственным выходом из этой ситуации была оккупация Ионических островов и передача Септинской республики под защиту Великобритании. Адмирал Коллингвуд высадился на берег с 2000 человек, одного прибытия которых на Ионические острова было достаточно, чтобы напугать французов и заставить их капитулировать. Граф Стадион, австрийский министр, считал, что теперь Британия стала "хозяином Адриатики".7

К концу Наполеоновских войн Великобритания получила призы – Мальту, Корфу, Сицилию. Сицилия стала британским протекторатом на последних этапах Наполеоновских войн, в период с 1806 по 1815 год. Король Фердинанд возмущался своей зависимостью от британской помощи, но англичане продолжали удерживать Сицилию: им требовались там военно-морские базы, и они должны были получать необходимые припасы для своего флота.8 Благодаря британскому присутствию на острове Мюрат не решился на вторжение в 1810 году, хотя Наполеон приказал ему сделать это, и даже несмотря на то, что он совершил марш до Мессинского пролива.9 Британцы понимали необходимость постоянного присутствия в Средиземноморье, чтобы сдерживать французов и особенно не допустить их в Египет и к путям, ведущим в Индию. Несмотря на общий спад средиземноморской торговли, коммерческий менталитет также действовал, и рынки Средиземноморья стали бы еще более привлекательными, если бы Британия имела к ним беспрепятственный доступ. Наполеоновские войны принесли и другие драматические изменения. Уничтожение Наполеоном Венецианской республики в 1797 году не вызвало большого траура в остальной Европе; рагузанцы также не смогли убедить кого-либо восстановить свои привилегии после поражения Бонапарта. Старые торговые державы Средиземноморья исчезли с карты.

II

Угасание венецианской и рагузанской торговли открыло возможности для кораблей других, не средиземноморских, государств. Торговля могла сократиться, но коммерческие возможности оставались. Сицилия, правда, утратила свое вековое положение великой житницы, обслуживающей потребности всего Средиземноморья. В XVIII веке население острова выросло примерно наполовину, но большая часть этого роста была сосредоточена в городах, в первую очередь в Палермо. Тем временем производство зерна падало, отчасти из-за неспособности максимизировать производство, а отчасти из-за того, что земля выходила из оборота. В XVII веке сицилийцы экспортировали до 40 000 тонн зерна в год, но климатические условия ухудшились; более влажный климат того времени, которое называют «малым ледниковым периодом», был лишь одним из факторов, поскольку средиземноморские производители столкнулись с конкуренцией со стороны Балтики и других регионов.10 В XIX веке британские предприниматели, такие как Вудхаус и Уитакер, поощряли выращивание винограда на западе Сицилии для производства тяжелых вин Марсала. Оставались товары, которые легче всего было приобрести в Средиземноморье: кораллы из Сардинии и Северной Африки, сухофрукты из Греции и Турции, кофе, экспортируемый через Османскую империю. Датчане, норвежцы и шведы, разжиревшие от доходов северной торговли, появились у берегов Северной Африки, в барбарийских «регентствах» (так их называли потому, что их правители, известные как дейи, беи и башавы, или паши, номинально являлись наместниками османского султана). С 1769 года датчане поставляли «подарки» алжирскому дею в обмен на защиту их судоходства, но периодически деи решали, что им нужны более крупные пожертвования, которые он получал, преследуя скандинавские суда, и примерно в 1800 году эти требования поставили алжирцев и датчан на грань войны. Тем временем тунисский бей почувствовал себя настолько оскорбленным низким качеством их подарков, что в мае 1800 года захватил несколько датских кораблей, а в следующем месяце послал нескольких человек срубить флагшток датского консульства, положив начало короткой войне, в которой датчане, а вскоре и шведы, оказались в значительной степени на его милости.11

Эти проблемы решались с помощью дипломатии. Беям и деям нужны были подарки, которые поддерживали их финансы на плаву. Их политика, как сообщили Конгрессу Соединенных Штатов, заключалась в том, чтобы соблазнить каждое государство в водах Средиземного моря новыми торговыми договорами, а затем "как можно чаще разрывать дружбу с каждым государством".12 Слишком большое количество соглашений с европейскими державами лишало барбарийские государства возможности захватывать товары и пленников с иностранных кораблей. Пленников можно было выкупить, но их также можно было использовать в качестве дипломатических пешек, чтобы получить подарки; а пока они находились в грязных условиях в барбарийских тюрьмах, их можно было использовать в качестве бесплатной рабочей силы (хотя с офицерами обычно обращались гораздо лучше). По ночам рати приковывали цепями к полу, а в Триполи они получали суточное довольствие, состоявшее из бисквита из ячменя и бобов, полного нечистот, немного козьего мяса, масла и воды. На строительстве стен Триполи невольников заставляли работать с голой головой под жарким солнцем, ругали "христианскими псами" и били плетьми13.13 Североафриканские правители, конечно, знали, что христианские государства пойдут на многое, чтобы добиться свободы этих мужчин и женщин, которых продолжали отбирать на берегах Сардинии, Сицилии и Балеарских островов.

Появилось новое государство, чьи корабли предоставляли новые возможности для барбарийского вымогательства: Соединенные Штаты Америки. Американский конфликт с Триполи стал первой войной зарождающегося союза против иностранной державы и привел к созданию американского флота.14 Американские писатели представляли жителей Северной Африки как нецивилизованных "варваров", что было легко сделать, когда Магриб обычно называли "Барбарией".15 Отчеты, отправленные американскими консулами в Тунис и другие страны, подтверждали мнение о том, что беи, дейи и башау были бесконтрольными тиранами, об отношении которых к искусству управления можно было судить по обезглавливанию и отсечению конечностей, свидетелями которых были американские посланники. Джордж Вашингтон высказал свое мнение о барбарийских корсарах в письме, отправленном Лафайету в 1786 году:

В столь просвещенный, столь либеральный век как возможно, чтобы великие морские державы Европы подчинялись выплате ежегодной дани маленьким пиратским государствам Барбарии? Если бы у нас был флот, способный перевоспитать этих врагов человечества или сокрушить их до полного исчезновения".16

Он не смог предугадать, что вскоре Соединенные Штаты присоединятся к европейским державам и начнут осуществлять подобные выплаты барбарийским государствам.

Выдвинутая несколькими историками идея о том, что американская война против Барбарийских государств велась как христианская борьба с исламским "варварством", не соответствует фактам. Как пишет Фрэнк Ламберт, "Барбарийские войны были в первую очередь связаны с торговлей, а не с теологией"; в договоре 1797 года между Соединенными Штатами и Триполи прямо говорилось, что Соединенные Штаты по Конституции не являются христианской страной, и президент Мэдисон был убежден, что это заявление облегчило отношения с мусульманской Северной Африкой, устранив религиозные различия из спорных вопросов.17 Ибо "вместо того, чтобы быть священными войнами, они были продолжением американской Войны за независимость".18 На бумаге Война за независимость закончилась в 1783 году признанием Великобританией того факта, что тринадцать колоний отделились от короны. На деле же оставалось множество нерешенных вопросов, особенно право американского судоходства на свободную торговлю через Атлантику и в Средиземноморье. Принцип, согласно которому граждан новой нации должны встречать в иностранных портах на тех же условиях, что и старые европейские государства, был тем, за что американцы готовы были бороться. Великобритания рассматривала американские колонии как неотъемлемую часть закрытой колониальной системы, в которой ее трансатлантические владения должны были обеспечивать Британию сырьем и в то же время поглощать растущую продукцию британской промышленности. Вся эта система была защищена сетью коммерческих налогов, типичных для меркантилистского мировоззрения XVIII века. Противодействие американцев выразилось в знаменитом Бостонском чаепитии 1773 года; ни одной из сторон оказалось очень сложно отказаться от этих отношений. В 1766 году, за десять лет до Американской революции, газета Pennsylvania Gazette сообщила, что "облигация на пропуск в Средиземное море", одобренная британскими властями, была презрительно подожжена в одной из кофеен Филадельфии.19

Для американцев торговля в Средиземноморье создавала две группы проблем, хотя они и были взаимосвязаны. Даже после 1783 года британские порты, такие как Гибралтар, могли неохотно принимать американские корабли, а британские капитаны могли воспользоваться любой возможностью арестовать американское судно – британские капитаны были особенно заинтересованы в том, чтобы заставить американские экипажи перейти на британскую службу, особенно в то время, когда Великобритания находилась в состоянии войны с Францией. Британские политики, такие как лорд Шеффилд, рассматривали американцев как потенциальных торговых соперников, способных подорвать торговое превосходство Великобритании, хотя и отмечали, что их шансы добиться успеха в средиземноморской торговле были ограничены благодаря барбарийским корсарам. Вторая проблема заключалась в отношениях с правителями Северной Африки: американцы требовали свободного доступа в их порты, а также гарантий того, что их корабли не будут атакованы в открытом море корсарами из Алжира, Туниса и Триполи. Джефферсон во всем соглашался с лордом Шеффилдом, отмечая, что европейцы уже имеют большое присутствие в Средиземноморье, но американцам придется пробираться туда через узкие проливы, где пираты "могут очень эффективно проверять все, что туда входит".20

Поэтому было ясно, что американская торговля со Средиземноморьем никогда не сможет конкурировать по объему с торговлей признанных европейских держав, особенно Франции, которая играла ведущую роль в средиземноморской торговле в конце XVIII века. Тем не менее американская интервенция имела весьма значительные последствия для барбарийских государств, изменив их отношения с немусульманскими морскими державами. Барбарийские войны стали первым этапом в череде событий, которые завершились завоеванием Алжира Францией в 1830 году. Среди главных действующих лиц была семья Бакри, еврейские финансисты, действовавшие из Алжира; помимо финансирования дея, Бакри торговали в направлении Ливорно и поддерживали тесные коммерческие связи с единоверцами на британских базах в Гибралтаре и на Минорке. Их влияние при дворе дея тем более удивительно, что американские наблюдатели признавали, что с евреями в Алжире обращались плохо. Но деи понимал, что может использовать еврейских банкиров в качестве посредников в своих сделках с европейцами, и они были полностью в его власти. Алжирский деи казнил Давида Коэна Бакри в 1811 году, после того как конкурирующий еврейский лидер Давид Дюран, чьи предки прибыли с Майорки после погромов 1391 года, безжалостно обвинил его в измене. Дюран надеялся занять почетное место Бакри, но вскоре его постигла та же участь.

Таким образом, небольшая элита еврейских семей оставалась близка к дею, время от времени вызывая враждебные комментарии со стороны таких деятелей, как американский консул в Тунисе Уильям Итон.21 В 1805 году Итон обратился с воззванием к жителям Триполи, сообщив им, что американцы оказали поддержку сопернику, претендующему на пост башау. Он умолял их понять, что американцы – это "люди всех наций, всех языков и всех вероисповеданий", живущие "на самых крайних пределах Запада". Нынешний башау Юсуф Караманли, по его словам, был "подлым и лживым предателем, командующий флотом которого – пьяный ренегат, а главный советник – хваткий еврей". Командующий флотом, Мурад Рейс, был ярым антиамериканцем; он прибыл в Алжир под именем Питера Лайсла, шотландца, увлекавшегося спиртным, обратился в христианство и женился на дочери башау, не отказавшись, однако, от крепких напитков.22 "Будьте уверены, – писал Итон, – что Бог американцев и магометан один и тот же; единый истинный и всемогущий Бог".23 Тунис и его соседи показались ему непроницаемым миром. Однако в одном смысле он был просветительским. Он усомнился в справедливости рабства, увидев белых и черных рабов, которыми изобиловала мусульманская Северная Африка:

Угрызения совести охватывают всю мою душу, когда я думаю о том, что это всего лишь копия того самого варварства, которое я видел в своей родной стране. И все же мы хвастаемся свободой и естественной справедливостью.24

Итон отметил, что в Тунисе, как и в Алжире, были еврейские купцы, которые, похоже, доминировали в торговле. Он описал еврейскую торговую компанию «Джорната», которая платила бею Туниса 60 000 пиастров в год и имела «фабрику», или склад, в Ливорно. Он утверждал, что из Туниса ежегодно вывозилось 250 000 шкур, а также огромное количество воска. Кроме того, в Европу отправлялись масло, пшеница, ячмень, бобы, финики, соль и скот (включая лошадей); в то время как война между Францией и Англией была в самом разгаре, рагузанцы выступали в роли перевозчиков, пользуясь особым статусом Дубровника в последние годы его существования в качестве данника Возвышенной Порты. Тем временем на тунисских базарах царила жажда именно тех товаров, которые американцы могли привезти в Северную Африку: «муслины, ткани, тонкие ткани, железо, кофе, сахар, перец и специи всех видов, свечи из отбеленного воска, кохинея, сушеная рыба и пиломатериалы». Он предсказывал, что в Тунисе они будут стоить в три раза дороже, чем в Соединенных Штатах.25 Его комментарии показывают, что он имел в виду не только прямую торговлю между Соединенными Штатами и Северной Африкой, но и роль в транспортной торговле Средиземноморья и Атлантики. Его рассказ подтверждает отсутствие обрабатывающей промышленности в Тунисе, Алжире и Триполи; даже свечи приходилось импортировать, несмотря на экспорт огромного количества воска. Однако нехватка качественной древесины в Северной Африке оставалась серьезной проблемой, особенно для государств, которые запускали собственные пиратские флотилии. В какой-то степени эта проблема решалась покупкой или захватом иностранных кораблей, но с конца XVII века под давлением Великобритании и Голландии барбарийские флоты стали сокращаться; к 1800 году каждому государству повезло, если оно смогло мобилизовать десяток корсарских кораблей. К торговле в Северной Африке можно было добавить торговлю в других уголках Средиземноморья, которая была возможна только в то время, когда Соединенные Штаты жили в мире с барбарийскими владениями. Томас Джефферсон зафиксировал значительный экспорт американской пшеницы и муки в Средиземноморье, а также риса и маринованной или сушеной рыбы, достаточный для обеспечения грузом до 100 судов в год; но «для наших купцов было очевидно, что их приключения в этом море будут подвержены грабежам со стороны пиратских государств на побережье Барбары».26

III

С момента обретения независимости Соединенные Штаты пытались решить проблему барбарийских корсаров. В мае 1784 года Конгресс санкционировал переговоры с барбарийскими государствами. Марокканский султан стал первым правителем, признавшим независимость Соединенных Штатов. В период с 1786 по 1797 год американцы подписали соглашения с Марокко, Алжиром, Триполи и Тунисом. В соглашении с Алжиром от декабря 1794 года Соединенные Штаты обещали дею 642 500 долларов сразу и военно-морские товары каждый год на сумму 21 600 долларов, включая порох и дробь, сосновые мачты и дубовые доски; они также подарили ему золотой чайный сервиз. Это было заметным изменением по сравнению с условиями, которые первоначально требовал дей: 2 247 000 долларов наличными и два фрегата с корпусами, обшитыми медью. Тем не менее, трудности продолжились, когда дей пожаловался, что причитающиеся ему деньги не пришли, и пришлось предложить ему новый подарок – «новый американский корабль на 20 пушек, который должен ходить очень быстро, чтобы быть подаренным его дочери» – но дей успешно потребовал взамен 36-пушечный корабль.27 Североафриканские правители постоянно попрекали американцев и европейцев за низкое качество и недостаточное количество товаров, которые они должны были получить. Христианские державы действительно шли на уступки, поскольку рассматривали эти требования не иначе как неприкрытый грабеж.

В 1800 году "Джордж Вашингтон", громоздкий американский корабль, переделанный из ост-индского торгового судна, прибыл в гавань Алжира с подарками, ожидаемыми местным правителем, а также сахаром, кофе и сельдью. После обычных жалоб на задержку американских подарков, дей в резкой форме потребовал, чтобы капитан отплыл в Константинополь с алжирским посланником; капитан почувствовал себя слишком запуганным, чтобы отказаться. Его странный груз описывают как "Ноев ковчег": в него входили не только лошади, крупный рогатый скот и 150 овец, но и четыре льва, четыре тигра, четыре антилопы и двенадцать попугаев, а также 100 чернокожих рабов, которых отправляли османскому султану в качестве дани, и посольская свита из такого же количества людей. Капитану было приказано поднимать алжирский флаг, но вскоре он вернулся к флагу Соединенных Штатов; сообщалось, что моряки, насмехаясь над исламом, раскачивали судно во время мусульманских молитв так, что молящиеся уже не могли определить, в каком направлении находится Мекка.28 Американцам было неприятно узнать о своем унижении из собственных газет, но отношения с деем были сохранены. Если отношения с Алжиром оставались на плаву, хотя и на дне, то отношения с Триполи ухудшились, поскольку башау потребовал новой дани. Не получив ее, он послал своих людей к американскому консульству, чтобы срубить флагшток со звездами и полосами, а затем отправил корабли на поиски призов; помимо захваченного шведского судна, в его флотилию входило бостонское судно "Бетси", захваченное у американцев несколькими годами ранее и переименованное в "Мешуда".29

Это был период с октября 1801 по май 1803 года, когда Франция и Великобритания находились в состоянии мира, а американцы и скандинавы стремились использовать относительное спокойствие Средиземноморья в чисто коммерческих целях. Но Барбарийские государства снова и снова вставали на их пути, и Соединенные Штаты впервые почувствовали, что их подталкивают к войне с иностранной державой. В 1802 году шведы, у которых были свои претензии, с радостью присоединились к американцам в блокаде Триполи. Этот конфликт уже выливался в нечто большее, и его границы еще более расширились, когда марокканский император, разгневанный отказом американцев гарантировать свободный проход его кораблям с зерном в Триполи, объявил войну Соединенным Штатам30.30 Затем, в октябре 1803 года, фрегат USS Philadelphia, участвовавший в блокаде Триполи, сел на мель, преследуя триполитанское судно. Оно было захвачено людьми башау вместе с командой из 307 человек. Башау решил, что сможет воспользоваться этой возможностью и получить выкуп в размере 450 000 долларов. Командующий американским флотом Пребл все еще придерживался военного решения и был убежден, что обладание "Филадельфией" даст его противникам преимущество на море: даже в мирное время "Филадельфия" будет использоваться в корсарских набегах или как предмет торга, чтобы выжать больше денег из американцев и европейцев. Корабль нужно было уничтожить или, что еще лучше, захватить. Был разработан дерзкий план ночной атаки на корабль, и 16 февраля после наступления темноты в Триполи был отправлен кетч "Интрепид" под наглым британским флагом под командованием лейтенанта Стивена Декатура. Intrepid с боем вошел в гавань Триполи: лоцмана в порту окликнули на лингва-франка и сообщили, что судно везет провизию. Тем временем триполитанский флот пребывал в сонном неведении относительно происходящего. Декатур вошел в американскую легенду, возглавив атаку, облегченную быстрым бегством большей части противника. Осознав, что у них нет шансов вернуться к своим берегам, американцы подожгли "Филадельфию" через четверть часа после ее захвата. Считается, что весь Триполи был освещен пламенем.31 Последующее нападение на гавань Триполи в августе 1804 года принесло Декатуру еще большую славу: он, как говорят, разыскал огромного турецкого мамлюка, который ранее в тот день убил его брата; он схватился с гигантом, не сдаваясь, даже когда его тесак сломался, и наконец (после того как его жизнь спас самоотверженный матрос, парировавший смертельный удар, предназначавшийся Декатуру) ему удалось застрелить турка с близкого расстояния. Это событие было отмечено в красках и печатных изданиях по всем Соединенным Штатам. Оно показало, как американское мужество одержало победу над грубой силой, маленький, свободный и решительный Декатур – над мрачным и уродливым мамлюкским рабом. Эта маленькая победа в Триполи неизмеримо прибавила американцам уверенности в себе.32