Текст книги "Уездный город С*** (СИ)"
Автор книги: Дарья Кузнецова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)
Появление музыкального инструмента встретил с интересом только рыбак, которого до сих пор не подумали прогнать. Остальные заранее кривились, зная, что будет дальше.
Вещи, которые изредка на заграничный манер именовались артефактами, были знакомы людям издревле. Обережные вышитые узоры, резьба на предметах обихода, затейливая руническая вязь – всё это были первые, интуитивные попытки придания необыкновенной силы обыденным вещам, и порой результат выходил на удивление удачным. Со временем выделились закономерности, потом на их основе выросли теории, и к настоящему моменту всё это сложилось в отдельную область знаний – науку о вещах.
Вещью мог быть любой предмет – сапоги, зеркало, да хоть целое здание, – но полностью её возможности определял тот, чьи руки придавали ей особые свойства старинными, дедовскими способами: резьба, шитьё, узоры.
До сих пор в научном сообществе велись диспуты о том, как именно всё это происходит. Старая теория утверждала, что вещевик вкладывает в творения собственную жизненную силу – ту же, какую живники используют для влияния на человеческую плоть. Другие, новые учёные, уверяли, что сила спит внутри материи и вещевик только освобождает её своими действиями; та самая сила, которую открыли лишь четверть века назад и которая сейчас сводила с ума физиков всего мира – сила взаимодействия атомов.
Пока теоретики ломали копья, вещевики, будучи практиками, более близкими к изобретателям и инженерам, не особенно углублялись в вопросы происхождения собственных талантов, больше занятые их развитием и применением.
Тщательно выверенные узоры определяли пути, по которым двигалась сила, являлись своего рода проводами для тока или подобием ирригационных каналов. На заре научной мысли все вещи строились по единому принципу: создатель напитывал силой узор, и вещи для исполнения её предназначения этого вполне хватало.
Но больше двух веков назад случился грандиозный прорыв, когда установили, что серьёзное влияние на вещи оказывают звуки. Они как бы пробуждают скрытые резервы, а еще позволяют тонко управлять действием вещей, добиваясь от них ювелирной точности. И теперь любой вещевик объединял в себе не только собственно умение влиять на неживые предметы, но ещё математика, инженера и музыканта, и именно успешность этого сплава определяла силу и возможности вещевика. Единственный недостаток подобного воздействия состоял в редком неблагозвучии управляющих трелей…
Аэлита, прихватив мундштук губами, сомкнула веки.
Голос флейты вспорол живую речную тишину. Долгие, протяжные стоны перемежались пронзительными вскриками, и оттого, насколько всё это походило на плач – судорожные, отчаянные, безнадёжные рыдания, – не по себе сделалось даже зачерствевшим от службы судебным медикам. Флейта, словно по родной, выла по незнакомой мёртвой девушке, и мокрый холод оглаживал спины живых. Было во всём этом нечто потустороннее, необъяснимо-жуткое, и нарядная майская зелень вокруг не только не сглаживала, но даже усиливала впечатление.
Бледный от страха рыбак бормотал «Отче наш», стянув шапку и истово крестясь на блестящие над ивняком, на краю города, купола Казанского собора – двинуться с места и уйти, он, кажется, боялся еще больше, чем оставаться здесь. Городовой выглядел не лучше; он затравленно посматривал на «девку», словно та на его глазах превращалась в упыря, и тоже, кажется, молился себе под нос.
Вскоре плач этот оживил вещь, которую держал в руках Натан, заставив того вздрогнуть. А следом дёрнулись и остальные, когда рыдания флейты дополнились пронзительным стрекотом прибора, из чьего нутра, завиваясь локонами, поползла перфолента.
Инструмент умолк на высокой и особенно резкой ноте, а вещь еще какое-то время монотонно трещала. Аэлита спокойно, буднично убрала флейту обратно в чехол и подхватила ленту, с удивлением поглядывая на пришибленных, притихших мужчин.
Пока Брамс вслепую – ей, как и многим опытным вещевикам, так было проще – читала перфоленту сообщения, остальные потихоньку сбросили наваждение. Рыбак под шумок удрал, решив, что насмотрелся достаточно; городовой Храбров и хотел бы последовать его примеру, но долг не позволял; судебные, опасаясь трогать вещи на трупе, переминались с ноги на ногу.
К концу ленты безмятежное выражение лица Аэлиты сменилось хмурой недовольной гримасой. Девушка собрала бумагу в тугое колечко, проворно намотав на два пальца, жестом поманила младшего из медиков, который понятливо протянул её саквояж. Брамс сначала аккуратно сцепила ленту скрепкой, потом надписала карандашом, убрала в один из внутренних кармашков сумки. Уложила прибор, забрав его у Натана, ссыпала прищепки, снятые судебными, пристроила в кармашек жетоны. Это происходило в тишине: мужчины не решались заговаривать и тем более приставать с вопросами, а Аэлита была слишком погружена в собственные мысли, чтобы замечать новые странности поведения окружающих и, главное, придавать им значение.
В молчании происходило и остальное. Медики взяли носилки и поплелись через залитое водой пространство к фургону, рядом с ними пошлёпал городовой. Титов снова подхватил спутницу на руки, и в этот раз она не только не стала вырываться, но, сосредоточенная, не смутилась, и даже обхватила мужчину за шею для надёжности.
Когда сыскари ступили на твёрдую землю, Аэлита всё с той же задумчивостью уложила сумку в багажную сетку, сама боком уселась на мотоциклет и, сцепив пальцы на коленях, замерла. Распахнутые зелёные глаза с лихорадочно расширенными зрачками глядели пусто, слепо, не замечая мира вокруг, но словно видя нечто иное, недоступное простым смертным.
Натан хотел встряхнуть её и заставить очнуться – поведение Брамс было непонятно, ново, и состояние её вызывало беспокойство, – но решил повременить. Записал на случай какой-нибудь надобности номер городового и, с его слов, имена рыбаков, и распрощался с Храбровым. Простился и с экспертами, получив от них обещание закончить осмотр сегодня к вечеру, преодолел соблазн добраться до Департамента в их компании, избегнув тем самым новой поездки на спине «Буцефала», и проводил грустным взглядом фургон. Чёрный блестящий квадрат с красным щитом на боку уносил людей и начало нового и, как Титов уже точно знал, сложного дела.
Поручик немного постоял в тишине, повисшей после отъезда судебных: мотор их фургона рычал слабее, чем у мотоциклета, но всё равно было приятно его не слышать.
За всё это время вещевичка не только не очнулась, она и пальцем не шевельнула. Натан приблизился и решительно позвал:
– Аэлита Львовна, что показала проверка?
Та вздрогнула, с трудом скидывая оцепенение, несколько раз торопливо моргнула, непонимающе глядя на поручика – казалось, силилась вспомнить, кто он такой. Наконец Брамс совершенно вернулась мыслями из эмпиреев на усыпанный щебёнкой пустырь, чем очень ободрила следователя, и равнодушно пожала плечами:
– Ничего.
– Как это – «ничего»? – не понял Титов. – То есть ничего примечательного? Никаких зацепок?
– Нет. – Усыпанный веснушками нос Аэлиты недовольно наморщился. – Проверка показала, что на ней ничего нет. Понимаете? Совсем! Совершенно!
– Признаться, не понимаю, – растерянно проговорил мужчина. – Расскажите, пожалуйста, немного подробнее.
– Ох, ну это же азы! – сокрушённо вздохнула Брамс, но всё же принялась за разъяснения. – Вещи оставляют в мире следы так же, как любой человек: мы пахнем, источаем тепло, оставляем на одежде и предметах пот, волосы, частички кожи. Обыкновенно их следы называют тенью, или умброй на латыни. Вещей много, с каждым годом всё больше, и даже не по науке выполненные, они всё равно извещают окружающий мир о своём присутствии. Порой примитивные штучки вроде, скажем, с любовью вышитого исподнего для ребёнка дают тень более густую, нежели иные сложные приборы. Это очень трудная задача – защитить некий прибор или вещь от действия окружения. Так вот тут умброграф совсем ничего не написал. Показания его в пределах измерительной погрешности, да еще те тени, которые легли уже от самого прибора.
– И как это возможно? – нахмурился Титов. Всё сказанное девушкой он и прежде знал, не первый год в сыске, но перебивать не стал: проще было выслушать короткую лекцию, чем долго объяснять, что именно ему непонятно.
– Наверное, злоумышленник стёр все следы, – неопределённо повела плечами Брамс.
– Это сложно? Кто мог подобное проделать? – ухватился поручик. Вот и добрались до нужного вопроса: с подобным Титов прежде не сталкивался, поскольку преступления, связанные с деятельностью вещевиков, в Петрограде лежали в компетенции специального отдела Охранки.
– Трудно, – медленно кивнула Аэлита. – Но возможно. Право, было бы очень любопытно взглянуть на его методику, – оживилась она. – И узнать, как именно удалось так аккуратно занизить показатель…
– Аэлита Львовна, кто мог подобное осуществить? – перебил её мужчина. Поймав недовольный, обиженный взгляд, чуть смягчил свою резкость: – Вы же понимаете, что не сможете узнать ответ на этот вопрос, пока мы не найдём злоумышленника.
– Да, пожалуй, проще спросить у него самого, – кивнула Брамс с заметным расстройством во взгляде – понимала, что случится это не прямо сейчас. – Собственно, я знаю всего с десяток человек, – задумалась она. – Хотя, наверное, еще Антон Петрович мог бы, он порой так нестандартно мыслит! Этой проблемой он…
– Аэлита, постойте, – вновь перебил Титов, даже тряхнул головой, будто пытался привести таким нехитрым образом мысли в порядок. Стащил фуражку, встопорщил пятернёй короткие тёмные волосы, на ярком солнечном свете оказавшиеся не чёрными, а скорее тёмно-каштановыми. Вид его сразу перестал быть франтоватым, больше того, поручик в мгновение уподобился мальчишке-сорванцу. – Я уже ни черта не понимаю. Кого из своих знакомых вы имеете основание подозревать в убийстве? И почему?
– В каком убийстве? – изумлённо уставилась на него Брамс. И тут же возмутилась: – Как вы могли подумать?! Это всё достойные, прекрасные…
– Я верю! – оборвал её Натан, потерянно огляделся, чувствуя настоятельную потребность присесть. Но предсказуемо не обнаружив стула, заложил большие пальцы за ремень и заговорил твёрдо, тоже зайдя издалека: – Очевидно, что тень стёрли не просто так, а в намерении что-то скрыть. Если, конечно, подобное не могло быть результатом естественного природного процесса. Или могло? Тень может растаять самостоятельно?
– Может, но не за один день, – пожала плечами Брамс. – Если только следов этих изначально было совсем немного и жила утопленница до этого в несусветной глуши, в какой-нибудь пещере…
– Значит, эту версию мы пока оставим, – кивнул Титов. – И выходит, тень стёр именно тот, кто отправил бедняжку в плавание по реке, верно? И незадолго до собственно спуска, иначе она могла бы нацеплять на себя по дороге что-то ещё. Так?
– Да, это неизбежно, – кивнула Аэлита.
– Прекрасно. Вы сказали, что знаете около десяти человек, способных на подобное действие, значит, именно один из них и столкнул покойницу в воду? Ну как же нет, если мы вот только-только решили, что сделал это один и тот же человек, – хмыкнул он иронически, когда в ответ на вопрос девушка испуганно затрясла головой. – Или подобное мог совершить ещё кто-то, не только эти люди?
– А, вы в этом смысле! – облегчённо улыбнулась Брамс. – Конечно, да. Но в любом случае злоумышленник должен быть вооружён необходимыми приборами.
– Час от часу не легче, – вздохнул Натан. – Какими приборами?
– Понятия не имею, – вновь изумилась Аэлита. – Я же не знаю, каким методом он пользовался и как добился…
– Это я уже понял, – опять оборвал её мужчина.
Мгновение помолчал. Выражение его лица сделалось очень решительным, фуражка легла на сиденье мотоциклета, а пальцы ослабили воротничок мундира. Брамс наблюдала за преображением с искренним любопытством: странно было видеть, как безупречный петроградский офицер на глазах всё больше обретает человеческие черты. И пойми, то ли он от природы не прямой словно штык, как видится с первого взгляда, не то метаморфоза эта – следствие благотворного влияния чистого майского воздуха города С***.
– Значит, так. Давайте по порядку…
«По порядку» заняло более получаса. Натан за это время буквально взмок, но зато мог собой гордиться: из вещевички он вытряс, кажется, все полезные сведения. Которых по сути начатого дела, увы, оказалось прискорбно мало, и сузить круг подозреваемых без установления личности девушки не представлялось пока возможным. Со слов Аэлиты, операция, проделанная с покойницей, пусть и являлась довольно сложной, но была по плечу любому достаточно сильному и опытному вещевику или даже, при большом желании, обычному человеку, сведущему в тонкостях этого ремесла, вроде инженера или даже энергичного любителя. Таковых же в городе С***, промышленном и потому весьма передовом, было в достатке. Да и оснащение для такой операции было возможно добыть, не прилагая к тому титанических усилий, или вовсе изготовить самостоятельно.
Куда больше времени у Титова ушло на то, чтобы разобраться в самой вещевичке. Сейчас он очень явственно вспоминал слова Чиркова о том, что порой возникает впечатление, будто Брамс намеренно издевается. В голове с большим трудом укладывалось вот это противоречие: как настолько умная, талантливая девушка может быть в некоторых вроде бы близких ей вопросах такой… мягко говоря, несообразительной, а попросту – дурой. Поэтому чудилось, что она не искренне недоумевает, а дразнит собеседника.
Но Титова не из пустой лести называли одним из лучших следователей столицы и активно сватали в Охранку еще там, в Петрограде. За эти полчаса он не только получил от Брамс нужные ответы, но даже сложил в голове примерное представление о том, как эта девушка думает. Безусловно гений во всём, что напрямую касалось вещей, она была до нелепости наивна в вопросах общения и до абсурда не разбиралась в людях, не понимала их и не чувствовала. Она держалась легко и уверенно, когда с ней говорили прямо и по существу, с точностью математических формул; иносказаний не принимала совершенно, даже на уровне эзоповых классических басен, а изъяснение самыми простыми и прозрачными для обыкновенного человека намёками быстро повергало её в уныние, обижало и даже злило.
Ещё, что было крайне неожиданно с подобным складом ума, Аэлита оказалась исключительно эмоциональной особой, настроение её прихотливо и почти мгновенно изменялось по мере разговора. Часть времени Титов потратил именно на то, чтобы узнать пределы этой переменчивости, и результат его обескуражил: в течение одной минуты Аэлита могла сначала кипеть гневом, а потом искренне улыбаться. Точно послушный воле ветра флюгер, легко поддавалась любым словам и показывала именно те эмоции, которых от неё добивались. Однако все эти проявления были поверхностными, словно рябь на воде над омутом, не трогали глубин разума и убеждений. То есть расстроить или развеселить её оказалось проще простого, а вот заставить под влиянием эмоций совершить что-то, не свойственное природе упрямой и харáктерной барышни – отнюдь.
Натану девушка представилась молодым крепким деревцем, ветви которого легко гнутся под ударами бури, но сдвинуть с места которое не способен никакой ветер. Опытный вещевик, настоящий профессионал, в чём-то – совсем наивная девчонка, опирающаяся только на малоразвитое чутьё, словно тычущийся носом слепой котёнок, а под всем этим – твёрдый и упрямый, взрослый характер. Удивительная, необычная, но – поразительно цельная натура.
Впрочем, после решения загадки интерес поручика к девушке ни в малейшей степени не угас. Слишком непохожа она была на всех, кого ему прежде доводилось знать, слишком хороша в этой своей невероятной полноте и неделимости. Натан не мог представить себе дружбу со столь своеобразным созданием, но был полон решимости сойтись с ней покороче, до доброго приятельства.
Глава 4. Имя розы
Аэлита после разговора с Титовым чувствовала себя подавленной, была тиха и рассеянна, так что «Буцефал» на обратном пути до Полевой улицы проявлял куда меньше резвости и даже рычал как будто тише. Причины такого своего настроения вещевичка не понимала и пеняла попеременно на продолжительное пребывание на солнце, испуг от вида покойницы и общий избыток впечатлений этого долгого, насыщенного дня. О том, что таковой причиной являлся выдержанный форменный допрос, который Титов провёл с большим умением и искусством, она даже не подумала. Вопросы поручика, даром что он порой говорил сущую ересь и никак не мог толком понять её объяснений, на взгляд Брамс мало отличались от глупостей иных нерадивых студентов, офицер ещё проявлял примерную сообразительность.
Расспросы не трогали её и не удивляли, а вот неожиданная помощь поручика по – настоящему вывела из равновесия, паче всего тем, что оказалась Аэлите по душе. И за эту сердечную слабость девушка очень на себя сердилась.
Романтические отношения в жизни девицы Брамс окончились в восемнадцать лет разорванной помолвкой с молодым офицером Ховриным. Тот был очарован юностью и энергией Аэлиты, сумел без особенного труда увлечь неискушённую девушку, и молодые люди уверенно готовились свить семейное гнездо. Но в один прекрасный момент, когда дело уже почти сладили и назначили день свадьбы, жених имел дурость высказаться при вещевичке, как раз готовящейся держать выпускные экзамены в Федорке (обучалась девушка, в виду особых склонностей к предмету, не по общей программе), что вся эта наука – блажь, не женское дело, и вообще какой в бабе может быть ум. Даже непреклонно заявил, что после свадьбы всех этих глупостей он не допустит.
Разумеется, стерпеть подобное Брамс, всегда видевшая от близких только одобрение и поддержку, не могла, нежное отношение и восторг сменились праведной, и оттого более злой, обидой.
Помолвка окончилась скандалом, офицер получил от ворот поворот. Он, конечно, пытался еще всё наладить, клялся, что пошутил и ничего такого не хотел сказать, но Аэлита уже не верила: любовь к выбранной научной стезе оказалась гораздо сильнее первого чувства к мужчине.
От этой истории вещевичке на память осталось болезненное отношение ко всем сомнениям в её уме и умениях, высказанным с отсылкой к женскому полу, а также неприязнь к мужчинам за пределами приятельства или служебного партнёрства и лёгкое опасение перед офицерами.
Последнее могло бы вырасти в стойкую враждебность, но помешал тому старший брат-погодок, Николай, который ещё лет в шесть избрал для себя стезю артиллериста. Дружная с Колей и увлечённая его рассказами, Аэлита с детства с симпатией относилась к военным, и единственный случай не мог глубоко переломить эту привычку, однако малую трещинку осторожности всё же оставил.
Несмотря ни на что, Ховрин был отлично воспитанным и достаточно благородным молодым человеком, поэтому никогда не позволял себе с невестой излишних вольностей и не стремился воспользоваться её наивностью, отношения молодых людей ограничивались прогулками рука об руку и детскими поцелуями в щёку. А после того случая Брамс окончательно, с головой нырнула в науку. Родители никогда не умели что-то запрещать единственной любимой дочери, поэтому поддержали её энтузиазм и, невзирая на косые взгляды некоторых родственников и особо консервативных соседей, поныне не пытались на неё повлиять.
С таким скудным опытом общения с мужчинами Аэлита оказалась совершенно не готова к поведению Титова. Поручик не делал ничего по-настоящему предосудительного, просто в силу жизненного опыта и характера держался достаточно вольно и решительно. Да и повода задуматься о душевном равновесии вещевички он не имел, а для той и тесные объятья были уже серьёзным потрясением. Так что обратный путь до Полевой девушка проделала в глубокой задумчивости и смятении.
Задумчив был и Натан, только мысли его занимал куда более серьёзный и приземлённый вопрос, а именно – новое дело. По всему выходило, до отчёта судебных экспертов и того момента, как они передадут уголовному сыску портрет покойной, особенного простора для манёвра у следователя не было.
Городовой упоминал, что покойница могла попасть в воду с моста, но тогда он вещал о самоубийцах, а здесь о подобном и речи не шло. Титов, конечно, по мосту тому не ходил и не мог с уверенностью утверждать, насколько людно там ночью, однако здесь помогала ещё одна обмолвка Храброва: что мост новый, каменный, с фонарями. А стало быть, освещён достаточно ярко даже ночью. Тому же, кто пустил покойницу по реке, требовалось хоть какое-то время на осуществление своего намерения, и поручик не представлял себе человека, который бы отважился на подобной поступок, столь сильно рискуя быть замеченным. Под фонарями – выгружать откуда-то тело, пусть даже оно уже привязано к плотику, потом переваливать через перила… Возможно ли вообще осуществить подобное в одиночку?
По виду покойница сложения обычного, росту среднего, значит веса в ней под четыре пуда. Крепкий мужчина, конечно, справился бы, хотя и плотик осложнял задачу, и исцарапаться как нечего делать, и в остальном совсем не удобно.
Но помимо этого, утопленница выглядела столь тихо и безмятежно, одежда её пребывала в таком порядке, словно женщину аккуратно спустили в воду, самое большее, с борта лодки, а может, и вовсе внесли с пологого берега. Сложно было поверить, что в подобном виде тело осталось после падения с моста, а тот, и с мыса это было прекрасно видно, отличался приличной высотой. Да и свеча в мёртвых руках вспомнилась к месту; конечно, злоумышленник мог погасить её до спуска тела в воду, но… всё же нет, слишком сомнительно.
Успокаивая свою совесть, Натан решил, что непременно глянет вечером на мост, но лишь с тем, чтобы окончательно убедиться в несостоятельности этой идеи. По карте, насколько поручик её помнил, на городской стороне, выше моста, имелось целых две бухты, старая и новая, где злодей мог держать лодку, да и весь берег был довольно пологим, и это место представлялось Титову куда более подходящим для избавления от тела. Но для ясности следовало всё же взглянуть своими глазами. И лоцию почитать, а лучше вовсе поговорить со сведущими людьми, знающими эти воды. Уж они вернее скажут, откуда могло принести тело.
Поручик немного досадовал на себя за то, что не догадался направить Брамс с её мотоциклетом сразу к нужным пристаням, и ему предстоит вновь пересечь весь город. Пустая трата времени. Но, подумав, понял, что и в Департаменте найдутся кое-какие дела. Даст бог, удастся установить личность покойницы сразу: навряд ли в этом тихом городе так уж часто бесследно пропадают люди, и если у бедняжки имелась какая-никакая родня, то её могли уже хватиться и заявить о том в полицию. Таковые записи Натан и планировал проверить.
В двадцать третьей комнате наличествовала только стрекочущая пишущей машинкой Михельсон. В зубах её был зажат мундштук с потушенной папиросой.
– Как вам наши природы? – полюбопытствовала делопроизводительница, глянув на поручика.
– Превосходно, – вполне искренне ответил тот. – Элеонора, а как в городе ведётся учёт заявлений от пострадавших? Если пропал кто, к кому идут?
– К нам и идут, – пожала плечами женщина, прекратив на время клацать по клавишам, утвердив локти на стол и сцепив длинные узловатые пальцы в замок. – Здесь, чай, не Петроград, можно и добраться. А если не можно, бабка там немощная или болезный кто, с городовыми могут весточку передать. Ты, голубь, скажи по делу, чего хочешь?
– Не пропадала ли недавно девушка или молодая женщина, – не поморщившись проглотил «голубя» поручик. – Светловолосая, миловидная, а вот особых примет не назову, только после осмотра судебными.
– Не обращались. Может, некому, может, не хватились ещё, – мгновение подумав, заявила Элеонора и добавила покровительственно: – Да ты не егози, поручик, медики портрет дадут – там и начнёшь хлопотать, а покамест перекурите. Я вон чайник закипятила четверть часа как, выпейте чаю с баранками. Глядишь, и мысли какие дельные придут.
– Чай не пьёшь – откуда силы! Выпил чай – совсем ослаб, – продекламировал Адам, вошедший на последних словах женщины. – Дозвольте приникнуть к источнику живительной влаги?
– Дозволяю, не гнать же тебя, олуха, – с материнской теплотой проговорила Михельсон. – И про господина начальника не забудь с Алечкой!
Титов проводил взглядом Чогошвили, скрывшегося в углу у тахты, и, вздохнув, положил фуражку на стол. С одной стороны, конечно, время на пустяки тратить не хотелось, а с другой – день выдался насыщенным и давно перевалил за середину, и поручик, стоило об этом задуматься, почувствовал себя голодным. А чай с баранками определённо полезней для живота, нежели очередная поездка через весь город.
В уголовном сыске пили кипрей – диковинка для уроженца Петрограда, где вернувшаяся лет тридцать назад мода на этот народный напиток не прижилась, даже невзирая на благосклонность к нему императорской фамилии. Титов взялся за незнакомое питьё с опаской, однако распробовал, хотя и счёл его не лучшей заменой чаю привычному, китайскому.
У чайника время, впрочем, напрасно не теряли. Поручик успел пересказать Элеоноре обстоятельства обнаружения тела для заведения дела. Та поахала, но скорее восторженно, чем испуганно, что-то пометила в блокноте, взяла у Аэлиты ленту с показаниями вещей. В Департаменте имелась специальная машина для расшифровки таких записей: закладываешь ленту, а на выходе получаешь лист с понятным печатным текстом. Собственно, именно с её помощью большинство служащих и работало, а уникумов, которые вроде Брамс способны читать перфоленту, среди местных вещевиков было немного: такими навыками больше могли похвастаться учёные, нежели полицейские.
– Какое необычное, волнующее происшествие, – проговорила наконец Элеонора, задумчиво раскуривая папиросу. – Нагая дева в венке…
– Она не нагая, она была в рубашке, – кашлянув, поправил Натан.
– Неважно, – отмахнулась она, мечтательно глядя на клубы дыма. – Нагая дева в белой рубашке медленно плывёт по воде – с волны на волну, с волны на волну. Горит сквозь стелющуюся дымку тумана, потрескивая, свеча. Пахнет воском, сыростью и самую малость тленом… Волшебно! Держу пари, автор сего шедевра – из декадентов.
Тут поперхнулся даже Адам, вроде бы привыкший к Михельсон за прожитые здесь месяцы. Элеонора отвлеклась от живописания картины и переложила мундштук в другую руку, чтобы постучать Чогошвили по спине, а Титов уточнил:
– Здесь они еще есть? Декаденты. Мне казалось, Великая война излечила всех этих безумцев от упоения смертью, разве нет?
– Ну, здесь-то войны не было, – логично возразила делопроизводительница и равнодушно пожала плечами. – Впрочем, мода давно прошла…
– Скорее уж, дикари какие-то, – прокашлялся Адам и наконец освободился от заботы Элеоноры, рука которой была на удивление тяжела. – Я вот слыхал, будто язычники так мертвецов хоронили. На лодку клали – и в море.
– Деточка, где ты здесь море нашёл? – поморщилась Михельсон. – А что до язычников, так нет ничего проще, можно с них и спросить.
– То есть как? – опешил Натан. – Здесь что, и язычники есть?!
– Куда ж без них? – Элеонора вновь скучающе повела плечами, словно не замечая изумлённых взглядов остальных – не только Адама, но и помалкивавшей всё это время Аэлиты. – За рекой, на Песчаном острове их община.
– И что, церковь терпит? – продолжил недоумевать поручик.
– А что она сделает? – Женщина насмешливо вскинула брови. – Сидят тихо, носу в город почти не кажут, ни к кому не лезут, шума и беспокойства от них никакого. Попы ругались, народ поднять пытались, но народ нынче попов слушает мало, чай не средневековье, а уж на этих горемык тем паче всем наплевать. О них вон и не знает почти никто, – она кивнула на присутствующую молодёжь. – В город приплывают – мирно продают свою рыбу, шерсть да поделки деревянные, люди как люди, а что на них креста нет – так кто щупать полезет! И жертв человеческих до сих пор не приносили. Думаешь, начали? – оживилась Михельсон.
– Нет, – решительно отмахнулся Титов, даже поморщился недовольно.
– Почему вы так уверены? – полюбопытствовал Адам.
– Остров ниже стрелки, – пояснил Натан.
– И что? – снова вступила Элеонора.
– Тело нашли на самой стрелке, на мысу, приплыло оно со стороны притока. Зачем им тащить тело вверх по притоку, с тем чтобы потом отпустить в вольное плавание? Нет, ерунда, тут что-то иное. Живут здесь язычники, как я понимаю, давно, и если бы это был их обряд – тела попадались бы чаще. А если это первый и единственный случай… Больше никаких общин нет? Вверх по притоку. Кришнаиты, сатанисты, чернокнижники? – мрачно уточнил он. – Разумеется, исключительно мирные и безобидные!
– Увы, – Михельсон выразительно развела руками с таким видом, словно в самом деле сожалела. Мгновение помолчав, добавила веско: – Старообрядцы есть. И поповцы, и беспоповцы. С церквями своими, на Москательной буквально дверь в дверь. И костёл на Алексеевской.
– Довольно, думаю, этот вопрос мы оставим до лучших времён, – поспешил избавить себя от излишних подробностей мужчина, однако осведомлённость Элеоноры оценил и запомнил. – А куда Шерепа и Машков запропастились?
– Да купчишку тут одного обокрали. Он без малого месяц назад в Москву цеппелином отбыл, дела какие-то там делать, а прислугу в эти дни держать поскупился, всех и выставил. Видать, решил, что в первопрестольной его встретят как родного, а там, глядишь, и вещички перевезёт. Да только что-то там не заладилось, вернулся домой – замки сорваны, всё что было ценного вынесено, чуть только паркет не сняли. Видать, долго, без спешки работали. Вот Шерочка с Машерочкой и поехали. Надолго они там. Пока ущерб опишут, пока осмотрят всё, потом по ломбардам… Набегаются. Мы их тут ещё долго не увидим.
– Пожалуй, это достойный подражания пример, – задумчиво проговорил Титов, поднимаясь с места.
– Так судебные раньше вечера не кончат своё дознание, – удивилась Элеонора и махнула рукой: – Чашки оставьте, я уберу.
– Аэлита Львовна, я просто на мост хотел взглянуть, – неуверенно попытался отговорить поручик также подорвавшуюся с места вещевичку. Против общества самой Брамс он ничего не имел, но опять садиться на мотоциклет? – И в управление порта хотел заглянуть по дороге, а там контингент – сами понимаете.
– Я с вами, – упёрлась девушка и вцепилась в свой саквояж.
Было очевидно, что убеждением тут ничего не добиться, а ругаться не хотелось, поэтому Натан лишь махнул рукой и молча двинулся к выходу, не забыв прихватить фуражку.
Визит в порт затянулся. Здесь было так суетно и шумно, что поручик с некоторой ностальгией вспомнил свою малую родину и службу там, а особенно случай, когда по подозрению в убийстве задержали цыганского барона и весь табор явился его освобождать. В порту, конечно, обошлось без цыган и медведей, обыкновенные взмыленные служащие носились туда-сюда без видимой системы, но общая атмосфера лёгкого сумасшествия показалась очень родной.
