Текст книги "Уездный город С*** (СИ)"
Автор книги: Дарья Кузнецова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)
Аэлита против подобного не возражала, даже наоборот, обрадовалась: городская библиотека была весьма ею любима. Девушка собралась воспользоваться случаем и заодно кое-что посмотреть для своей докторской работы, давно собиралась.
– Брамс, а вам в Федорку не нужно? – опомнился Титов, пока они вновь грузились на «Буцефала».
– Нет, я взяла несколько выходных, – отмахнулась она. – С вами интереснее.
Возразить поручику было нечего, и мотоциклет понёс их на Дворянскую, в городскую публичную библиотеку – беспокоить университетскую ради газет не хотелось, хотя у Брамс и имелись читательские билеты обеих.
Ни одна из газет нужного временного отрезка не обошла своим вниманием своеобразные осенние похороны, однако, как и ожидалось, доскональное описание ритуала нигде не приводилось. Теперь почти не вызывало сомнений, что нынешний убийца – один из свидетелей того давнего происшествия.
Нельзя сказать, что Титов всерьёз рассчитывал на успех и на то, что эта старая ниточка приведёт к убийце. Свидетелем событий тот мог оказаться случайно – скажем, гостил у знакомых или вовсе был проездом, – но от необходимости проверки это не освобождало. Вдруг да и случится пересечение со списком вещевиков? Тогда у поручика наконец-то появится крепкий подозреваемый.
Поскольку Департамент располагался по дороге ко «Взлёту», Титов решил сделать небольшой крюк. Он вдруг сообразил, что список Иванова имеется у него в единственном экземпляре, и не лучшая идея – отдавать его охране завода, которую он намеревался озадачить выяснением алиби подозреваемых вещевиков. Конечно, фамилий там не так много, но…
Правда, как оказалось по прибытии в расположение уголовного сыска, в Департамент Титова привело в большей степени наитие, нежели лень.
– А где Элеонора? – растерянно спросил поручик скучающего в одиночестве Адама, в распоряжении которого оказалась вся двадцать третья комната – он явно был оставлен за старшего.
– Ой, как вы удачно приехали. Элеонора Карловна там пострадавшего описывает, в двадцать шестой комнате, это напротив, – обрадовался Чогошвили.
– А с каких пор она побоями занимается? – переведя для себя высказывание молодого человека, подивился Титов.
– Нет, ну Элеонора Карловна, конечно, экстравагантная женщина, но зря вы о ней так думаете, она никогда не дерётся, – с укором проговорил Адам.
– Что? Чогошвили, что ты мне голову морочишь?! – возмутился Натан, но потом всё же сообразил: – А, ты про побои? Ну так ты сам сказал, что она пострадавшего описывает. Не труп же у неё там!
– А-а! – просиял молодой человек. – Нет, он живой и здоровый, а Элеонора Карловна о нём всякое записывает – ну имя там, и прочее. Это родственник, кажется, третьей покойницы.
Титов пару мгновений недоверчиво смотрел на Адама, после чего мрачно пообещал:
– Допросишься ты, Адам. Будешь зубрить изречения спартанских военачальников и философов до полного осознания и просветления.
– Зачем? – растерялся от такой замысловатой угрозы Чогошвили.
– Для воспитания в себе лаконичности. Идёмте, Брамс, – поманил Натан вещевичку, и ту два раза просить не пришлось.
– Натан Ильич, а кто такие спартанские военачальники? – тихо полюбопытствовала Аэлита, когда дверь двадцать третьей комнаты закрылась за их спинами.
– У вас настолько плохо с историей? – со смешком уточнил Титов, оглядываясь и прикидывая, какая из ближайших дверей может вести в двадцать шестую комнату – номеров не было на обеих.
– Ага, – не стала спорить с очевидным Аэлита, которую из-за неуспеваемости по этому предмету едва не выгнали из школы.
– Это давно было, в Древней Греции, – кратко пояснил Натан, открывая первую попавшуюся дверь. Конечно, не угадал: за ней обнаружился какой-то тёмный чулан. – Спартанские мыслители отличались от прочих краткостью и точностью в выражениях. Слово «лаконичный» было придумано как раз про них.
Комната за другой дверью оказалась не намного больше, но зато тут имелось окно, делавшее скудную обстановку не столь унылой. Голые серые стены, пустой стол с одинокой старой лампой, три стула с высокими спинками – и всё. Напротив расположившейся за столом Михельсон сидел светловолосый мужчина средних лет. При появлении новых лиц, в частности девушки, он поднялся с места в знак приветствия.
Среднего роста, хорошо сложённый, одетый элегантно, даже с оттенком франтовства, и гладко выбритый, он тем не менее производил впечатление потрёпанного жизнью человека. Вероятнее всего, из-за тёмных кругов усталости под глазами – кажется, он давно не спал или же часто не высыпался.
– Как удачно, на ловца и зверь бежит, – проговорила Элеонора, приветственно кивая.
Представились. Пострадавшего звали Горбачём Сергеем Михайловичем, и являлся он законным супругом третьей покойницы – Акулины Матвеевны Горбач, урождённой Мартыновой. Причём являлся им с гарантией: в Департамент мужчина прибыл прямо из морга, где опознал супругу.
Михельсон, оценив количество людей и стульев и поделив одно на другое, потихоньку выскользнула за дверь, оставив начальство разбираться с понурым родственником. Начальство не возражало.
– А почему вы, собственно, сразу направились в морг?
– Не сразу, – устало возразил тот. – Сначала я обошёл тех общих знакомых, у которых она могла оказаться, потом посетил окрестные больницы, и там меня заприметил городовой… как же его фамилия? Не то Васюков, не то Васюткин… Собственно, он, выслушав описание моей жены, и привёл меня в морг.
– Выходит, вы хватились супруги только сегодня? Почему?
– Ночью я находился на службе, пришёл уже утром и сразу лёг спать. Акулины не было, но я не обеспокоился, она рано встаёт и могла куда-нибудь выйти по своим делам. Но потом явилась её мать и сообщила, что у неё сердце не на месте: дочь обещала заглянуть утром, но не пришла. Я и начал поиски, – вздохнул он. – Кто же знал, что они так закончатся…
Натан смерил мужчину задумчивым взглядом – особенно убитым горем Горбач не казался, только уставшим, – и спросил:
– Когда вы видели супругу в последний раз?
– Вчера утром, – отозвался тот.
– Она ушла из дома утром и больше не вернулась? – уточнил Титов.
– Нет… не знаю, – замялся вдовец.
– То есть как? Вы спали? – растерялся поручик.
– Нет. Да ладно, к чему лукавить? – Горбач поморщился и пояснил: – Мы давно уже не в ладу живём… Жили. Не ссорились, но словно чужие люди. Разойтись – негодно, богом венчаны, а рядом быть – тоже невмоготу. Вот и жили как соседи.
– И отчего вдруг такая нелюбовь? – удивился Натан.
– Да как-то накопилось, – неопределённо пожал плечами Γорбач. – Она красивая, яркая, молодая… была, хотела нарядов и красивой жизни. Я мог обеспечивать её желания и увлечения, но всё дольше пропадал на службе, а она всё сильнее сердилась, что я не желаю проводить время с ней. Вот и вышло, что брак наш и сладился за год, и расстроился так же.
– Больше никто в доме не живёт?
– Есть прислуга, но вся приходящая. Никто из них не смог сказать, ночевала ли Акулина дома или нет, – развёл руками мужчина.
Титов понятливо кивнул и постарался выяснить всё, что знал муж о распорядке дня и привязанностях жены, но выходило прискорбно мало. Родственников, кроме матери, у Акулины не имелось, подруг её он не знал, увлечений, помимо нарядов, тоже. Конечно, можно было допустить, что женщина являлась настолько скучной и ограниченной, но всё же в это не верилось. Даже самые бестолковые и пустые кокетки увлечены ещё хоть чем-то: флиртом, своей диванной собачкой, вышивкой, сплетнями. Не может женщина, мечтающая о красивой жизни, вести её в одиночестве и затворничестве, среди нарядов и драгоценностей: всё это бывает нужно только тогда, когда есть кому показать.
Поручик был не силён в теологии и, признаться, совершенно не понимал, чем вот такое супружество, когда двое живут, тяготящиеся узами брака, угоднее богу, нежели развод миром. Чужие друг другу, не соблюдающие брачные обеты – ни опоры и поддержки, ни любви, ни «в горе и в радости», ни верности.
Впрочем, последнее еще вопрос.
– Как думаете, жена хранила вам верность? – осторожно поинтересовался Натан, внимательно наблюдая за поведением вдовца. – Мог у неё быть кто-то другой?
– И хотелось бы с жаром отказаться, заявить, что она не такая, но увы, утверждать этого с уверенностью я не могу, – развёл руками Горбач, ничуть не задетый бестактным вопросом. – Но если кто-то имелся, то имени не назову, она была весьма осторожна. А ещё лучше, расспросите об этом её мать, они с дочерью были довольно близки. Увы, я похвастаться тем же не могу.
– А вы ей изменяли?
– Разве что со службой, – со смешком ответил мужчина, не обидевшись и на этот личный вопрос. – Почти вся моя жизнь проходит именно там.
– И где же вы служите столь увлечённо? – уточнил поручик.
– На «Взлёте», инженером-вещевиком, – отозвался тот, и Титов внутренне подобрался, стараясь не показать этого собеседнику.
Робкая, тоненькая ниточка связала уже двух жертв и возможного подозреваемого. Родственник второй жертвы был шофёром на этом заводе, муж третьей – вовсе вещевиком. Титов проглядел список. Горбач в нём числился, хотя и не на первом месте, и охарактеризован был Ивановым как спокойный, сдержанный, исполнительный человек, который в студенческие годы любил гульнуть, но… кто в молодости этого не любит!
Натан осторожно расспросил вдовца, как регулярно тот бывает на службе и сколько времени проводит, не уточняя прямо даты убийств, а делая вид, что просто очень заинтересовался столь странным графиком – он же представлял себе службу инженера совсем иначе, какие еще ночные дежурства?
В подробности вещевик не вдавался, но в целом рассказывал охотно – видно было, что человек любит свою работу. С его слов получалось, что сейчас некий важный агрегат, в проектировании которого Горбач принимал деятельное участие, выдерживал какие-то испытания, на которых требовалось постоянное присутствие специалистов, в том числе и инженера, вот и дежурили они по очереди. Работы эти начались шестнадцатого числа, после обнаружения первой жертвы, и на время второго преступления у него имелось алиби: с восьми часов вечера мужчина находился на территории «Взлёта». И вчерашний вечер провёл там же, то есть, вероятнее всего, возможности убить жену не имел: Титов пока ещё не видел отчёта о вскрытии третьей жертвы, но сомневался, что утопили её среди дня.
Верить вещевику на слово поручик не собирался, скрупулёзно записал всё, чтобы проверить при визите на завод, который, однако, вновь откладывался: нужно было осмотреть комнату третьей жертвы и опросить её знакомых, чтобы выяснить, что представляла собой убитая. И конечно заглянуть в морг за отчётом.
Глава 14. Кулечка
Судебные расстарались: выяснилось, что отчёт о вскрытии уже был у Элеоноры. Ознакомившись с документом, Титов не нашёл ничего для себя нового, смерть третьей жертвы полностью повторяла гибель второй. Сокрушительный удар по затылку, чудом не ставший смертельным, потом утопление. Вчера вечером, с девяти до полуночи.
Впрочем, нет, одна весьма интересная деталь имелась. Оказалось, Акулина с месяц носила ребёнка, но сведения эти раскрывать вдовцу Титов пока не стал. Горбач, похоже, не знал о ребёнке, и, если супруги всё же делили постель, он мог быть отцом; зачем этот новый жестокий удар.
Но в большей степени остановила Натана не жалость, а совершенно иное соображение. Если отношения супругов действительно были столь холодными, то отцом ребёнка заведомо являлся кто-то другой. И даже если муж не знал о беременности, то мог точно знать об измене и относиться к ней не так легко, как желал показать.
Жили Горбачи неподалёку, через улицу – на Торговой, у самой Петропавловской площади, в каменном двухэтажном доме – небольшом, но весьма изящном и со вкусом обставленном. Инженер-вещевик и впрямь недурно зарабатывал, имел здесь личный телефон, водопровод и прочие удобства, хотя само жилище это досталось ему в качестве наследства. Сергей Михайлович, как оказалось, происходил из старого дворянского рода, нетитулованного, но зажиточного, до земельных реформ имевшего обширные угодья в С-ской губернии и десяток крупных деревень, но теперь от прежних просторов остался только этот городской особнячок.
Приходящая прислуга состояла из кухарки и двух горничных, следивших за порядком. Опросив их всех по очереди, Титов лишь подтвердил для себя правдивость слов хозяина дома. Жили Горбачи действительно не в ладу, но вроде бы не ругались, причём все три женщины как одна винили во всём хозяйку, очень жалея её мужа. По их словам, он был честным, работящим, никогда не придирался к ним и лишнего себе не позволял, хотя одна из служанок и была весьма молода и хороша собой. Она, кажется, и не возражала бы, прояви Сергей Михайлович к ней мужской интерес, однако тот и впрямь был больше женат на своей работе. Никаких гостей не приводил, светской жизни тоже как будто не вёл; в доме бывали только подруги хозяйки и её мать, и то нечасто.
А вот Акулину Матвеевну прислуга не любила, называя женщину вздорной, привередливой и заносчивой. У неё был такой заботливый муж, она ни в чём не имела нужды, но вечно была чем-то недовольна. Все три уверенно заявляли, что полюбовник у хозяйки имелся, и даже не один, потому что женщина часто и подолгу отлучалась, хотя куда именно она уходила, каковы из себя были эти возможные любовники и как их звать – служанки не представляли. Только один раз кухарка якобы видела её с каким-то чернявым, рослым, громогласным типом, с которым Акулина весьма нежно любезничала. Показания эти были сомнительными, приметы – смутными, однако выбирать не приходилось, и Титов аккуратно всё записал.
Увы, ответить, когда именно хозяйка покинула дом, никто из них не сумел.
Горбач явно любила вышивать и была в этом весьма искусна, а еще зачитывалась «французскими» романами про любовь. В секретере у покойной нашлось огромное количество писем и иных бумаг – она исправно собирала все счета, старательно всё записывала и подкалывала. А еще женщина оказалась идеальной, с точки зрения полиции, жертвой: она вела дневник. И как бы ни было неприлично читать чужие личные записи, но поручик изъял и письма, и эту толстую книжицу с изящным золотым замочком, возлагая на них большие надежды.
Женщина действительно не знала недостатка в драгоценностях и нарядах, от которых гардеробная буквально ломилась. Однако среди шелков и бархата поручик обнаружил несколько весьма простых и скромных одеяний, одно даже со следами починки.
Больше ничего интересного во всём доме не нашлось. Обыску Горбач содействовал, хотя и не понимал, что за надобность обходить прочие помещения. Да поручик и не надеялся толком что-то найти, но порядок есть порядок. Это жильё первых двух жертв не имело смысла осматривать целиком, а тут Натан предпочёл проявить дотошность: всё же хозяин дома – вещевик из списка, и уже только поэтому находится под подозрением.
Мать Акулины жила в своём доме, неподалёку, и от Горбачей Титов направился сразу к ней. Дверь открыла крепкая, дородная, нелюдимая женщина с грубым круглым лицом, чёрной тугой косой и усиками на мясистой верхней губе. Судя по всему, служанка; во всяком случае, у поручика и мысли не возникло, что именно эта особа могла быть матерью Акулины – у них не было совершенно ничего общего. Женщина впустила полицейских молча, без вопросов, и проводила их в гостиную, не интересуясь целью визита и не обращая внимания на попытки поручика объясниться.
Хозяйка нашлась в гостиной. Скрючившаяся в кресле, закутанная в тёмную цветастую шаль, с жёлтой кожей и неряшливыми клочьями редких волос, она казалась древней старухой, что стало для Титова полной неожиданностью. Акулине же всего двадцать два, и она единственный ребёнок. Как же так получилось?
Или, может быть, это вообще не тот дом?
Впрочем, приглядевшись – не глазами, а чутьём живника, – Титов понял, что дело в болезни. Какой-то недуг, незнакомый поручику, пожирал женщину изнутри, и, кажется, ей оставалось совсем недолго. Болезненность хозяйки особенно бросалось в глаза в этой гостиной – нарядной, с кружевной скатертью на столе, персиковыми обоями и тёплой ореховой мебелью. И первый вопрос, почему она сама не пыталась искать дочь, отпал естественным образом: было непонятно, как она вообще сумела дойти даже до соседнего дома. Не иначе как при помощи сиделки.
Натан почувствовал горечь. Сейчас ему предстояло самое трудное в службе дело: глядя в глаза умирающей женщине, сообщить, что она, несмотря на недуг, пережила собственную дочь.
– Здравствуйте, Наталия Николаевна, – мягко обратился поручик к хозяйке, которая молча смотрела в окно и не удостоила гостей взглядом. – Я…
– Всё же не обмануло материнское сердце, – тяжко вздохнула женщина и словно бы с трудом повернула голову. Светлые, полузакрытые бельмами глаза уставились на Титова, но тот не мог бы поручиться, что она хоть что-то видит. – Умерла Кулечка моя… Теперь и мне жить незачем, скоро у бога с девочкой моей встретимся. Да вы не мнитесь на пороге. Садитесь. Может, тело это уже являет собой говорящий труп, да только голова у меня пока ясная, – она слегка кивнула.
Натан, помявшись, направился к кушетке, и Брамс поспешно втиснулась рядом с ним. Хотя вдвоём сидеть было тесно, но возле этой старухи вещевичке было по-настоящему жутко, и она совершенно не желала оказаться далеко от надёжного поручика и его твёрдого плеча.
Объяснить, почему обычная, пусть и умирающая, женщина столь пугающе на неё действует, Аэлита бы не сумела, даже если бы попыталась это сделать. Это было нечто глубинное, подсознательное – страх перед болезнью и уродством вот такой медленной, гадкой смерти.
– Скажите, она не мучилась? – негромко спросила хозяйка дома. – Как она умерла?
– Нет, – уверенно ответил Титов, качнув головой. Он сомневался, стоит ли отвечать на второй вопрос, но всё же не сумел отказать матери в праве знать о последних моментах жизни ребёнка. – Её внезапно ударили по голове, и она ничего не успела почувствовать.
– Спасибо, – тихо и немного успокоенно вздохнула женщина. – Слава Богу, что она хотя бы не страдала…
– Мы стараемся найти убийцу, – осторожно продолжил поручик. – Вы сможете ответить на несколько вопросов?
– Я должна это сделать, – кивнула она. – Говорите.
– Какие отношения были у Акулины с супругом? Они плохо ладили?
– Они совершенно не понимали друг друга, – медленно качнула головой Наталия Николаевна. – И, верно, не желали понять… Когда женятся в горячке страсти, та вскорости остывает, и остаётся только зола да два чужих человека.
– Но почему они не разошлись? И в чём причина размолвки?
– Кулечку я вырастила так, что для неё в человеке главным был человек. А для Сергея Михайловича важнее наружность. Ей муж нужен был, а он всё камнями и тряпками отдаривался…
– Как вы думаете, у Акулины мог быть другой мужчина? Насколько она была в отчаянии от такого вот непонимания?
– Она не стала бы меня беспокоить подобными новостями, – хозяйка вновь покачала головой. – Она была хорошей, честной, чистой девочкой…
Голос женщины дрогнул, и Титов постарался аккуратно увести разговор немного в сторону. Ясно, что отвлечь безутешную мать от её горя не получится, но можно хотя бы не бить прямо по больному. Он выспросил всё про подруг, про планы на вчерашний день, про обычные наряды для выхода и какие-то, может быть, новые тревоги и беспокойства женщины, про подруг и увлечения. И получил некоторую пищу для размышлений.
На выход Акулина, если верить матери, одевалась скромно и аккуратно, а в последнее время – не дни, скорее недели, – была как-то особенно задумчива и делалась мрачной, особенно когда дело доходило о вопросов о муже. Своё настроение она никак не объясняла, лишь отшучивалась, но Наталия Николаевна предположила, что дочь намеревалась прекратить затянувшуюся агонию печального брака. Невзирая на неминуемое неодобрение и даже порицание окружающих, особенно старшего поколения, Акулина, кажется, была уже готова к этому шагу. Ρазводы не поощрялись ни церковью, ни обществом, однако с учётом отсутствия детей Горбачи могли расторгнуть брак без особого труда.
А вот двух других покойниц, портреты которых поручик на всякий случай показал Наталии Николаевне, та предсказуемо не опознала и среди круга общения дочери таких не видела.
Титов записал показания женщины, возлагая, впрочем, куда больше надежд на дневник и подруг Акулины. Любящая дочь наверняка не стала бы расстраивать больную мать неприятными вестями, а вот поделиться с подругами или, лучше, с немой книжицей – совсем иное.
– Наталия Николаевна, как вы себя чувствуете? – наконец ровно спросил поручик, когда все прочие детали оказались выяснены. – У меня есть еще один, последний, вопрос, но он может быть весьма тяжёлым и болезненным.
– Спрашивайте, господин полицейский, – тонкие бледные губы тронула слабая улыбка, или даже тень её. – Мне остались считаные дни или даже часы, и если вы сократите этот срок – я буду счастлива.
– Вы знали, что ваша дочь носила ребёнка? Около месяца.
Женщина несколько мгновений сидела неподвижно, после чего медленно качнула головой, хотя уже можно было обойтись и без этого: ответ стал ясен сразу. Да, впрочем, Титов о нём догадывался еще до того, как задал вопрос, однако не спросить не имел права.
– Что ж. Раз богу так было угодно… Видимо, я сильно грешила в жизни. Впрочем, скоро уже за всё отвечу, – голос её сошёл на невнятное бормотание, потом повисла тишина. Через несколько мгновений неловкого, напряжённого молчания, которое сыскари не решались нарушить, Наталия Николаевна вновь заговорила – ровно, почти твёрдо: – Это всё, что вы хотели узнать?
– Да. По крайней мере, пока.
– Потом уже не будет. Мы с вами уже не увидимся, – качнула головой женщина. – Поймайте его, пожалуйста.
– Мне самому очень этого хочется, – искренне проговорил Натан, избегая, впрочем, обещаний и клятв. Титов не отличался особым суеверием, но всё равно не хотел брать на себя подобное обязательство, тем более от умирающей и раненной горем женщины. Он, конечно, собирался сделать всё, от него зависящее, чтобы убийца понёс суровое наказание, но далеко не всё в этом мире зависело от поручика.
Хозяйка дома не стала настаивать, лишь кивнула, и сыскари, распрощавшись, вышли, остановились у крыльца.
С низких, толстых серых туч продолжал сыпаться мелкий дождь. Аэлита запрокинула голову, подставляя лицо мороси, и, крепко зажмурившись, несколько раз глубоко вздохнула.
– Вы в порядке? – озабоченно проследив за этими действиями, спросил Титов.
– Да, наверное, – отозвалась Брамс, не опуская головы. – Это… ужасно.
– Что именно?
– Вот эта старуха, – вздохнула девушка. – Я понимаю, что это плохо и она, может быть, очень хорошая женщина, но как же гадко там находиться…
– Это естественно, – сочувственно пожал плечами Натан. И постарался отвлечь спутницу от неприятных переживаний: – Что вы думаете об Акулине?
– Не знаю, – поморщилась вещевичка. – Да не разбираюсь я в людях и её совсем не могу себе представить!
– А всё-таки? – заинтересовался Титов. – Что именно вас особенно смущает?
– Это экзамен? – подозрительно покосилась на него Брамс, после недавнего визита взвинченная и склонная огрызаться.
– Нет, мы просто обсуждаем общее дело, – спокойно улыбнулся поручик. – Вы же хотите научиться следственному ремеслу, да?
– Ну да, – не вполне уверенно откликнулась она и, нахмурившись, пробормотала: – Странно это. Муж говорит, ей нужны были деньги, а мать уверяет – наоборот. Как такое возможно?
– Очень просто, – удовлетворённо хмыкнул Натан. – Один из них врёт или ошибается.
– А так может быть? – изумлённо выгнула брови Брамс. – То есть я хочу сказать, я об этом как-то не подумала… Да и вы не стали их разубеждать и пытаться на этом поймать!
– Если я им не верю, им совсем не обязательно об этом знать. Зачем? – пожал плечами поручик. – Кроме того, ложь может быть и неумышленной. Матерям зачастую слепит глаза любовь к детям, особенно если этот ребёнок единственный, и не исключено, что видимый ею образ «Кулечки» весьма далёк от истины. Даже у самых жестоких и безжалостных чудовищ есть родители, и они порой просто отказываются видеть весь ужас своих чад. А с другой стороны, решительно все, начиная с самого Сергея Михайловича, говорят о том, что супруги не ладили и не понимали друг друга, были фактически чужими. Не исключено, что проблема и в этом тоже.
– Но нам же необходима правда, да? – Аэлита заметно оживилась и заинтересовалась словами поручика, стряхнув оцепенение. – И как её выяснить?
– Лучше всего о человеке говорят его вещи, – задумчиво протянул Титов. – Они почти никогда не лгут и не ошибаются.
– И что они сказали сейчас?
– Акулина была очень аккуратной и бережливой, она старательно следила за всеми тратами и, должно быть, за порядком в доме. И это, к слову, прекрасно объясняет антипатию к ней прислуги.
– Почему? – полюбопытствовала Брамс.
– Это просто. Люди в большинстве своём любят лениться и зачастую по мере сил изыскивают способ облегчить себе труд. Я не утверждаю, что прислуга Горбачей ленива и совершенно нерасторопна, но, с другой стороны, сомнительно, что они выполняли свои обязанности с излишней любовью и тщанием, отсюда и конфликт. Акулина требовала совершеннейшего порядка – и в вещах, и в тратах. Может быть, отличалась даже завышенными требованиями, только не в силу своей избалованности, как уверяли те женщины, а, скорее, из-за повышенной склонности к порядку. А ещё припомните её наряды. Ни одна модница и избалованная жена с запросами не станет хранить и чинить старые платья. Конечно, возможен другой вариант, что она была исключительно скупа и склонна к накопительству, но тут уже стоит припомнить слова и матери, и мужа: никто из них о подобном не говорил, а не заметить такую черту в человеке очень трудно. Да и говорил бы в этом случае супруг о жадности жены, а не желании ею красивой жизни.
– Выходит, муж врёт?
– Выходит, он её совсем не понимал, – мягко возразил Титов. – А он честно признал, что взаимопонимания в этом союзе не имелось.
– Тогда что нам вообще дают все эти измышления? Если мы с самого начала знали, что они друг друга не понимают и он скорее всего ошибается? – Брамс тряхнула головой.
– Пока лишь более точный портрет убитой.
– А зачем он нам, если это маньяк? – изумилась женщина. – Или вы думаете, что это не маньяк, а её муж? Но зачем он тогда убил двух других?!
– Если это действительно маньяк, то проку от этих сведений и впрямь немного, – пожал плечами Натан. – А муж, судя по всему, не мог убить двух последних женщин, у него есть алиби. Мы, конечно, проверим, что он там такое делал на этом «Взлёте» ночью, действительно ли был там с восьми часов и не имел возможности выбраться тайком, но я не думаю, что он стал бы столь нагло и глупо лгать. Всё же он явно не дурак.
– А если у него был сообщник? – азартно спросила девушка. – Или вот, скажем, он специально двух убил, чтобы отвести от себя подозрение и свалить всё на маньяка!
– Это прекрасно, но таким образом можно любого человека обвинить, – улыбнулся в ответ Титов, откровенно любуясь горящими интересом глазами Брамс и наслаждаясь её искренним пылом. – У нас пока нет ни единой причины действительно подозревать в убийстве Горбача. Да, он подозрителен уже потому, что совмещает в себе вещевика из списка и родственника одной из жертв. Но у нас нет ни мотива, ни оснований подозревать наличие помощника. Да даже если последний имелся, всё равно не складывается. Умбру-то убийца стирал сам, и как минимум во втором случае Горбач бы точно не успел. Вот смотрите. Мы точно знаем, что вторая жертва, Елена, около восьми часов вечера была еще жива, и почти уверены, что примерно в это время Γорбач пришёл на «Взлёт». Уточнение «около» даёт некоторый возможный разбег по времени, но вряд ли он по-настоящему значителен. Ну полчаса, сорок минут – ему бы явно этого не хватило. Да и умбру стереть дело не пяти минут. Конечно, можно допустить, что действовали два сообщника-вещевика, но это уже слишком. Особенно если речь идёт просто об устранении неверной жены.
– Ну да, – нехотя согласилась Брамс. – Но кто же тогда может быть убийцей?
– Не знаю, но почти уверен, что искать его нужно всё там же, на «Взлёте». Завод большой, там работают многие горожане, но всё равно слишком много совпадений для одного дела. Странно, но единственной, кто выбивается из общей картины, является Навалова. Складывается впечатление, что именно она была важнее всего, а остальные – уже для отвода глаз. Я многое бы отдал, чтобы выяснить об этой скрытной особе хоть что-то, но увы, она не оставила нам шансов: ни родных, ни друзей, ни личной переписки. Даже её вещи, как и вещи Дёминой, до сих пор не нашли и, я уверен, уже не найдут. Если убийца не дурак, а он не дурак, то всё это давно сгорело или кануло на воду. Так что «Взлёт» и вещевик – это по-прежнему единственное, что у нас есть. Но сначала, конечно, попробуем выяснить ещё что-нибудь о жизни Акулины. Пройдёмся? Здесь недалеко дом её ближайшей подруги, вдруг да и расскажет что. А вечером займёмся с вами дурным и низким делом, – иронично усмехнулся он.
– Это каким таким? – удивилась девушка, подцепляя поручика под локоть.
– Чтением чужих писем и дневника.
– Всего-то? – разочаровалась Аэлита. – Да что ей в тех письмах, она же мёртвая!
– Всё одно, чужой дневник, – пожал плечами Титов. – Ничего благородного в этом нет.
– Ну скажете тоже, трагедия… Вон, дневники и письма всяких мёртвых писателей публикуют, и немалым тиражом, – логично возразила девушка.
– Кхм. Пожалуй, с этой стороны я на вопрос не смотрел, – чуть смутился Натан.
– Погодите, но как же «Взлёт»? Разве это не срочно?
– Тоже срочно, но в первую очередь нужно разузнать побольше о круге общения третьей жертвы и её последних минутах. Умерла Акулина тоже после девяти, но когда её оглушили – неясно. Пока выходит, что последней её видела мать около полудня.
– А мог, скажем, Хрищев быть сообщником Горбача? – азартно предположила Аэлита. – Он ведь шофёр, на том же «Взлёте».
– Соображаете, – похвалил Титов. – Только мотива мы у Хрищева так и не нашли, а кто что мог – это мы выясним только после поездки на завод. Думаю, завтра уже. Лично мне эта версия не кажется интересной, а там – кто знает.
– Натан Ильич, а я вот еще что вспомнила. То – то, – что показывал нам этот лысый, на сову похожий, из Охранки. Почему вы про него не думаете?
– Брамс, вы же сами постановили, что следы на телах не имеют с этим «нечто» ничего общего! – усмехнулся поручик. – Уже передумали и решили записать его в сообщники?
– Вряд ли, я же не знаю, что это такое, – смешалась Аэлита. – Но всё равно, не просто ведь так нам её подсунули, да?
